Особенности нашего Успенского поста

Почему нашего? Ведь пост всеправославный? По одной простой, но страшной причине: у нас война. Самая настоящая, братоубийственная с элементами потусторонних вмешательств чисто материального происхождения. Поэтому и пост у нас особенный.

В воскресенье, на Смоленскую, после крестного общегородского хода подошла ко мне наша давняя прихожанка и говорит:

- Никогда я, батюшка, так поста Успенского не ждала. Все раньше думала, что пост этот не очень обязательный, да и никому толком не объяснишь, почему перед Успением, а не после того, как пре­ставилась Богородица, поститься надобно.

- А сейчас почему так ждете?

- Как почему, - удивилась женщина, - Помо­лятся все, и войну Бог приберет...

А может, и права раба Божия? Приберет зло Го­сподь, умирит противостоящих, вразумит руково­дящих, усмирит науськивающих. Дай-то Бог такое счастье.

Вот только как объяснить всем, а не только в го­ремычной Украине живущим, что пост этот так же Великим может стать и всепобеждающим, если он для каждого настоящим постом будет, а не време­нем очередного воздержания от пищи скоромной да гуляний телесных. Тем паче, что к Кому, как не к Богородице при каждой беде и радости обращаем­ся и только Ее заступничества ждем.

В крестный ход в воскресенье минувшее мы прошли практически через весь наш епархиаль­ный полупустой и в тревожном ожидании замер­ший городок. Много было у меня за четверть века священнического служения крестных шествий, но это особенное.

В городе, где нынче даже детский смех в ред­кость, где практически отсутствует связь, а полки магазинов блестят железной белизной отсутствия товаров, где каждый таскает с собой емкость, что­бы при случае набрать чистой воды - полный храм молящихся и искренность молитвы в глазах.

Прирастал крестный ход в своем пути от кафе­дрального собора к старейшему городскому Свято-Никольскому храму все новыми участниками, а проезжающие мимо маршрутки, автомобили и ав­тобусы не гудели возмущенно сигналами, как ча­стенько бывало ранее, а останавливались... Выхо­дили пассажиры и водители, крестясь и кланяясь.

Неужто необходимо лишь только такое страш­ное потрясение, чтобы вспомнил народ крещеный и православный, что мир во зле лежит, и человече­скими усилиями это зло не преодолеть?

Я не могу объяснить, разъяснить и растолко­вать, почему Господь попустил это братоубийство, поймем со временем, но мне сегодня абсолютно ясно, что если протянем руку с надеждой только на Бога, как сделал это апостол Петр, усомнившийся в вере и утопающий в волнах морских, то помощь будет, нужна лишь вера.

Всего две недели Успенского поста. Четырнад­цать дней. С великим праздником Преображения!

Он многое может решить, многое предопределить, если будет сочетание нашего внутреннего и внеш­него «Я», когда вера, молитва, воздержание и уме­ние простить станут насущной необходимостью.

Это нелегко. Это колоссально трудно. Но воз­можно.

Наш крестный ход шел по центральной улице епархиального города, асфальт которой напомина­ет гребенку от прошедшей по ней военной техни­ки. И мы это военное зло ногами своими попирали, потому что в это время ум, душа и мысли были в молитве.

Попрали смерть. Как и положено. Уничтожаем зло. Как и заповедано.

Сегодня именно в этом смысл нашего Успен­ского поста.

Август 2014

Не имамы иныя надежды, или обычные исто­рии о помощи Божией Матери

Рождество Богородицы, день Ее рождения, этот праздник, как писал святой Андрей Крит­ский, есть «начало праздников: он служит две­рью к благодати и истине».

Много сказано проповедей, немало написано торжественных од, богословских статей, расска­зов и песнопений, восхваляющих Рождество Бо­городицы, но все же главной его составляющей является отношение наших прихожан к Заступ­нице рода христианского. Недаром главные Бо­городичные праздники имеют именно народное определение - Пречистая.

Несколько примеров о любви к Божьей Ма­тери, доверии к Ее молитвам и скорой помощи вспоминаются. Вот они.

***

- Не могу, батюшка, зуб третий день покоя не дает, - жалуется на вечерней службе у испове­дального аналоя наш прихожанин.

- В больницу тяжело сходить? Вон она, ря­дышком, - отрезаю я и добавляю стандартное: - Здоровье - дар Божий, его беречь надобно.

Стоматологическая поликлиника от нашего храма - рукой подать, метров двести, и по ны­нешним дорогим временам особой очереди там не наблюдается. Сам советую, хотя понимаю и знаю, что такое страх зубного.

Наутро, перед литургией, вбегает приходской страдалец в храм, берет несколько свечей - и к подсвечнику рядом с «Скоропослушницей»:

- Матушка родненькая, Пресвятая Богороди­ца, дай силы и смелости...

Свечи установил и шустро побежал по аллейной дорожке в сторону больницы зубодробительной.

Обедню отслужили, к кресту прихожане под­ходят, с клироса читают благодарственные мо­литвы после причащения. Аккурат к словам «Пресвятая Владычице Богородице, свете по­мраченный моея души, надеждо, покрове, прибе­жище, утешение, радование мое, благодарю Тя...» заявляется наш страстотерпец дня нынешнего, с еще болезненным, но уже радостным обличьем. Целует крест и заявляет:

- Если бы не Богородица, да я бы ни в жизнь туда бы не пошел...

***

На одном из соседних приходов служит ста­ренький священник отец Сергий. На службу, по делам приходским или на престольные дни в со­седние храмы он ездит на такой же старенькой, видавшей все и прошедшей уже везде, где только можно и нельзя, машине «Нива». Машина часто ломается, новую купить доходы не позволяют, поэтому, собираясь даже в недалекий путь, отец Сергий, обходит, как он говорит, «мой поповоз» вокруг и с четырех сторон осеняет «Ниву» крестным знамением. Для большей уверенно­сти в благополучном завершении предстоящего

путешествия и для собственного спокойствия с батюшкой, куда бы он ни ехал, всегда находится матушка.

- Она у меня за спиной сидит и молитвы буб­нит, так и добираемся благополучно, - заявляет отец Сергий.

Матушка же утверждает, что без нее нелегкая (я так и не понял, кто это «нелегкая») батюшку вечно не туда завозит и с ним или машиной обя­зательно что-то случается.

Последний раз священническая «Нива» про­ходила техосмотр в начале текущего века, поэто­му встреча с работниками ГАИ для отца Сергия всегда нежелательна. Нет, местные стражи до­рожного порядка к священнику благосклонны и даже улыбаются, но вот чужие, не из нашего района...

В один из престольных дней приехал отец Сергий к нам на приход. Возвращались мы по­сле службы, обеда и поздравлений в город к вече­ру. На подъезде к путепроводу, где практически и начинаются городские кварталы, начали нам встречные машины фарами подмигивать. Мол, берегись, батя, стоят там стражи дороги.

Заволновался отец Сергий. Заерзал беспокой­но. А матушка ему сзади:

- Читай кондак Богородице!

- Какой? - спрашивает священник.

- Смоленской! - тут же заявляет батюшки­на молитвенница и добавляет: «Не имамы иныя помощи, не имамы иныя надежды, разве Тебе, Владычице, Ты нам помози, на Тебе надеемся и Тобою хвалимся...».

- Надо не кондак, а тропарь читать, - ответ­ствует священник и басом возглашает: «К Бо­городице прилежно ныне притецем, грешнии и смиреннии, и припадем...».

- Нет, кондак требуется, - не соглашается ма­тушка.

Общем, когда подъехали к действительно остановившему нас милиционеру в машине гро­могласно, антифонно и одновременно исполня­лись кондак вкупе с тропарем.

Страж дорожного правопорядка даже доку­менты не востребовал, махнул своим жезлом - езжайте!

Когда отъехали, увидел я в зеркальце заднего вида, что стоит наш гаишник, как вкопанный, и левой рукой крестится.

Дискуссии на тему, что больше помогло - кон­дак или тропарь, не произошло, матушка лишь сказала:

- Помогла Владычица!

А батюшка добавил:

- Всегда помогает!

***

В храм зашел незнакомец. Долго стоял в уголке. Слушал. Рассматривал окружающее и окружающих. Скептически улыбался, благо­склонно усмехался и с всезнающим видом ух­мылялся. Было четко заметно: готовит каверз­ный вопрос.

Так и случилось.

- Вот скажите, отец святой, чего это вы поете «Пресвятая Богородица, спаси нас»? Ведь только Христос спасает!

Я начал искать подходящие слова и определе­ния, но тут вмешалась тетя Нюра, дежурная наша по храму.

- Ты, дорогуша, в детстве, когда за тобой гу­сак гонялся и ущипнуть хотел, за бабкину юбку прятался?

Незнакомец остолбенел. Помолчал и выдал:

- Было дело, прятался.

- Вот так и мы за Заступницу прячемся и от Нее помощи ждем, знаем, что Она всегда Бога уговорит, а у нас сил мало. Как и у тебя против гуся их не хватало...

Незнакомец как-то сник, пафоса поубавилось, распрощался, даже поклонился и ушел.

Я же пораженный этим апологетическим изы­ском к теть Нюре с вопросом:

- Анна, вы откуда знаете, что он от гуся пря­тался за бабушкой?

Тетя Нюра тут же ответствовала:

- Богородица подсказала, - а затем, улыбнув­шись, добавила, - Так это же Колька, мальчиш­кой к нам в село приезжал. К соседке моей, бабке своей, Царство ей небесное. Просто он меня не узнал, а я его, рыжего, хорошо помню!

РАССКАЗЫ

Слепой

Первый раз Сашка просыпался от гула сепа­ратора и тихого разговора бабушкиных соседок. Они всегда по утрам собирались и молоко на сливки да «обрат» перегоняли. Что такое «об­рат», Сашка знал точно, так как самолично его пробовал, и он ему не понравился. Было даже не­понятно, как это теленок с таким удовольствием его пьет, а выпив, начинает ведро бодать, требуя добавки.

Если «до ветру» бежать было не нужно, Саш­ка снова засыпал и вновь просыпался лишь тог­да, когда скрипела калитка, расположенная как раз около окна, где стояла Сашкина кровать. Она вообще-то утром часто скрипела, но не будила до тех пор, пока через калитку не шел ОН.

Сашка еще до скрипа слышал постукивание палочки по сухой утоптанной дорожке, затем палка стучала по самой калитке, та с особенным пугающим звуком открывалась. Сердце у Саш­ки замирало, но он все равно, сделав в накину­том на голову одеяле маленькую дырочку, при­поднимался и осторожно выглядывал в окно у изголовья кровати.

Высокая фигура Слепого уже была вид­на только со спины, но Сашка все же боялся, что он возьмет и свернет к двери их хаты, а не пойдет, как обычно, через сад. Слепой не сво­рачивал, стук удалялся, страх уменьшался, а осмелевший Сашка шел в переднюю комнату, где на столе под темной иконой всегда стоял глиняный кувшин утреннего молока, большая кружка и отрезанная горбушка бабушкиного домашнего хлеба.

Бабушки с утра в хате никогда не было, она ходила «управляться по хозяйству». Хозяйство заключалось в большом огороде с кукурузой, кар­тошкой, кабачками, подсолнухом и прочими ово­щами, которые надобно было заготавливать на зиму. В хозяйство еще входила всякая живность, из которой Сашка уважительно относился лишь к корове и ее теленку. Гусей с индюками он не лю­бил. Гуси вечно шипели и пытались ущипнуть его за ногу, а индюки, с грозным шорохом распустив хвост, клокотали что-то по-своему, всем видом по­казывая, что они Сашку за своего не признают.

- Ба, - как-то вечером спросил Сашка, - а Слепой правда страшный?

- Чего он страшный, онучек? Ему просто Бог глаза не открыл. Но он по-своему все видит и все про всех знает, - ответила бабушка.

Сашка такого объяснения понять никак не мог. Во-первых, было непонятно, почему Бог всем глаза открыл, а Слепому нет, а во-вторых, как это можно видеть с закрытыми глазами и все про всех знать? Сашка даже пытался сам с закры­тыми глазами ходить, постукивая перед собой ба­бушкиной палкой. Как ни стучал, все равно через порог споткнулся и больно набил коленку.

Почти каждое лето приезжал в деревню Сашка. Для бабушки он рос быстро, для себя - не сильно заметно, а вот деревенский Слепой

в своих серых брюках и таком же сером пид­жаке, казалось, ничем не менялся. Как всегда, в одно и то же время по утрам все так же скри­пела калитка, и раздавался знакомый стук его палочки.

Сашка уже знал, что зовут его дядя Коля, но как ни старался, почти никогда первым поздоро­ваться со Слепым у него не получалось. Только со­берется сказать «Здрасьте, дядь Коль», а Слепой уже говорит:

- Здравствуй, Саша.

И как он узнавал, что мимо Сашки проходит?

Чудеса.

Впрочем, его деревенские друзья-мальчишки рассказывали, что когда они на речку или на кур­ган пойдут, то их матери всегда у Слепого спра­шивали:

- Николай, ты не знаешь, где мой запропастил­ся?

И тот всегда отвечал где, с кем и куда чадо ис­комое убежало.

Прошли годы. После окончания школы Саш­ка собрался поступать в университет, да вот толь­ко силенок не хватило. По конкурсу не прошел. Огорчаться было некогда, так как вскоре вызвали в военкомат и вручили две бумажки с большими печатями. Первая - о призыве в армию, а вторая для прохождения медицинской комиссии, чтобы определить в какие войска неудачника-абитури­ента направить. Когда со сроками призыва опре­делились, поехал Сашка к бабушке в деревню по­прощаться.

В те времена от армии не прятались, горя в двухгодичной службе не видели, даже поздрав­ляли будущего солдата с тем, что он настоящим мужчиной станет.

Бабушка же была грустной. Она часто приса­живалась на древний табурет под иконой, пере­бирала сухонькими руками неизменный и всегда надеваемый фартук и все повторяла:

- Ох, не дождусь, наверное, я тебя, онучек.

В тот день к вечеру, когда Сашка приехал, он услышал знакомый стук палки. Дверь в хату от­ворилась, и вошел Слепой. Дядь Коля был все такой же, может быть, лишь чуточку погрузнел. Все так же вверх смотрели его невидящие глаза, и по-прежнему на лице его была та же неизменная улыбка, любящая всех и вся.

- Ну, здравствуй, Саша! - обратился Слепой к будущему солдату, одновременно определив сво­им деревянным поводырем, где находится еще один свободный табурет.

Дядь Коля присел и, еще не дождавшись от­вета, продолжил:

- Я тут тебе для армии очень полезную вещь принес.

Сашка точно знал, что бабушка еще никому не успела рассказать о том, что ее внука в армию за­бирают, да и он сам никого из старых знакомых не встречал и о своей будущности не распростра­нялся.

- Дядь Коль, а ты как узнал, что я здесь и в армию меня забирают? - не удержался от вопро­са Сашка.

- Ну, что ты приехал, я услышал по шагам тво­им, да и калитку ты так же открываешь, как и лет десять назад, а вот что в армию забирают, - тут Слепой задумался, - наверное, Бог подсказал.

У Сашки в те годы отношения с Богом были сложные. Он для него был интересен, но вот что­бы верить и как нынче говорят - исповедовать, такого не было. Вернее, когда Сашка на икону смотрел, то Бог становился реальностью, а без внешнего напоминания Он как-то в стороне на­ходился.

- И как же он тебе подсказал? - не удержался от вопроса Сашка.

Дядь Коля от ответа не ушел и отговоркой не отделался, а как бы из своей слепой темноты на Сашку посмотрел и ответил:

- У Бога свой язык. Он через сердце говорит.

И затем, как бы понимая, что Сашка тут же задаст еще один вопрос по этому поводу, быстро добавил:

- Так я же тебе вот что принес для армии.

И Слепой вытащил из внутреннего кармана своего серого пиджака маленькую, наклеенную на тонкую дощечку, иконку с изображением какого-то святого с мечом и в кольчуге.

- Это кто? - спросил Сашка.

Слепой удивился.

- Неужто не знаешь? Святой это твой - Алек­сандр Невский.

- Коль, так отберут же в армии, скажут не по­ложено, - вмешалась в разговор бабушка.

- Не отберут. Знаю, - уверенно сказал Слепой.

Так и произошло.

Не отобрали, хотя покушений на образ свято­го было множество. И командир взвода в учебной части на Украине, и командир подразделения в Казахстане, да и сам замполит части пытались икону забрать. Не вышло.

Так и осталась иконка у Сашки.

Прошло много лет. Очень много.

Ушла в мир иной, не дождавшись внука из ар­мии, бабушка, а несколько лет назад похоронил Сашка отца. На годовщину смерти приехал уже поседевший Сашка домой к матери, а та попро­сила съездить в деревню, где родился отец, при­везти на его могилку земли с Родины.

Поехал Сашка.

Бабушкиной хаты уже не было. Постарел сад. Заросли бурьяном тропинки детства.

Дом же слепого дяди Коли так и стоял на том же месте. Сашка решился зайти, хотя и понимал, что вряд ли найдет там того, кого знал с тех по человеческим меркам древних лет.

Приоткрыл калитку.

На скамейке у покосившегося от времени флигеля сидел в сереньком пиджаке старенький, седой Слепой...

Сашка долго не мог даже слово сказать. И лишь проглотив сжавший горло комок, пару раз вздохнув, произнес:

- Здравствуй, дядь Коль!

Слепой повернулся к Сашке. Глаза его, как и тогда, в далеком далеко, смотрели вверх. Слепой некоторое время молчал, как бы задумавшись, а затем на его лице появилась все та же добрая улыбка.

- Ваня (так звали Сашкиного отца) уже по­мер, значит, это ты, Саша?

Поповское

Недавно захожу в свой бывший сельский храм.

В притворе бабуля хнычущую внучку лет 6-7 ругает, мол, «щэ трошки» подождать не можешь. Внушение заканчивается огорченным взмахом руки и сердечной констатацией-вопрошением: «Шо за дурний пiп тебе хрестив?!»

— Что случилось? — вопрошаю.

Бабуля подняла глаза, тут же сложила руки лодочкой под благословение и затараторила:

— Та вот шдняла, привела, а оно на мiстi не стоiть и до дому просится.

Все ясно. Причащаться внучку впервые при­тащила, а та от непонимания, необычности и многолюдия испугалась. Стандартная ситуация.

Уже когда с бабулей объяснились, спросил я у нее:

— А когда вы ребенка окрестили?

— Як родилося, так и охрестили. Туточки.

— Ну и слава Богу, — подумал я, а потом по­считал годики. И вышло, что «дурний пiп» очень даже хороший мой знакомый.

Вот и думаю, рассказать ему... или как?

Иду снова и снова искать местную смоковницу.

Они и у нас растут. Многочисленно.

Провинциальные тайны войны

Военные тайны. Они существуют, хотя их не желают замечать.

Они происходят явно, но о них не рассказыва­ют для всех.

Они насколько оригинальны, настолько и страшны.

Их будут скрывать всегда, даже тогда, когда о днях нынешней гражданской войны будут гово­рить только в прошедшем времени и бессмыслен­ное, политиками спровоцированное противосто­яние, прекратится. Придут дни, когда смолкнут орудия, и тут же обязательно появятся фамилии бравых генералов-победителей, а несколько де­сятков отутюженных глянцевых героев, вкупе с военными стратегами новой формации будут да­вать интервью, рассказывая о собственных под­вигах, смелости и отваге.

Но наряду с горем ни в чем не повинного на­рода обязательно останутся страницы событий, не заполненные вниманием. То, о чем не говорят, что прячут, что умалчивают или отмахиваются, как не о бывшем...

Проще всего искать виноватого, легче всего винить ближнего, как и беспроигрышно зани­маться аналитическими раскладками, усевшись пред мигающим монитором компьютера. Тут тебе и стратегия, и тактика, и мурлыкающий ря­дом кот с ароматным запахом кофе из любимой чашки.

События складываются из мгновений, из частных разговоров, из конкретных маленьких дел, с того, что подумал, что решил, что сотворил именно в эту минуту. Минутки станут часами и сутками, разговоры превратятся в решения, а ча­стички разнообразных дел обретут форму целе­направленно выполненной задачи.

Каждое из событий - сумма частностей, из ко­торых некоторые не оглашаются, скрываются и имеют гриф: «Хоть бы никто не узнал!»

Вот о них, то бишь о «военных тайнах» и по­говорим.

Батюшка и батя

В храме по вечерам тихо. Горит лишь одна лампадка у распятия, а в левом углу, где сто­ит поминальный стол, как всегда скребется церковная мышь, которую отец Федор, после долгих попыток ее извести, признал приход­ской тварью и приказал «не чипать». Так было всегда.

Последние четыре года батюшка каждый вечер объезжал на своей инвалидной коляске храм, прикладывался к иконам, наизусть вы­читывая молитвы на сон грядущий. Дело в том, что он - почетный настоятель прихода, а служ­бу правит и церковным хозяйством занимает­ся уже молодой священник, воспитанник отца Федора. Годы служения у почетного настояте­ля не простые были, многое пришлось за веру и верность претерпеть. На здоровье сказались времена, когда священника за человека не счи­тали, издевались да преследовали. Хотя и се­годня правая рука у отца Федора былую силу и крепость помнит, а вот левая вкупе с ногой работать и ходить отказали.

Горевал священник изначально, что литур­гию служить полноценно не может, да прихо­жане успокоили своей нескончаемой чередой к исповеди да посоветоваться.

Все было бы к завершению жизненного пути отца Федора благополучно, размеренно и зна­комо, да вот беда - война нагрянула. Устроил лукавый пляску в крае шахтерском, да не про­сто искушениями жизненными, а снарядами, бомбами, ракетами, блокпостами и рьяным оз­лоблением друг на друга.

Никогда, даже в мыслях, батюшка не допу­скал, что возможно такое горе, а оно пришло. Сокрушался изначально священник: «Как же так: в войну родился и в войну помирать при­дется?», а затем смирился, понял, что и этот крест перенести надобно. Не искал отец Федор виноватых, молился лишь об умиротворении, да чтобы Бог вразумил и тех, и этих.

Даже когда снаряды над храмом курсиро­вать начали, когда сыпались стекла с окон со­седних хат и домов, когда минометная мина взорвалась в церковном дворе, ранив церков­ного сторожа, и в его большом селе остались только сидящие по подвалам старики и стару­хи, священник о мире Бога просил, да о погиб­ших молитвы возносил.

Вот и сегодня до обеда грохотало недалече, в стороне большой автотрассы. Затем стих­ло. Батюшка изначально даже приободрился немного, да вскоре понял, что не к добру эта тишина, когда с улицы ни звука. Даже собаки голоса не подавали и храмовая дверь за полдня так ни разу и не скрипнула.

— Господи, вот так к концу дней своих и уз­наешь, что такое «зловещая тишина» и «давя­щая пустота», — подумал отец Федор, перекре­стился да и поехал к себе келью, которая рядом с храмом в бывшей сторожке располагалась.

Не удалось священнику добраться до свое­го маленького домика. Гость помешал. Да еще какой! Таких на приходе отродясь не бывало.

Прямо у церковных ворот, прогрохотав гу­сеницами, подняв облако пыли, остановился военный бронетранспортер с двумя белыми полосками на броне.

— Украинская армия, - произнес про себя отец Федор, развернул коляску и покатил навстречу вылезавшему из военной черепахи офицеру. То, что это именно офицер, священник не сомневал­ся, хотя на новых формах рассмотреть звездочки на погонах издали невозможно. Властность и на­чальственность сразу видна, да и немалые годы армейские себя выдают и манерой, и взглядом. Даже говорить ничего не надобно...

— И зачем же ты, воин, прикатил к храму на этой бесовской телеге? - начал с вопроса отец Федор и продолжил, — или свечку поставить, или молебен отслужить? Так в храм с оружием никак нельзя.

Офицер подошел к коляске священника и по-военному представился:

— Подполковник Сидорчук, — а затем сло­жил руки лодочкой, пригнул голову и добавил, — благословите, батюшка.

Отец Федор, сменив суровость взгляда на более ему присущий, осенил подполковни­ка крестным знамением, но вопросы задавать продолжил:

— Так чего на ночь глядя прикатил? Какая нужда?

— Так просьба у меня, батюшка, — смирен­но ответил офицер, — очень серьезная просьба. Помощь ваша необходима.

— Тогда пошли в келью - ответил священ­ник, — или в храме поговорим?

— В храме тяжко будет об этом говорить, пойдемте к вам, — ответил подполковник.

— В келью, так в келью. И чайку попьем, к разговору он всегда надобен.

Пока отец Федор готовил чай, подполков­ник рассказывал.

— Я, отче, командую батальоном, причем батальоном срочников. Пацаны одни, по 18-19 годков каждому. Не хочу сказать, что не обуче­ны солдатики, но опыт боевой у них на нуле, да и жизни они еще не видели. Нам же приказа­но к границе выходить, а на пути три села, где ваши «сепары» стоят и, насколько мне извест­но, пропускать нас они не собираются.

— Ты мне вот что скажи, — прервал офицера священник, — зачем вы вообще сюда пришли? Кто вас звал?

— У меня приказ, отче, я военный человек, присягу принимал, и приказ должен выпол­нять.

— А если тот, кто приказы отдает, не в своем уме? - не унимался священник, - Если им лу­кавый правит? Это надо же свои своих убивать пришли...

— Батюшка, — взмолился офицер, — давай­те хоть с вами не будем политиков обсуждать. Тут иное, сегодняшнее и страшное намечается.

Помогите! Политики уже натворили, пацанов спасать надобно. Ведь ваши сорокалетние му­жики перещелкают их, как курчат. Они ведь местные. Каждый кустик знают и все овражки им знакомы, да и мотивация...

— Это так, — подумав, согласился священ­ник, — И чем же я помочь могу? Молитвой? Так молитвой приказ сатанинский вряд ли остановлю, тем паче исполнители уже начали его исполнять.

Подполковник встал из-за стола, повернул­ся к иконам, перекрестился, и, смотря в глаза отцу Федору, попросил:

— Отче, Христа ради, съездите сегодня к ко­мандиру местных военных, поговорите с ними. Пусть мое предложение обсудят.

— Какое предложение? - не понял священ­ник.

— Вот карта, я здесь все обозначил. Мы по­воюем пару дней, но в разные стороны, а по­том... А затем я найду способ увести батальон с этого района. Это уже мои проблемы.

Отец Федор долго молчал. Думал, насколь­ко искренен его нынешний посетитель, но сердце подсказывало: честный человек пред ним. Но все же...

— Пойдем-ка служивый в храм, помолимся и решим, - подвел итог разговору священник.

После молитвы позвонил батюшка своему молодому преемнику, и поехали они в соседнее село к командиру местного ополчения...

***

Два дня грохотало в полях, балках и по­садках. Военные лупили во всю мощь по юго- востоку, а «сепары» по северо-западу. Кроме расплодившихся этим военным летом зайцев, фазанов и кабанов никто не пострадал.

А подполковник слово сдержал. Увел своих молоденьких солдат на третий день...

Страус-сепаратист

Село, как, впрочем, и окрестные поселения, по балочке растянулось. Точно посередине его рассе­кает трасса к областному центру. Можно разогнать машину километра за три до первых сельских хат и строений и катиться с горки до самого центра с магазином, памятником, клубом, школой и церко­вью. Дальше небольшая речушка, поросшая лозой с ивняком, и вновь вверх, на новый бугор.

Половина села в огородах да в «колхозе» (сколь­ко ни меняй форму собственности, а все едино на­звание) трудилась, хлеб насущный зарабатывая, другая же половина на недалекую шахту ездила, уголек рубать. Наглядный пример смычки кре­стьянства и рабочего класса.

Мирное село, безобидное, но со всеми полага­ющимися и привычными деревенскими особен­ностями, то есть в обязательном порядке есть ав­торитет, официальной властью не наделенный, но все по полочкам расставляющий и примиряющий; в наличии местный юродивый, которого все гонят, но почему-то кормят и одевают; в любой год имеет­ся умеющий лечить «травник», а также творящая заговоры и снимающая сглазы «ведьма», которую даже недавно построенная церковь из обихода не вывела. В общем, все как положено и из века в век расставлено.

Как известно и исторически доказано, все беды к нам с запада приходят, начиная от коммунизма, нравственной грязи, называемой «демократиче­скими ценностями» и заканчивая колорадским жуком. Вот и война эта, неожиданная и никому не нужная, оттуда же притопала.

Не верили изначально сельчане, что такое вооб­ще возможно. Даже когда загрохотало вдали и земля начала под ногами подрагивать, а ночью стало вид­но зарево горящих полей, гнали они от себя мысль, что и на их подворья придет разорение и смерть. И лишь когда украинский самолет «по-хозяйски» в клочья разнес сельскую подстанцию, оставив пять окрестных сел без света, поняли, что беда близка.

Потянулись вереницы пожилых людей в даль­ние от дороги хутора, а молодежь с маленькими детьми, погрузив в легковые машины самый необ­ходимый скарб - в Россию. В селе осталась пара со­тен жителей, решивших «как Бог даст, так и будет».

Еще за день до того, как противоположные бу­гры заняли ополченцы и украинская армия, остав­шиеся сельчане проснулись от рева коров, блеянья коз и гусино-утиного клокотанья. Да и не мудрено, кормить и доить их надобно, ведь в безопасный тыл худобу вкупе с пернатыми не забрали. Просто открыли сараи и птичники: гуляй не хочу. Птица приспособилась быстро, июль на дворе. В огородах все спеет, зеленеет и произрастает. Утки с гусями к местному ставку подались, да там и поселились, а вот коровы с козами...

Бедные сердобольные старушки, село свое по­кидать отказавшиеся, целый день с «молочной» скамеечкой по подворьям ходили, коз и коров до­или, а вечером, когда вместе собрались, не могли решить, куда эту прорву молока девать.

Собаки, дворняги местные, с цепи спущенные, сначала погрызлись между собой немного, а потом лучшее занятие нашли. Дело в том, что украинский «литак», трансформаторную будку уничтоживший и отчитавшийся, что разгромил бронетанковую ко­лонну российско-сепаратистских войск, стрелять, видимо, прицельно не умел, поэтому попутно унич­тожил местный крольчатник сельского фермера. Кролики, оглохшие от разрывов, нежданно обрели неизвестную им свободу и, не зная, что с ней де­лать, жались к дымящимся остаткам собственного жилья, не понимая, что любимое ими сено и капу­ста растут рядышком и в большом количестве.

Стадный рефлекс, как всегда, везде и для всех, стал для представителей данного отряда грызущих гибельным. Их заметили и учуяли собаки. Кроли­чье сафари продолжалось даже тогда, когда воен­ные украинцы вступили в боевое соприкосновение с военными ополченцами. Ни автоматные очереди, ни минометные разрывы, ни пакеты «градов» ис­требления кроличьего поголовья не прекратили.

На третий день после исхода основного населе­ния над селом загрохотало. Окопавшиеся на проти­воположных буграх военные нещадно обстрелива­ли друг друга из всего оружия, которое было у них в наличии, а так как «зброя» данная, что у одной, что у другой стороны была образца хрущевских семи­леток, то артиллерийские снаряды летели, как по­пало и куда попало, а пулеметы, как у незабвенного Попандопуло, «в своих пуляли».

От непрекращающихся целыми днями обстре­лов, разрывов и свиста летящих над селом в обе стороны снарядов и ракет шевелилась под ногами земля, вздрагивали деревья, загорелись уже по­спевшие поля с ячменем и пшеницей.

В первый, да и второй вечер огненного противо­стояния, когда залпы немного утихали, пробира­лись под заборами и плетнями оставшиеся в селе старики друг к другу.

— Семен, ты живой там? - кричит старушка в сторону соседского погреба и боится, что не ус­лышит ответа, потому что рядом с подвалом, где был сенник и стояла скамейка, зияет большая земляная дыра от прилетевшего неизвестно от­куда снаряда.

— Живой, Фрося, живой, — слышится в ответ.

— Ой, слава тебе, Господи, — крестится старуш­ка.

И так по всему селу. Зовут друг друга, загляды­вают по окнам, боясь не услышать и не увидеть. И хоть понимают, что лучше в разных подвалах и погребах лихо это смертельное пережидать, чтобы не всех снарядом или ракетой накрыло, но само­му или самой еще страшней, еще горестней. Вот и сформировались в селе несколько «подвальных», как нынче дед Семен говорит — «подпольных груп­пировок». Как только загрохочет с любой стороны, так и семенят старики к ближайшему подвалу, где вместе лихо переживают.

— Страшно было? - спрашиваю у нашей прихо­жанки, которая еще немецкую войну помнит.

— Да как же не страшно, батюшка? Как и в ту войну, германскую, боязно. Смертушка и так не радостна, а когда безвременная, да свои в своих стреляют, ох как страшно. Сидим в погребе, друг к дружке прижмемся и все молимся да рассуждаем, как же так Бог попустил нам горе такое?

— Ну и почему попустил? — не удерживаюсь от вопроса.

— Как почему, ясно тут все, не слушали мы Его, - отвечает старушка, - Сначала народ один разде­лили, а теперь дальше пучочками делят и перела­мывают, а дальше стебельки останутся, их просто согнут и будут не Богу кланяться, а тем, кто богами себя считают.

Но это уже позже разговоры разговаривали, да дни грохочущие смертью вспоминали, а сельское прошедшее лето, которое теперь последующие по­коления не иначе, как военным называть будут, еще одним событием прославилось.

Дело в том, что аккурат перед приходом «осво­бодителей», которых жители не иначе, как «кара­тели» величают, приобрел местный фермер трех страусов, которых и поселил рядом с крольчатни­ком. На кой ляд они были нужны, до дня нынешне­го не понятно, но как рассуждают сельчане, купил он их лишь для того, чтобы пред друзьями своими похвастаться. Не перевелись ведь в селах наших оригиналы: тот свиней вьетнамских растит, другой петухов заморских коллекционирует, ну и третий решил свою особенность и оригинальность изобра­зить, страусиную ферму основать.

Страусов отродясь никто в селе не видел, ведь завезли их незадолго до того, как со стороны, от­куда жалкие пенсии и зарплаты к нам приходи­ли, пушки на гусеницах приехали, да машины с трубами, из которых пакетами смерть грохочет, пожаловали.

Первая артиллерийская пристрелка «освобо­дителей» окончательно уничтожила не только остатки крольчатника и бывшую ферму вкупе с ремонтными мастерскими, но зацепила и не­сколько подворий. Досталось и страусиному жи­лью, в щепки сарай и высокую изгородь разнесло. Самый младший страус сложил свою африкан­скую голову на земле донбасской, а два его со­брата остались целы и, естественно, очутившись на воле, пошли знакомиться с окружающей дей­ствительностью, чем и спасли оставшуюся часть кроличьего поголовья.

С визгом разбегались от этой невидали собаки, тревожно отпрыгивали в стороны козы и свиньи вкупе с телятами. Да и как не испугаться, если на тебя страшилище роста великого, с глазами, как блюдца, с шеей неестественной, лапами костлявы­ми, да еще и местами в перьях, стремглав несется?

Когда «освободителей» не солоно хлебавши ополченцы прогнали, предварительно отобрав у них практически все, что стреляло и на гусеницах ездило, поделилась со мной старушка рассказом. Тихонько рассказала, чтобы никто не слышал, боя­лась, наверное, что не поверят ей, или скажут, что с глузду бабка съехала.

— Батюшка, а ты знаешь, я ведь беса бачила.

— Когда? — спрашиваю.

— Да когда нас убивать пришли.

— Может, показалось вам?

— Да нет, батюшечка. Точно бачила. С погреба вылезаю, как стрелять прекратили, а он стоит и на меня смотрит.

— Кто?

— Так бес же, отче! Здоровый, шея длинная, об­лезлый весь, очи черные, а вместо рта клюв с зуба­ми, а вместо ног лапы страшнючие, как у онука в книжке дракон...

Объяснять старушке, что это страус был, мне как-то не с руки стало, а она продолжает:

— Может, грех на мне какой большой? Так я, ка­жись, уже обо всех рассказала. Теперь страх на мне великий, чем же я так Бога прогневала, что Он ко мне беса попустил?

Бабушку я успокоил, да и наверное, сельчане ей уже объяснили, что это за бесяка был на дракона похожий.

А страусы куда-то ушли. Видели их ополченцы, как они по балке перемещались, а вот куда делись - неизвестно.

Может быть, в Африку к себе убежали, - туда, где войны нет?

Забор

Надежда красила забор. Старенькие серые по­крытые трещинами-морщинами деревянные рейки преображались под зеленой краской и как будто молодели...

Всегда находились дела домашние. Казалось бы - управься утром с