Поездка на лейпцигскую ярмарку

Среди хасидим, отправившихся в Землю Израиля с равви Менахемом Менделем, был один мудрый человек, настолько преданный цадику, что хотя он и был богатым торговцем, но бросил свое занятие и поехал с равви в Святую Землю. Спустя какое–то время после их переселения возникла необходимость послать надежного человека к оставшимся дома хасидим, чтобы попросить их о денежной поддержке. Это поручение доверили бывшему торговцу. Но, плывя на корабле, он внезапно заболел и умер, и никто в Земле Израиля об этом не знал. И после смерти торговцу стало чудиться, что он едет в коляске на Лейпцигскую ярмарку и беседует со своим старым слугой, которого обычно брал с собой в деловые поездки, и с возницей, который кажется ему очень знакомым. Внезапно он почувствовал необходимость предстать перед учителем. Это желание возрастало в нем все больше и больше, покуда он не решил развернуться и ехать к учителю. Когда торговец сказал об этом своим попутчикам, они стали резко возражать: было бы глупо, говорили они, отказаться от заманчивой деловой поездки ради какой–то простой прихоти! Но несмотря на все возражения, торговец настоял на своем. Наконец, попутчики сказали ему, что он умер и что они – ангелы зла, которым была поручена его душа. Тогда он вызвал их в Небесный суд, и они не смели отказаться явиться туда. Решение суда было таково: ангелы зла должны отнести душу торговца к равви Менделю. Когда они достигли города Тивериады и вошли в дом цадика, то один из ангелов зла предстал перед равви в своем истинном ужасном обличье. Но равви лишь мельком взглянул на него и сказал ангелам ждать снаружи, покуда он не сделает все, что нужно, с душой умершего торговца. Целую неделю трудился равви Менахем Мендель над душой этого человека, покуда не придал ей подобающий вид.

Эту историю рассказывал своим хасидим равви Наман из Брацлава.

ВСЕ СВЕЧИ

У хасидим, изучавших Тору в доме затворничества («Клаусе») равви из Любавича, зятя равви Шнеура Залмана, был обычай зажигать во время чтения Торы свечу перед каждым, кто сидел и читал. Но когда они заканчивали чтение и начинали рассказывать друг другу предания о цадиким, то гасили все свечи, за исключением одной. Однажды, когда они сидели при одной свече, вошел Любавичский равви, чтобы взять какую–то книгу, и спросил, о ком они теперь рассказывают. «О равви Менделе из Витебска», – ответили хасидим.

«Рассказывая о нем, – сказал равви, – вам следует зажигать все свечи, ибо, когда он произносил поучения, из его сердца улетучивалось всякое представление о собственном «я» и нечистой силе было не за что ухватить его. Поэтому вы должны, рассказывая о нем, зажигать все свечи – словно вы учите святую Тору».

ШМЕЛКЕ ИЗ НИКОЛЬСБУРГА

АРФА ДАВИДА

Когда равви Шмелке и его брат равви Пинхас, позднее ставший равви во Франкфурте, были в Межриче, они сняли комнатку на чердаке, чтобы там их никто не тревожил во время занятий. Однажды, когда на исходе субботы они поздно ночью сидели за книгами, братья услышали странный плач, в котором могли ясно различить мужской и женский голос. Они посмотрели в окно и на скамейке увидели сидящих и рыдающих слугу и служанку дома, где они остановились. Те рассказали братьям, что уже много лет работают в этом доме, ожидая разрешения на брак, но хозяин никак не хочет дать такого разрешения.

Братья на это сказали, что все, что необходимо, – это соорудить навес для брачной церемонии; тогда само собой они получат и все остальное, в том числе и разрешение хозяина дома. Послали за певцом, который тут же собрал десять человек, открыли Дом Молитвы и соорудили навес для брачной церемонии. Свадьбу справили как полагается. Равви Шмелке постукивал кусками дерева, а равви Пинхас – двумя подсвечниками, издававшими красивый звук. Затем на брачную церемонию пришел маггид. За «трапезой царя Давида» он сидел с ними неподвижно, в том состоянии души, которое часто охватывало его. Неожиданно он вскочил и побежал в Дом Молитвы. «Разве вы не слышите арфу Давида?» – воскликнул он.

НОВЫЕ МЕЛОДИИ

Говорил равви Моше Тейтельбаум, ученик Ясновидца из Люблина: «Когда равви Шмелке молился по субботам и праздничным дням, а особенно на Йом–Кипур, когда он служил как первосвященник, таинство становилось явным в музыкальном звучании произносимых им слов, и таким образом возникали новые мелодии, чудеснейшие из чудесных, которые ни он сам, ни какой–либо другой человек никогда прежде не слышали; равви Шмелке в эти минуты даже не знал о том, что он поет и на какую именно мелодию он поет, ибо целиком прилеплялся к высшему миру».

* * *

Один старик, певший мальчиком в хоре равви Шмелке, любил рассказывать следующее: «У нас была привычка готовить перед службой все необходимые ноты, чтобы не было нужды бегать за ними после начала молитвы. Но равви не обращал никакого внимания на ноты и постоянно выводил новые мелодии, до того момента не слыханные. Мы, певцы, в эти минуты замолкали и слушали его. Мы никак не могли понять, откуда к нему являются эти мелодии».

В НИКОЛЬСБУРГЕ

Когда равви Шмелке пригласили занять место рава в Никольсбурге, он приготовил торжественную проповедь, которую собирался прочесть перед моравскими знатоками Талмуда. По дороге в Никольсбург он остановился в Кракове, где люди стали его упрашивать сказать им какую–нибудь проповедь. Равви Шмелке спросил сопровождавшего его ученика Моше Лейба, ставшего позднее равви в Сасове: «Моше Лейб, что я скажу им?»

«Равви ведь приготовил блестящую проповедь для Никольсбурга. Отчего ему не прочитать ее и здесь?» – отвечал Моше Лейб.

Равви Шмелке решил последовать совету ученика. Однако в Краков пришло несколько человек из Никольсбурга, чтобы встретить равви, и они слышали проповедь. Когда же цадик приехал в Никольсбург, он спросил ученика: «Моше Лейб, что я скажу теперь в субботу? Ведь не могу я читать свою проповедь перед людьми, уже слышавшими ее в Кракове».

«Найдем свободное время, – отвечал Моте Лейб, – обсудим какой–нибудь вопрос и приготовим новую проповедь».

Но до пятницы у них не было ни одной свободной минуты, чтобы открыть книгу. И равви Шмелке спросил: «Моше, что мы скажем теперь?»

«Накануне субботы, – отвечал Моше Лейб, – у нас наверняка будет немного свободного времени, чтобы приготовить проповедь».

Они приготовили большую свечу, чтобы она горела всю ночь, и, когда люди разошлись по домам, сели за книгу. Но тут влетел петух и, взмахнув крыльями, погасил свечу. И спросил равви Шмелке: «Моше Лейб, что скажем теперь?»

«Несомненно, – отвечал Моше Лейб, – проповедь будет лишь после полудня; поэтому завтра утром, после молитвы, пойдем в свою комнату, закроемся, не дадим никому входить и обсудим, что сказать».

Утром пошли на молитву. И вот перед чтением Торы поставили аналой, и глава общины, подойдя к равви Шмелке, попросил его сказать проповедь. Дом Молитвы был полон моравскими знатоками Талмуда. Равви Шмелке велел принести ему Гемару, открыл ее наугад, объявил одну тему, которую нашел на открытой им странице, и предложил знатокам Талмуда обсудить ее. Потом, сказал равви Шмелке, он тоже выскажет свое мнение. Выслушав всех, равви Шмелке надел на голову таллит и около четверти часа стоял молча. Затем он растолковал все возникшие в ходе обсуждения вопросы, числом сто тридцать, и прокомментировал ответы на них, числом семьдесят два, и не было ничего, на что бы он не ответил, что бы не разрешил, что бы не растолковал.

НОВЫЕ ПРАВИЛА

Когда равви Шмелке был призван в моравский Никольсбург, в тамошней конгрегации существовал странный обычай: каждого нового рава просили записать в хронике какие–нибудь новые правила, которым с того момента все должны были следовать. Равви Шмелке тоже попросили это сделать, но он постоянно откладывал это дело. Он довольно долго изучал каждого по отдельности члена своей конгрегации и ничего не записывал в книгу. Время шло, а равви все изучал и изучал людей, живших в Никольсбурге, и не записывал никаких новых правил. Наконец ему дали понять, что их ожидание затянулось. Тогда равви Шмелке пошел туда, где лежала хроника, и записал в ней Десять заповедей.

СЕМЬ МИРСКИХ НАУК

Когда равви Шмелке стал равом в Никольсбурге, первые семь суббот он рассказывал на проповедях о семи мирских науках, по одной в каждую субботу. С каждой неделей община все больше удивлялась странным темам проповедей, но никто не решался задавать цадику вопросы. В восьмую же субботу равви Шмелке начал свою проповедь такими словами: «Я долго не понимал слов Соломона: «Лучше слушать обличения от мудрого, нежели слушать песню глупых». Почему не сказано просто: «нежели песню глупых?» На самом деле смысл таков: лучше слушать обличения от мудрого, который слышал и понял песню глупцов, то есть семь мирских наук, которые по сравнению с Торой – песня глупых. Иному человеку глупые мирские «мудрецы» могут сказать: «Легко тебе презирать нашу мудрость, ведь ты не изведал ее сладости! Ибо если бы ты познал ее, то не помышлял бы ни о чем другом!» Но тот, кто много трудился над семью мирскими науками, и проник в самую их сердцевину, и избрал в конце концов мудрость Торы – если такой человек восклицает: «Суета сует!», никто не сможет обличить его».

МЕССИЯ И МОЛЯЩИЕСЯ

В первый день Нового года равви Шмелке пошел в Дом Молитвы до того, как протрубили в бараний рог, и стал молиться со слезами на глазах: «Увы! Владыка мира! Все люди плачутся Тебе, но чего стоят все их завывания! Они не думают ни о чем другом, кроме своих собственных нужд, они не думают об изгнании Твоей славы!» На следующий день он снова пришел в Дом Молитвы перед тем, как протрубили в бараний рог, и снова стал плакать, говоря: «Сказано в первой книге Самуила: «Почему не пришел сын Иессея*^[182] есть хлеб ни вчера, ни сегодня?» Почему не пришел царь Мессия ни вчера, в первый день Нового года, ни сегодня, во второй день? Потому что сегодня, как и вчера, все молитвы людей были только о хлебе и об удовлетворении своих телесных потребностей!»

СЛЕЗЫ ИСАВА

В другой раз равви Шмелке сказал: «В мидраше сказано: «Мессия, сын Давида, не придет, пока не высохнут слезы Исава»*^[183]. Значит, сыны Израиля, дети Божьи, день и ночь просящие о милости, стенают напрасно, пока плачут и сыны Исава? Но «слезы Исава» – это не слезы, что льют другие народы, а вы не льете; это слезы, которые льют все люди, когда просят и молят о чем–либо только для самих себя. Воистину не придет Мессия, сын Давида, пока не высохнут такие слезы и пока вы не станете плакать лишь о возвращении из изгнания Божественного Присутствия (Шехины)».

ПРОПОВЕДЬ НА ЙОМ–КИПУР

Накануне Йом–Кипура равви Шмелке из Никольсбурга облачился в молитвенное одеяние и вошел в синагогу. Идя к Ковчегу, он громко произнес слова Писания: «…ибо в этот день для тебя совершится искупление, чтобы очистить тебя»; после этого он привел из Мишны*^[184] слова равви Акибы*^[185]: «Перед Кем ты просишь об искуплении и Кто очищает тебя: Отец твой Небесный». У всех присутствовавших при этом на глазах навернулись слезы.

Стоя у ковчега, равви Шмелке сказал: «Братья сердца моего, вы должны знать, что основа обращения к Богу – это принесение Ему в жертву своей жизни. Ибо мы потомки Авраама, принесшего свою жизнь в жертву блаженному Имени и позволившего ввергнуть себя в печь испытания; ибо мы потомки Исаака, принесшего в жертву свою жизнь и возложившего главу свою на жертвенный камень, – они, патриархи, несомненно, ходатайствуют за нас перед нашим Отцом Небесным в этот святой и грозный день суда. И да последуем мы их путями и станем подражать их деяниям: да будет позволено и нам принести в жертву наши жизни ради Его благословенного Имени. Да соединимся мы с Его всемогущим Именем, да освятим*^[186] Его ревностной любовью, да сделаем Его своей целью и да произнесем все вместе: «Слушай, Израиль!» И, плача, все люди сказали: «Слушай, Израиль! Господь наш Бог, Господь един».

Затем равви Шмелке продолжил свою проповедь: «Дорогие братья, теперь, когда мы удостоились соединиться в великой любви с Его Именем и освятиться Им, когда принесли в жертву Ему свои жизни и очистили свои сердца для служения Богу и для страха Божьего, мы должны также соединить и свои души. Все души исходят из единого корня, все они высечены из трона Его великолепия, все они – часть Бога, сущего на Небесах. Да будем мы едины также и на земле, чтобы ветви были подобны корню. Итак, теперь, очистившись, мы должны соединить свои души. Воспримем заповедь: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Все люди громко повторили: «Возлюби ближнего своего, как самого себя». Равви Шмелке продолжил: «Теперь, когда мы удостоились соединиться с Его Великим Именем и объединить свои души, которые являются частью Бога, сущего на Небесах, предоставим священной Торе ходатайствовать за нас перед Отцом нашим Небесным. Хотя Бог даровал Тору всем народам и всем языкам, мы одни восприняли ее, восклицая: «Все, что Господь сказал, мы сделаем!» – и только после этого говоря: «Мы слышим». И Тора должным образом просит Отца нашего Небесного о милосердии и милости к нам в этот святой и грозный день суда». И равви Шмелке отворил врата Ковчега.

Затем, перед отворенным Ковчегом, он произнес исповедание греха, и все люди повторили его вслед за ним слово в слово, и, делая это, они рыдали. Затем равви Шмелке взял свитки, поднял их над головой и рассказал своей конгрегации о грехах человека. В заключение он произнес такие слова: «Вам следует знать, что плач, совершенный нами в этот день, не будет искренним, если он полон уныния, ибо Божественное Присутствие (Шехина) не коренится в отягощенных печалями сердцах, но лишь в сердцах, радостных от исполнения заповедей. И нет радости более великой, чем радость этого дня, дарующего нам возможность изгнать из своих сердец все злые побуждения и через силу обращения приблизиться к Отцу нашему Небесному, распахивающему свои объятия для всех, кто обращается к Нему. Так что все слезы, пролитые нами в этот день, должны стать слезами радости, как сказано: «Служите Господу со страхом и радуйтесь с трепетом»*^[187].

СОН

Равви Шмелке не любил надолго прерывать свои занятия и поэтому всегда спал сидя, положив голову на стол. В руке он держал маленькую свечку, которая будила его в назначенное время, когда догорала и пламя обжигало ему руку. Когда равви Элимелек посетил равви Шмелке и понял, какая в этом человеке сокрыта святость, он приготовил ему постель и с большим трудом уговорил равви Шмелке прилечь и поспать хотя бы немного. Затем равви Элимелек наглухо закрыл ставнями окна. Так Шмелке спал, покуда не наступило утро. С первыми лучами солнца он поднялся, не испытывая никаких угрызений совести за то, что так долго спал, поскольку все его существо было полно энергии и сияло, словно солнце. Затем равви Шмелке отправился в Дом Молитвы, где, как обычно, молился перед конгрегацией; людям же, слышавшим его, казалось, что ничего похожего они от него никогда не слышали. Они были ошеломлены и восхищены силой святости, которую он являл в то утро. Когда равви Шмелке читал стихи о переходе через Красное море, все подобрали подолы своих одежд, боясь, что их замочит соленая пена. Позднее равви Шмелке признался равви Элимелеку: «Раньше я и не догадывался, что Богу можно служить даже сном».

СТУК

В Апте в синагоге был служитель, обязанностью которого было ходить по городу с молотком и стучать в дверь каждого еврейского дома, чтобы люди приходили молиться, учиться или петь псалмы. Стучал он так умело, что спящие, даже среди ночи, сразу просыпались и, быстро одевшись, спешили в Дом Молитвы. Когда этот человек стучал своим молотком, сердца людей вторили его стуку. Служитель синагоги в Апте обрел этот дар еще мальчиком, когда всем своим сердцем, постоянно бодрствующим и полным преданности, служил в Никольсбурге равви Шмелке.

ЧИСТЕНЬКИЕ

Несколько вольномыслящих из Никольсбурга спорили как–то с равви Шмелке. «Но ты не станешь отрицать, – сказали они в заключение, – что мы обладаем добродетелями, которых лишены поляки. Например, наши одежды всегда безупречно чистые, чего ты не можешь сказать об одеждах поляков, пренебрегающих словами мудрецов: «Мудрец не наденет грязных одежд».

Равви засмеялся и сказал: «Вы правы. У вас одежды чистые, а у поляков – нет. Это потому, что – согласно сказанному в Талмуде о степенях добродетелей – чистота одежд ведет к чистоте души, чистота души – к отрешенности от мира и так далее, все выше и выше, до степени обладания духом святости. Так что, если поляки захотят начать с чистоты своих одежд, Злое Начало сделает все возможное, чтобы отговорить их от этого, ибо оно боится, что они поднимутся ввысь по ступеням добродетелей до самого духа святости. И когда они пытаются ввести Злое Начало в заблуждение и убедить его, что не собираются этого делать, оно не верит им и не останавливается, покуда не отговаривает их от соблюдения чистоты одежд. А то, что Злое Начало делает исключение для вас с вашей чистотой, так это потому, что оно уверено, что вы не собираетесь восходить душой, в чем легко его убеждаете. Оно оставляет вас в покое и дает вам возможность быть чистенькими».

Некий богач из Никольсбурга был настроен враждебно к равви Шмелке и пытался его всячески высмеять. Накануне Йом–Кипура он пришел к равви и сказал, что в этот день, когда все прощают друг друга, они тоже могли бы помириться. С собой богач принес кувшин старого доброго, очень крепкого вина и стал уговаривать равви Шмелке выпить с ним, поскольку полагал, что цадик, непривычный к выпивке, быстро опьянеет и в таком виде предстанет перед конгрегацией. Ради примирения равви Шмелке выпил с богачом несколько стаканов, после чего богач посчитал, что добился своей цели, и пошел домой совершенно удовлетворенный достигнутым.

Когда наступил вечер и приблизился час молитвы, равви охватил свойственный дню суда трепет, и всякий след опьянения оставил его в тот момент. После вечерней молитвы равви Шмелке оставался в синагоге всю ночь в окружении других благочестивых людей. Как и каждый год в это время, он пел псалмы, а все остальные подхватывали. Когда в сорок первом псалме он дошел до стиха «Из того я узнаю, что Ты благоволишь ко мне, если враг мой не восторжествует надо мною»*^[188], то несколько раз повторил его, а затем стал толковать, но не так, как толкуют этот стих обычно, а по–своему, более смело: «Из того, что я узнаю, что Ты благоволишь ко мне, враг мой будет страдать, не болея, страдать за меня». Затем добавил: «Даже если есть люди, которые враждебно ко мне относятся и пытаются меня высмеять, прости им, Владыка мира, и не дай им пострадать за меня». И произнес он это голосом столь внушительным, что все молившиеся с ним заплакали и каждый из них повторил эти слова, исторгнув их из глубины своего сердца. Присутствовал там и тот богач. В ту минуту он обратился к Богу, и всякая враждебность оставила его. С того времени богач стал любить равви Шмелке и почитать его превыше всех других людей.

ЗАПОВЕДЬ ЛЮБВИ

Некий ученик спросил равви Шмелке: «Нам дана заповедь любить ближнего своего, как самого себя. Но как я могу любить его, если он ко мне плохо относится?»

Равви ответил: «Тебе следует понимать эти слова правильно: любить ближнего своего как нечто, что является тобой же. Ибо все души – это одна душа. Каждая душа – это искра, отлетевшая от единой исконной души, которая целиком присутствует во всех душах точно так же, как твоя душа целиком присутствует во всех членах твоего тела. Твоя душа может ошибиться, и тогда совершает ошибку и твоя рука, причиняя тебе страдание. Но будешь ли ты за это бить и хлестать свою руку, считая, что это она не поняла, что от нее требовалось, тем самым увеличивая свою и без того немалую боль? То же самое – и с твоим ближним, который с тобой – одна душа и который плохо к тебе относится, недостаточно хорошо тебя понимая. Если ты накажешь его за это, то причинишь тем самым боль самому себе».

Ученик снова спросил: «Но если я вижу грешника, виновного перед Богом, как я могу любить его?»

«А разве ты не знаешь, – отвечал равви Шмелке, – что исконная душа произошла из сущности Бога, так что каждая человеческая душа поэтому – часть Бога? Разве не проснется в тебе жалость, когда ты увидишь, что одна из священных божественных искр так сильно запуталась в грехах и почти погибла?»

КОЛЬЦО

Пришел к равви Шмелке некий нищий. А в доме у равви не оказалось денег, поэтому он отдал нищему кольцо. Жена равви Шмелке, узнав об этом, стала укорять его за то, что он отдал какому–то случайному прохожему столь дорогую вещь с таким большим и ценным камнем. Тогда равви Шмелке позвал нищего назад и сказал ему: «Я только что узнал, что кольцо, которое я тебе дал, очень ценное. Так что смотри не продавай его слишком дешево».

ПОСЛАНЦЫ

Пришел к равви Шмелке некий человек и стал ему жаловаться, что не в состоянии самостоятельно добыть себе средства к существованию и поэтому вынужден ходить и просить у добрых людей вспомоществования. Он постоянно повторял слова молитвы: «Да не потребуется нам дар плоти и крови…»*^[189] Равви Шмелке ему на это заметил: «Ты должен говорить не «дар», но «дары», ибо Бог един, но посланцев его – множество. Именно это означают данные слова. Говоря «да не потребуются нам дары», мы подразумеваем только дары людей. Но тогда, когда мы эти дары принимаем, нам следует считать дающих их людей посланцами Бога».

БОГАЧ И БЕДНЯК

Говорил равви Шмелке: «Бедняк дает богачу больше, чем богач бедняку. Так что богач нуждается в бедняке гораздо больше, чем бедняк в богаче».

БУДЕТЕ СВЯТЫ

Некий человек спросил однажды равви Шмелке: «Сказано: «Будете святы, ибо свят Я, Господь ваш Бог. Будет чтить каждый человек мать свою и отца своего». Но как может человек, этот комок глины, это обиталище гнуснейших вожделений, обрести качество, присущее самому Богу? И какова связь между призывом к сверхчеловеческому и заповедью чтить отца и мать, которая является человеческим законом для смертных людей?»

Равви ответил: «Согласно учению наших мудрецов в сотворении ребенка участвуют трое: Бог, отец и мать*^[190]. Участие Бога – это все святое. Другие части человека тоже могут быть освящены насколько это возможно. Именно это и подразумевает заповедь. Вы святы и будете святы. Таким образом, вам следует избегать в себе того наследия отца и матери, которое противостоит святости. Вы не должны уступать ему, но вам следует обуздать его и сделать покорным святости».

ПРИГОТОВЛЕНИЕ

Один ученик равви Шмелке просил научить его, как приготовить свою душу для служения Богу. Цадик сказал ему отправиться к равви Аврааму Хаиму, который в то время содержал постоялый двор. Ученик исполнил повеление наставника и несколько недель жил на постоялом дворе Авраама, однако не смог увидеть во владельце и намека на святость, поскольку тот от утренней молитвы и до самой ночи только и занимался что хлопотами по хозяйству. Наконец ученик спросил Авраама, на что у него уходит целый день. «Главная моя забота, – ответил равви Авраам, – все вымыть и вычистить, чтобы на столах не оставалось ни крошки хлеба, а горшки и кастрюли блестели». Когда ученик возвратился домой и рассказал обо всем учителю, равви Шмелке сказал: «Теперь ты знаешь ответ на свой вопрос».

ИСПЫТАНИЕ

Спросили равви Шмелке: «Почему столь возвеличено жертвоприношение Исаака? Ведь к тому времени праотец Авраам уже достиг высокой степени святости, так что неудивительно, что он сразу выполнил то, что Бог повелел ему».

Равви Шмелке ответил: «В час испытания у человека отнимаются все степени и вся святость. Нагим от всего, чего достиг, предстает он перед Тем, кто испытует его».

Я БЫ НЕ УМИРАЛ

Равви Шмелке как–то сказал: «Если бы у меня был выбор, я бы не умирал. Ибо в загробном мире нет Дней Благоговения. А как быть душе человеческой без этих Судных Дней?»

НАШЕ ПОКОЛЕНИЕ

Как–то спросили равви Шмелке: «Некоторые полагают, что трудно поверить в то, что Мессия может вдруг появиться в этом поколении в обычный день. Как может наше поколение удостоиться того, чего не смогли удостоиться таннаим и амораим*^[191], «поколения знания» и поколения, бывшие сразу после них?»

Цадик ответил: «Многие годы войско царя осаждало хорошо укрепленный город. Множество различных полков под командованием способных полководцев снова и снова штурмовали его башни со всей силой, на какую только были способны, покуда наконец не смогли взять город. Затем в город призвали целую армию простых рабочих и повелели им разобрать завалы и развалины и построить в городе новый дворец для победоносного царя. Таково наше поколение».

СУДЬБА ВОРОВ

О словах Раши «Тот, чье ухо слышало слова «Не укради», произнесенные на Горе Синай, и кто потом идет и крадет, ухо того человека будет пронзено» равви Шмелке говорил: «До того, как Бог произнес эту заповедь с Горы Синай, каждый человек сам заботился о своей собственности и следил за тем, чтобы ее у него не украли. И поскольку воры знали об этом, они и не пытались воровать. Но после того, как Господь произнес: «Не укради», – и люди почувствовали, что их имущество за них охраняет Бог, воровство стало процветать».

БРАТЬЯ

Равви Шмелке из Никольсбурга как–то пригласил к себе в гости своего брата равви Пинхаса, рава Франкфурта. Равви Шмелке ел всегда очень скромно, а в старости стал вкушать совсем мало пищи, запивая ее небольшим количеством воды. Когда равви Пинхас, не видевший брата многие годы, заметил это, он сказал: «Вот у отца и матери два сына. Один ест и глотает, подобно дикому зверю, а другой – словно ангел Божий: он не нуждается ни в пище, ни в питье, но довольствуется одним сиянием божественной славы». Равви Шмелке в ответ произнес: «Вот у отца и матери два сына. Один – словно первосвященник, а другой – словно простой отец семейства. Первосвященник ест, и еда его – это часть жертвы, которую приносит Богу простой отец семейства».

ПОЕЗДКА ПО ДУНАЮ

Рассказывают.

В императорском дворце вынашивались планы гонения на Израиль. Поэтому равви Шмелке и его ученик Моше Лейб из Сасова отправились в Вену, чтобы расстроить эти замыслы. Стоял мороз, и по Дунаю плавали льдины. Цадиким плыли в утлой лодчонке, вмещавшей не более двух человек. И вот равви Шмелке запел песню, какую пел Моисей после перехода через Красное море, и Моше Лейб тоже подхватил ее, вторя своим низким басом. Так плыли они в тесной лодке, и льдины не трогали их. В Вене люди столпились на берегу и удивлялись, глядя на путешественников, новость о которых вскоре достигла и императорского дворца. В тот же день равви Шмелке был принят императрицей, которая вняла всем его просьбам.

АМЕН

Когда равви Шмелке почувствовал, что скоро умрет, он сказал своим хасидим: «До сих пор я не хотел вам этого говорить, но теперь скажу, ибо пришло время. Вам известно, что я всегда усердно молился и произносил благословение перед трапезой там, где был кто–либо, кто мог сказать «Амен». Ибо каждое благословение рождает ангела и этот ангел неполноценен, покуда кто–нибудь не скажет «Амен». Но однажды, путешествуя, я произносил благословение в уединенном месте, где не было никого, кто мог бы произнести «Амен». Я уже начал чувствовать сильное беспокойство по этому поводу, как вдруг около меня возникли двое. Когда я произносил слова благословения, то все дивился росту и стати незнакомцев, а когда я закончил, они с неизъяснимой сладостью сказали: «Амен». Когда же я попытался разглядеть их поближе, облако обволокло их и они исчезли».

ДУША САМУИЛА

Во второй день месяца Ияр в 5538 году*^[192] равви Шмелке собрал своих учеников. Он торжественно сидел в своем большом кресле, лицо его сияло, а глаза, как и всегда, были ясными и чистыми. Равви Шмелке произнес: «Вам следует знать, что сегодня – день моей кончины». Ученики стали плакать, но равви сказал, чтобы они прекратили, и продолжал: «Вам следует также знать, что во мне обитает душа пророка Самуила. Тому есть три признака: мое имя Самуил; я – левит, и он тоже был левитом; моя жизнь продолжалась пятьдесят два года, как и его жизнь. Но люди называли его Самуилом, а меня – Шмелке, и поэтому я так и останусь в их памяти как Шмелке». Затем он сказал своим рыдавшим ученикам, чтобы они оставили его одного. Когда они вышли, равви Шмелке прислонился к спинке кресла и скончался.

ААРОН ИЗ КАРЛИНА

МОМЕНТ ОБРАЩЕНИЯ

В молодости равви Аарон носил прекрасные дорогие одежды и каждый день разъезжал в коляске. Но наступил момент, когда коляска перевернулась. Равви Аарон упал, и на него снизошло священное прозрение: он понял, что должен оставить свой образ жизни и вступить на иной путь. Он поднялся, и дух его возрос вместе с ним. Когда он поставил ногу на подножку, чтобы вылезти из коляски, на него нахлынули потоки разнообразных божественных даров, а когда он ступил на землю, то все небесные светила стали ему подвластны.

ШЕПОТ

В пятницу вечером, после трапезы в доме Межричского маггида, равви Аарон вернулся на постоялый двор, где он остановился, и стал шепотом читать Песнь Песней. Вскоре пришел слуга маггида, постучался к нему в дверь и сказал, что маггид не может заснуть, потому что мощные раскаты голоса Аарона, читающего Песнь Песней, долетают до его комнаты.

ДОЛГИЙ СОН

Однажды, когда равви Аарон был в доме Великого Маггида вместе с другими учениками, он внезапно почувствовал сильную усталость. Не отдавая себе отчета в том, что он делает, Аарон пошел в комнату учителя, лег там на кровать и заснул. Спал он весь день и всю ночь. Товарищи хотели его разбудить, но маггид не разрешил, сказав: «Он надевает Небесные филактерии».

УДОВОЛЬСТВИЯ

Рассказывал некий цадик.

Удовольствия всех миров ломились к равви Аарону, но он отказал им. «Если они являются удовольствиями, – сказал он, – то прежде чем я их попробую, я бы хотел достаточно для этого потрудиться».

ПИСЬМО

Равви Аарон путешествовал по всей России, от одного еврейского местечка к другому, в поисках молодых людей, достойных стать учениками его наставника. Великого Маггида, чтобы через них хасидское учение могло распространиться повсюду. Однажды приехал он в город Амдур. Там он услышал, что за городом в лесу в уединенном месте живет благочестивый ученый муж равви Хайк, воздерживающийся от общения с миром и людьми и умерщвляющий свою плоть. Чтобы заставить его прийти в город, равви Аарон стал читать в синагоге проповеди, и его слова производили на всех огромное впечатление, однако прошло немало времени, прежде чем отшельник узнал об этих проповедях. И вот однажды, когда наступило время очередной проповеди, он пришел в Дом Молитвы. Когда равви Аарон узнал о приходе этого человека, он не стал читать проповедь, но сказал только: «Если человек не становится лучше, он становится хуже». Подобно лекарству, пробуждающему против болезни истинную основу жизни, проникли эти слова в душу аскета. Он подбежал к равви и стал умолять его помочь ему освободиться из лабиринта ошибок, в котором он утратил свой путь. «Только мой учитель, маггид из Межрича, способен сделать это», – отвечал равви Аарон.

«Тогда напиши ему письмо, – сказал аскет, – чтобы он мог узнать обо мне».

Равви Аарон выполнил эту просьбу и написал письмо маггиду, после чего равви Хайк отправился в путешествие, надеясь, что еще до того, как он сможет заговорить с маггидом, тот уже будет знать, что перед ним – один из выдающихся людей своего поколения. Когда маггид распечатал письмо, он (возможно, без всякого умысла) стал читать его вслух. В письме говорилось, что человек, который его принесет, не обладает даже малейшей долей доброты. Равви Хайк заплакал, услышав это. «Подожди, – прервал его маггид. – Правду ли пишет о тебе “литовец”?» – «Правду или нет?» – спросили и другие, присутствовавшие при этом. «Не знаю», – сказал равви Хайк. «Что ж, – заключил маггид, – если так пишет «литовец», то это, по всей видимости, правда». – «Тогда исцели меня, равви!» – стал умолять аскет.

Целый год трудился маггид и в конце концов исцелил этого человека. Позднее равви Хайк и в самом деле стал одним из величайших людей своего поколения.

ЦАРЬ

Как–то равви Аарон произносил утреннюю молитву в синагоге Межрича. Когда он уже, обращаясь к Богу, собирался вымолвить слово «Царь», слезы потекли у него из глаз и он не мог продолжать. После молитвы его спросили, что случилось. Равви Аарон объяснил: «В тот момент я подумал о том, как однажды равви Иоханан бен–Заккаи сказал Веспасиану: «Мир тебе, царь! Мир тебе, царь!» Римлянин же ответил ему с гневом: «Ты дважды заслужил смерть. Во–первых, я не царь, а ты назвал меня царем. Во–вторых, если я царь, почему ты не приходил ко мне до сих пор?» В самом деле, Бог еще не царит на земле, и часть вины за это лежит и на мне. Так почему же я еще не покаялся? Почему же я еще не пришел к Нему?»

ЛЮСТРА

Равви Аарон из Чернобыля, сын дочери Аарона из Карлина, родившийся после смерти деда и названный в его честь, был однажды арестован властями и спасся только благодаря взятке, которую хасидим без его ведома дали начальству. Когда Аарон узнал об этом, он воскликнул: «Увы! Как ущербно мое поколение! Если бы мы были равны моему деду, равви Аарону Великому, то неправедный суд можно было бы предотвратить и без всякой взятки». Затем он рассказал такую историю:

«Однажды гайдамаки Украины и России составили заговор против евреев, стремясь истребить их и присвоить их собственность. Когда известия об этом достигли Межрича, главы общин пришли к святому маггиду и спросили его, что делать. Поскольку маггид видел, что всеми гонениями заправляет Сатана, то он повелел, чтобы все люди, мужчины, женщины и дети, спрятались в окрестных лесах, взяв с собой из имущества столько, сколько они могут унести.

Група людей пришла в синагогу, чтобы спасти священную утварь. А с потолка в Доме Молитвы свисала огромная оловянная люстра с тридцатью шестью светильниками. Мой дед, равви Аарон Великий, приобрел ее на те деньги, которые, копейка к копейке, собрали его ученики и хасидим маггида. Каждую пятницу святой маггид сам зажигал все светильники на этой люстре. В какой–то момент, когда вся другая утварь была вынесена, в синагоге осталась только эта люстра. Дед же мой тем временем стоял у окна, не обращая внимания на то, что происходило вокруг. Вдруг он увидел, что люди собираются снять люстру. В ту же секунду он оказался в центре зала и громко закричал: «Не трогайте ее!»

Послали к маггиду рассказать, что произошло, и узнать, что он собирается делать в такой ситуации. Маггид выслушал и, какое–то время помолчав, сказал: «Пусть все, мужчины, женщины и дети, соберутся в Доме Молитвы». Когда мой дед увидел, что в синагоге собирается вся община, он послал к маггиду человека с просьбой, чтобы маггид пришел и простил его за содеянное. Маггид не ответил. Мой дед еще раз послал человека с извинениями, и маггид снова ничего не ответил.

А в Доме Молитвы тем временем собрались евреи Межричской общины. Там были все: мужчины, женщины, дети. Не было только маггида. Вдруг один человек, стоявший снаружи, вошел и сказал деду, что в город входят гайдамаки. Тогда мой дед вышел и сел на входе в синагогу. Когда гайдамаки приблизились к нему, он грозно сказал им: «Почему беснуются народы?»

Тут же предводителя гайдамаков поразило безумие, и он начал избивать собственных людей. Гайдамаки бросились кто куда и убежали из города».

НА ЗЕМЛЕ

Так равви Аарон из Карлина толковал слова Писания «…Вот, лестница стоит на земле, а верх ее касается неба»*^[193]: «Если сын Израиля твердо держит себя в руках и прочно стоит на земле, то голова его касается Небес».

НИЧТО

Когда равви Аарона спросили, чему он научился у своего учителя. Великого Ма<