Одон Клюнипский: повышение идеологической роли князей и ее границы

В отношении же местных князей, напротив, в плане идеологии можно отметить некоторые следы социального подъема. Ведь X век был настоящим веком князей, особенно во Франции. Это отмечается почти везде:[378]принцам, герцогам, графам или маркизам удается избавиться от королевской опеки, которая как во Франции, так и в Германии ослабла. В Германии с 900 г. внутренние смуты и вторжения венгров и норманнов сопутствуют упадку центральной власти и ведут к образованию национальных герцогств, которые сохранятся даже после того, как Оттон I станет императором. Во Франции графы выходят изпод королевской власти, основывают собственные «династии», становятся соперниками короля, присваивая его политические прерогативы и атрибуты. Это движение, начавшееся в IX в., в течение X в. ширится, чтобы достичь полного расцвета к концу этого века или началу следующего. Так, около 950 г. в столь близкой к королевским доменам области, как графство Шартр-Блуа, граф Тибо, прозванный «Плутом», становится грозным местным князем.[379]Первые Капетинги, как известно, не могут распространить свою власть за пределы собственного домена, и сфера их влияния сужается.[380]Как во Франции, так и в Италии формируются территориальные княжества.[381]Одна Англия, где Альфред Великий, а потом в 937 г. Ательстан разбили датчан, сохраняет сильную центральную власть до конца правления Эдгара, и датчанам удается утвердиться здесь лишь при Этельреде, в начале XI века.

Этот почти всеобщий подъем значения князей, разумеется, влечет за собой соответственное изменение идеологии. Ж. Дюби, например, отметил, что королевские добродетели — справедливость, щедрость и сохранение мира — постоянно восхвалявшиеся писателями каролингской эпохи, в XI в. славятся уже как достоинства графов или герцогов.[382]Да и мы выше отмечали, что в X веке король словно бы перестает интересоваться раире l ами . Эта тенденция, явственная в начале XI века, зародилась уже в середине предыдущего.[383]

Так, именно графа, мирянина, ставит в пример своим монахам, равно как и мирянам аббат Одон Клюнийский, когда к 942 г. пишет историю графа Геральда Орийякского. Вот человек, которого рождение и физическая сила предназначали для супружеской жизни, для богатства, для воинских подвигов; но мудрые наставники с юных лет научили его любить грамоту, что вызвало в нем влечение к Богу, то есть побудило отказаться от форм мирской жизни: не позволив себя развратить злым нравам, свойственным столь великому множеству прочих сеньоров, он, Геральд, не пожелал стать грабителем, поставив свой меч на службу справедливости Христовой, то есть в защиту бедных, безоружных и особенно церквей от угрожающих им беспокойных рыцарей, а, в конце концов, и вовсе отказался от жизни воина, роздал деньги бедным и нищим и отрекся от услад брака. То есть, как часто говорилось, это нечто вроде монашеского идеала, который аббат Одон в такой форме предлагает мирянам.[384]Геральд, как идеальный образец «доброго христианина» того времени, конечно же, изображен взыскующим апостолической жизни, стремящимся в монастырь. Однако, и это новый момент, аббат Клюни не боится показать его исполненным колебаний и сомнений в отношении ухода из мира: ведь достойных монахов так мало. Он решил, что лучше быть добрым мирянином, чем дурным монахом.[385]То есть он остается в своем сословии, в миру. Но он очищается от всяческой скверны: подобно монахам, он ведет жизнь целомудренную и воздержную; как и они, не прибегает к насилию, торжествуя над своими врагами без пролития крови, запрещая солдатам грабеж; как и они, живет в относительной бедности, раздавая свои богатства pauperes и неимущим.[386]То есть положение Геральда представляется двойственным, или, скорее, амбивалентным, потому что он может служить образцом и для монахов, и для мирян. Для монахов, видящих в нем, «простом мирянине», воплощение добродетелей, примеры которых должны бы подавать они. И для тех самых мирян, для которых его жизнь — доказательство, что святую жизнь можно вести и в миру.

Поэтому и его — хоть он и не монах — тоже можно назвать miles christ, [387]истинным витязем небесного воинства.[388]До сих пор два этих выражения, как известно, обозначали монаха, сражающегося молитвой с силами зла. Одон использует их для характеристики мирянина, ведущего праведный бой. Тем самым он оправдывает существование militia. Но при определенных условиях: она должна не искать суетной славы, а сражаться за дело Божье, защищать, как Геральд, обездоленных, безоружный народ, которому угрожают «волки», безумцы, те, кто грабит, применяет насилие, льет невинную кровь. Таким образом, по Одону Клюнийскому, есть ordo pugnatorum. Выражение не совсем новое, но на этот раз оно относится уже не к королю и не к участникам какойто случайной схватки, а к совокупности воинов, к тем, кто, как Геральд и его milites, представляют власть и носят оружие, чтобы защищать безопасность. Подобное ordo допустимо, говорит Одон.[389]

То есть обеспечить себе спасение можно и в миру, и даже нося оружие. Для этого нужно сражаться за справедливость. Здесь сделана ссылка на апостола Павла, которую мы не раз встретим на последующих страницах. Чтобы оправдать применение оружия, аббат Клюни цитирует знаменитую фразу апостола Павла, немного изменив ее. Вульгата призывала христиан не бояться principes: тем, кто делает добро, не страшен ни potestas, ни его minister. «Если же делаешь зло, бойся, ибо он не напрасно носит меч: он Божий слуга (minister) , отмститель в наказание делающему злое» (Рим. 13: 4).

Одон не использует ни слова potestas, ни minister — возможно, потому, что в то время во многих литургических текстах так называли королей. Он сохраняет vindex и (может быть, по созвучию) заменяет minister на judex. A ведь ) udices, как мы видели, — это как раз те, кто на региональном уровне осуществляет судебную власть. Во главе ordo pugnatorum стоят proceres, графы и сеньоры; позже мы увидим, что дело дойдет и до milites. Но еще не здесь. Как бы то ни было, оценка функции мирян тем самым повышается: мирянину, входящему в ordo pugnatorum, дозволено носить меч для защиты безоружного населения.[390]Пусть тот, кто желает получить оружие, вдохновляется его примером и ищет не собственной выгоды, но общего блага.[391]Граф представлен здесь образцом добродетели, защитником бедных, вдов, сирот, поборником справедливости и закона. То есть для ordo pugnatorum предписана здесь королевская мораль, как отмечает Ж. Дюби: «На pugnatores возложены обязанности и запреты, которые в той их части, которая предполагает использование меча, должны выполняться и соблюдаться королями».[392]

Ordo pugnatorum, отметим это, а не militia nnn ordo militaris. Конечно, самого графа называют miles christi, как мы только что видели, но это затем, чтобы сблизить святую жизнь Геральда с жизнью монахов, которых обычно называют такими словами, а вовсе не имея в виду «рыцарскую» функцию militia как целого. Новое в сочинении Одона Клюнийского — это попытка убедить мирян и, прежде всего, аристократию (в защите со стороны которой нуждается теперь церковь в виду все большей слабости королей) в том, что не обязательно покидать мир, чтобы обрести спасение. А именно это до сих пор проповедовали монахи, делая акцент на том, что святая, «апостолическая» жизнь — самый надежный, если не единственный путь заслужить рай. Одон показывает на примере Геральда, что аристократия может вести святую жизнь даже в миру, даже нося оружие. Однако еще нельзя говорить об освящении ни воинской профессии как таковой, ни собственно ordo militum, как прекрасно отметил Э. Деларюэль.[393]

Впрочем, это выражение в труде Одона Клюнийского вообще не появляется. Пока ни о священной войне, ни о рыцарской этике как таковой речи не идет. Одон только подчеркивает, и это факт большого идеологического значения, что принадлежность к мирскому сословию и даже ношение военного меча отнюдь не исключают святой жизни. Но не будем обманываться: идеал, предлагаемый Одоном, остается во многом монашеским, и если Геральд представлен образцом, то в первую очередь за свои добродетели монаха без рясы, а не за рыцарские достоинства! Он вел образцовую жизнь, нося меч… но ведь Одон подчеркивает, что граф не пользовался мечом, поскольку на его стороне сражался Бог, избавляя его от необходимости проливать кровь.[394]Он оставался чистым, живя в миру… но он соблюдал целибат, как монах и лучше, чем клирик. Он был графом и сеньором, но предпочитал смирение, великодушие, аскетизм, самозабвение, никогда не стремился к личной славе. Перед нами почти негативное изображение жизни знатного воина. Жизнь, которую хвалит Одон, — это не жизнь графа или воина, а жизнь монаха в миру. Впрочем, он усиленно подчеркивает, что эти добродетели вызвали у Геральда сильное желание уйти в монастырь и что в миру он остался очень неохотно.[395]

Таким образом, оценка ordo pugnatorum, совокупности тех, кто носит меч и чья функция — обеспечивать справедливость и мир, заметно повышается, но гораздо меньше, чем иногда считали.[396]Князья, принадлежащие к нему и даже, может быть, составляющие его, могут вести благочестивую жизнь, не надевая рясы, но придерживаясь монашеских добродетелей. Настоящей militia остаются монахи и те, кто, как они, живет в воздержании и презрении к миру.[397]По сути именно такой идеал предложил князьям аббат Одон. И тот, кого описал нам Одон, по сути подменяет короля.

Геральд описан как гарант порядка, мира: он покровительствовал слабым, помогал обездоленным, питал сирот, защищал вдов, утешал скорбящих. Какой человек более него достоин хвалы?[398]Он выполнял все, что издавна предлагали королям и что теперь требуют от князей. Потому что, по крайней мере, во Франции, на смену королевскому порядку пришел княжеский и даже иногда — порядок шателенов и их вооруженных отрядов milites. Именно с последними аббат Клюни и хочет бороться, поставив власть князей заслоном их своеволию. Против них же, как мы лучше увидим в следующей главе, церковь пыталась бороться с помощью установлений «мира», идея чего в конце X века понемногу вызревает в умах клириков, встревоженных нестабильным внутренним положением в королевстве Франции и на его окраинах.

Ordo pugnatorum против произвола milites — такое, по сути, решение предлагал Одон Клюнийский в середине X века, отмеченного упадком королевской власти и подъемом значения князей, которых вотвот «обойдут» их собственные воины.

II. «Milites» в X веке

В X веке слово miles еще не имеет строго определенной социальной окраски. Это показано во многих серьезных работах. Более того, похоже, что социальная коннотация этого слова немного различается по регионам или, во всяком случае, не везде принята одновременно. Каковы же возможные его значения? В начале века, как мы видели, оно означает почти исключительно солдата с явно выраженным оттенком подчиненности. К концу века, например, у Рихера из Сен Реми, хорошо изученного Й. М. ван Винтер, возникает три главных значения:[399]военное, относящееся к солдатам, без абсолютного деления на кавалеристов и пехотинцев; вассальное, связанное со «служебным» смыслом глагола militarc; и, наконец, значение подначальности, в каком это слово применяется к слугам, пользующимся доверием сеньора и выполняющим задачи особые, но не обязательно требующие оружия. Что важно, как у Рихера, так и других писателей X века, — то, что milites воспринимались как часть некоего ordo. [400]Конечно, само это слово неоднозначно, но все более частое его использование в связи с milites говорит и о росте значения князей и их воинов в глазах церковных писателей. Ведь времена неспокойны. Королевская власть ослабла, вторжения, правда, прекратились, но вчерашние защитники порой превращаются в притеснителей и разбойников. Только князья, при желании выступить на стороне добра, могут обеспечить populus y подобие защиты — князья или даже, в некоторых областях, как Аквитания или Маконне, шателены. Конечно, в том случае, если они не пользуются ослаблением власти, чтобы безнаказанно притеснять.

В некоторых местах власть держится лишь на силе оружия. Повсюду на западе континента небольшие отряды milites, получившие оружие от командующих ими шателенов, стоят гарнизонами в замках, охраняют стратегически важные пункты, сопровождают важных лиц, защищают или нападают, охраняют или похищают ради выкупа. В результате упадка сельского хозяйства после периода тревог и смут жители хуторов и деревень попали в зависимость от местных властителей, охраняющих и эксплуатирующих их при помощи своих отрядов milites.

Отныне военная служба рассматривается лишь как часть феодальновассальных отношений.[401]В обществе, где каждый комуто в той или иной форме служит, некоторые начинают считать службу с оружием в руках, militia, очень почетной формой службы. Исполнять ее могут не все. Понятно, что социальный статус milites в глазах наблюдателей в обществе того времени мог повыситься. Так, отмечается, что слово miles в хартиях начинает принимать смысл, уже не полностью совпадающий со словом «солдат».

Такое отмечено около 954 г. в регионе Шартра. Это очень раннее явление, лет на пятнадцать раньше подобного же в Маконне, в свою очередь намного опережающего большую часть других регионов. Но эти упоминания, еще разрозненные, все же не позволяют поместить milites на определенное место в иерархии общества. Технический смысл еще явно преобладает над социальным. Во всяком случае, если большинство milites были, повидимому, простыми воинамипрофессионалами из окружения сеньора, то всетаки к концу X века этот термин иногда применяется и к лицам первого ранга.[402]До этого времени это слово означало простых исполнителей воли аристократической власти, вероятно, вооруженных слуг, о которых мы уже упоминали.

Напротив, в Маконне с 971 г. miles — это представитель особой категории общества, свободных людей из высшего класса, «не знающих принуждения, но лишь вассальные обязательства».[403]Короче, слово miles накладывается на слово nobilis и скоро (в Маконне) заменит его. Похоже, для этого региона характерна ранняя социальная эволюция как результат ослабления графской власти и подъема шателенов и их приближенных — milites.

В Провансе приблизительно до 900 г. сохранялись старые общественные институты Юга, из чего следует, что на лексическом уровне термины, использовавшиеся здесь до конца X века, имеют иной смысл, чем в северных регионах. Поэтому изучение лексикона сопряжено с серьезными затруднениями.[404]Однако заметно противопоставление clerus — populus, где последний включает в основном графов и других городских магнатов. В X веке в Провансе мы видим становление баналитетной сеньории, а во второй половине века — приватизацию замков: домены милитаризуются. Не для защиты от сарацин, истребленных с 972 г., но ради обеспечения местного порядка, поскольку от «мира пофранкски» осталось одно воспоминание. Новые, захваченные права ассоциируются теперь с замком, резиденцией «властителя». Он становится также средством расширения общественных прав всех свободных людей в домене или его окрестностях. Ослабление центральной власти опять же дало возможность установить баналитетную сеньорию, неизбежным следствием которой в том, что касается нашего предмета, стал подъем социального значения milites, водворяющих на местах угодный шателену порядок. Действительно, бан становится границей, по обе стороны которой происходит социальная кристаллизация: с одной стороны — безоружных, крестьян, с другой — тех, кто, благодаря использованию оружия представляет (пусть даже в малой мере) власть и из кого в ходе позднейшей эволюции, которую мы опишем далее, сформируется militia, новая знать.

К эпохе, которая интересует нас сейчас, это пока не относится. Например, в Понтье слова miles и militia еще означают и будут означать до конца XI в. наемников и домашнюю челядь.[405]В целом то же можно сказать и в отношении Пикардии, где приблизительно до 1100 г. milites — это наемные солдаты, «отодвинутые в конец списка свидетелей».[406]

Не похоже, чтобы положение их было более почетным и в Лангедоке, где термин miles в социальноюридическом смысле появляется ок. 972 г. в акте, которым граф Тулузский Раймонд III дарит монастырю Гайяк территорию, носящую это название, с его milites и другими жителями.[407]То есть milites перечисляются в одном ряду с крестьянами, пусть даже уже требуется упоминать их отдельно. Их социальный подъем начнется только в XI в., несмотря на отсутствие в этом регионе феодализма. Опятьтаки, по всей вероятности, по социальному происхождению miles, как и caballarius — его синоним с более узким смыслом — относится к челяди сеньоров.[408]

Та же ситуация и в Каталонии, где до конца X в. слова miles и caballarius означают простых верховых бойцов, неясного происхождения, иногда — всадников гарнизона или maisnie (дружину (старофр.)) замка.[409]Персон высшего ранга для отличия от остальных называют здесь equites, a не milites .[410]

Итак, как мы видим, региональные исследования, проведенные в течение последних лет, доказывают невысокое происхождение milites в самой Франции, чему не противоречат и данные о германских странах. К этому для большинства регионов, с местными вариациями хронологии, добавляется ситуация, описанная, например, для Лотарингии, где М. Парисе отмечает редкость слова miles в хартиях до тысячного года, а также сравнительно постоянный смысл этого термина в повествовательных источниках: чаще всего оно означает «отряд людей при магнате, отряд бойцов».[411]Обычно это воиныслуги, которых в других местах называют gregarii, но некоторые могут быть и знатными. Таким образом, социальный уровень milites еще неразличим, хотя в целом это слово связано с министериалами или представителями невысоких социальных слоев. Стадия, на которой принадлежность к рыцарству ценится в общесгве выше всего, пока не достигнута.[412]Еще в большей мере это позднее внедрение «ценностей» рыцарства характерно для империи, как уже неоднократно подчеркивалось.[413]

Исследование П. Тубера, посвященное Лацию, тоже подтверждает этот факт. Так, выражение militia romanorum в X в. означает, возможно, populus в целом, и придется ждать середины XI в., чтобы между маленькой группой milites и equites (всадников), с одной стороны, и массой populus castri (населения лагеря) и pedites (пехотинцев) — с другой возникла пропасть.[414]

Из этого беглого обзора следует, что слово miles до конца X в., скорее всего, относят к достаточно невысокому социальному слою, и смысл этого слова не очень похвальный. Оно указывает в основном на профессию индивида и мало соотносится с какойто конкретной социальной средой. Надо дождаться конца X века, чтобы под актами стали множиться подписи milites. В Маконне, как отмечает Ж. Дюби, между 970 и 1000 гг. milites упоминаются почти в 20 % актов.[415]Некоторые из этих актов — дарственные, позволяющие нам догадываться о социальном положении этих milites. Многие владеют аллодами и поэтому легко могут их отчуждать, не отдавая никому в этом отчета. Так, в сборнике хартий аббатства Сен Пер за 954 г. записано, что некий Жирар, miles, и трое его братьев, ни о занятии, ни о положении которых не сообщается, передали в дар аббатству аллод, полученный ими в наследство от родственников.[416]В том же году, на этот раз в Клюни, miles по имени Эброн также дарит один из своих аллодов аббатству.[417]Акт о восстановлении монастыря Сен Мишель в Тоннере за 980 год скреплен подписями священников, аббатов, дьяконов, иподьяконов и пресвитеров, а также мирян: графа и его /ш'/es'a, что, видимо, указывает на определенную степень уважения.[418]Через четыре года, на этот раз в Шартре, miles по имени Тедвен передает аббатству землю посредством акта, подписанного его сеньором, графом, архиепископом и другим miles'ом .[419]Эти дарственные и подписи под ними — в новых работах приведены и другие их примеры — говорят о социальном уровне milites, по крайней мере, во Франции.[420]Можно отметить определенный подъем этого уровня в течение второй половины X века. К тому же известно, что в это время подписи простых milites в грамотах капетингских королей свидетельствуют одновременно о снижении благосклонности короля к князьям и о социальном возвышении milites из королевского окружения.[421]Но мы снова дошли до самого конца изучаемого периода, и, очень похоже, что подъем социального положения milites почти повсюду еще остается очень скромным, даже если после 865 г. можно найти упоминание об одном графе Анжуйском, который назван словом miles.

[422]

Заключение

В IX и X веках церковные источники чаще всего избегают слова miles для обозначения воина с почетным общественным положением, приберегая это определение для службы, смиренный характер которой и составляет ее величие — службы Богу, исполняемой монахами. Для них производные от глагола militare принимают похвальную окраску. В глазах церковных писателей служба сеньору с оружием в руках опасна для души и ее спасения, в то время как служба Господу мечом слова Божия — напротив, дело в высшей степени почтенное. То есть miles в эту эпоху и еще долгое время после — прежде всего слуга, и словом militia называют скорее службу, нежели армию, а глагол militare означает, прежде всего, «выполнять функцию, нести нагрузку, занимать должность», словом, «militer»[423](активно работать в пользу чеголибо (срр )). Таким образом, по всем этим причинам составители текстов часто воздерживались от употребления слова miles как слишком уничижительного для королей и князей, имеющего слишком явный оттенок «службы», предпочитая называть им единственных служителей, считавшихся в то время достойными восхищения, — монахов. Именно так, напомним, излагал в 458 г ситуацию папа Лев Великий, признавая, конечно, гражданскую службу приемлемой и брак — почтенным, но утверждая, что на земле есть много лучшая служба — служба Богу. А значит, отказ от своих обетов — моральный проступок, ибо при этом человек спускается вниз по иерархии ценностей.[424]Так что, желая упомянуть воина с высоким общественным положением, обычно слова miles избегают. При этом предпочитают слова pugnator, vir belhcosus, agonisiayi особенно bellatoi. Действительно, все эти термины гораздо реже использовали для обозначения отрядов воиновпрофессионалов, чем для их начальников, для тех, кто ими командовал и вел их в бой. Такая картина сохраняется до конца IX в и даже, не столь однозначно, до начала X в, когда начался подъем значения и функции miles 'a.[425]

Раздел III

Рост…

Глава седьмая