Отступление от веры смывается мученичеством

Сегодня большинство хочет, чтобы змею из дыры вытаскивали другие. Если они не достают ее сами, тогда пусть, по крайней мере, предупредят других: "Осторожно! Нет ли там змеи?" — чтобы те задумались. Однако они не делают даже этого. Живи мы во времена мучеников, то с нашим рационализмом мы говорили бы так: "Я отрекаюсь от Бога внешне, но не внутренне. Таким образом я получу назначение на такую-то должность и стану помогать какому-нибудь бедняку". А во времена мучеников Церковь не причащала тех, кто бросал ладан в идоложертвенный огонь, такие люди принадлежали к чину плачущих[189]. Те, кто отрекался от Христа, должны были смыть свое отступление мученичеством. А во времена иконоборчества от христиан требовали жечь или бросать на землю иконы, и они предпочитали не бросать их, а становиться мучениками. А мы, если бы нам сказали швырнуть икону, сказали бы: "Ну и швырну ее, она написана в стиле Возрождения. Попозже закажу себе другую, византийскую".

— Геронда, а как относится Церковь к тайным христианам? Они не отреклись от Христа?

— Настоящие тайные христиане от веры не отрекались. К примеру, когда турки сожгли двадцать семь селений в Каппадокии, относившихся к Фарасам, то некоторые жители ушли оттуда далеко, в другие края, где местное население и не знало, что они христиане. Их считали за мусульман. И ни разу не возникло ни одной ситуации, когда бы кого-то из них прямо спросили: "Ты христианин?", чтобы пришлось ответить: "Да, я христианин" или "Нет, я мусульманин". Эти люди — тайные христиане. Однако с того момента, как кого-то схватят и скажут ему: "Мы узнали, что ты христианин", он должен сказать: "Да, я христианин". То есть ему никогда нельзя говорить, что он мусульманин. И в эпоху древней Церкви были верующие, тайно принявшие Крещение, о которых другие думали, что они не христиане. И все же, когда требовалось, эти тайные христиане открыто исповедовали свою веру. Например, святой Севастиан был военачальником и тайно принял христианское Крещение. Другие считали его идолопоклонником, но он был христианин. Тайно он оказывал христианам большую помощь. Однако, когда стало известно, что он христианин, он исповедал веру и пошел на мученичество.

В одной турецкой деревне было много тайных христиан, а староста был священником. Его имя было отец Георгий, но люди называли его Хасаном. Однажды к нему пришли турки и донесли о том, что в определенном месте, в катакомбах, прячутся христиане "Не беспокойтесь, — сказал он, — я пойду погляжу". Взял он своих людей, пошел в эти катакомбы и застал там всех христиан, собравшихся вместе. Тогда он идет к царским вратам, снимает с крючка епитрахиль, надевает ее и служит им вечерню! "Примите надлежащие меры, — сказал он им потом, а турок успокоил: — Никого там нет, это ложные слухи". Такие люди не отступники. Однако с той минуты, как христианина начнут подозревать и скажут ему. "Мы видели, как ты крестишься! Ты христианин", а он ответит: "Нет, я мусульманин", он становится отступником.

Мученичество и смирение

Тот, кто удостаивается стать мучеником, должен иметь многое смирение и очень любить Христа. Если человек идет на мученичество эгоистично, то благодать оставит его. Помните Саприкия[190], который уже достиг места казни и однако же отрекся от Христа? "Зачем вы привели меня сюда?" — спросил он палачей. "А что, — спросили его они, — разве ты не христианин?" — "Нет", — ответил он. А был священником! Помысл говорит мне, что он пошел на мученичество не смиренно, а эгоистично. Он стремился к мученичеству не ради веры, не ради любви ко Христу, и поэтому Благодать оставила его. Ведь если человек ведет себя эгоистично, он не приемлет Благодати Божией. Естественно, что в минуту трудности он отречется от Христа.

— Геронда, мы часто повторяем, что в трудный момент испытаний Бог даст силу...

— Бог даст силу человеку смиренному, имеющему чистое сердце и доброе расположение. Если Бог увидит действительно доброе расположение, смирение, то Он даст силу многую. Итак, от расположения самого человека зависит, даст ли ему силу Бог.

— Геронда, вы сказали, что человеку должно иметь смирение и доброе расположение. Тогда получается, что можно иметь гордость и доброе расположение?

— Говоря о смирении, мы сейчас подразумеваем то, что человеку нужно иметь его, по крайней мере, по отношению к мученичеству. Можно иметь гордость, но в решающий момент сказать: "Боже мой, я горд; однако дай мне сейчас немного силы, чтобы я в мучении засвидетельствовал любовь к Тебе и искупил мои грехи". И тогда, если человек расположен смиренно и идет на мучение с покаянием, Бог дает ему многую Благодать. Нельзя идти на мученичество с расположением гордым, с помыслом, что ты станешь мучеником, что будут написаны твое житие, служба и икона с нимбом. Один человек попросил меня: "Помолись, отче, что бы я достиг, пятого неба". — "Хорошо, — сказал я ему, — апостол Павел достиг третьего неба[191], а ты хочешь достичь пятого?" — "Ну а что же, — ответил он, — разве не написано, чтобы мы искали "больших ?"[192]. Ты только послушай, а! В таком случае, если человек идет на мученичество для того, чтобы иметь славу в раю, то ему лучше и не думать о мученичестве. Подлинный, настоящий христианин, даже если бы он знал, что в раю он опять будет страдать и мучиться, все равно жаждал бы в него войти. Не надо думать о том, что если мы переносим какое-то страдание здесь, на земле, то там, на небе, нам будет лучше. Надо оставить эти базарные расчеты. Мы хотим Христа. Пусть будет мученичество, пусть мы идем на него каждый день, пусть нас бьют ежедневно, и дважды, и трижды в день — нам нет до этого дела. Нам есть дело только до одного: быть со Христом.

— А может ли, Геронда, человек жить в лености, а когда потребуется, со дерзновением исповедать Христа?

— Для того, чтобы такой человек пошел на это, в его сердце должны быть доброта, жертвенность. Потому я и сказал вам, что нужно возделывать в себе благородство, жертвенный дух. Один должен жертвовать собой ради другого. Помнишь святого Вонифатия и святую Аглаиду[193]? Там, в Риме, они вели скверную жизнь, но когда садились обедать, их ум устремлялся к бедным. Сначала они спешили накормить голодных, а уже потом ели сами. Несмотря на то, что они были порабощены страстям, в них была доброта и боль за бедных людей. В них была жертвенность, и поэтому Бог помог им. Аглаида, несмотря на свою греховную жизнь, любила святых мучеников и заботилась о их святых мощах. Она велела Вонифатию вместе с другими слугами из ее дома отправиться в Малую Азию для того, чтобы выкупить там, собрать и привезти в Рим святые мощи мучеников. А будущий мученик, улыбаясь, сказал ей: "Если тебе привезут мои мощи, примешь ли ты их?" — "Не шути с этим", — ответила ему Аглаида. Наконец святой Вонифатий достиг Тарса и, желая выкупить мощи мучеников, отправился в амфитеатр. Там, наблюдая за мучениями христиан, он был потрясен их выдержкой. Подбежав к ним и лобызая их узы и раны, Вонифатий просил их помолиться, чтобы Христос дал ему крепость прилюдно исповедать себя христианином. Итак, он мученичеством засвидетельствовал свою веру, его спутники выкупили его останки и перевезли их в Рим, где Ангел Господень уже известил Аглаиду о том, что произошло. Так и сбылось то, о чем, шутя, пророчествовал Вонифатий перед своим уходом из Рима. После этого Аглаида, раздав свое имение, прожила еще пятнадцать лет в подвиге и нищете и достигла святости[194]. Видите, их жизнь сложилась так, что вначале они увлеклись страстями и сбились с верного пути. Однако в них был дух жертвенности, и Бог не оставил их.

Какая отвага была у святых

— Думаю, Геронда, что если бы я увидела колесо святой Екатерины, то умерла бы от страха!

— Если бы ты умерла еще до того, как тебя начали колесовать, то это было хорошо, это было бы благословением Божиим. Мука была бы, если бы тебя начали колесовать, а ты не смогла бы этого перенести. Мученики имели доброе расположение, Христос помогал им, и поэтому они переносили боль. Какую же любовь ко Христу имели святые мученики, какую отвагу! Святая Соломония со своими семью чадами[195]— один за другим замучены были все. Святой Лонгин[196]устроил угощение для воинов, которые пришли его схватить, и принял их в свой дом. Пришедшие торопили его показать им Лонгина, чтобы отсечь ему голову, а он говорил им^: "Я покажу вам его!" Когда он сказал им, что Лонгин это он и есть, то они заколебались, но святой убедил их исполнить порученное. И они усекли его главу. А какая выдержка была у святого Гедеона Каракальского[197]. "Режьте руку, — сказал он палачам, — режьте и ногу, режьте и нос! Чтобы не многословить, режьте все!" Поразительно! Но для того, чтобы достичь этого уровня, человек должен не любить самого себя и любить Бога. Мать, спасая свое дитя, идет в огонь. Она не чувствует боли, потому что ее любовь сильнее, чем жжение пламени. Ее любовь к ребенку пересиливает боль. Насколько же сильнее боли должна быть любовь ко Христу!

Для святого, идущего на мученичество, его любовь ко Христу превосходит боль и нейтрализует ее. Нож палача был для мучеников нежнее скрипичного смычка. Когда разгорается любовь ко Христу, мученичество становится торжеством: в этот миг огонь прохлаждает лучше, чем купание, потому что его жжение теряется в жжении божественной любви. Сдирание кожи ощущается, как ласка. Божественное рачение захватывает сердце, захватывает голову, и человек становится сумасшедшим: он не чувствует ни боли, ни чего-либо другого, поскольку его ум находится во Христе и его сердце переполняется радостью. А сколькие святые шли на мученичество и переживали такую радость, словно шли на торжество! Святой Игнатий[198]бежал на место мучений и кричал: "Дайте мне претерпеть мучение, дайте мне быть съеденным зверями!" Такую радость, которую ощущал он, не переживает даже влюбленный юноша, который говорит "Я хочу жениться на ней, и мне нет дела ни до матери, ни до отца!" "Безумие" святого Игнатия было больше, чем безумие влюбленного юноши.

Все святые ради любви ко Христу подъяли подвиг. Святые мученики пролили свою кровь. Преподобные отцы пролили пот и слезы и, подобно добрым знатокам лекарственных трав, поставили духовные опыты на самих себе, от любви к Богу и человеку — иконе Бога — они изнурили себя, чтобы оставить нам свои духовные рецепты. С их помощью мы предупреждаем зло или врачуем свою духовную болезнь и становимся здоровы. А если мы еще и потщимся с любочестием подражать им в их подвигах, то можем даже достичь святости.

Но, конечно, все подвиги преподобных, посты, бдения и тому подобное, и даже страдания всех святых мучеников несравнимы со страданием Господа нашего, потому что Христос божественно помогал всем страдавшим ради Него, и боль каждого из них услаждалась от Его великой любви. Однако по отношению к Самому Себе Христос совсем не использовал Свою божественную силу и от многой любви к своему созданию выстрадал Своим чувствительным Телом многую боль. Стать действительно человеком [не только внешне, но] и внутренне можно, лишь ощутив эту любовь Христа к человеку. Иначе ты будешь даже бесчувственнее, чем творения Божии, потому что, почувствовав страдание Господа, померкло солнце, будучи не в силах на это смотреть. И земля, увидев это, ужаснулась, а камни распались на части. И гробы потряслись настолько сильно, что возбудили от сна многих давно умерших и выпустили их вон выразить свое несогласие с тем, как неблагодарно отнеслись люди к Богу — своему Благодетелю и Избавителю.

Монах и мученичество

— Геронда, если человек не занимается духовным деланием как подобает, то во время трудностей будет ли у него достаточно веры в то, что Бог поможет ему для того, чтобы призвать его на помощь? Или же мы успокаиваем себя помыслом, что во время испытаний Бог поможет нам только лишь для того, чтобы избежать труда приуготовления?

— Надо готовиться. Если ты не сеешь, то как Бог благословит твои хлеба урожаем? Человек должен сеять, а Бог даст ему в соответствии с тем, что он сеет. И в армии говорят "Будь готов!"

— Геронда, как нам готовиться?

— Когда считается, что человек приготовился к чему-то? Если войска находятся в состоянии боевой готовности, то солдаты постоянно готовы: они уже в сапогах, с автоматами, с патронами и ждут приказа.

— А сколько может продлиться это состояние боевой готовности?

— По-разному. Монах должен быть готовым всегда, и тогда он ничего не боится. Чего ему бояться? Смерти? Но она отворит для него райскую дверь, потому что под могильной плитой сокрыт ключ от вечности. Кроме того, монах, когда бы он ни умер, пребывает в покаянии. Его бегство из мира и его схима свидетельствуют об этом. Монах кается и затем переходит к тонкому духовному деланию. Насколько умножается любовь монаха к Богу и ближнему, настолько уменьшается его любовь к самому себе. И тогда вступает в силу то, о чем пишет апостол Павел: "Ничто не может отлучить нас от любви Христовой"[199].

Людей мирских мысль о мучениях вынуждает от страха прибегать к Богу и взывать: "Христе мой, Пресвятая Богородице!" — тогда как монах хочет всегда быть с Богом, потому что он любит Его. Многие из мирских делают добро, потому что боятся попасть в вечную муку. Монах же делает добро в благодарность, чтобы отблагодарить Бога, своего Благодетеля.

— Геронда, как мне осознать, что такое мученичество и подвижничество?

— Для того, чтобы немножко понять, что такое мученичество, хотя бы принимай с радостью презрение других А если хочешь немного осознать, что есть подвижничество, то, если не можешь поститься сорок дней, как Христос, постись хотя бы среду, в которую Его предали, и пятницу, в которую Его распяли[200]. Те, кто хотят мученичеством засвидетельствовать свою любовь ко Христу, могут за отсутствием мученичества проявлять эту любовь, от которой они сгорают, в виде телесного подвига за горящие души усопших, чтобы те обрели немного упокоения. Подвижничество — это такое же торжество, как и мученичество, потому что [и в том и в другом случае] человек избегает всякого человеческого утешения и обретает утешение божественное.

Святые мученики ощущали великую радость от того, что им давалась благоприятная возможность претерпеть мучения. С мученичества в духовной жизни начался аскетизм. Когда пришел к власти Константин Великий, он освободил христиан из темниц, где они (некоторые из них были изувечены) ожидали смерти. Мучения закончились. Но освобожденные очень огорчились, потому что, находясь в темницах, они ожидали своей очереди на мученичество, а теперь святой Константин Великий им все испортил. Они с радостью ожидали мученичества, а дождались свободы. И тогда — от любви к Богу и горевшего в них пламенного желания пострадать за Христа — они ушли из мира. И тем мучениям, которым подвергли бы их Диоклетиан и Максимиллиан, они в подвижничестве подвергали сами себя. Один шел и подвешивал себя за руки веревками на дереве: он молился с болью, но божественно радовался. Другой ради любви ко Христу связывал себя. "Так, — говорил, — меня связал бы Диоклетиан". И, истязая себя таким образом, они испытывали великую радость. С этого божественного безумия, с этого божественного сумасбродства начали первые и ради любви ко Христу посвятили себя подвижничеству. Потом их подвигу стали подражать другие. Так в нашу веру вошел аскетизм. А третьи, самые "сумасбродные", говорили: "Мы овцы Христовы!" — и питались только травой с земли. Это были так называемые "воски"[201]. Они настолько сильно чувствовали благодеяния Божии и собственную ничтожность, что говорили: "Я, неблагодарное животное, всю жизнь буду питаться травой". И они делали это. Их сердце взлетало от любви ко Христу. "Разве, — говорили они, — я не Христово овча? Значит, буду питаться травой"[202]. Но впоследствии это было запрещено Церковью, потому что охотники, принимая этих отшельников за диких животных, убивали многих из них.

Сегодня люди не могут понять этого, считают это безумием. "Зачем питаться травой, подобно животному? — говорят они. — Какой смысл в том, чтобы таким образом виснуть на веревках и истязать свое тело?" Но помнишь, что говорит авва Исаак: "О, если бы Бог удостоил нас совершать такие бесчинства"[203]. Дай же Бог достигнуть этого духовного "бесчинства" и нам.