Carmen ad quendam senatorem», «Carmen ad Antonium» и «Contra orationem Symmachi»: проблемы датировки.

Помимо «Carmen de contra paganos» до нас дошло еще 3 поэтических памфлета разного объема, но сходного содержания, исследователи полагают, что на самом деле их было намного больше, поскольку все 4 известных нам поэмы дошли до нас разными путями[161], в основном с дополнениями к рукописям известных авторов, ошибочно приписанные этим авторам переписчиками. Carmen ad quendam senatorem ex Christiana religione ad idolorum servitutem conversum,[162] например, сохранилась всего в четырех списках – трех IX в. и одном XI в. с именем Киприана, и была опубликована в CSEL 23 среди поэтических сочинений Киприана с пометкой, что речь идет о недостоверной принадлежности[163].

Из всех поэм «Carmen de contra paganos» и «Carmen ad quendam senatorem» можно признать наиболее лучшими с содержательной точки зрения, и даже если не принимать во внимание поэзию, они наиболее полно стараются показать и проиллюстрировать предмет своей критики, а потому наиболее ценны с точки зрения исследователя. Однако если в CCP содержится пусть спорный, но тем не менее достаточно явный указатель на возможную привязку к точному по времени историческому контексту, а именно – личность обладающего рядом признаков префекта, то CAS не содержит их вовсе, что существенно затрудняет датировку. Даже А. Кэмирон уходит от прямого ответа на этот вопрос, а исследовательница М. Сорди вообще относит датирует поэму III в., тем самым делая эту поэму самой ранней представительницей своего жанра, удаленной по времени от остальных памфлетов[164]. Стоит подробнее рассмотреть аргументы исследовательницы. В качестве основных тезисов для доказательства своего предположения она приводит 35, 63 и 64 строки, на них и на ряде других строк мы также остановимся подробнее:

· «Rumor et ad nostos peruenit publicus aures te dixisse: "Dea, erraui; inogsce, redui."»[165] М. Сорди трактует эти строки так, что, по ее мнению, поэт почти прямо говорит о том, что именно общественное мнение побудило сенатора, которому адресуется поэма, перейти из христианства в язычество.[166] Однако, даже если ее перевод более точен, и после III в. существовали периоды в истории Рима, когда христианское вероисповедание могло стать причиной для проблем в политической карьере, то самым очевидным из этих периодов следует назвать не правление Юлиана Отступника, который больше пытался реабилитировать язычество, чем бороться с христианством, а именно конец IV в. и период восстания Евгения. Пусть даже сам Евгений был христианином, управление велось фактически не им, а влиятельными сенаторами-язычниками, в частности Флавианом. В таких условиях те сенаторы, которые ранее приняли христианство, могли начать массово возвращаться к вере предков, что не могло не возмутить христианскую интеллектуальную элиту, отреагировавшую критикой и памфлетами.

· «Quia carmina semper amasti. Carmine respondens properaui scribere versus, ut te corriperem tenebras praeponere luci.»[167] Эти строки прекрасно подтверждают сделанное нами выше предположение и объясняют причину написания поэмы: поскольку отринувший христианство сенатор любит поэзию, автор стремился сделать ответ таким, чтобы он точно был прочитан и воспринят и поэтому написал именно поэму.

· «Sic nimium sapere stultium facit. - "improba secta. me dea sic docuit; "moderamen amabile" dixit."»[168]. В этих строках содержится самый сильный аргумент исследовательницы, которая переводит словосочетание «improba secta» как «противозаконное учение». Таким образом, по ее мнению, поэму невозможно датировать IV в., так как христианство могло так определяться язычником, лишь пока оно было «superstitio illicita»[169], но не во время христианского господства, когда христианство наконец-то превратилось в государственную религию[170]. Однако многие латинские слова крайне многозначны и перевод зависит скорее от контекста, нежели от порядка значений слов в словаре. Указанное словосочетание вкладывается автором в уста языческой богини, «moderamen» (кормило) далее означает вероятнее всего власть, т.е. возможность править, потому смысл всей строфы не в том, что христианство незаконно, а в том, что исповедуя язычество в текущей ситуации, можно добиться большего влияния, что снова возвращает нас к событиям 392-394 гг.

Дальнейшие аргументы М. Сорди, основанные на приведенных нами выше строках, не выдерживают критики после опровержения основных и, следовательно, можно смело сказать, что ее тезис о III в., а также об авторстве либо Киприана либо одного из его учеников[171], можно считать интересной, но ошибочной точкой зрения.

Что касается «Carmen ad Antonium», ее датировку предлагает А. Кэмирон, в контексте своего предположения о том, что она, равно как и «Carmen de contra paganos», относится не к восстанию Евгения, а к более ранним событиям, а именно – к 384 г., и была написана в контексте спора об Алтаре Победы[172]. В строфах 1-3 «Discussi, fateor, sectas, Antonius omnes; plurima quaesiui, per singula quaeque cucurri, sed nihil inueni melius quam credere Christo»[173] автор говорит о том, что сам исследовал многие секты, а потому можно утверждать, что он сам некогда был язычником. Именно это является самым главным доказательством того, что автором стихотворения не был Павлин Ноланский,[174] а потому памфлет фактически лишается автора с известным жизнеописанием, что могло бы помочь в определении даты написания поэмы.

CAA открывается обращением к человеку, названному Антонием. Многие критики утверждают, что Антоний – это и есть имя поэта, но более естественно для писателя начать с идентификации своего персонажа, а не самого себя. Некоторые исследователи предполагают, что поэма была адресована язычнику для того, чтобы убедить его принять христианство, и идентифицируют Антония с Руфином Антонием Агриппином Волусианом, дядей младшей Мелании, который был крещен перед своей смертью в Константинополе в 437 г[175]. Однако такая идентификация может привести нас к идее о более поздней датировке поэмы (возможно, 430-ми гг.), а к тридцатым годам V в. язычество уже несколько десятилетий как было запрещенной религией, и поэтому сложно представить себе сенатора, который оставался бы таковым, сохраняя свои убеждения официально или так, чтобы о них было известно, например, автору данной поэмы.

Еще одним аргументом исследователей в спорах о датировке как «Carmen ad Antonium» и «Carmen ad quendam senatorem», так и «Carmen de contra paganos» являются попытки установить связь между ними и весьма умелым поэтом начала V в., а именно Клавдианом. Но тяжело представить Клавдиана, имитирующего подобные произведения: его превосходство в мастерстве стиха можно принимать как само собой разумеющееся. Используют также предположительные намеки на Клавдиана, чтобы подтвердить идентификацию префекта из CCP с Помпеаном, префектом Рима в 408 г., однако параллелей между изучаемыми нами памфлетами и работами Клавдиана слишком мало для объективных доказательств.

Стоит учесть, что если какие-то из названных авторов-памфлетистов и писали что-либо подобное после появления двух наиболее прекрасных латинских инвектив Клавдиана, мы бы, безусловно, нашли в анти-языческих поэмах какие-то следы влияния на них со стороны произведений Клавдиана. Например, все три поэмы действительно смеются над женоподобным поведением кастрированных священников Аттиса (ССР 72-77[176], 109, CAS 9-20[177], CAA 88-93[178]). В книге "In Entropium" Клавдиана также содержится наиболее яркое, детализированное и написанное с прекрасным юмором описание кастрации и мотивов женоподобного поведения. На первый взгляд, мы должны предположить, что подобные отсылки и сюжеты появились в анти-языческих поэмах в связи с тем, что они были написаны около или после 399 г[179]., когда Клавдиан выпустил свой труд.

Но важным источником, который может предоставить нам аргументы в пользу датировки всех трех периодом с 394 до 399 гг., является письмо Амвросия Медиоланского императору Евгению в период его узурпации, датируемое 392 г. В нем Амвросий, ярый противник и критик язычества, сам признает и подчеркивает, что император Валентиниан I, правивший до Евгения, не удовлетворил просьбы язычников в 384 г. и не позволил язычникам официально проводить свои ритуалы, запретив также и финансирование языческих храмов^[180], т.е. никакого официального признания язычества сверху, языческой реставрации в Риме в 384 г. не было. После же того, как Евгений «взял в руки кормило власти», стало известно, что «были даны дары этим людям – замечательным в делах государственных, но почитающим язычество». [181] Учитывая пышность и размах языческих ритуалов, описанных как в «Carmen de contra paganos» (о чем мы подробно говорили в шестом параграфе предыдущей главы), так и в двух других поэмах ( о чем речь пойдет в следующем параграфе), сложно предположить, что все эти ритуалы и мистерии могли быть проведены без финансовой поддержки от государства, а таковая после вступления в силу анти-языческих законов Грациана появилась у язычества только во время правления Евгения, то есть с 392 по 394 гг.

Почти решив, таким образом, вопрос о примерной датировке начального этапа развития антиязыческой поэзии, следует обратиться к другому, не менее важному вопросу, а именно – ко времени заката популярности этого жанра. Здесь следует обратиться к единственному точно датированному стихотворению такого типа, а именно – к «Contra orationem Symmachi» Пруденция.

Эта поэма в действительности не памфлет против Симмаха, который изображен в поэме с достаточным уважением. Первая ее книга – это детальное систематическое опровержение (в 1132 строфах) наиболее известной речи Симмаха о просьбе восстановить Алтарь Победы в 384 г. Ее структура и аргументы достаточно простые. Пруденций начинает с неподдельным удивлением о том, что жалостливая политика Феодосия не преуспела в полном поражении язычества (1-6)[182]. Затем он развивает эту тему, ассоциируя закон и философию с христианином Феодосием, а язычество, по мнению автора, восстает против императора, а значит и против закона[183]. Далее, на протяжении почти 350-ти строф поэт представляет сокрушительно развенчание язычества (42-407),[184] и хотя язычники думают, что Рим процветал под защитой этих богов, на самом деле Бог и Христос вели римлян к успеху и развитию (278-290),[185] тогда как язычники в своей слепоте не только воспевали перечисленных богов, но даже обожествляли природные силы. И вот таким печальным было состояние в Риме, когда Феодосий, победивший двух тиранов (Магна Максия и Евгения), пришел и провозгласил, что город становится христианским (408-505)[186]. Римляне радостно подчинились, отбрасывая свои прошлые ошибки – и даже большее благо, чем сделали Маркус и Цицерон, обрушилось на них, поскольку Рим помолодел и принял имперский блеск (506-543)[187]. Ведущие сенаторы обратились в христианство (имена прилагаются) и даже население в целом пожелало, чтобы земная власть Рима расширилась на царствие Небесное. Несомненно, некоторые отказывались и среди них даже были консулы, но они были в меньшинстве и большая часть Сената приняла те же взгляды, что и император, самостоятельно проголосовав за удаление идолов из города (591-615)[188]. Никакого принуждения не было и Феодосий даже допустил язычников к высшим почестям (616-621)[189]. Далее, первая книга окончательно становится панегириком Феодосию, а вторая целиком посвящена подробной и развернутой контраргументации на знаменитую Реляцию Симмаха, с использованием ранее приводимых Амвросием аргументов и нахождением новых[190].

Многие историки полагают, что эти две книги были опубликованы вместе после при битвы Полентии в 402 г., когда западно-римская армия одержала решительную победу над готами, вторгнувшимися в Италию, и широко известное мнение предполагает, что они были написаны вместе вскоре после 402 г[191]. Т. Барнс в своей статье относительно исторического контекста этой поэмы расширяет эту датировку. Его аргументы опираются на два факта:

· Пруденций приветствует битву при Палентии как решительную победу и призывает Гонория отпраздновать триумф в Риме (о чем Пруденций говорит во второй книге Contra Symmachum, строки 718-720)[192], а не в Равенне, где находилась его резиденция. Это значит, что Северная Италия все еще находилась под угрозой варварского вторжения, тогда как после весны 403 г. такая угроза полностью была устранена – римляне разбили готов и отбросили их за пределы Северной Италии. Поэтому, по мнению Т. Барнса, Пруденций написал свою поэму до того, как Италия полностью избавилась от военной опасности,[193] следовательно, поэма могла быть написана после апреля 402, но до весны 403 гг.

· кажется, что Пруденций косвенно цитирует или имитирует поэму Клавиана «De Bello Gettico» в нескольких отрывках. Значит, Пруденций завершил Contra Symmachum уже после того, как Клавдиан издал свою поэму, хотя, возможно, он начал раньше[194].

Таким образом, как предполагает Т. Барнс, Пруденций публиковал свою поэму дважды. Но если он публиковал ее дважды, может возникнуть вопрос: были ли сделаны изменения и дополнения к оригинальному тексту при следующем издании? Можно предположить, что длинные предисловия к каждой книге являются более поздними добавлениями: Предисловие ко второй книге прерывает течение общей аргументации, в то время как первая книга заканчивается резким утверждением, она уже достаточно длинная. И если мы принимаем тот факт, что обе книги были придуманы и написаны как единое целое, это предполагает, что предисловия – позднейшая вставка[195]. Более того, оба предисловия имеют очевидные сходства с предисловием другой поэмы в гекзаметре (которая тоже может быть более поздним включением) и они были написаны для исключительно христианской аудитории, в то время как Пруденций совершенно точно адресовал обе свои книги в гекзаметре не только христианам, но и язычникам. Следовательно, можно предположить, что Пруденций публиковал свою «Contra Symmachum» в 402 г. как гекзаметрическую поэму в 18 сотен строк разделенную в две книги, но без двух предисловий, которые сейчас существуют в манускриптах и современных изданиях[196].

Для данного исследования наиболее важным является вопрос, когда была написана первая книга поэмы. Ж.-М. Пуансотт в своем историко-филологическом исследовании убедительно доказывает, что Пруденций использовал все три анти-языческие поэмы для написания своего произведения, следовательно, согласно приведенной выше датировке, поэт не мог начать работу над ней ранее 394 г. Однако, в своей аргументации Ж.-М. Пуансотт, равно как и А. Кэмерон, отталкивается от тезиса, что «Carmen de contra paganos», «Carmen ad quendam senatorem» и «Carmen ad Antonium» были написаны в 384 г.,[197] что снова вынуждает нас обратиться к контрагументации этого утверждения.

· Во-первых, Ж.-М. Пуансотт полагает, что Пруденций был «поэтом дела Феодосия», и потому поэт решил вновь обратиться к сюжетам 384 г., которые были важны для императора и империи в 402 г[198]. Но само вмешательство Феодосия в религиозные распри Рима в 384 г. кажется крайне маловероятным фактом. В известных нам рукописях Реляция Симмаха обращена к Федосию, однако, как уже упоминалось в третьем параграфе первой главы этой работы, Амвросий, отвечавший на эту реляцию, говорит, что она была адресована только Валентиниану II. Основной же проблемой Феодосия в этот период был узурпатор Галлии Магн Максим. Известно, что даже когда в 388 г. Феодосий вторгся в Северную Италию и разбил Магна Максима, он не проводил каких-либо серьезных реформ в области религии, за исключением 391 г., когда был издан закон против жертвоприношений и языческих церемоний. Но это произошло только на исходе пребывания Феодосия в Италии, никаких мер против язычников Рима он, по понятным причинам, в 384 г. предпринимать не мог. Следовательно, точка зрения по этому вопросу вряд ли может быть верной. Тем не менее, Пруденций действительно мог сознательно продублировать события и перенести более острые общественные события, в которых действительно участвовал Феодосий, на 384 г., для того чтобы продемонстрировать, как доблестный и благочестивый Феодосий дважды освободил Рим от язычников.

· Во-вторых, надо понимать, что сами распри и прения вокруг Алтаря Победы, развернувшиеся как раз в 384 г., не были вопросом общественного звучания, это был частный вопрос вокруг языческого памятника, по которому спорили Амвросий Медиоланский и Квинт Аврелий Симмах. Амвросий в своем ответе на Реляцию ничего не говорит о публичных церемониях и шествиях, которые проводили язычники. Если даже живой современник и непосредственный участник событий критиковал идеи, высказанные оппонентом в его Реляции, но не затрагивал тему языческих празднеств и массовых шествий, то откуда Ж.-М. Пуансотт взял^[199] эти данные? Применительно же к событиям 394 г. мы можем говорить о широком общественном звучании, поскольку в языческие церемонии, во-первых, были вовлечены широкие слои городского населения, они проводились с особенным размахом, и во-вторых, они проводились открыто, на официальном, государственном уровне, их прямо поддерживал император – Евгений[200]. Для сравнения сошлемся на «Хронику» Руфина Аквилейского, где церковный историк посвящает 33 главу XI книги своего труда гневному описанию языческих ритуалов и гаданий, проводившихся в 394 г[201]. Если в 384 г., по мысли Ж.-М. Пуансотта, такие церемонии тоже проводились открыто и тоже на государственном уровне, почему тогда внимание Руфина привлекли церемонии 394 г., а не 384 г.? Ответ в данном случае практически очевиден: никакой реставрации язычества на официальном уровне в 384 г. не проводилось, она произошла только в 392-394 гг., и поэтому вызвала такое внимание со стороны христианских историков.

Суммируя все эти факторы, можно сделать логичное предположение, что Пруденций начал писать первую книгу только после 394 г.[202] и закончил ее около 402 г., а впоследствии без изменений перенес интересующие нас отрывки во второе издание 404-405 гг. Следовательно, мы можем заключить, что сами анти-языческие поэмы, послужившие источником для Пруденция, были созданы именно в период 392-394 гг. в связи с реставрацией языческих культов, которая проводилась на официальном уровне. Эти поэмы своим содержанием отразили негативную реакцию христианских образованных кругов Рима на переход в язычество многих сенаторов и чиновников, поддержавших узурпацию Евгения.

Тем самым, завершив с вопросом о датировке зарождения жанра, вернемся к затронутой ранее теме о его закате. Здесь следует обратить внимание на некоторые пассажи Пруденция, которые относятся к переходу римской знати в христианство, и на «Историю против язычников» Павла Орозия. Строфы 506-510 «talibus edictis urbs informata refugit errores veteres et turbida ab ore vieto nubila discussit, iam nobilitate parata aeternas temptare vias Christumque vocante magnanimo ductore sequi et spem mittere in aevum[203]» иллюстрируют ранее выдвинутый тезис о том, что после победы Феодосия сенаторы начали массово переходить в христианство, приняв неизбежность смены религии в текущих политических условиях.

Еще лучше этот тезис иллюстрируют строфы 566-568 «sescentas numerare domos de sanguine prisco nobilium licet ad Christi signacula versas turpis ab idolii vasto emersisse profundo[204]» которые совершенно прямо указывает на массовость этого явления. Что же нам дают эти сведения? С одной стороны, совершенно ясный вывод о том, что после 394 г. проблема борьбы с язычеством начала постепенно терять свою актуальность, поскольку сенаторы в массовом порядке стали вновь принимать христианство и возвращаться в лоно христианской церкви. С другой стороны, следует обратить внимание и на тот факт, что «Хроника» (или «Церковная история») Руфина Аквилейского, в которой Руфин гневно критикует Евгения и Флавиана Никомаха за проведение языческих церемоний, датируется 402-403 гг.[205], значит, на момент 402-403 гг. тема борьбы с язычеством все еще была актуальной, несмотря на почти десятилетие, прошедшее со времени победы Феодосия на р. Фригид.

Краевую же точку в вопросе о датировке нам поможет поставить «История против язычников» Павла Орозия. Согласно В.М. Тюленеву, ее это произведение было написано в 414-417 гг.[206] В VII книге данного труда восстанию Евгения посвящено 8 параграфов 35 главы,[207] однако наибольшее внимание уделяется самому сражению при р. Фригид и божественной помощи императору Феодосию во время этой битвы. О языческих ритуалах и шествиях Руфин не упоминает ни слова, следовательно, можно сделать вывод, что яркая полемика с язычеством на момент написания «Истории против язычников» уже полностью потеряла свою актуальность. В.М. Тюленев также подчеркивает, что труд Орозия составлен с применением огромного количества именно языческих латинских историй и ставил своей целью скорее ускорить и проиллюстрировать процесс постепенного синтеза культур, то есть Орозий не только использует языческие исторические сочинения, но и оправдывает свое включение достижений греко-римской историографии в христианскую культуру[208]. Такой подход свидетельствует о постепенном сглаживании противоречий и, учитывая сообщения Пруденция об обращении последнего оплота язычества, а именно – римских сенаторских фамилий – в христианство, мы можем смело говорить о том, что к 414-417 гг. жанр латинской антиязыческой поэзии полностью утратил свою актуальность и, как следствие, перестал существовать.