Характеристика периода. восточная и западная граница

Со смертью Льва VI, последовавшей 11 мая 912 г., длинный период в 47 лет, за исключением 13 месяцев, па­дающих на царствование Александра, соединяется с име­нем Константина VII (1), для упрочения положения которого столько забот принято было умершим отцом его. Продол­жительное царствование Константина, однако, не может быть обозначено такими чертами, которые бы в состоя­нии были дать понятие о главных направлениях внешней и внутренней политики того времени, ни характеризовать государственные задачи, к осуществлению которых стре­мился сам царь. Это объясняется тем, что Константин был еще менее приготовлен для роли военного или политиче­ского деятеля, как его отец, а с другой стороны, гораздо бо­лее Льва любил литературные занятия и всему предпочи­тал кабинетную жизнь ученого.

Вследствие этого Константин VII не командовал вой­сками и не управлял, об нем даже трудно сказать, что он «царствовал», так как и в этом отношении ему не было удачи, большую часть указанного периода царствовали за него другие, а он довольствовался участием в церемони­ях и парадах второстепенными и третьестепенными ролями. Гораздо счастливей был Константин в своей ли­тературной, до известной степени архивной и археоло­гической научной деятельности, благодаря целесообраз­ному направлению которой и поощрениям просвещен­ного мецената, занимавшего императорский престол, Византия сохранила многочисленные драгоценные па­мятники своей истории и может быть предметом научно­го исследования как для настоящего времени, так и для будущих поколений. Из предыдущего можно видеть, что исторический материал, обнимающий период Констан­тина, должен быть распределен по нескольким катего­риям. Прежде всего следует выяснить ближайшую обста­новку, в которой образовался характер Константина, оказавшийся легко доступным посторонним влияниям и слабо реагировавшим против придворных партий и чес­толюбцев, устранявших его от власти. Затем историчес­кое изложение событий его царствования должно быть рассмотрено вместе с внутренними реформами, кото­рые или предприняты в его царствование, или о кото­рых получается возможность судить лишь на основании материалов, собранных, переписанных и до некоторой степени обработанных по инициативе царя Константи­на. Наконец, необходимо дать краткий обзор литератур­ной деятельности Константина и вместе с тем обозна­чить обширные научные и литературные предприятия, которым он или положил начало, или которые были продолжены и распространены под его просвещенным покровительством.

Константин родился при исключительных обстоя­тельствах осенью 905 г. от Льва и Зои Карбонопси, с ко­торой царь жил вне брака. После того как против воли патриарха Лев сочетался браком с Зоей и даже возложе­нием короны объявил ее августой, в глазах Церкви и в общественном мнении все же Константин считался про­исшедшим от четвертого брака, которого Церковь не со­глашалась признать законным. Прозвание Порфирород­ного, каким отмечались члены царской семьи, проис­шедшие от царской крови и рожденные во дворце в порфировой зале, в применении к Константину мало со­ответствует реальным фактам и должно быть признано скорей украшающим эпитетом, усвоенным ему литера­турной традицией. Оставшись по смерти отца семилет­ним ребенком, он подвергался большой опасности под опекой дяди своего Александра не только быть лишенным прав на престол, но и утратить физическую возмож­ность к продолжению рода, так как Александр желал сде­лать его евнухом. Опасность угрожала Константину, в особенности после ссылки его матери в монастырь, и с другой стороны. Приверженцы нового царя старались раздувать молву о том, что и сам Лев VI не был сыном Ва­силия, а Михаила III, что таким образом старшая линия Василия не может считаться правоспособной на пре­стол, а что вполне законным наследником должен счи­таться только Александр. Легко понять, что при таких расположениях преемника Льва VI все деятели предыду­щего царствования были удалены от двора и в админис­трацию вступили новые лица. По всем сохранившимся данным, империи угрожали всяческие бедствия, если бы Александр дольше остался во главе государственного уп­равления; достаточно указать на то, как своим необду­манным ответом на предложение Симеона он вызвал войну с болгарами, сопровождавшуюся большим униже­нием и потерями для Византии.

Оставшись по смерти дяди своего единственным представителем семьи Македонского дома, Константин некоторое время находился под опекой регентства, со­стоявшего из семи членов и составленного из лиц, дале­ко не расположенных к царевичу. Но худшее было в том, что патриарх Николай, занимавший теперь патриар­ший трон и имевший влияние в регентстве, продолжал ратовать против четвертого брака, с его точки зрения, Константин не был законным сыном Льва. Из других членов регентства упомянем выведенных в люди Алек­сандром — Гаврилопуло и Василицу. Последний пользо­вался особенной любовью Александра и едва не был провозглашен соимператором, о нем замечено также в летописи, что он происходил из славян (2). Но видным и энергичным членом, более других расположенным к царю, был магистр Иоанн Еллада. Случайный состав ре­гентства и малолетство опекаемого Константина пода­вали повод к развитию честолюбивых притязаний и к проявлению общего недовольства. Нет ничего удиви- тельного, что в это время появились искатели власти и бунтовщики, таковы Константин Дука, Лев Фока и адми­рал флота Роман Лакапин. Восьмилетний ребенок, окру­женный недоброжелателями и лишенный материнской заботливости, возбуждал к себе сожаление. Наконец при содействии магистра Еллады Зоя была возвращена из заточения, и ей было предоставлено прежнее положе­ние при дворе. Вместе с возвращением Зои обстоятель­ства изменились к лучшему, она переменила состав ре­гентства, указала патриарху Николаю ограничить свою деятельность сферой церковных дел и не мешаться в политику, введя в состав управления преданных ей лиц: Константина паракимомена, Константина и Анастасия Гонгилиев, равно как важную военную должность этериарха, или начальника наемных дружин из иностранцев, поручила Феофилакту Доминику (3). Уже в первое время вслед за провозглашением единодержавия Константина под опекой регентства обнаружилась важность инозем­ных отрядов. Когда Константин Дука, приглашенный за­говорщиками, явился в Константинополь и провозгла­шен был царем на ипподроме, вызванное его появлени­ем движение было остановлено не гвардией, а именно отрядами иностранцев и моряками, которых своевре­менно выслал магистр Иоанн Еллада. Теперь августа Зоя, желая утвердить положение свое и своего сына, назна­чила этериархом преданного человека, названного вы­ше Доминика, которого, впрочем, скоро оклеветали в ее глазах. Тогда она пост этериарха передала Иоанну Гариде, а другой важный пост начальника дворцовой стражи поручила евнуху Дамиану. Этими распоряжениями, рав­но как благодаря поддержке магистра Еллады, Зоя до­стигла того, что в течение семи лет оставалась во главе регентства, управляя империей за малолетством сына. Византийская летопись дает следующую характеристи­ку царствования Константина:

«Семь лет он управлял царством при регентстве вместе с матерью, двадцать шестьлет вместе с тестем своим Романом, находясь в подчинении у него, единодержавия его было 15 лет, всего же царствования сорок восемь лет».

Хотя царица Зоя придала более единства правитель­ству, но со смертию ее лучшего советника, магистра Елла­ды, вновь начались несогласия между членами регентства. Пользовавшийся особенным доверием августы паракимо-мен Константин оклеветал начальника над иностранны­ми дружинами Доминика, и августа передала эту долж­ность Гариде. Между тем внешнее положение вследствие войны с болгарами требовало крайнего напряжения пра­вительственной власти и военного искусства от послан­ных против Симеона вождей. Правительство, сознавая всю опасность для столицы от военных неудач на Балкан­ском полуострове, готово было сделать большие уступки арабам в Малой Азии, лишь бы иметь свободные войска для действий против Симеона. Когда патрикий Радин и Михаил Токсара вели переговоры с сирийскими арабами о мире, тогдашний главнокомандующий войсками, или доместик схол, магистр Лев Фока перевел на запад восточ­ные фемы и располагал громадными средствами для вой­ны с Симеоном. Был составлен обширный план, в осуще­ствлении которого значительная доля предоставлена была союзникам печенегам, имевшим вторгнуться в Бол­гарию с севера, и имперскому флоту, который под коман­дой адмирала Романа Лакапина должен был крейсировать на Дунае и перевезти печенегов на болгарский берег. Но все предприятие, хорошо соображенное в теории, при практическом осуществлении встретило непредвиден­ные затруднения (4). Но между главнокомандующими сухо­путными и морскими силами существовали несогласия, из взаимной зависти и вражды они не желали согласовать свои действия, а патрикий Вога, ведший переговоры с пе­ченегами, с своей стороны не желал подчиняться ни ад­миралу, ни доместику схол. Следствием этого было то, что имперские войска понесли от Симеона страшное пораже­ние при Ахелое (917), и спустя 70 лет историк Лев Диакон видел еще кости византийских воинов на месте этого по­боища. Для всех было ясно, что главным виновником испытанного поражения был адмирал Роман Лакапин, кото­рый не исполнил возложенного на него поручения относительно переправки печенегов и, с другой стороны, не предоставил морских судов в распоряжение воинов, бе­жавших с ахелойского поля битвы. Ему угрожало лишение зрения по приговору военного суда, но его спасли благо­расположенные к нему члены регентства, патрикий Кон­стантин Гонгила и магистр Стефан (5). С тех пор регентство, в котором не было определенной политической системы и которое руководилось более личными интересами, раз­делилось на партии. Паракимомен Константин думал вос­пользоваться благоприятным положением дел для лише­ния власти царя Константина и возведения на престол своего зятя Льва Фоки; приближенные к Константину ли­ца колебались, каким путем легче обеспечить власть за ма­лолетним царем, опереться ли для того на главнокоманду­ющего сухопутными силами Фоку или предпочесть адми­рала Лакапина, так как ясно было для всех, что главное влияние неизбежно должно перейти к одному из них. Та и другая партия одинаково находила невозможным даль­нейшее управление регентства под главенством августы, и, по-видимому, устранение ее от дел составляло уже предрешенный вопрос.

Константину Порфирородному, которому было тогда 14 лет, пришлось, под посторонними, впрочем, влияния­ми, в первый раз заявить свою волю. Здесь выступает при­ставленный к Константину воспитатель в лице некоего Феодора, который объяснил царю опасное положение дел и доказал ему необходимость привлечь к власти друнгария Романа Лакапина, как надежное и благорасположенное к нему лицо, которое одно в состоянии в настоящих обстоя­тельствах спасти империю и сохранить для Константина престол. Это лицо казалось более безопасным для той пар­тии, которая стояла за Феодором, чем Лев Фока, гордый своим происхождением от известного генерала Никифо-ра, имевший большое влияние в войске чрез своего брата Варду и популярный в народе вследствие заслуг св. Михаи­ла Малеина. Таким образом, Константин своим личным обращением к Роману, стоявшему с флотом близ столицы, решил вопрос о перевороте в составе регентства и дал со­вершенно новое направление дальнейшей внутренней по­литике. Паракимомен Константин, подозревая опасность со стороны друнгария, требовал удаления флота от Кон­стантинополя, между тем как друнгарий приводил разные предлоги, не позволявшие ему уйти в море, между прочим ссылаясь на задержку в выдаче войскам жалованья. Пара­кимомен, чтобы выяснить дело, имел неосторожность лично отправиться к месту стоянки кораблей, где был при­нят друнгарием со всем внешним почтением, а потом схвачен его людьми и отведен на трииру адмирала. Никто не подал ему помощи, и все его спутники разбежались. Та­ким образом, нанесен был непоправимый удар Льву Фоке неожиданным заключением под стражу главного предста­вителя его партии. Что Зоя не была популярна в Констан­тинополе, видно из маленькой подробности, сообщаемой летописью. Она поспешила пригласить во дворец патри­арха и членов правительства и поручила им осведомиться о намерениях Романа Лакапина, но, когда они направля­лись к морю, толпа бросала в них камнями. На другой день августа спрашивала сына по поводу происшедшего: «Что значит произведенный переворот?» — «Это произошло потому, — отвечал ей воспитатель царя Феодор, — что Лев Фока угрожал погубить ромэев, а паракимомен был опасен во дворце».

Ближайшим распоряжением Константина было затем приглашение во дворец патриарха и магистра Стефана, вместе с которыми был составлен план снятия опеки и принятия Константином на себя управления (6). На другой день царица была выведена из дворца и отправлена в мо­настырь; влиятельная должность доместика схол передана от Льва Фоки Иоанну Гариде, который потребовал предо­ставления команды над иноземными отрядами своим род­ственникам и в то же время вступил в секретное соглаше­ние с адмиралом Лакапином.

24 марта 919 г. Роман отправил во дворец пресвитера Иоанна и Феодора Мацука с объяснениями, что произве- денный переворот не обозначает революции, но вызван опасениями замыслов Льва Фоки и боязнью, чтобы он не лишил власти царя Константина; что для охранения жиз­ни и безопасности царя он находит нужным свое присут­ствие во дворце. Хотя таково должно было быть соглаше­ние царя с Романом, но подобное предложение не нашло сочувствия в патриархе Николае. Тогда снова выступает воспитатель царя Феодор с предложением, сделанным им Роману, приблизиться с флотом к Вуколеонской гава­ни, где был дворец того же имени, в котором жил тогда Константин. В день Благовещения Роман подошел к Ву-колеону, правительство в лице магистра Стефана и пат­риарха оставило без борьбы дворец; Роман дал клятву, что он имеет мирные намерения, и без борьбы вступил во дворец, отдав почет и царское поклонение Константину. С своей стороны царь выразил полное доверие и внима­ние к Роману, дав ему звание магистра и предоставив ему влиятельную должность великого этериарха. Соглаше­ние между царем и Романом скреплено было актом присяги, заключенным в церкви Фара, которым Роман Лакапин обязывался не предпринимать ничего против царя Константина и быть в его подчинении. Такое же обязательство и клятвенное обещание взято было с пара-кимомена и Льва Фоки. На таких условиях произошло со­глашение, сопровождавшееся громадной важности по­следствиями не столько для империи, сколько для Кон­стантина VII лично.

Дальнейшие события, со всей безыскусственной простотой изложенные в летописи, весьма отчетливо ри­суют создавшееся положение, которым навсегда опреде­лялась как зависимая роль и приниженность византий­ского самодержца, так и характер его деятельности, ли­шенной инициативы и обращенной к кабинетным историко-археологическим исследованиям. Роман Лака­пин приблизился ко двору как покровитель и защитник царя против заговорщиков и бунтовщиков, но с первых же дней его властный характер и безграничное честолю­бие наложили цепи на свободу Константина и парализовали его волю. Прежде всего Роман удаляет от царя окру­жавших его лиц и замещает своими приверженцами важ­нейшие придворные и административные места. Когда его честолюбивые стремления, клонившиеся к ограниче­нию власти Константина, стали для всех ясны, его сопер­ники, также прикрываясь государственными целями и интересами царя, поднимали против него почти каждый год военное движение или тайный заговор, что со сторо­ны Романа вызывало жестокие преследования, конфис­кацию имущества, казни, заточение в монастырь и пост­рижение в монашество. Последовательно и методично Роман Лакапин шел к предположенной цели. Как мы ви­дели выше, 25 марта 919 г. Роман начал свою политичес­кую карьеру, с формальной стороны имея только пост ве­ликого этериарха. Но за этим последовал важный шаг, вследствие которого Роман получил возможность влиять на самую психику царя. Он сосватал за Константина свою дочь Елену, о которой, впрочем, с большой похвалой от­зывается летопись, отмечая ее красоту и ум, и которая действительно дала Константину домашний покой и се­мейное счастье. В апреле того же года во вторник на свя­той неделе патриарх благословил этот союз и обвенчал Константина и Елену. По случаю брачного торжества Ро­ман был возведен в сан василеопатора, а сын его Христо­фор занял должность великого этериарха, сделавшуюся вакантной с новым пожалованием Романа в василеопаторы. Новые и быстрые повышения и почести полились на василеопатора. В сентябре 920 г. он получил сан ке,саря, который носили только лица царской фамилии, в декаб­ре того же года объявлен соимператором, т. е. сопричис­лен к царскому достоинству с возложением короны. В ян­варе 921 г. он уже приказывает короновать свою супругу, объявив ее августой; в мае того же года сопричислен к императорскому сану старший сын его Христофор. В 922 г. вопреки бывшей до того практике и в попрание всякой справедливости он начинает свое имя ставить на первое место в торжественных актах, на монетах, в провозгла­шениях, равно как идет впереди Константина в придвор- ных выходах и церемониях. Хотя все эти почести дава­лись с согласия и даже по воле Константина, но легко по­нять, что это делалось не по доброй воле, так как возвы­шение Романа соединялось с существенными потерями для авторитета и даже для чести законного и преемствен­ного носителя короны,

Закулисная сторона дела живо рисуется в нижеследу­ющих фактах, в которых выражался протест против при­тязаний Романа Лакапина. Лев Фока и паракимомен Кон­стантин согласились положить оружие под известными условиями, но эти условия были уже нарушены, так как Роман явно покушался на устранение Константина и во всяком случае произвел переворот в государственном ус­тройстве. Можно думать, что если не сам Константин, то всего ближе стоявшие к нему лица, как августа Зоя и вос­питатель его Феодор, который находился ранее в прямых сношениях с Романом, глубоко чувствовали всю обиду, нанесенную принципу самодержавия и наследственности царской власти. Восстание Льва Фоки, представителя сильной военной партии, было выражением обществен­ного недовольства и протеста. Так как восстание Фоки имело мотивом защиту прав царя Константина против домогательств василеопатора, то понятно, что на стороне бунтовщика оказались все приверженцы партии царицы Зои и Константина. Роману Лакапину удалось, впрочем, легко дискредитировать цель военного движения благо­даря своевременно принятым мерам. Именно, он обра­тился с воззванием к войскам, стоявшим под знаменами Льва Фоки, в котором как будто от имени царя Константи­на давал совершенно другое объяснение событиям. В этом акте Константин выражал мысль, что он доброволь­но предоставил Роману охрану своего царского достоин­ства и почитает его как своего отца и испытал от него оте­ческую любовь и расположение. Что же касается Льва Фо­ки, то он всегда строил козни против царя и всеми своими делами оказывал противодействие царской власти и стре­мился к тирании. Таким образом, отныне он не может бо­лее оставаться в должности доместика схол «и я свидетельствую, что это военное движение затеяно им не с мо­его согласия, но предпринято самовольно с целью захва­тить царскую власть» (7).

Нужно вдуматься в положение и представить себе воз­можность того, что восстание Льва Фоки действительно было вызвано, подстрекательством близких к Константи­ну лиц, если не с его согласия, чтобы оценить весь трагизм официального признания, что в Романе он нашел своего отца и покровителя. Кроме того, в лагерь было подброше­но много подметных писем, в которых описывалось поло­жение дел с точки зрения Романа и приглашались все ис­тинные патриоты отстать от Льва Фоки и перейти да сто­рону царя. Смысл восстания был утрачен, многие из лагеря Фоки стали уходить, и сам предводитель счел нужным спа­саться бегством. Но его нагнали и схватили и, прежде чем получен был приказ о том, как с ним поступить, лишили зрения.

Несмотря на суровые меры, предпринимаемые про­тив политических противников, заговоры открываемы были ежегодно, один за другим. Наконец, суровая доля постигла и наиболее близких к царю лиц. На августу Зою был сделан донос, что она замышляла отравить Романа, ее приказано было взять из дворца и заключить в монас­тырь, где она была пострижена в монахини. Скоро затем воспитатель царя Феодор вместе с его братом Симеоном были арестованы во время обеда, предложенного им пат-рикием Феофилактом. По подозрению в заговоре на Ро­мана их отправили в ссылку в фему Опсикий. Так посте­пенно составилась для Константина Порфирородного та исключительная обстановка, в которой он провел 26 лет «в подчинении» у своего тестя. Все это время он лишен был свободы сношений с людьми, не мог выбирать себе друзей и, нося царскую корону, на самом деле был рабом самых стеснительных условий, в которые его поставил его тесть. По-видимому, намерение Романа заключалось в том, чтобы показать всем ничтожество законного носи­теля царской власти, заставить забыть о нем и постепен­но приучить общественное мнение к новой династии, представляемой Лакапинами. Это легко можно видеть из дальнейших его мероприятий. По смерти его супруги Фе-одоры он приказал короновать и возвести в сан августы Софию, жену своего старшего сына Христофора, обеспе­чивая за ним наследство в царской власти. Ссылаясь на то, что постоянные заговоры и возмущения не дают ему покоя, он заявил желание занимать первое место в офи­циальных актах, церемониях и провозглашениях и сде­лал распоряжение в этом смысле (923). Чем дальше, тем решительней были действия Романа. В 924 г. в праздник Рождества были сопричислены к императорской власти сыновья Романа Стефан и Константин и коронованы. По­следнему сыну, Феофилакту, постриженному в монахи и возведенному в патриаршие синкеллы, предоставлено было готовиться к высшему сану в церковном управле­нии. Роман в заботах об укреплении своей династии не удовлетворился и указанными мерами. Он сопричислил к царской власти внука своего Романа, рожденного от Хри­стофора, выдал за болгарского царя Петра внучку свою Марию. По случаю этого торжественного события в 927 г. он почтил своего сына Христофора вторым местом, низ­ведя Константина на третье[119]. С течением времени стар­шинство перешло на двух других сыновей Романа, так что Константин стал писаться и провозглашаться на пя­том месте.

Можно удивляться, с одной стороны, настойчивости Романа в проведении мер, столь явно и в нарушение вся­кой справедливости унижавших Константина, и, с другой стороны, тому спокойствию и «непротивлению», с кото­рым Порфирородный относился к этим мерам. Нужно иметь в виду, что каждое распоряжение, нарушавшее права Константина, должно было или исходить от его имени, или по крайней мере иметь его формальное согласие. И он на все соглашался, раздавал короны детям и внукам Рома­на и не принял непосредственного участия ни в одном движении против тирании Лакапина. Философское отно­шение к своему положению, которое он понимал и оцени­вал во всей его реальности, без сомнения, должно возвы­шать характер Константина в наших глазах. Находясь в ис­ключительно необычном для императора положении, он, однако, с достоинством относился к своей доле и нашел возможным в высшей степени полезно воспользоваться той свободой, какая ему была предоставлена. Роман Лака-пин при всех благоприятных обстоятельствах, какие на­шел он в характере Константина, не достиг цели своих за­ветных желаний и не утвердил своей династии. Весь тра­гизм постигшей его невзгоды заключается в том, что те же самые сыновья, ради которых он столько заботился и ко­торых возвысил до царского положения, низвергли воз­двигнутое им здание. Уже и старший сын Христофор по­мышлял свергнуть отца и самому стать на его место; мож­но догадываться, что его подстрекал к движению против отца тесть его, магистр Никита, которого и постигла обык­новенная судьба заговорщиков при Романе[120]: он был пост­рижен в монахи и сослан в заточение (928). Но Роман же­стоко обманулся в своих расчетах на утверждение власти в своем потомстве. Прежде всего смерть царя Христофора в 931 г. нанесла большой удар и его родительским чувствам, и дальнейшим династическим замыслам. Христофор, по-видимому, был лучший из сыновей Романа, остальные де­ти, хотя и возведенные в царское достоинство, были еще в юном возрасте и заставляли заботливого о судьбе их отца призадуматься над тем, что ожидает их впереди. Если су­дить по младшему царевичу Феофилакту, который в 933 г. возведен был в патриархи Константинополя и в течение более чем двадцатилетнего управления Церковью обнару­жил полную неспособность понять свои обязанности и относился с нескрываемым цинизмом к религиозным во­просам, то следует принять, что семья Романа Лакапина поведена была в воспитательном отношении совсем ина­че, чем это было принято в доме Македонской династии. Стефан и Константин, которые теперь занимали ближай­шее место после Романа, не питали добрых чувств к свое­му отцу и легко сделались орудием заговора, имевшего це­лью лишение власти царя Романа. Летопись весьма скудно освещает катастрофу, разразившуюся над домом Лакапина и восстановившую права Константина Порфирородного. Встречаем в этом смысле некоторые указания, выражен­ные мимоходом и по разным поводам. Так, восхваляя при­верженность царя к монахам, летописец говорит, между прочим, о монахе Сергии, племяннике патриарха Фотия, которого очень уважал царь Роман и имел своим духов­ным отцом. Этот монах неоднократно обращал внимание царя на распущенность его сыновей, на недостаток данно­го им образования и на пороки их[121]. Между прочим, по это­му поводу писатель обращается к современному церков­ному событию, именно, перенесению из Едессы в Кон­стантинополь Нерукотворенного образа, о котором было много разговоров и который распространялся тогда в многочисленных копиях. Сыновья царя говорили об этом изображении: «Мы ничего не видим, кроме очертания ли­ца». На это зять царя Константин замечал: «А я вижу глаза и уши». Блаженный Сергий сказал им: «Вы все правильно ви­дите». Они же не соглашались и спросили: «Но что, однако, значит эта разность взгляда?» Сергий ответил: «Я скажу вам словами Давида: очи Господни на праведников и уши его к просьбе их, лице же Господне против делающих зло, чтобы истребить с земли память их» (8). Царевичи рассердились и стали строить ковы против отца. Трудно, конечно, ставить в связь разговор, здесь сообщенный, с заговором против

Романа его старших сыновей. Принимал ли в этом участие Константин Порфирородный, на это нет никаких указа­ний. Более определенно объясняется повод к неудовольст­виям царя Стефана и его братьев тем известием, будто Ро­ман в конце своей жизни сознал непригодность своих сы­новей и думал составить завещание о наследстве в пользу Константина Порфирородного. Так или иначе, в 944 г. против Романа составился заговор, во главе которого на­ходился сын его Стефан[122], участниками названы незначи­тельные лица: монахи Мариан и Василий и Мануил Куртикий. Более подробностей сообщает латинский писатель Лиудпранд, известиями которого мы часто будем пользо­ваться в дальнейшем изложении. По его словам, царевичи ввели во дворец вооруженный отряд и, захватив старика Романа, очевидно мало имевшего популярности, ограни­чились ссылкой его на остров Проти. Латинский епископ добавляет, что было намерение лишить власти и Констан­тина, но что этого не удалось сделать из боязни народного возмущения.

Вслед за свержением Романа некоторое время у власти оставались сыновья его, но они не пользовались никаким авторитетом и уронили себя своим неизвинительным по­ведением по отношению к отцу. В общественном сознании стали быстро вырастать права полузабытого и оттесненно­го на задний план Константина, который и сам начал ина­че оценивать свое положение. Цари Стефан и Константин должны были уступить законному наследнику, над кото­рым в течение двух десятилетий с лишком тяжелым гнетом лежала тирания Романа. Спустя 40 дней после низложения последнего Константин Порфирородный решился окон­чательно освободиться от семьи Лакапинов и приказал преданным ему лицам схватить их и отправить в ссылку на острова, где они были пострижены в монахи. Через не­сколько времени низверженные цари семьи Лакапина встретились на острове Проти. Увидев своего отца в мона­шеском одеянии, лишенные власти, сыновья его испытали, говорит летописец, невыносимую печаль. Роман будто бы сказал: «Я родил детей и возвеличил их, они же отвергли ме­ня». Затем Стефан был сослан в Приконнис, на Мраморн. море, через несколько времени местом ссылки для него на­значен был Родос, а лотом Митилена, где он и умер в 963 г.; Константина заключили в Тенедосе, а потом перевели в Самофракию, где он был убит при попытке поднять восстание. Сын Христофора Михаил, также носивший корону и царский сан, был лишен царской чести, пострижен в мона­хи, но сохранил свободу и пользовался высокими офици­альными званиями магистра и ректора. Но политическое значение дома Лакапина было бесповоротно сломлено. Хотя отмечено несколько попыток возвратить к власти Ро­мана или сына его Стефана, но Константин легко справлял­ся с заговорщиками, подвергая их жестоким наказаниям. В 948 г. мирно скончался на Проти Роман Лакапин, сыграв­ший в истории Византии исключительную роль и, между прочим, оказавший большое влияние на утверждение принципа наследственности царской власти.

Наконец окончились для действительного и законно­го преемника престола продолжительные годы невольно­го удаления от дел, притворного подчинения и благодуш­ного перенесения всяческих оскорблений. С 945 г. Кон­стантин VII остается единодержавным распорядителем судеб империи, его более не могли тревожить тайные коз­ни устраненной семьи Лакапинов, приверженцы которой держались еще некоторое время в патриаршем дворце около Феофилакта и на островах около его старших бра­тьев, содержавшихся под надежной охраной. Первой забо­той Константина и окружавших его лиц, между которыми значительная доля участия в делах должна быть отнесена на долю супруги царя, было изменить состав военной и гражданской администрации с той целью, чтобы предо­ставить все наиболее важные должности новым лицам, или доказавшим уже приверженность к Македонской ди­настии, или связанным с ней землячеством, — разумеем множество имен и целых семей, с честью служивших им­перии и лично приверженных к Македонскому дому, ар­мянского происхождения. Известно, что военная и мор­ская команды и заведование отрядами наемных военных дружин доверяемы были всегда наиболее верным и надеж­ным лицам, так как адмиралы флота и главнокомандую­щие военными силами, в особенности гвардией, часто бы­ли распорядителями судеб империи и династии. И вот

Константин начал основательную чистку в военных сфе­рах. Прежде всего удалены были начальник гвардейских частей, или доместик схол, Панфирий, родственник Рома­на, вместе с ним друнгарий флота Радин, как наиболее близкие к павшей династии чины. Выбор заместителей оп­ределялся самым положением вещей, и нужно признать, что Константин имел большое счастие опереться на луч­ших людей того времени.

Следует припомнить, что Лакапины в своих честолю­бивых притязаниях встретили серьезных соперников в лице Льва и Барды, имевших прозвание Фока. Что было на­туральней при начавшейся реакции против старого по­рядка, как выдвинуть фамилию Фоки, которая не только могла разделять с Константином VII чувства обиды и недо­вольства старым порядком, но вместе с тем представляла собой большую материальную и духовную силу, весьма по­лезную для вновь организовавшейся правительственной системы? Представителем фамилии Фоки был Варда, брат того Льва Фоки, который проиграл партию в борьбе с Ро­маном двадцать с лишком лет тому назад и был ослеплен. Ему был передан важный военный пост доместика схол вместе с саном магистра. Сыновьям Варды поручены были важнейшие военные начальственные места в азиатских фемах. Никифор Фока, будущий император и знаменитый воитель, назначен стратигом анатолийской фемы, Лев — стратигом каппадокийской, а Константин — селевкий-ской. Равным образом командование флотом после от­ставки Радина поручено было Константину Гонгиле, еще при матери Константина VII Зое призванному к высшим служебным званиям. Наконец, главное начальство над иноземными дружинами возложено было на Василия Петина, который вместе с тем возведен в патрикии. Из других лиц, выдвинувшихся с переходом власти к Константину Порфирородному, укажем Мариана Аргира, возведенного в сан патрикия и комита, или начальника конюшенного ведомства, Мануила Куртикия, также получившего сан пат­рикия и начальника царской стражи, или друнгария виглы. До известной степени обезопасив себя этими новыми на­значениями от сторонников павшей династии, царь Кон­стантин не провел, однако, до беспощадных последствий своей системы и принужден был впоследствии, когда вновь возникали попытки возвратить к власти сыновей Лакапина, принимать против остававшихся сторонников их разные оборонительные меры. Трудно составить точное понятие о характере самостоятельного правления Порфи­рородного. Он достиг единодержавия в возрасте, близком к сорокалетнему. При благоприятных обстоятельствах это мог бы быть период полного развития сил и накопленно­го опыта и знания. Но Константин прошел суровую школу «подчинения», и, будучи по природе наделен гуманными качествами и мягкостью характера, он мало был подготов­лен к практической жизни, и в особенности к государст­венной деятельности. Слишком доверяясь во всем, что ка­салось правительственных дел, приближенным лицам и предоставив много власти честолюбивой и гордой царице Елене, он не был в состоянии изменить нравов своего вре­мени и окружающего его общества и в общем заботился более всего о том, чтобы не иметь помех в своих кабинет­ных занятиях, в которых сначала он искал забвения, а по­том, конечно, находил полное удовлетворение и, вероят­но, наслаждение. Таким образом, Константин не имел ни желания, ни особенных побуждений, хотя бы из честолю­бия, изменить свой образ жизни, с которым он сжился и который ставил его весьма далеко от реальных государст­венных нужд. Читателя может пленять его доброта, кро­тость, семейные добродетели; можно приписывать ему много похвал за необыкновенно удачные его личные ли­тературные труды и за просвещенное покровительство обширным научным предприятиям, которые без него, может быть, никогда бы не осуществились, за его любовь к просветительным учреждениям и искусству, которому он также уделял много времени; но вместе с тем не следует за­крывать глаза и на то, что как правитель, допустивший по­боры, взяточничество, продажу должностей и нарушение закона как в столице, так и в провинциях, Константин VII не выделяется из большинства посредственностей, зани­мавших византийский престол. Для историка, желающего дать характеристику Константина VII, встречаются нема­ловажные к тому трудности в состоянии самых источни­ков, которые частию утрачены, частию же составлены в его царствование и до некоторой степени по его внуше­нию. В этой литературе, весьма сочувственно говорящей о Константине, нужно различать реальное от фиктивного, благие пожелания от практического их исполнения. Чув­ства и желания, которыми так обильны предисловия в но­веллах X в. и которыми часто щеголяег сам царственный писатель, суть условные и весьма субъективные понятия, которые приятны для слуха и составляют достойный обра­зец для подражания, но не переходят в подвиг и конкрет­ный факт. В качестве доброго человека и просвещенного государя, воспитанного в лучшей школе того времени и дорожившего высокими преданиями Римской империи, Константин весьма высоко полагал и славу Македонского дома, так что, конечно, в его тайные расчеты входило обес­смертить свое имя больш