Глава 5. Эволюция внутреннего строя первоначальной христианской общины

Пролетарии и рабы

Мы видели такие элементы христианства, как монотеизм, мессианизм, вера в воскресение, ессейский коммунизм, возникли в среде иудейства и что народные массы этой нации нашли удовлетворение своих желаний и стремлений в соединении всех этих элементов. Мы видели дальше, как в эпоху римского мировла-дычества во всем обществе господствовали такие условия, которые делали — главным образом его пролетарские элементы — особенно восприимчивыми к новым возникавшим в иудействе тенденциям, как эти тенденции, попав под влияние неиудейской среды, не только отмежевались от иудейства, но даже выступили против него. Они смешались с тенденциями умирающего греко-римского мира, с тенденциями, которые превратили дух сильной национальной демократии, живший в иудействе до разрушения Иерусалима, в его прямую противоположность и примешали к нему элементы безвольной покорности, раболепства и тоски по лучшей загробной жизни.

Но одновременно с переворотом в идейной жизни совершался глубокий переворот и в организации самой христианской общины.

В начале ее пронизывал действенный, хотя и неопределенный коммунизм, отрицание частной собственности, стремление к новому, лучшему общественному порядку, в котором все классовые различия выравнивались бы путем раздела имущества.

Первоначально христианская община была главным образом активной организацией, если только верно наше предположение, что различные, иначе совершенно непонятные места евангелий представляют остатки первоначальной традиции. Это вполне соответствовало бы также историческому положению иудейского общества того времени.

В высшей степени невероятно было бы также, если бы именно пролетарская секта осталась незатронутой всеобщим революционным возбуждением. Ожидание революции, грядущего мессии, общественного переворота — все это было атмосферой первых христианских общин в иудействе. Забота о настоящем, следовательно и практический коммунизм, отступала на задний план.

Но положение совершенно изменилось после разрушения Иерусалима. Элементы, сообщавшие мессианской общине ее бунтарский характер, потерпели поражение. И христианская община все больше превращалась в антииудейскую общину, брошенную в среду апатичного и пассивного внеиудейского пролетариата. И чем больше длилось существование общины, тем яснее становилось, что нельзя уже рассчитывать на исполнение евангельского пророчества, согласно которому современники Иисуса должны были еще дожить до грядущего переворота. Вера в близкое наступление царства божьего на земле все больше исчезала, и царствование, которое должно было сойти с небес на землю, все больше переносилось на небеса, а воскресение плоти все больше превращалось в воскресение души, которой одной только предстояли блаженство в раю или муки в аду.

Чем больше мессианские чаяния лучшего будущего облекались в неземную оболочку и становились политически консервативными или индифферентными, тем больше практические заботы о настоящем выступали на первый план.

Но в такой же самой степени, в какой уменьшался революционный энтузиазм ранней христианской общины, изменялся и характер ее практического коммунизма.

Первоначально он вызывался сильным, хотя и неопределенным стремлением к уничтожению всякой частной собственности, стремлением помочь нужде своих товарищей при посредстве общности имуществ.

Но мы уже указывали, что, в противоположность ессейству, христианские общины первоначально были организованы только в городах, даже только в крупных городах, и что именно это обстоятельство помешало им осуществить коммунизм в прочном и полном виде. Как у ессеев, так и у христиан коммунизм в своем исходном пункте представлял коммунизм средств потребления, он выражался ярче всего в совместном потреблении. Но в деревне и теперь еще, а тогда еще в большей степени, потребление и производство были тесно связаны друг с другом. Производство являлось тогда производством для собственного потребления, а не для продажи. Земледелие, скотоводство и домашнее хозяйство представляли одно нераздельное целое. Конечно, в области сельского хозяйства возможно было тогда и крупное производство, и оно было в техническом отношении выше мелкого постольку, поскольку оно допускало большее разделение труда и лучшее использование отдельных орудий и строений. Правда, это не вполне окупалось рабским трудом. Но если рабовладельческая плантация была тогда преобладающей формой крупного производства в сельском хозяйстве, то все же она не была единственно возможной формой его. Крупное хозяйство в той его форме, в которой оно велось большими крестьянскими семьями, известно было уже на первых стадиях развития сельского хозяйства и в эпоху Христа было уже распространено всюду, где рабство не вытеснило свободных крестьян. Ессеи также устраивали большие кооперативные предприятия в сельском хозяйстве. В деревенском уединении они создавали большие, похожие на монастыри поселения, как, например, то поселение у Мертвого моря, где они, как сообщает Плиний («Естественная история», кн. 5), «жили в обществе пальм».

Но способ производства всегда является в последнем счете решающим фактором для данных общественных учреждений. Только те из них, которые имеют корни в способе производства, могут приобрести прочность и силу.

Если общественное или кооперативное сельское хозяйство было еще возможно в эпоху возникновения христианства, то, наоборот, совершенно отсутствовали предварительные условия, необходимые для развития кооперации в городской промышленности. Поскольку последняя существовала, рабочие в ней были рабами или свободными ремесленниками, работавшими у себя на дому. Такие крупные предприятия со свободными рабочими, какими являлись большие крестьянские семьи, в городе были едва известны. Рабы, ремесленники, носильщики, затем разносчики, лавочники, люмпен-пролетарии — вот из кого состояли низшие классы городского населения того времени, среди которых могли развиться коммунистические тенден ции. В этой среде не было ни одного фактора, при помощи которого можно было бы общность имущества превратить в общность производства. С самого начала приходилось ограничиваться общностью потребления. А эта общность, в свою очередь, сводилась только к общим трапезам. Как на родине христианства, так и в Южной и Средней Италии одежда и жилище не играли особенно большой роли. Что касается общности предметов одежды, то даже такой крайний коммунизм, как ессей-ский, ограничился только попытками. В этой сфере частная собственность неизбежна. А общность жилища в больших городах тем труднее было осуществить, чем дальше лежали друг от друга мастерские, где работали отдельные члены общины, и чем больше был спрос на жилье. Недостаток средств сообщения скучивал население на маленьком пространстве и делал домовладельца деспотическим господином всех жителей дома, которых он жестоко притеснял. Дома строились так высоко, как это только допускала техника того времени, в Риме они имели семь этажей и более, а наемная плата за квартиру достигала невероятной высоты. Поэтому городское домовладение было излюбленною формой помещения капиталов для капиталистов того времени. Из трех триумвиров, скупивших Римскую республику, Красе разбогател именно путем спекуляций по постройке домов.

Конкуренция в этой области для пролетариев крупных городов была немыслима. Уже одно это обстоятельство мешало им осуществить на практике общность жилища. Кроме того, христианская община в эпоху римской императорской власти, смотревшей очень подозрительно на всякие союзы, могла существовать только как тайное общество. А общность жилища легко могла повести к раскрытию всех таких обществ.

В силу всех этих причин христианский коммунизм для всей совокупности членов общины мог принять только форму общей трапезы. В евангелиях даже для царства божьего, т. е. для будущего общества, принимаются в расчет только общие трапезы. Это единственное блаженство, которое ожидается, и оно, очевидно, больше всего занимало ранних христиан.

Но если эта форма ограниченного коммунизма имела большое значение для свободных пролетариев, то она не имела почти никакого значения для рабов, которые обыкновенно причислялись к семье своего господина и — часто очень скудно — кормились за его столом. Только немногие рабы жили вне дома, как, например, те, которые имели в городе лавку, где они продавали продукты, привозимые из поместья господина.

Поэтому для рабов мессианские чаяния, надежда на царство всеобщего блаженства, имели несравненно большую притягательную силу, чем практический коммунизм, который был возможен только в формах, имевших для них очень мало значения, пока они оставались рабами.

Как, собственно, относились первые христиане к рабству, мы не знаем. Мы уже видели, что ессеи отвергали рабство.

Филон говорит: «У них нет рабов, все они свободны и работают друг для друга. Они думают, что рабовладение не только несправедливо и неблагочестиво, но и безбожно, что оно нарушает законы природы, которая создала всех равными… как братьев…».

Пролетарии, входящие в состав христианской общины в Иерусалиме, держались, вероятно, того же мнения.

Но с разрушением Иерусалима исчезли все надежды на социальную революцию. Лидеры христианских общин, так заботливо старавшиеся снять с себя всякое подозрение в оппозиции против властей предержащих, должны были теперь подумать о том, как успокоить мятежных рабов, которые могли находиться в их рядах.

Так, например, автор Послания апостола Павла к колоссянам, которое в современной его форме представляет «переработку» или подложное послание, относящееся к второму столетию, обращается к рабам со следующими словами:

«Рабы, во всем повинуйтесь господам вашим по плоти, не в глазах только служа им, как человекоугодни-ки, но в простоте сердца, боясь Бога» (Кол. 3:22).

Еще сильнее выражается автор Первого соборного послания апостола Петра, составленного, вероятно, в эпоху Траяна:

«Слуги, со всяким страхом повинуйтесь господам, не только добрым и кротким, но и суровым. Ибо то угодно Богу, если кто, помышляя о Боге, переносит скорби, страдая несправедливо. Ибо что за похвала, если вы терпите, когда вас бьют за проступки? Но если, делая добро и страдая, терпите, это угодно Богу» (1 Пет. 2:18—20).

Да, развившийся церковный оппортунизм второго столетия мирился уже с тем, что христиане рабовладельцы имели рабов из среды братьев по общине, как это видно из Первого послания Павла к Тимофею: «Рабы, под игом находящиеся, должны почитать господ своих достойными всякой чести, дабы не было хулы на имя Божие и учение. Те, которые имеют господами верных, не должны обращаться с ними небрежно, потому что они братья; но тем более должны служить им, что они верные и возлюбленные и благодетельствуют им» (1 Тим. 6:1—2).

Крайне ошибочно было думать, что христианство уничтожило рабство. Напротив, оно дало ему новую опору. Античный мир держал рабов в повиновении только при помощи страха. Христианство впервые возвысило безвольную покорность рабов на степень нравственной обязанности, которая должна выполняться с радостью.

Христианство — по крайней мере со времени разрушения Иерусалима — уже не давало рабам надежды на освобождение. А его практический коммунизм, в свою очередь, только в редких случаях обещал рабам реальные выгоды. Единственное, что могло их еще привлечь, это равенство перед Богом или, говоря иначе, внутри общины, где все члены имели одинаковое значение, где раб во время общей трапезы мог сидеть рядом с своим господином, если последний также принадлежал к общине.

Калликст, христианин — раб христианина-вольноотпущенника, стал даже римским епископом (215—222).

Но и эта форма равенства не могла уже иметь тогда большого значения. Вспомним, как сильно приблизились свободные пролетарии к рабам, из среды которых они так часто выходили тогда, и как, с другой стороны, рабы императоров достигали высоких должностей в империи и окружены были часто лестью аристократов.

Что христианство, при всем его коммунизме и пролетарском характере, не в состоянии было справиться с рабством даже в собственных рядах, показывает только, как глубоко оно коренилось в «языческой» древности; несмотря на всю свою враждебность к ней, и как сильно этика подчиняется господствующему способу производства. И точно так же как примирилась с рабством Декларация независимости, провозглашенная американцами, так мирились с ним и всеобъемлющая любовь к ближнему, братство и равенство всех перед богом мессианской общины. Христианство в первой своей стадии было преимущественно религией свободного пролетариата, а между последним и рабами, несмотря на все сближение, в античном мире всегда существовало различие интересов. Уже с самого начала свободные пролетарии преобладали в христианской общине, так что интересы рабов не всегда в ней учитывались. А это, в свою очередь, вело к тому, что притягательная сила общины для рабов была меньше, чем для свободных пролетариев, и, таким образом, преобладание последних укреплялось еще больше.

В том же направлении действовало и экономическое развитие. Как раз тогда, когда революционным тенденциям в христианской общине нанесен был смертельный удар, а именно после падения Иерусалима, для Римской империи, как мы уже видели, началась новая эпоха, эпоха всеобщего мира — внутреннего мира, но также большей частью и внешнего мира,— так как сила расширения римского могущества к тому времени уже истощалась. Но война — гражданские войны в такой же степени, как и завоевательные — являлась источником для добывания дешевых работ. Теперь это прекратилось. Раб стал редкой и дорогой вещью, рабское хозяйство уже больше не рентировалось, в сельском хозяйстве рабство было замещено колонатом, а в городской промышленности — свободным трудом. Из орудия производства предметов необходимости раб все больше превращался в предмет роскоши. Главной функцией рабов являлось теперь личное услужение у знатных и богатых. Психология рабов таким путем все больше сближалась с психологией лакеев. Времена Спартака давно уже миновали.

Противоположность между рабами и свободными пролетариями, таким образом, увеличивалась все больше, в то время как число первых уменьшалось, а число вторых в крупных городах все больше росло. Обе эти тенденции должны были еще больше оттеснить на задний план рабский элемент в христианской общине. Неудивительно поэтому, что христианство в конце концов перестало обращать особенное внимание на рабов.

Эта тенденция является вполне понятной, если в христианстве мы видим продукт особенных классовых интересов. Она становится непонятной, если мы рассматриваем его только как продукт идейной эволюции. Иначе логическое развитие основных идей христианства должно было привести к уничтожению рабства. Но логика до сих пор во всемирной истории всегда еще останавливается перед классовыми интересами.

Упадок коммунизма

Ограничение общей трапезой и признание рабства не были единственными пределами, в которые упиралась христианская община в стремлении провести в жизнь свои коммунистические тенденции.

Тенденции эти требовали, чтобы каждый член общины продал все свое имущество, а вырученные за него деньги отдал общине для распределения между всеми ее членами.

Само собой разумеется, что такую процедуру немыслимо производить в больших размерах. Она предполагает, что по меньшей мере половина всего общества остается неверующей, иначе не нашелся бы человек, который скупал бы у верующих их имущество. Но тогда не было бы также никого, у кого можно было бы на вырученные деньги покупать предметы потребления, в которых нуждались верующие.

Если верующие хотели жить не при помощи производства, а при помощи раздела имущества, то должны были оставаться в достаточном числе неверующие, которые производили бы для верующих. Но и в этом случае всему великолепию грозил печальный конец, как только верующие продали бы все свое имущество, разделили и проели бы его. Оставалась, правда, надежда на скорое пришествие мессии, который вывел бы из всех этих затруднений, причиняемых «плотью».

Но до такого примерного испытания дело никогда не доходило.

Число состоятельных членов общины первоначально было очень незначительно. На их средства она жить не могла. Постоянный доход она могла получить только в том случае, если каждый член отдавал общине свой ежедневный заработок. Поскольку члены общины не были простыми нищими или носильщиками, они нуждались в какой-нибудь собственности, если они хотели добывать средства к жизни, будь это собственность на средства производства, как, например, у ткачей, или горшечников, или кузнецов, или собственность на запасы товаров, которые они продавали, как лавочники или разносчики.

Так как при таких условиях община не могла устраивать, как это делали ессеи, общие мастерские для покрытия собственных потребностей, так как она не могла вырваться из круга товарного хозяйства и индивидуального производства, то она, несмотря на все свои коммунисти ческие стремления, должна была примириться с частной собственностью на средства производства и товарные запасы.

Но из признания индивидуального производства с естественной необходимостью вытекало и признание связанного с ним индивидуального хозяйства, индивидуальной семьи и брака, несмотря на все общие трапезы.

Так мы снова встречаемся с общими трапезами, как практическим результатом коммунистических тенденций.

Но это не был единственный их результат. Пролетарии соединились, чтобы вместе бороться с нуждой. Если на пути полного осуществления их коммунистических стремлений им попадались непреодолимые препятствия, то тем более вынуждены были они организовать взаимопомощь, которая могла бы выручить каждого из них в случае неожиданной беды.

Христианские общины поддерживали друг с другом постоянные сношения. Если в какую-нибудь общину приезжал член другой общины, то ему старались найти работу, если он хотел остаться, или выдавали деньги на дорогу, если он хотел ехать дальше.

В случае болезни товарища о нем заботилась община. Если он умирал, она хоронила его на свой счет и заботилась о его вдове и детях; если он попадал в тюрьму, что случалось очень часто, то опять-таки заботилась о нем и приходила к нему на помощь все та же община.

Христианская пролетарская организация создала себе, таким образом, круг обязанностей, соответствующий до известной степени циклу пособий, обеспечиваемых своим членам современным профессиональным союзом. Согласно евангелиям, право на вечную жизнь создает только практика этого взаимного страхования. Когда придет мессия, он разделит людей на две категории: одни, овцы, будут участниками всего великолепия и всей славы будущего царства и вечной жизни, а другие, козлы, станут жертвой вечного осуждения. Первым, добрым овцам, царь скажет:

«Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне» (Мф. 25:34—36).

Тогда праведники скажут ему в ответ, что они ничего подобного не делали. «И Царь скажет им в ответ: истин но говорю вам: так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне» (Мф. 25:40). Во всяком случае, общая трапеза и система взаимопомощи представляли самую крепкую связь, которою христианская община наиболее прочным образом объединяла массы.

Но именно из забот о поддержании этой системы взаимопомощи возникла, между прочим, и та движущая сила, которая ослабила, а затем и совсем уничтожила первоначальный коммунизм.

Чем больше слабела и тускнела надежда, что мессия явится во всей славе своей в ближайшем будущем, тем более считала важным община добывать средства, которые дали бы возможность осуществить во всей их полноте учреждения взаимопомощи, тем больше нарушался пролетарский классовый характер пропаганды, тем больше усиливалось стремление привлечь в общину состоятельных и богатых членов, деньги которых могли бы пригодиться для указанной цели.

Но чем больше денег нужно было общине, тем ревностнее старались ее агитаторы убеждать богатых покровителей, что богатство мира сего, золото и серебро, суета есть, что все это ничто в сравнении с блаженством вечной жизни, которой богатый может достигнуть только в том случае, если он откажется от своего имущества. И проповедь эта не оставалась без успеха в то время всеобщего сплина и пресыщения, охвативших именно имущие классы. Как много было среди последних таких людей, которых, после бурно проведенной молодости, охватывало отвращение ко всякому наслаждению и всем ?го средствам и орудиям. Испытав все сильные ощущения, которые можно купить на деньги, они могли теперь доставить себе новое сильное ощущение, вызываемое отсутствием денег.

Вплоть до средних веков, все снова встречаем мы, время от времени, богатых людей, которые раздают все свое имущество бедным и начинают затем вести нищенскую жизнь — в большинстве случаев после того, как они в изобилии вкусили все блага мира сего и пресытились ими.

Но все-таки появление таких людей оставалось счастливой случайностью, повторявшейся далеко не так часто, как этого желала бы община. Чем сильнее распространялась и разрасталась нужда в пределах империи, чем больше становилось в общине число люмпен-пролетариев, которые не могли или не хотели зарабатывать себе хлеб трудом, тем интенсивнее становилась также потребность привлечь богатых людей для покрытия нужд общины. Но если сравнительно трудно было добиться, чтобы богатый человек отдал все свое имущество еще при жизни, то гораздо легче было достичь, чтобы он оставил его общине после смерти на цели взаимопомощи. Бездетность представляла тогда широко распространенное явление, а связи между родственниками сильно ослабели. Потребность оставить наследство далеким родным была очень слаба. А с другой стороны, интерес к собственной личности, индивидуализм, достиг очень высокой степени, и потребность в продолжении жизни после смерти и особенно блаженства была очень развита.

Этой потребности шло навстречу христианское учение, и тем богачам, которые хотели получить вечную блаженную жизнь, не теряя ни одного из благ этой жизни, открывался для этого очень удобный путь, если он отдавал общине свое имущество только тогда, когда он в нем уже не нуждался, т. е. после смерти. При помощи своего наследства, с которым он все равно ничего не мог сделать, он получал, таким образом, возможность купить себе вечное блаженство.

И если христианские агитаторы у молодых богачей находили точку опоры для своей агитации в их отвращении к жизни, которую те вели прежде, то старых, уставших от жизни богачей гнал к этим агитаторам страх перед смертью, и муками в аду, которые им предстояли.

Но в течение первых столетий существование христианской общины, приток богатых наследств был еще очень незначителен, тем более что община, как тайное общество, не имела прав юридической личности, следовательно, не могла являться прямым наследником.

Поэтому приходилось стараться, чтобы богатые уже при жизни своей оказывали финансовую помощь общине, если их нельзя было уговорить строго следовать завету Иисуса и раздавать бедным все свое имущество. Мы видели уже, что в то время, когда накопление капитала не играло большой роли, Щедрость встречалась среди богачей очень часто. Эта добродетель должна была пойти впрок общине и доставить ей постоянные источники дохода, если ей удавалось привлечь интерес и симпатии богачей к себе. Чем больше община переставала быть активной организацией, чем больше на первый план в ней выдвигалась система взаимопомощи, тем сильнее развивалась в ее среде тенденция смягчить первоначальную пролетарскую ненависть к богатым и сделать для последних, даже когда они оставались богатыми, когда они продолжали держаться за свое богатство, пребывание в общине по возможности привлекательным.

Вероучение общины в его главных элементах — монотеизм, вера в воскресение, ожидание Спасителя — все это, как мы видели, вполне соответствовало всеобщей потребности того времени и привлекало к христианскому учению симпатии даже высших кругов тогдашнего общества.

Ввиду растущей бедности богатые люди, как это показывают возникающие тогда благотворительные учреждения, и без того искали средства помочь этой нужде, грозившей опасностью всему обществу. Это обстоятельство также должно было увеличивать их симпатии к христианским организациям, как только последние отказывались от классовой ненависти к богатым.

Наконец, известную роль могла играть при поддержке христианских общин погоня за популярностью во всех тех местностях, где они приобрели влияние на значительную часть населения.

Таким образом, христианская община приобрела притягательную силу и для таких богачей, которые не дошли еще до бегства из мира и отчаяния, у которых боязнь смерти и страх мук в аду не могли бы вызвать обещание отказаться от имущества в пользу общины.

Но чтобы богатые чувствовали себя в общине хорошо, должен был измениться самым коренным образом ее характер, должна была быть оставлена классовая ненависть к богатым.

Какое горестное негодование это стремление привлечь богачей и делать им уступки вызывало в пролетарских боевых натурах, показывает уже упомянутое нами Послание Иакова к двенадцати коленам диаспоры, относящееся ко второму столетию. Он увещевает своих товарищей:

«Ибо, если в собрание ваше войдет человек с золотым перстнем, в богатой одежде, войдет же и бедный в скудной одежде, и вы, смотря на одетого в богатую одежду, скажете ему: тебе хорошо сесть здесь, а бедному скажете: ты стань там, или садись здесь, у ног моих,— то не пересуживаете ли вы в себе и не становитесь ли судьями с худыми мыслями?.. А вы презрели бедного… Но если поступаете с лицеприятием, то грех делаете» (Иак. 2:2—9).

А затем он выступает против такого направления, которое требует от богатых только теоретического признания догматов веры, а не раздачи имущества:

«Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: «идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак. 2:14—17).

Правда, что уступки богатым не изменяли еще самой основы организации. Теоретически и практически она оставалась той же самой. Но место обязанности отдавать все свое имение заняло теперь добровольное самообложение, которое зачастую довольствовалось отдачей маленькой доли своего имущества.

К более позднему времени, чем Послание апостола Иакова, относится Apologeticus Тертуллиана, составленный около 150—160 гг. В нем изображается организация христианской общины:

«Если у нас имеется своего рода касса, то она составляется не из вознаграждения за принятие в члены общины, так как это означало бы торговлю религией, но каждый вносит умеренный дар в определенный день месяца или когда и сколько ему угодно, ибо никто к этому не принуждается, но каждый дает добровольно свой взнос. Собранные деньги идут на дела благочестия. Из них ничего не тратится на пиршество, или попойки, или бесполезное обжорство, но все они употребляются на поддержание и погребение бедных, на оказание помощи оставшимся без призора бедным сиротам, мальчикам и девочкам, старикам, которые не могут уже выходить из дому, людям, потерпевшим кораблекрушение и всем сосланным в рудники, на острова или сидящим в тюрьмах, поскольку причиной их наказания является принадлежность к христианской общине, так как они имеют право на пособие вследствие исповедания своей веры».

Затем он продолжает:

«Мы, связанные друг с другом телом и душой, признаем общность имущества: все у нас общее, за исключением женщин. Только тут прекращается у нас общность, которая у других практикуется и в этом отношении».

Следовательно, теоретически христиане продолжали отстаивать коммунизм и ограничивались только тем, что на практике смягчали строгость его применения. Но мало-помалу, почти незаметно, вместе с возрастанием уступ чивости по отношению к богатым изменялся основной характер общины, первоначально приспособленной исключительно к пролетарским условиям. И элементы, которые спекулировали на привлечении богатых членов, должны были не только бороться с классовой ненавистью в общине, но и стараться совершенно изменить всю внутреннюю организацию общины.

При всех смягчениях и послаблениях, которым подвергся первоначальный коммунизм, общая трапеза все-таки сохранилась как крепкая связь, объединявшая всех членов общины. Учреждения взаимопомощи имели значение только при отдельных случаях нужды, которая, правда, могла постичь всякого из членов общины. Общая трапеза удовлетворяла повседневную потребность каждого из них без исключения. Во время такой трапезы вся община собиралась вместе, она составляла тот центральный пункт, вокруг которого вращалась вся жизнь общины.

Но для состоятельных членов эта общая трапеза сама по себе не имела никакого значения. Они гораздо лучше и удобнее могли есть и пить у себя на дому. Простая, часто грубая еда должна была отталкивать избалованный вкус. Если богатые члены присутствовали при ней, то они приходили не для того, чтобы насытиться, а чтобы принимать участие в жизни общины, приобрести в ней влияние. Что для других являлось удовлетворением физической потребности, для них служило удовлетворением духовной потребности, и участие в потреблении хлеба и вина превращалось для них в чисто символический акт. Чем больше возрастало число состоятельных членов общины, тем больше становилось также число тех элементов во время общих трапез, которые придавали значение только общению и его символам, а не совместной еде и питью. Таким образом, во втором столетии настоящие общие трапезы для более бедных членов были отделены от чисто символических для всей общины, а в четвертом столетии, когда церковь стала господствующей силой в государстве, дело дошло наконец до того, что первого рода трапезы были совершенно вытеснены из общинных домов для собраний, из церквей. Они все больше приходили в упадок и в течение ближайших столетий были совершенно отменены. Таким путем, из христианской общины совершенно исчез наиболее яркий признак практического коммунизма, и его место заняла, окончательно и исключительно, система оказания помощи, забота о бедных и больных, которая, правда в очень искаженной форме, сохранилась до наших дней. Теперь в общине не оставалось ничего такого, что могло бы действовать неприятно на ее состоятельных членов. Она перестала быть пролетарской организацией. Те самые богатые, которые были совершенно исключены из царства божия, если отказывались раздать свое имение бедным, могли теперь играть в нем такую же роль, как и в «царстве дьявола», и они использовали эту возможность в самых обширных размерах.

Но таким путем в христианской общине не только вновь выступили классовые противоречия, но внутри ее образовался также новый господствующий класс, новая бюрократия с новым шефом во главе ее, епископом. Мы сейчас познакомимся с этим новым явлением.

Не перед христианским коммунизмом склонились в конце концов римские императоры, а перед христианской общиной. Победа христианства означала не диктатуру пролетариата, а диктатуру господ, которых оно само создало себе внутри своей общины.

Передовые борцы и мученики первых христианских общин, отдавшие свое имущество, свой труд, свою жизнь для спасения бедных и нуждающихся, все они положили основание только для новой формы порабощения и эксплуатации.

Апостолы, пророки и учителя

Первоначально в общине не было никаких должностных лиц и не существовало никаких различий между ее членами. Каждый товарищ, а такж5 каждая товарка могли выступать в качестве учителя и агитатора, если они чувствовали в себе призвание к тому. Всякий говорил свободно все, что ему приходило в голову, или, как тогда говорили, все, что ему внушал святой дух. Наряду с этим большинство из них продолжало заниматься своим ремеслом, но некоторые, приобретавшие особое влияние и производившие большое впечатление, раздавали все, что они имели, и посвящали себя целиком агитации в качестве апостолов или пророков. Таким путем зарождалась новая классовая противоположность.

Внутри христианской общины образовались теперь два класса: обыкновенные члены, практический коммунизм которых ограничивался только общими трапезами и участием в организованных общиною учреждениях взаимопомощи; такими являлись приискание работы, поддержка вдов и сирот, а также заключенных, обеспечение больных, похоронная касса. Наряду с обыкновенными членами были еще «святые», или «совершенные», члены общины, которые осуществляли коммунизм самым радикальным образом: они отказывались от всякого имущества и брака и отдавали все, что имели, общине.

Это звучало очень красиво и доставляло, как уже видно из их названий, этим радикальным элементам высокий почет в общине. Они считали себя выше обыкновенных членов и вели себя как божьи избранники.

Таким путем именно радикальный коммунизм породил новую аристократию. Как и всякая аристократия, она тоже не довольствовалась одной только властью над остальными членами общества, она пыталась также эксплуатировать его.

И действительно, чем должны были жить эти «святые», если они роздали все средства производства и запасы товаров, которые им принадлежали? Им оставалось заниматься только всякой случайной работой — в качестве носильщика или рассыльного и т. п.— или нищенством.

Естественнее всего было добывать себе средства к жизни приживательством и нахлебничеством в самой общине, которая, конечно, не могла дать умереть от голода заслуженному мужу или заслуженной женщине, в особенности еще, если они владели пропагандистскими способностями, для которых тогда, правда, не требовалось никаких знаний, приобретаемых упорным трудом, а только темперамент, острота ума и находчивость.

Уже Павел горячо доказывает коринфянам, что община обязана освободить его, как и всякого другого апостола, от физического труда и содержать его:

«Не Апостол ли я? Не свободен ли я? Не видел ли я Иисуса Христа, Господа нашего? Не мое ли дело вы в Господе?.. Или мы не имеем власти есть и пить? Или не имеем власти иметь спутницею сестру жену, как и прочие Апостолы, и братья Господни, и Кифа? Или один я и Варнава не имеем власти не работать? Какой воин служит когда-либо на своем содержании?.. Кто, пася стадо, не ест молока от стада?.. Ибо в Моисеевом законе написано: не заграждай рта у вола молотящего. О волах ли печется Бог? Или, конечно, для нас говорится?»

Под молотящим волом он подразумевает нас, заявляет Павел. Конечно, здесь речь идет не о волах, которые молотят солому.

Апостол продолжает: «Если мы посеяли в вас духовное, велико ли то, если пожнем у вас телесное? Если другие имеют у вас власть, не паче ли мы?» (1 Кор. 9:1 —12).

Последние слова, говоря мимоходом, также указывают на коммунистический характер первоначальной христианской общины.

Правда, после этой защитительной речи в пользу хорошего попечения об апостолах Павел замечает, что он говорит не за себя, а за других, и сам ничего не требует от коринфян. Но он признает, что пользовался помощью других общин: «Другим церквам я причинял издержки, получая от них содержание для служения вам… Недостаток мой восполнили братия, пришедшие из Македонии» (2 Кор. 11:8—9).

Но это, конечно, не меняет дела: Павел, во всяком случае, подчеркивает обязанность общины заботиться о своих «святых», не признававших для себя обязательным труд.

Как эта форма христианского коммунизма отражалась в головах неверующих, показывает нам история Перегрина Протея, написанная Лукианом в 165 г. Сатирик Лукиан, кон<