Введение. галлия около 480 года.

После двух веков, в течение которых в Галлию постепенно проникли чужеземцы, к 480 году страна все же оставалась под сильным римским влиянием, которое стало трансформироваться с началом принятия христианства.

Среди тех, кто населял Галлию, — сколько их было точно — неизвестно: три, пять или, может быть, шесть миллионов — многие - и исконные галло-римляне, и пришельцы-варвары обращали свои взоры в сторону Рима — скорее мифического, чем реально владычествующего. Он привлекал одних пышностью церемоний, например, Сидония Аполлинария — овернского аристократа (около 408-488), ставшего римским префектом, а позднее — клермонтским епископом, других тем, что давал пищу для резкой критики римской элиты, на которую возлагалась ответственность за упадок Рима — как, например, Сальвиана — священника родом из Трира (около 400-484), прожившего большую часть жизни в Лерене; либо, наконец, тех, кто хотел занять высокое положение в римской военной иерархии — как это случилось с Хильдериком и многими другими военачальниками варваров. Правда, в западной части 4 сентября 476 года император Ромул Августул - имя которого странным образом напоминает имена и основателя Рима, и основателя империи — был смещен Одоакром — одним из военачальников-варваров, поставившим своих солдат на службу Риму. Но на востоке император еще был, и ему предстояло возглавлять империю вплоть до появления Карла Великого, осуществляя политическое владычество также и над западной частью империи. Многие из тех, кто стремился к власти, считали своим долгом определить свое положение по отношению к императору:

“Хотя мои люди и считают меня королем, — писал в начале VI века бургунд Сигизмунд императору Анастасию, — но ведь я — лишь ваш солдат”.

Важно не только то, что Галлия оставалась под сенью Рима, но и то, что благодаря ему она сохраняла единство - вопреки своей географической разбросанности, административной раздробленности, заметно, однако, сглаженной после того, как Диоклетиан объединил (около 300 года) подвластные ему города, семнадцать провинций — от Вьеннской на юге до Галлии на севере — в рамках всего двух диоцезов (этот термин в то время имел совершенно иное значение, чем то, которое позднее придала ему католическая церковь. В Древнем Риме (I в. до н. ч.) городской округ или часть провинции; со времени императора Диоклетиана (кон. III в.) административная единица, в которую входило несколько провинций).

ДОРОГИ

Дорожная сеть, которой Рим снабдил Галлию, в немалой степени содействовала целостности этой территории, хотя основным назначением этих дорог было обеспечение надежного включения Галлии в состав империи и решение проблем обороны ее границ. Однако еще до завоевания Галлии римлянами довольно густая дорожная сеть связывала галльские города, а с побережья Средиземного моря дороги вели к берегам Ла-Манша. Но римляне, и в особенности Агриппа, во времена императора Августа проложили повсюду прямые дороги, отвечавшие стратегическим интересам и сменившие старые извилистые пути, пролегавшие по долинам. Им римляне предпочитали трассы, проведенные по гребням возвышенностей, мощеные, а не грунтовые. Короче: на смену эмпиризму дорожного строительства галлов римляне принесли продуманную дорожную политику. Кое-где потребовались огромные по масштабам подготовительные работы, в особенности на болотах и сыпучих почвах: надо было уплотнять грунт, забивать сваи, укладывать фашины (связки прутьев), прокапывать центральный дренажный ров, боковые кюветы, обозначавшие границу полосы, отведенной под государственное дорожное строительство. Проезжая часть обычно покрывалась песком, гравием или щебнем. Каменные мостовые, которые иногда рассматриваются как отличительный признак римских дорог, существовали лишь около перекрестков и на въездах в крупные города. Перекинутые через реки мосты были большей частью деревянными, но кое-где и каменными. Даже самые широкие реки не останавливали римских дорожников: они устраивали плавучие мосты, как, например, мост через Рону неподалеку от Арля.

На главных направлениях — в частности, на магистральной линии, проходившей вдоль Роны, Соны, затем через Лангр, Туль, Трир, вдоль Мозеля и Рейна, а также на путях, через которые осуществлялись связи Рима с портами на Атлантическом побережье и на Ла-Манше, — дороги были оснащены зримыми признаками римского владычества — монументальными дорожными знаками, стоявшими на расстоянии римской мили (1480 метров) один от другого, почтовыми станциями, на которых можно было сменить лошадей и воспользоваться помещениями для ночлега. Эта система хорошо действовала еще зимой 467-468 годов, когда Сидоний Аполлинарий, воспользовавшись императорской почтовой службой, отправился в путь по государственному делу и смог с большим удовольствием констатировать, что между Лионом и Римом ему повсюду предоставляли свежие упряжки, а альпийские перевалы, заснеженные в это время года, оказались хорошо расчищенными. Впрочем, и второстепенные дороги, принадлежавшие государству в том случае, когда они связывали административные центры с главными дорогами, а также проселочные и частные, обслуживавшие сельские поселения и отдельные фермы, в пятом веке содержались в должном порядке. Так, если в начале века неслыханно богатый Клавдий Постум Дардан на собственные средства построил дорогу через провансальские Альпы, то представитель римских властей Эвантий произвел в 469 году ремонт всей дороги, которая вела из Тулузы в Менд и далее в Лион. Таким образом, дорожная сеть, которая дала Риму возможность владычествовать над Галлией, к концу V века содержалась в хорошем состоянии, что облегчало продвижение армий франков, отправлявшихся на завоевание галльских земель.

БЕСКРАЙНИЕ ПРОСТРАНСТВА

Дорожная система, открывавшая проходы во все уголки страны, позволяла франкским завоевателям, как и их предшественникам — римским усмирителям расширить размеры овладения Галлией, хотя доступные им районы оказывались довольно невелики: свою долю брала дикая, не тронутая человеком природа. Дело в том, что тысячелетия хаотической оккупации, наплыв кельтских племен, пять веков римской колонизации привели к возникновению лишь рассеянных на больших пространствах заселенных зон, более или менее обширных, в зависимости от условий места и других обстоятельств, среди бескрайнего пространства, занятого лесами, пустынными равнинами, горными массивами, торфяниками, реками и речушками, морским побережьем. Не делая попыток дать сколько-нибудь точную оценку протяженности этих зон, можно предположить, что обжитое и возделываемое пространство не составляло и половины нынешнего. На остальной территории целиком и полностью господствовала первозданная естественная среда. На севере это были приливные волны “второй дюнкерской трансгрессии” (самое значительное наступление океана на сушу после доисторической эпохи), затопившие в период между IV и VIII веками значительную часть побережья; наступление ледников, с достоверностью установленное в районе Бернского высокогорья и отнесенное к V веку; повсеместно заметное ухудшение природных условий, остававшихся холодными и влажными вплоть до начала VII века.

Климат способствовал разрастанию лесов, в особенности лиственных: буковых рощ, дубрав, занявших север Галлии. А в Аквитании, Лангедоке и на горных массивах, таких как Юра, преобладали и ширились хвойные леса. В V веке леса здесь были несравненно более густыми и занимали куда большие пространства, чем теперь: в одних местах это были реликтовые лесные массивы, в фауне которых были широко представлены волки и медведи, олени и кабаны, рыси и дикие коты, бизоны и туры, которые впоследствии стали излюбленной дичью для королевских охот. в других — леса тянулись полосами, становившимися чем-то вроде естественной границы, вроде той, которую некогда описал Цезарь — разграничивающую области свевов и хамавов. Зачастую эти полосы служили границей для галло-римских городов-государств и их территориальных преемников, для диоцезов только что возникшей христианской церкви. Они еще в течение долгого времени будут служить границами королевства варваров. Так, Шарбоньерский лес, разделявший Камбрейский и Тонгрский диоцезы, стал границей между Нейстрией и Австразией; Вогезский лес, являвший собой границу между Тульским и Безансонским диоцезами, стал линией раздела между Австразией и Бургундией; подобным же образом Аргонна, к которой тяготели города Рем, Лёк, Медиоматрис и Тревир, а затем диоцезы Реймса, Шалона, Туля и Вердена, стали в 843 году границей между королевством Западной Франкии, где властвовал Карл Лысый, и королевством Лотаря.

Почти повсеместно растительный и животный миры, полезные ископаемые считались принадлежащими государственной казне, государству, согласно положениям римского права, которые Меровинги стали применять у себя. Начиная с VII века леса стали рассматриваться как королевские заповедники. Тем не менее в V веке природные богатства оставались открытыми для доступа всех желающих воспользоваться ими, независимо от наличия или отсутствия императорской лицензии.

В леса шли охотники, добывавшие зверя так же, как овернские аристократы, которых описал Сидоний Аполлинарий, с пикой на кабана и соколами на птицу: работали смолокуры, дегтяри — особенно в Медоке и Коссах; рудокопы, угольщики и металлоплавильщики, следы деятельности которых встречаются во всех лесных массивах. Например, в Арденнах, Сааре близ Нойнкирхена, в Лотарингских лесах работали каменотесы, в частности, пиренейские рубщики мрамора, поставлявшие продукцию во все уголки Галлии, солевары лотарингских и юрских плоскогорий и прибрежной зоны, в особенности тe, кто добывал соль па солончаковых болотах Средиземноморья и Атлантического побережья, рыбаки и ловцы устриц и раковин Аквитанского побережья.

Если не считать участки леса, использовавшиеся для сезонных перегонов скота, где природное равновесие было нарушено образованием пустошей, лишь по краям небольших обжитых пространств опушки лесов испытывали воздействие человека; в этих местах люди брали материалы, необходимые для строительства жилья, изготовления орудий труда, отопления. Здесь же они охотились на мелкую дичь, пасли свиней, при необходимости выжигали лес, возделывая отдельные участки земли.

Естественно, встает вопрос не могло ли смутное время III- V веков способствовал, наступлению дикой природы на возделываемые земли и потеснить их с занимаемых пространств? Нельзя дать однозначного ответа на такой вопрос: для каждого региона он звучит по-разному. Если Нижней Оверни всеобщая разруха не коснулась, и на ее равнинах жилища в целом хорошо сохранились, то в других местах многочисленные жилые поселения оказались покинутыми или даже полностью разрушенными, о чем свидетельствуют результаты аэрофотосъемок и археологических изысканий. Одновременно здесь оказалось заброшенным и земледелие, что подтверждается данными палинологических исследований (исследования ископаемой пыльцы). Это также справедливо для крайнего севера и для значительных пространств в романской части прирейнского района, но выборочные проверки на местности подтверждают, что не существовало в Галлии региона, которого совершенно не коснулась бы эта участь. Так, в Спезете (Финистер) оказались заброшенными поля, засевавшиеся пшеницей, в Бротонском лесу (Нормандия), в лесу Ла-Турет, близ Блонда (Лимузен), сельские поселения были покинуты жителями, повсюду в Галлии античные “виллы” постепенно были поглощены лесными зарослями. Такова была судьба построек в Варфюзе-Абанкур (Пикардия), Пре-О, Рулле (в среднем течении Луары), Монморене (Ба-Коммэнж), где такая “вилла” была восстановлена в долгий спокойный период IV века. То же и в Ла-Буассе, Аннеси-лс-Вьё, Сен-Поль-ле-Роман (в бассейне Роны)... Иногда жители просто уходили в более безопасные места, создавая там новые жилища: провансальские “виллы” в Фон-Кремате были брошены обитателями, перебравшимися на вершины соседних возвышенностей, а в Ружье жители переселились на гребень горного отрога, где постройки возникли еще в конце железного века и сохранились до конца средних веков. Кое-где, например, в Сен-Блезе (Нижний Прованс), Ломбрене (роданский Лангедок), Мон Лассуа (Бургундия), под жилье были приспособлены древние строения, заброшенные еще в годы римского владычества. В некоторых местах люди занимали пещеры своих доисторических предков. Само собой разумеется, что в большинстве случаев они использовались лишь как временное жилье: так обстояло дело в Рейревине (Косе), Ла Фурбине (Кро), где гроты служили пристанищем перегонщикам скота, но в отдельных случаях, как в Вальфонэ (Эро), пещеры вновь стали приютом людей на более длительные сроки, что сопровождалось сельскохозяйственным освоением близлежащих земель.

Таким образом, наше понимание взаимных перемещений подделываемой и дикой природы в III—V веках должно учитывать определенные нюансы: если местами, особенно на севере, целина ширилась, занимая все большие площади, то кое-где, в частности, там, где местность была труднопроходимой, она могла стать зоной притяжения. Все это не позволяет утверждать, что пашни находились на грани исчезновения. Напротив, читая авторов позднеримского периода, начинаешь думать, что для сельских местностей этот период стал чем-то вроде золотого века. Конечно, это не может относиться ни к большинству крестьян-землевладельцев, которые возделывали мелкие отдаленные участки, схлестнутые волной бурных событий времени, ни к тем, кто жил в небольших поселениях. Множество этих земледельцев, разоренных налогами, разбойными нападениями или спадами рыночной конъюнктуры, были вынуждены отдавать себя и свое имущество под власть сильных мира сего. В том случае, когда крестьянин становился при этом колоном-арендатором, являя собой прообраз будущею средневекового крепостного, и когда отдавалась лишь земля во временное владение, мелкие крестьяне рано или поздно попадали в полную зависимость от их патрона, способствуя тем самым возникновению крупных земельных владений, хозяйство в которых ранее велось на натуральной основе с использованием труда рабов, руководимых всевластным управляющим.

Поэтому этот золотой век, воспетый авторами IV—V веков, был на самом деле золотым лишь для роскошных строений, в которых представители галло-римской элиты укрывались от городской суеты, бед и тягот своего времени. Сидоний Аполлинарий оставил нам описание Авитака — такого рода поместья, расположенного на берегах озера Эйда в Оверни и составлявшего часть приданого его жены — Папианилы, дочери императора Авита, В период между 461 и 467 годами Аполлинарий провел там немало времени. Это было поместье, раскинувшее свои ноля, пастбища, рощи на пяти тысячах гектаров, с жилищем хозяина, построенным с изысканным вкусом и роскошью, с портиками, римскими банями, летними и зимними столовыми, жилыми комнатами, купальнями, с хозяйственной частью, где, как это выявлено аэрофотосъемкой и археологическими раскопками, соседствовали друг с другом хозяйственные постройки, жилье прислуги, мастерские. И если поместья друзей, которых Сидоний навещал, не были, может быть, столь же обширны, они не уступали в роскоши этому; расположенные на берегах Гардона “виллы” Аполлинариса и Тонантия Ферреола имели также богатые библиотеки. Римских бань там не было, но они уже строились. Это показывает, что в 465 году аристократия не отказывалась от преимуществ римской цивилизации. Поместье Понтия Леонтия в Бурге, при слиянии Дордони и Гаронны, делилось портиками и галереями на летнюю и зимнюю части, на некоторых стенах имелись фрески, созвучные замечательным мозаичным панно, обнаруженным во многих “виллах” юго-запада: в Сорде-Ль-Аббеи (Ланды), Пала де Сэнт-Эмильон (Жиронда), Пре-Ба Лупиана (Эро), монреальском Севиаке и в валенсийском Мьяне (Жер). Но вот “вилла” в Бурге имеет свою особенность — она со всех сторон обнесена оборонительным валом. Это был знак времени. Мы находим его и в других местах: шестнадцать гектаров “виллы” Ширагана близ Мартр-Толозан (Верхняя Гаронна) были окружены сплошной стеной по всему периметру; тридцать гектаров поместья Каруж в Женевуа, хотя и прикрытые от внешних вторжений излучиной реки Арв, были защищены еще и сооружением насыпного вала; а когда в начале V века Клавдий Постум Дардан и его светлейшая и не менее именитая жена решили обустроить свое поместье в горах к востоку от Систерона, назвав его в честь святого Августина Теополисом, они укрепили его, обнеся стеной с воротами, чтобы оно могло служить убежищем для всех. Конечно, в то время это не стало повсеместно распространенным явлением, но надо признать, что укрепленные поместья, служившие жильем и хозяйственным центром, к которому тяготели многочисленные и попадавшие от него в зависимость окрестные земледельцы, ищущие защиты, стали провозвестниками наступления новых времен.