Покаяние не есть единичный акт, а постоянное дело жизни.
«Если диавол не перестанет бороться с нами, то и покаяние не должно быть никогда упраздняемо. Если мы и до смерти будем подвизаться в покаянии, то и таким образом не исполним должного, ибо ничего достойного Царствия Небесного не сделали» (св. Марк-подвижник, Д I, 500).
«Будем исполнять должное по силам нашим, и великая сила Господа нашего Иисуса Христа поможет смирению нашему. Он ведает, что человек окаянен, и потому даровал ему покаяние на все время земной жизни его. И действует на нас могущественное и спасительное покаяние до последнего издыхания нашего» (преп. авва Исаия, От. 239).
Непрекращаемость покаяния святых нам непонятна, и даже мы готовы заподозрить их в лицемерии: как может быть именно у них непрекращаемость покаяния?
«Покаяние есть, с исполненною сокрушенною молитвою, неослабное прошение об оставлении прошедшего и болезнование о хранении будущего» (св. Исаак Сирин, Д V, 398). «Покаяние есть вторая благодать» (он же). Любящий никогда не перестает ощущать горечь от огорчения в прошлом Любимого. Любящий всегда в тревоге, в «болезновании» о том, чтобы в будущем этого не повторить. Для него это чувство не отвлеченное «воспоминание» о прошлом, а реальность настоящего и тем самым «хранение будущего» – живое творческое чувство, созидающее его истинное отношение к Богу: «вторая благодать».
Умеренность в любви невозможна в христианстве, как огонь не может не обжигать. Христос не принял умеренную или теплую Лаодикийскую церковь.
«Начиная отделяться от обычаев мирских, – пишет св. Иоанн Кассиан, – и воздерживаться от явной плотской нечистоты, мы должны поспешать и всею силою стараться тотчас усвоить себе и состояние духовное, чтобы иначе, оставаясь посредине между плотью и духом, не остаться не достигшими степени совершенства духовного, полагая, что для сего совершенства достаточно быть не только не причастными разврату и смешению плотскому. Ибо если останемся в сем состоянии теплоты, которое считается самым худшим, то будем низвергнуты из уст Господа, как Он говорит: понеже тепл еси ... имам тя изблевати из уст Моих (Апок. 3:16) (Д II).
В одном письме к мирской девушке еп. Феофан Затворник пишет: «Из вас может выйти ни то, ни се, – ни духовная, ни мирская, ни христианка, ни язычница. Это будет, когда вы, храня благочестные порядки, не будете однако же блюсти сердца своего от сочувствий к порядкам светской жизни. Я разумею сочувствие, а не участие, которое бывает иногда необходимо. Что же вам за это будет? То же, что присудил уже Господь в Апокалипсисе одному из Ангелов Церквей. Надо быть горящей к Богу и всему божественному и холодною ко всему светскому и мирскому» (Ф II – 97). «Господь сказал в Евангелии, что Он пришел воврещи огнь любви на землю сердца нашего, и что Ему очень желательно, чтоб огнь сей скорее возгорелся (Лк. 12:49). Любовь к Богу не имеет меры, как любимый Бог предела и ограничения» (пр. Никодим Святогорец, Н – 273).
Неумеренность в любви обнаруживает себя в отречении от мира страстей и греховной воли души.
«...Любовь Божия обретается в отречении от души своей» (св. Исаак Сирин, От. 254).
Се мы оставихом вся и вслед Тебе идохом, – сказали Апостолы (Мф. 19:27). «Душа вслед красоты Христовой влечется» (митр. Феолипт, Д 5–189).
Явление Христа слишком прекрасно, а потому слишком всесильно, чтобы человек, этого явления удостоившийся, не отказался от всего того, что мешает ему идти вслед за Ним. Припавши устами к божественному вину, человек не хочет ничего другого. Вкушая вкусих мало меда, и се, аз умираю (1 Цар. 14:43).
«Упившиеся вином, – говорит св. Исаак Сирин, – не видят перед собой преград: так упоенные надеждою (Христовой) не знают ни скорби, ни чего-либо мирскаго» (Д II, 718).
Отречение от мира и злой воли есть умирание во всем том, что не есть Христово, во имя жизни во Христе. Любовь Христова, – говорит Апостол, – объемлет нас, рассуждающих так: если Один умер за всех, то все умерли. А Христос за всех умер, чтобы живущие уже не для себя жили, но для Умершего за них и Воскресшего (2 Кор. 5:14-15).
Это умирание не только не есть отворачивание от страданий мира, но, наоборот, принятие этих страданий в сердце, распинаемое вместе со Христом. Отцы в своей любви к людям показали, что если так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего (Ин. 3:16) за мир, то и человек, по мере уподобления любви Божией, все больше вбирает в себя страданий мира.
Это умирание или отречение есть только для одного – для греха, который в тайне беззакония борется, начиная с Голгофы, с всемирной любовью Бога. «Будьте мертвы для греха, живые же для Бога», – сказал Апостол.(Рим. 6:11)
«Ежедневно умирай, чтоб жить вечно...» (преп. Антоний Великий, От. 18).
«Авву Аммона спросили: какой путь – путь тесный и прискорбный? Он отвечал: путь тесный и прискорбный есть обуздание своих помыслов и отсечение собственных пожеланий, для исполнения воли Божией. Это и значит: се, мы оставили все и вслед Тебя пошли (От. 67).
«Мир есть имя собирательное, обнимающее собою то, что называется страстями. Когда в совокупности хотим наименовать страсти, называем их миром...» (преп. Исаак Сирин, ДП – 650).
«Удаление от мира есть ни что иное, как умерщвление страстей и проявление сокровенной во Христе жизни» (св. Федор Эдесский, Д III, 323). «Разрешение чувств узы налагает на душу; узы же чувств дают свободу душе» (митр. Феолипт, Д V, 166).
«Отвергнуться же себя и взять крест свой, значит: отсекать свою волю во всем и почитать себя за ничто» (преп. Варсонофий Великий, Д II, 576).
«Мир», или совокупность страстей, вторгается в человеческие помыслы через греховную волю. «Отсечение воли» означает не обезволивание человека, а наоборот, отсечение сильной волей всех тех греховных или опасных волевых движений, которые мешают духовному росту. Воля к Богу отсекает волю к небытию. У плодового дерева всегда отсекают нижние побеги, чтобы развивалась крона и приносила плоды. Воля не умаляется, но растет, ежечасно воспитываясь не уклоняться от воли Божией.
Поскольку отречение от мира есть отречение от греха, постольку с ним по существу совсем не связано, как всегда обязательное и безусловное, географическое удаление от мира городов и человеческих обществ. Никакая пустыня или монастырь не спасают, если зло мира осталось в сердце.
«...Ни мир, ни житейские дела не мешают исполнять заповеди Божии, – говорит св. Симеон Новый Богослов, – когда имеется ревность и внимание. Ни безмолвие и удаление от мира не пользуют, когда властвуют леность и нерадение» (Д 5–456).
«Если желаешь увидеть блага, которыя уготовал Бог любящим Его, вселись, – говорит пр. Никита Стифат, – в пустыню отречения от своей воли, и бегай мира. Какого же это мира? – Похоти очес и плоти, гордости помыслов и прелести видимых вещей... Таким образом, ты, среди мира и людей пребывая, будешь как живущий в пустыне и людей не видящий. Если же таким образом не убежишь ты от сего мира, то убежание из мира видимаго нисколько не послужит тебе к преуспеянию в добродетелях и соединению с Богом. Быть монахом не то есть, чтобы быть вне людей и мира, но то, чтоб отрекшись от себя, быть вне пожеланий плоти и уйти в пустыню страстей...» (Д 5–102).
«Не пострижение и одеяние делают монахом, но небесное желание и Божественное житие...» (преп. Ефрем Сирин, ДП – 451).
Первохристианство никуда из городов не уходило. Тут дело не в месте, а в факте: в отречении от мира страстей и стяжании благодати Св. Духа, который дышит, где хочет (Ин. 3:8). Человек вне христианства хочет жить в беззаботности или в страстях. С христианством в душу входит пустыня для страстей и великая забота о том, чтобы пройти ее до земли обетованной. Ощущение пустыни в душе, совершающей второе рождение, иногда нестерпимо по своей реальности, и блажен тот, кто уже может запеть этот ирмос канона: «Процвела есть пустыня, яко крин, Господи, языческая неплодящая церковь, пришествием Твоим, в ней же утвердися мое сердце» (2 глас).
Из определения Отцами понятия «мир» само собой вытекает, что отречение от мира греховной воли совсем, по существу, не препятствует участвовать во всех благих делах мирской жизни.
«Те, которые говорят, что христианство враждебно пользам государства, – пишет бл. Августин, – могут ли дать нам таких воинов и граждан, таких мужей и жен, таких родителей и детей, таких господ и рабов, таких царей и судей, каких дает училище Христово?» (ВЛ).
Но, конечно, и воины и судьи, и жены, и мужья, если они действительно христиане, невидимо несут в себе пустыню отречения. Эпоха первохристианства и это доказала.
Таким образом, можно сказать: явление в душе Христа есть образование и рост в ней триединого чувства веры: любви к Нему, смирения перед Ним и отречения для Него. И все эти три – для последования за Ним. Это и есть апостольская вера, действующая любовью (Гал. 5:6). Третья часть триединства – отречение – есть проба истинности первых двух и одновременно признак готовности души для последования за Христом. Последование Ему есть исполнение Евангельских заповедей, но нельзя евангельски идти за Ним, пока не откажешься от всего того груза, который враждебен Евангелию. Поэтому в учении Отцов с особой силой подчеркнута именно эта часть триединства: отречение.
«Отречение от мира предшествует последованию за Христом. Второе не имеет места в душе, если не совершится в ней предварительно первое» (свт. Игнатий Брянчанинов, Б1, 84).
«Кто что любит, тот то и объять всячески желает; и все, препятствующее ему в этом, отстраняет, дабы сего не лишиться» (св. Максим-Исповедник, Д III – 178).
«...Если плотская любовь так отрешается от всякой любви (разлучает с родителями): то кольми паче те, которые действительно сподобились вступить в общение с оным небесным и вожделенным Святым Духом, отрешатся от всякой любви к миру, и все будет казаться для них излишним: потому что препобеждены они небесным желанием... Божественною и небесною любовию...» (Макарий Великий, Д I, 224).
«Рассказывают о птице, называемой сирена, что всякий, слыша сладкозвучие ея голоса, так пленяется, что идя за нею по пустыне, от сладости пения забывает самую жизнь свою... Сему подобно то, что бывает с душою. Когда впадет в нее небесная сладость, тогда от сладкозвучия словес Божиих, с чувством печатлеющихся в уме, она вся устремляется вслед его...» (св. Исаак Сирин, Д II, 748). «Кто любит Бога в чувстве сердца, тот познан есть от Него. Ибо поколику кто в чувстве сердца восприемлет любовь к Богу, потолику и сам пребывает в любви Божией. Почему таковый не перестает в сильном некоем рвении вожделевать просвещения в разуме и стремиться к нему с таким напряжением, что иной раз чувствует совершенное истощение самой силы костей своих, делаясь уже незнающим себя, но весь изменен и поглощен бывая любовью к Богу. Кто таков, тот и есть в животе сем, и не есть; так как, еще странствуя в теле своем, душевным движением в силу любви непрестанно отходит он к Богу – и странноприемлется у Него. Ибо непрестанно горя в сердце неистощимым огнем любви, он по необходимости сердечно прилепленным пребывает к Богу, совершенно отрешившись от любления себя силою сей к Богу любви» (блаж. Диадох, ДШ – 14).
Отречение от мира греха есть естественное движение любви к распятому Богу, и если нет этой любви – оно невозможно. Жестоко есть слово сие (Ин. 6:60) для нелюбящих Его.
Мы любим жену, или мать, или детей и для них, если действительно любим, отказываемся от многого. Мы переезжаем для их пользы или по их прихоти из города в город, меняем профессии или квартиры, теряем из-за них здоровье или покой, исправляем свой характер или освобождаемся от приятных нам привычек, иногда мы готовы потерять для них свою жизнь. Мы их любим, и все это так естественно. Но вот перед нами возникает образ Христа и нам говорят, что то же самое надо сделать для Него. Тут мы ничего не чувствуем и ничего не понимаем: это вне нас. Как можно отказаться от себя ради того, кого не любишь? Кто любит Его?
Продолжение..