Глава 3. борьба за образ христа

В лучшем случае из всех известий ранней христианской литературы мы можем извлечь как историческое зерно только то, что сообщает нам Тацит, т. е. что в царствование Тиберия был казнен пророк, от которого ведет свое происхождение секта христиан. Но о том, что делал и чему учил этот пророк, нельзя сказать ничего определенного. Ни в коем случае не мог он произвести такого впечатления, о котором рассказывают нам ранние христианские источники, иначе нам сообщил бы об этом Иосиф Флавий, повествующий о самых незначительных событиях. Проповедь и казнь Иисуса не возбудили среди его современников ни малейшего внимания. Но если Иисус действительно был агитатором, которого чтила одна секта как своего руководителя и передового борца, то значение его личности должно было расти вместе с ростом этой секты. Тогда вокруг этой личности начал сплетаться легендарный венец, в который набожные люди вплетали все, что, по их мнению, эта идеальная личность сделала и сказала. И чем больше Иисус становился идеалом для всей секты, тем больше старалось каждое из многочисленных течений, из которых оно с самого начала состояло, приписать этой личности именно наиболее дорогие для него идеи, чтобы потом ссылаться на ее авторитет. Таким путем образ Христа, как он рисовался сначала в передававшихся из уст в уста, а потом и записанных легендах, все больше и больше превращался в сверхчеловеческую личность, становился вместилищем всех идеалов, развиваемых новой сектой; но вместе с тем он превращался все больше в полный противоречий образ, отдельные черты которого не гармонировали друг с другом. Когда эта секта сделалась прочной организацией, всеобъемлющей церковью, господство в которой приобрела определенная тенденция, одной из ее главных задач явилось составление определенного канона, списка всех ранних христианских сочинений, признаваемых ею достоверными. К числу их принадлежали только те, которые говорили в духе господствующей тенденции. Все евангелия и другие сочинения, дававшие образ Христа, несогласный с этой тенденцией, были отвергнуты как еретические, ложные, или как апокрифические, не вполне надежные, и больше не распространялись. По возможности такие сочинения и списки уничтожались, так что до нас дошли , только очень немногие. Принятые в канон сочинения, в свою очередь, были подвергнуты редакции, чтобы внести в них возможно больше единства, но, к счастью, это было сделано настолько неискусно, что следы более ранних, «уклоняющихся» изложений всюду проглядывают и указывают на ход этого процесса.

Но церкви не удалось установить таким образом единство мнений, да она и не могла достигнуть этого. Развитие социальных условий порождало все новые различия во взглядах и стремлениях в пределах церкви. А благодаря противоречиям, которые, несмотря на все редакции и поправки, отличали признанный церковью образ Христа, эти различные течения всегда находили в нем нужные им черты. Таким образом, борьба социальных противоположностей, в рамках христианской церкви, превратилась, по-видимому, в простую борьбу из-за толкования слов Иисуса. И поверхностные историки думают даже, что все крупные, часто столь кровавые столкновения в христианском мире, совершавшиеся под религиозным флагом, являлись только борьбой из-за слов и представляют печальное свидетельство глупости рода человеческого. Но при всякой попытке объяснить какое-нибудь массовое социальное явление глупостью участвовавших в нем людей, эта видимая глупость доказывает только непонимание наблюдателя и критика, не умеющего войти в чуждую ему психологию и проанализировать лежащие в ее основе материальные условия и движущие силы. В действительности же при спорах различных христианских сект из-за различного значения слов Христа друг с другом боролись обыкновенно очень реальные интересы. Развитие нового мышления и вытеснение им церковного все больше лишали борьбу за истолкование образа Христа ее практического значения и все больше сводили ее к различным теологическим тонкостям, с помощью которых поддерживаются традиции церковного мышления.

Новая библейская критика, применяющая методы исторического исследования источников библейских писаний, дала, впрочем, новый толчок борьбе за понимание личности Христа. Она разрушила достоверность традиционного образа, но, применяемая главным образом теологами, она только в редких случаях сумела подняться до воззрения, сначала представленного только Бруно Бауэром, а позже и другими, между прочим и Кальтгофом,— воззрения, согласно которому, при современном состоянии источников, нет никакой возможности создать новый образ. Она все снова и снова делает попытку такой реставрации — с таким же успехом, как христианство прежних столетий: каждый из этих теологов вкладывает в образ Христа свои идеалы, свое собственное воззрение. Как изображения Иисуса, относящиеся ко второму столетию, так и изображения его, созданные в двадцатом столетии, свидетельствуют не о том, о чем действительно учил Христос, а о том, чему, по мнению их авторов, он должен был учить.

Очень тонко характеризует эти изменения в образе Христа Кальтгоф: «Поэтому, с социально-теологической точки зрения, образ Христа является самым возвышенным религиозным выражением всех социальных и этических сил, действовавших в данную эпоху. И в тех изменениях, которым постоянно подвергался этот образ Христа, в его дополнениях и ограничениях, в выцвечивании старых черт и появлении новых красок, мы находим самое чувствительное мерило для тех изменений, которые проделывает современная жизнь от высот ее наиболее возвышенных идеалов до глубин ее материальных жизненных процессов. Этот образ Христа являет то черты греческого мыслителя, то римского цезаря, затем он приобретает черты феодального сеньора, цехового мастера, измученного крепостного крестьянина и свободного горожанина. И все эти черты одинаково правдивы, одинаково жизненны, пока какому-нибудь теологу не приходит в голову мысль доказать, на основании евангельского Христа, что именно эти черты, отличающие его эпоху, являются как раз первоначальными и историческими чертами Иисуса. Кажущаяся историчность этих черт объясняется тем, что в эпоху развития и формирования христианского общества действовали самые различные и противоположные силы, из которых каждая в отдельности имеет известные черты сходства с силами, действующими в настоящее время. Образ Христа нашего времени с первого взгляда является совершенно противоречивым. Он отчасти носит еще черты старого святого или небесного монарха, но рядом с ними проглядываются уже вполне современные черты друга пролетариев, даже вождя рабочих. Таким путем он только отражает внутренние и глубокие противоречия, которые отличают современную эпоху».

И еще раньше: «Большинство представителей так называемой новой теологии употребляют при своих умозаключениях ножницы, на манер излюбленной Давидом Штраусом критической методы: все мифологическое в евангелиях вырезывается, то, что остается, должно изображать собою историческое зерно. Но это зерно, в конце концов, становится даже в руках теологов очень худосочным… Поэтому, за недостатком всякой исторической определенности, имя Иисуса превратилось для протестантской теологии в пустой сосуд, в который каждый теолог вливает свое собственное духовное содержание. Так, один теолог делает из Иисуса современного спинозиста, другой — социалиста, тогда как официальная университетская теология все больше рассматривает его в свете современного государства, а в последнее время все явственнее изображает его как религиозного представителя тех тенденций, которые теперь претендуют на руководящую роль в великопрусской государственной теологии».

При таком положении вещей нет ничего удивительного, что светская историческая наука выказывает только слабую потребность в исследовании происхождения христианства, если она исходит из взгляда, что оно является продуктом единичной личности. Если бы это было верно, то можно было бы отказаться от всяких работ по исследованию развития христианства и предоставить его историю религиозному поэтическому творчеству наших теологов.

Совершенно иначе представляется дело, если мы рассматриваем всемирную религию не как продукт отдельного сверхчеловека, а как продукт общественного развития. Социальные условия времени возникновения христианства хорошо известны. Но и социальный характер раннего христианства можно определить с некоторой достоверностью на основании его литературы.

Правда, по своей исторической ценности евангелия и Деяния апостолов стоят не выше гомеровских поэм или «Песни о Нибелунгах». Они могут повествовать об исторических личностях, но деятельность последних изображается с такой поэтическою вольностью, что совершенно невозможно использовать их для исторического описания этих личностей, не говоря уже о том, что они до такой степени переплетены с баснями, что, опираясь на одни только эти поэмы, мы никогда не можем сказать, какие герои их являются историческими личностями, какие — продуктом поэтической фантазии. Если бы мы об Аттиле знали ровно столько, сколько рассказывает о нем «Песнь о Нибелунгах», то мы, как и об Иисусе, не могли бы даже сказать о нем с уверенностью, жил ли он когда-нибудь или является такой же мифической личностью, как Зигфрид.

Но такие поэтические изображения имеют огромную ценность для познания тех социальных условий, среди которых они возникли. Как бы свободно ни обращались их авторы с отдельными фактами и личностями, они верно отражают социальные условия. В какой степени Троянская война и ее герои принадлежат к области истории — мы вряд ли когда-нибудь узнаем. Но что касается вопроса о социальных условиях героического периода, то в «Илиаде» и «Одиссее» мы имеем два исторических источника перворазрядной ценности.

Для знакомства с определенной эпохой поэтические творения являются часто гораздо более важным источником, чем самые точные исторические рассказы. В последних на первый план выдвигается личное, выдающееся, необыкновенное — все то, что исторически действует с меньшей силой. Напротив, первые дают нам возможность заглянуть в обыденную жизнь и деятельность масс, производящих непрерывное и прочное действие, оказывающих наибольшее влияние на общество,— все то, мимо чего историк проходит, потому что это ему кажется общепонятным и общеизвестным. Поэтому мы имеем, например, в романах Бальзака один из самых важных исторических источников для знакомства с социальными условиями Франции первых десятилетий девятнадцатого столетия.

И точно так же если мы не можем узнать из евангелий, Деяний апостолов, апостольских посланий ничего определенного о жизни, и учении Иисуса, то они могут сообщить нам очень много важных сведений о социальном характере, об идеалах и стремлениях ранних христианских общин. Обнажая различные наслоения, которые отложились в этих сочинениях, современная библейская критика дает нам возможность проследить, до известной степени, ход развития христианских общин, тогда как «языческие» и иудейские источники раскрывают нам социальные движущие силы, влиявшие на раннее христианство. Таким образом, мы получаем возможность познать его как продукт своего времени и понять его, а именно это и является основой всякого исторического познания. Конечно, отдельные личности могут влиять на общество; поэтому, чтобы составить себе представление о всей эпохе, необходимо знакомство с деятельностью этих выдающихся лиц. Но, при измерении историческим масштабом, влияние их оказывается преходящим, деятельность их является только внешним украшением, которое раньше всего бросается нам в глаза, когда мы рассматриваем какое-нибудь здание, но ничего не говорит нам о его основной структуре. А между тем только последняя определяет характер здания и его прочность. И если нам удается раскрыть основы этого здания, то мы уже выполнили важнейшую работу, необходимую для понимания этой постройки…