Средневековый город и его обитатели
Город спит
Перенесемся воображением на пять столетий назад и представим себе, что мы подходим к средневековому немецкому городу в ясную, лунную ночь. Вот он обрисовался перед нами на светлом фоне неба, и кажется, что с каждым нашим шагом он надвигается на нас своими могучими стенами, своими высокими башнями. По левую сторону от нас, весело шумя, бежит извилистая река; серебряная полоса, брошенная на ее поверхность месяцем, сопутствует нам. За рекой - поле, побелевшее от росы, за полем чернеется лес. Направо от дороги поле постепенно поднимается и переходит в возвышенность, на которой также чернеются леса. Б двух-трех местах резко выделяются замковые башни и стены, где-то мельницы лениво ворочают своими неуклюжими крыльями. Наша дорога, кое-где окаймленная деревьями, мало-помалу поднимается в гору. Река убегает далеко в сторону. Вот мы уже не видим ничего более, кроме массивных стен города; город всецело поглощает наше внимание. Если бы мы взобрались на соседнюю возвышенность и оттуда взглянули на средневековый город, последний поразил бы нас многочисленными башнями: башни на стенах, башни внутри города, вот - ратуша, новый собор, старые церкви, остатки прежних укреплений. При обыкновенных обстоятельствах нам было бы трудно подойти к городу, не обратив на себя внимания, не возбудив тревоги. У ворот его стража, на самой высокой башне - сторож. Но наша волшебная прогулка совершается при необыкновенной обстановке. Представим себе, что стражи нет на своих местах, что даже ворота открыты, что все вокруг нас погружено в волшебный, заколдованный сон.
Отчего же вдруг содрогнулось наше сердце? Что смутило его? Пред нами - лобное место: высокий каменный помост; а на нем - три каменных столба, соединенные наверху поперечными деревянными балками. Здесь вешают, обезглавливают, четвертуют и иными ужасными способами лишают людей жизни. Теперь лобное место пусто, но недаром налетают сюда целые стаи хищных воронов, набегают сюда целые стаи хищных зверей. Зловещее карканье часто оглашает это пустынное место, а по ночам здесь нередко собираются волки и задают свой раздирающий душу концерт. Представьте себе темную, грозовую ночь. Вот блеснула ослепительная молния и на одно мгновенье озарила лобное место: на перекладинах висят трупы, на высоком шесте наложено колесо, а на нем - остатки человеческого тела, на зубцах стенной башни - черепа казненных, и долго будут стоять они там, до тех пор, пока не высохнут, не рассыплются на части. Холодная дрожь пробегает по вашим членам, какие-то сказочные ужасы восстают в памяти. Такой же трепет испытывали вы, забившись с ногами в теплый уголок постели и слушая страшную сказку старушки-няни, а сумерки набрасывали все более и более густые тени в углы горницы. Но отвейте прочь мрачные думы! Ни грозы, ни казненных сегодня нет. «На раздолье небес светит ярко луна.»
Оставив лобное место, мы подходим к самому городу. На первом плане - деревянный частокол. Но, не довольствуясь им, горожане засадили внешнюю окружность города колючими кустами. Проникнем за эту ограду по переброшенному через внешний ров подъемному мосту - сегодня для нас все открыто. Бот мы и за оградой. Перед нами - широкий, наполненный водой ров. Каменный мост, построенный над ним, не доведен до главных ворот, Через образовавшийся благодаря этому обрыв перекинут новый подъемный мост. В обе стороны от главных городских ворот поднимается сравнительно невысокая каменная зубчатая стена, а за ней - другая, на этот раз очень высокая. На ней стоят квадратные и круглые башни с зубцами. На некоторых из башен сверкают позолоченные кресты. Над воротами поднимается главная стенная башня. Эти ворота облицованы глазированными цветными кирпичами - зелеными, черными, белыми. Огромная железная решетка, которую обьжновенно спускали для преграждения входа из поперечного отверстия в своде ворот, теперь поднята, и мы свободно проникаем за крепкие городские стены.
Сегодня, против обыкновения, улицы спокойны: не слышно в ночном воздухе ни серенады, ни криков знатной молодежи, ни стука мечей. Харчевни закрыты. Мирно почивает средневековый город в голубоватом сиянии луны. Но не всюду проникают лучи ее. Преградой для нее служит прежде всего узость улиц, а также и довольно далеко, иногда на несколько футов, выступающие над нижними этажами верхние этажи. Очень многие дома, кроме того, снабжены выдвигающимися вперед балконами, с которыми европейцы познакомились впервые на Востоке, во время крестовых походов. И недостаточная ширина улиц, и эти выступы объясняются тем, что в городе, стесненном стенами, мало места для обитателей. Узость извилистых улиц средневекового города с различными навесами и выступами, бесспорно, придававшая ему живописный вид, представляла многие неудобства. Следовало препятствовать дальнейшему сужению. Городские правители, естественно, не могли не обратить внимания на это обстоятельство. Обыкновенно определялась мера нормальной ширины улиц. Бремя от времени по улицам города проезжал всадник, держа в поперечном положении палку или копье определенной величины. В тех случаях, когда копье или палка определяли незаконность какого-либо сооружения, последнее осуждалось на слом, а виновники сужения улицы подвергались денежному штрафу, характерному для средневековья, когда подобные штрафы были особенно популярным видом наказания. Б Страсбурге мера, допускавшая устройство навесов или выступов, определявшая, иными словами, нормальную, по тогдашнему представлению, ширину улицы, была помещена на внешней стене собора, где (вправо от южного портала) до сих пор сохранилась надпись: «Diz 1st die masze des uberhanges» (вот мера, допускающая навесы или выступы]. Город, не будучи в состоянии разрастаться в ширину или, по крайней мере, разрастаясь с величайшим затруднением, успешно растет вверх. Население необыкновенно скучено. Правда, между домами встречаются промежутки, засаженные деревьями, но промежутки эти невелики. Как разросся наш город в последнее время, как разбогател! А, кажется, еще недавно, несмотря на свои внушительные стены, он представлял огромное село с маленькими, крытыми соломой домишками. И долго горожанин не расставался со своими сельскими привычками. Теперь эти привычки стали заметно пропадать. Бывало, по всем улицам разгуливали свиньи и всякий домашний скот. Сами улицы были ужасны своей грязью. Да и теперь мостовая появилась только кое-где, только перед домами знатных и богатых граждан. На наше счастье, уже несколько недель стоит сухая погода. Но если бы вы пожаловали сюда в дождливую пору, вы махнули бы рукой и ушли, не осмотрев города. Взгляните на этот богатый дом: на остроконечной черепичной кровле его - жестяной флюгер, над окованной железом дверью прибиты оленьи рога… А видите вы эти желобы, оканчивающиеся разинутыми львиными пастями? Из них в дождливую пору вода выбрасывается на самую
середину улицы и скапливается здесь в грязных лужах. Впрочем, значительную часть воды заставляют литься в особенные водовместилища. Если такая погода выпадает на какой-либо праздник, то монахи ближнего монасгыря откладывают назначенные заранее церковные процессии по случаю «уличной грязи». Члены городского управления (ратманы) отправляются тогда в ратушу в «деревянных башмаках», надетых на обувь. Эти «башмаки» играли роль современных галош и снимались с ног при входе в здание ратуши. Собственно говоря, эта дополнительная обувь вовсе не была башмаками, хотя и называлась таге: она представляла собой просто деревянные подошвы, прикреплявшиеся ремнями к сапогу, напоминая, таким образом, древние сандалии. Знатных и богатых людей в случае особенно большой грязи носят на носилках. Уличная грязь особенно увеличивается еще оттого, что, несмотря на строгие постановления и требования рата (городского совета), жители города никак не могут расстаться со своими крайне неудобными для общежития привычками: все лишнее, все ненужное без зазрения совести выбрасывается ими на улицу. Только в особенно важных случаях улицы средневекового города закидывались щебнем или устилались соломой, причем каждый из городских обывателей покрывал соломой часть улицы, прилегающую к его жилищу. В обычное время, до появления мостовых, накидывались камни и деревянные обрубки только на уличных перекрестках. Камни разбрасывали друг от друга на расстоянии человеческого шага, так что переправа через такие места напоминала переправу через широкий ручей или непросыхающую лужу в современной деревне. Когда была осознана окончательно необходимость мощения улиц, к выполнению этого дела были привлечены обыватели. Но и это оказывалось недостаточным. Так, например, городское управление Кельна взимало с каждой фуры, прибывающей в
город, особую пошлину, которая шла специально на покрытие издержек по устройству и ремонту мостовой
Большинство домов - деревянные, с кровлями, покрытыми гонтом и круто спускающимися в правую и левую стороны. Многие из них напоминают своим видом швейцарские домики. Внизу - просторные сени, отсюда поднимается лестница в первый этаж. Первый этаж далеко выступает на улицу своей деревянной галереей. Лунные лучи играют на десятках круглых стеклышек, вставленных в оконные рамы. Крытая гонтом кровля образует большой навес над галереей и прекрасно защищает ее от дождя и снега.
Легко загораквдийся материал этих построек, узость улиц были причинами страшных пожаров, опустошавших в продолжение одного столетия по нескольку раз один и тот же город. С быстротой молнии охватывало пламя деревянные стены и кровлю дома, с быстротой молнии перебрасывалось с балкона на противоположную сторону улицы, овладевало целым рядом домов, уничтожало жилища богачей, обвивалось вокруг колокольных башен, растапливало колокола, пожирало склады дорогих товаров и неслось, все неслось вперед, пока не встречало себе преграды в городской стене. Неистово звучал пожарный колокол, но никто не думал заливать пожар, всякий стремился выбраться на волю, убежать от огненного чудовища, спасти свою жизнь.
Помимо несчастных случайностей, производивших пожары, враждующие партии нередко сами поджигали дома своих противников. Для предупреждения этого не только поджигателям, но и тем, кто грозился поджогом, назначалась огненная казнь: их заколачивали в бочки и после того сжигали. Но случалось, что значительная часть города погорала вследствие заведомо небрежного обращения его обитателей с огнем. Дело в том, что, несмотря на скученность населения, на узость улиц, жители средневекового города иногда предавались безрассудным забавам. Достаточно отметить одну из них, а именно танец с факелами в руках. Городские правители, конечно, стали запрещать подобные забавы. Вместе с тем они начали обязывать некоторых ремесленников в случае пожара доставлять воду, других - помогать тушению.
Скученность строений имела еще и другие последствия: в средневековых городах необычайно свирепствовали разные эпидемические болезни, как, например, «черная смерть», проказа, чума и другие. От «черной смерти», пронесшейся над Европой в середине XIV века, особенно пострадали города: в Бремене умерло 7000 человек, в Любеке - 9000, в Базеле - 14000, в Эрфурте - 16000 и т, д. Мертвецов не успевали хоронить обыкновенным порядком, а зарывали их в общие ямы; многие городские жители убегали из своих городов.
Но обратимся от этих ужасов к тому, что окружает нас. Луна ярко освещает изредка попадающиеся между домами небольшие незастроенные пространства. Пространства эти засажены овощами и любимыми цветами средневековых дам; розами, лилиями, гвоздиками и фиалками.
А было время, когда в городе оставались еще от стародавней поры виноградники, большие сады, даже пашни. Все это исчезло. Остатками от той поры являются два-три монастыря и рыцарский замок. Они окружены толстыми стенами с бойницами. Невольно представляешь себе, что они ждут какого-либо возмущения, внезапного нападения и всегда готовы потушить и отразить их. Лунный свет и фантастические тени сообщают им что-то живое, одушевленное. Кроме их стен, поперек города тянется постепенно обваливающаяся старая городская стена с не закрывающимися воротами: она указывает на прежнюю окружность города. Теперь город расширился, опоясался новыми, крепкими стенами, и эта старая поперечная стена стоит уныло, как памятник над могилой минувшего. Она кое-где дала трещины, в изобилии покрыта плесенью, и плющ, отыскивая для себя благоприятную почву, все шире и шире расползается по ее разрушающейся поверхности. Из тления здесь зарождается новая жизнь,
Совершая прогулку по средневековому городу, вы тщетно искали бы на домах то, что нам кажется столь необходимым, к чему мы так привыкли, - номера. Взамен номеров на каждом доме помещается над входом щит, а на нем намалевано какое-нибудь изображение. Вот красный медведь, здесь - волк, там - лебедь, полумесяц, золотая звезда, золотой меч и т. п. По этим-то изображениям и различали тогда дома. В наше время много значит также фамилия домовладельца; в ту пору фамилий еще не было, а дом и его владелец носили одно и то же прозвище. Отсюда образовались современные и настоящие фамилии. В нижних этажах домов помещаются лавки, сараи, погреба. Если бы мы могли заглянуть в один из последних, мы увидели бы, что он весь заставлен бочками с вином, которым, между прочим, торгует наш город. На самой середине погреба устроен в полу каменный бассейн, куда должно слиться вино в том случае, если бы лопнула какая-либо из бочек.
Мы движемся вперед по извилистой улице то в полной тени, то в лунном сиянии. Кое-где нам приходится отступать от домов, так как весьма опасной преградой для путника могут служить выходы у погребов: провалиться в подобный выход совсем не трудно. Где-то лают собаки, Никто не встречается нам, Не видать даже недавно заведенного патруля ночных сторожей. Надо полагать, они мирно спят где-нибудь на перекрестке, а их дубины, алебарды, трещотки и погашенные фонари расположены около них на земле. Недаром же эти патрули не пользуются почти никаким уважением и подвергаются всяким насмешкам. Можете представить себе, какие безобразия творятся на улицах в темные ночи? Город наш еще совсем не освещается. Только в редких случаях вывешиваются у домов фонари или просто вставляются смоляные факелы в особенные, сделанные для этой цели железные ручки. Во время пребывания в городе императора они зажигались у каждого дома. В обыкновенное же время обыватели выходят ночью на улицу с фонарями в руках. Двигаясь все вперед, мы наталкиваемся временами на колодцы с поперечным вращающимся бревном, перекинутой через него цепью и двумя ведрами, прикрепленными к концам этой цепи: при вращении бревна одно из ведер поднимается вверх, а другое спускается в глубину колодца.
Но что это? Поперек улицы перекинута тяжелая цепь. Она заперта с двух сторон на замки. Такие цепи перегораживают и другие улицы, а делается это для того, чтобы воспрепятствовать конным толпам на случай какого-либо возмущения. Нам эти цепи помешать не могут. Двигаясь по неровным и большей частью немощеным улицам, не отличающимся притом правильностью наших улиц, мы подходим к площади.
Так вот это здание, которое издали обращало на себя наше внимание! Гордо поднимается к ночным небесам стройная башня городской ратуши. На верхушке ее - сторож, но он не видит нас. С этой башни в критические минуты городской жизни раздаются звуки набатного колокола: они оповещают о пожаре, созывают вооруженных граждан и мирным тоном напоминают о времени тушения огней в домах обывателей. Тут же недалеко от ратуши (места заседания городского совета или рата) поднимается, облитая лунным сиянием, довольно грубо высеченная из камня фигура мужчины; в ее руке - обнаженный меч. Это Роландова колонна (Rolandssaule). Полагают, что такие статуи были символами уголовного судопроизводства, обозначали право судей города подвергать преступников смертной казни. Взгляните мимоходом на эту клетку и на этот столб. В первую сажают пьяниц, у второго производят сечение розгами. До нашего времени сохранилась, между прочим, миниатюра, изображающая последнее наказание. У столба, стоящего на площадке со ступеньками и увенчанного наверху распятием, два представителя исполнительной власти, крепко держа виновного одной рукой, бьют его розгами по спине. На ступенях стоит человек, наигрывающий на трубе, очевидно, с целью заглушить крики жертвы. А вокруг собралась толпа, которая с величайшим интересом следит за наказанием провинившегося; толпа во все века и у всех народов оставалась верна своему характеру. Любопытно, что в числе зрителей находится родитель или педагог с двумя мальчиками; подобное зрелище считалось тогда назидательным. Что бичевание имело тяжелые последствия, в этом едва ли можно сомневаться. Достаточно указать на тот факт, что лица, подвергавшиеся бичеванию в Нюрнберге и приговоренные к высылке из города, имели право оставаться здесь в продолжение трех дней для залечивания рубцов. Другим видом торговой казни, то есть наказания на торгу или площади, было сажание виновных в клетки на всеобщее посмешище..Лица, подвергавшиеся этому виду наказания, сажались целыми рядами. Движения их были стеснены: руки связаны, а ноги ущемлялись деревянной колодкой. Зной или непогода еще более увеличивала их страдания.
Площадь обстроена со всех сторон. Против ратуши возвышается собор во имя Пресвятой Девы Марии. Величественно, как бы в молитвенном порыве, вздымает он к полночному небу свою остроконечную башню. Этот собор - истинное украшение города и гордость населения его. Немало было принесено им жертв, чтобы построить здание, достойное своего высокого назначения. Душа стремится к небу за этими остроконечными арками, за этими каменными подпорами храма, как бы унизанными каменным кружевом, за этими громадными окнами, за этими насквозь просвечивающими стрельчатыми башенками, за этой высокой, убегающей в небо башней!
К собору примыкает далеко уже раскинувшееся кладбище. В средневековых городах оно помещалось в середине или вообще внутри города. Оно росло и расширялось, пока не встречало на своем пути жилых помещений. Когда постройки живых людей создавали непреодолимое препятствие дальнейшему росту кладбища, покойников стали хоронить в могилах, уже употреблявшихся для погребения, Бывали случаи, когда между двумя погребениями в одной и той же могиле едва истекало тринадцать лет. При новом прогребении из могилы навлекались кости ее прежнего жильца и благоговейно переносились в оссарии (Beinhaus, ossarium), состоявшие из подземелья и часовни, выстроенной над ним, Заглянем в кладбищенские ворота, за эту каменную ограду. Вот оно - городское кладбище, залитое лунными лучами. Таинственно шелестят деревья своей листвой, как будто передают друг другу тайны, погребенные здесь вместе с усопшими людьми. Пестреют цветы. Большей частью над местом упокоения лежит толстая каменная плита с простой, но выразительной надписью: «Requiescat in pace (да почивает в мире)!» Между могилами только одна обращает наше внимание своей высокой насыпью: здесь похоронена какая-то убитая девушка, над могилой которой, по общему убеждению, совершаются различные чудеса. Над двумя-тремя могилами виднеется изображение чаши: здесь погребены духовные лица. Местами под нимаются и распятия. Над могилой какого-то богатого чело века стоит распятие, а по сторонам его - изваяния, изобра жающие Пресвятую Деву Марию и любимого ученика Христова Иоанна. Впрочем, людей богатых и знатных хоронили или в особых капеллах (часовнях, небольших церковках), или внутри церкви. Для детей на этом же кладбище находится особое отделение; впрочем, родителям не вменялось в обязанность хоронить своих детей непременно в этой части кладбища: они могли хоронить их где угодно.
Между ратушей и собором блестит при луне искусственный бассейн. Б его спокойной воде отражаются старые липы, как живые памятники того времени, когда на месте города было раскинуто село, «когда лесные пташки распевали на ветвях, на которых садятся теперь лишь воробьи да в зимнюю пору вороны». Несколько тополей раскинули по площади свои длинные тени.
Тут же неподалеку, на светлой площади, обращает на себя наше внимание недавно выстроенный колодец с водоподъемной машиной. Повернем кран. Посмотрите, как горит озаренная лучами месяца чистая струя воды. Брызги ее рассыпаются, как алмазы. Над ней возвышается что-то вроде сквозной часовни с высокой остроконечной кровлей, со стрельчатыми арками и фигурами под ними.
Наискось от собора стоят торговые ряды, выстроенные из камня. Днем здесь толкотня и оживленные речи. Городские весы, теперь спокойные, непрерывно действуют днем.
Мы проходим через площадь, освещенную луной; с нами движутся и наши тени.
Мы покинули городскую площадь и снова пошли бродить по извилистым улицам города. Главных улиц четыре: они в форме креста расходятся от площади по направлению к четырем сторонам горизонта. Эти четыре улицы ведут к четырем городским воротам, каждая из них пересекается другими, второстепенными улицами. Городские обыватели, занимающиеся одним и тем же делом, селятся на одной и той же
улице. Благодаря этому возникли характерные для средневековья названия улиц: Кузнечная, Булочная, Кожевенная и т. п. Были улицы с названиями сословного характера, как, например, Рыцарская, Поповская. Было в обычае давать улицам названия, указывающие на ту или другую народность: в Любеке - Английская улица, в Люнебурге - Славянская, почти везде - Жидовские улицы. Б Бреславле целый квартал назывался Русским, так как в нем останавливались купцы, наезжавшие из Руси и Польши.
Таким образом, мы познакомились немного с внешним видом средневекового города, Перед нами только абрис, только фон. Чтобы представить себе полную картину, чтобы переноситься воображением в любое время в средневековый го-род, следует посмотреть на него яри блеске солнца, при дневной суете, следует присмотреться к населению его, пережить с ним и горе, и радость, и праздники, и будничные дни. Тогда на этом общем фоне нарисуется перед нами отчетливая и верная картина средневекового города.
Город пробудился
Так пропели ночные стражи и тяжелой поступью направились к своим жилищам. Прохладно. С каждой минутой светает сильнее и сильнее. Поле, лес, река, городские стены, постройки облекаются в свои обычные цвета. Бот зазвучали рога со стенных башен, с колоколен - колокола. «Звук колоколов мил сердцу горожанина, - говорит один немецкий исследователь, - колокол звучит для него всю жизнь, как звучал для его предков. Внизу непрерывно меняется суета людская, а с высоты постоянно взывает к людям один и тот же голос, горячо беседуя с ними высоким тоном или медленно раскачиваясь и потрясая их слух низкими тонами». Горожанин считал свои колокола чуть ли не живыми существами, он склонен был приписывать им таинственную жизнь, давал им имена людей (например, Анна, Сусанна и др.).
Скоро город начал пробуждаться. Свежий утренний воздух огласился звуками пастушьих рогов. Радостно и шумно выбегают на улицы города домашние животные: коровы, свиньи, особенно много последних. Бее это направляется по узким и извилистым улицам к городским воротам, чтобы провести целый день в цветущей окрестности города.
Но село и тогда пробуждалось раньше города. В последнем еще звучала простая мелодия ночных стражей, а сельские обитатели уже потянулись с различных сторон к городу. И теперь перед воротами его остановились длинные вереницы телег и повозок с деревенскими произведениями. Хотя горожане еще не бросили совершенно сельского хозяйства, но заметный прирост населения и увлечение его промышленностью обрабатывающей и торговлей заставляли их нуждаться в селе. И вот представители деревни столпились перед городскими воротами: тут и неуклюжий крестьянин в поярковой шляпе, и цветущая здоровьем крестьянская девушка с заплетенными косами. Чего тут нет? У девушек на головах и в руках кувшины с молоком, корзины с яйцами и маслом, с курами и голубями. Несколько крестьян пригнали на продажу свой скот. Резко кричит нагруженный чем-то осел. На повозках зелень, зерно, рыба, дичь. За ними целая вереница возов с дровами. Городские чиновники уже здесь: они должны следить за тем, чтобы товар, привезенный поселянами, не скупался перекупщиками; вместе с тем они тщательно осматривают все привезенное.
Если обнаруживался какой-либо обман, совершивший его наказывался здесь же немедленно. Наказание состояло главным образом в уничтожении товара, найденного недоброкачественным. Так, например, худое вино, худое пиво выливались на дорогу- Но, сверх этого, в некоторых случаях подвергалась наказанию и сама личность обманщика. Дурной хлеб уничтожали, а с хлебником поступали весьма сурово: его кидали в реку. На стуле, под навесом, уселся сборщик пошлин. Около него - стол. Левой рукой сборщик держит кожаный мешок, а правой складывает в него поступающие сборы: плату за проезд в ворота и пошлину с товара. Один из возов, покрытый полотном и запряженный несколькими лошадьми, подъехал к городу в сопровождении вооруженных всадников, нанятых у какого-нибудь землевладельца для защиты товара от всяких посягательств со стороны нечестных людей. Из городских ворот выехал со своими работниками богатьш горожанин, давно уже поджидавший заказанный им товар. Бот он весело направляется к вооруженному отряду, расплачивается с ним, и воз медленно вкатывается в городские ворота. Сколько суматохи, сколько шуму! Навстречу въезжающим в город попадаются телеги и повозки с товарами, отправляемыми за черту города, попадаются кое-какие горожане, еще не бросившие сельского труда: с лошадью и плугом выезжают они на соседнюю пашню.
Город все больше и больше просыпается. Со всех сторон спешат к колодцам девушки с кувшинами и ведрами. Весельем и свежестью дышат их лица, далеко разносится их громкий смех, их разговор. Другие девушки вынесли из домов корыта, лохани и бодро принялись за стирку перед домами, на открытом воздухе. Более грубые вещи стираются в щелоке, более тонкие - в мыльной воде; некоторые усердно работают колотушками. Выстиранное белье они набрасывают на жерди; озаренное яркими солнечными лучами, оно сверкает ослепительной белизной и колеблется под дуновеньем утреннего ветерка. Тот же утренний ветерок подхватывает и уносит далее простые мелодии их песен. Вот проходит мимо целая толпа рабочих с лопатами, топорами, молотами и другими инструментами. Их шутки вызывают бойкие ответы со стороны работниц. Из соседнего дома вышел сапожник и поместился со своей дратвой тут лее на улице, перед домом; на противоположной стороне, не обращая никакого внимания на прохожих, усердно работает своим молотом кузнец; там оружейник возится с рыцарскими доспехами, сверкающими под лучами солнца… Окно его рабочего помещения открыто настежь. Снаружи примыкает к нему широкий подоконник; на нем возвышается манекен вооруженного рыцаря и разложены некоторые части рыцарского вооружения. Оружейник поместился у окна внутри мастерской и, кажется, позабыл все на свете для своей работы. Булочник вынес свои товары из магазина и разложил их на столе, поставленном у самых дверей, а над дверьми красуется увенчанный короной крендель; его поддерживают два льва, у каждого из них по мечу в лапе. Булочник, впрочем, далеко не представляет исключения. Обычай выставлять свои товары за дверьми лавок, на самой улице, был очень распространен среди торговцев средневекового города. С этой целью у очень многих лавок устроены навесы над частью улицы, прилегающей к лавке. Эти навесы достигают своей цели, т. е. защищают разложенные под ними товары от дождя, но в то же время отнимают довольно много дневного света. Если рабочие не могут вынести на улицу предмет, над которым они работают, все же шум от их работы разносится по улице, так как они работают
при открытых дверях и оружейник (со старинной миниатюры). окнах, даже у самых
окон. Таким образом, над средневековым городом носится своеобразный гул от работы на открытом воздухе. В этом отношении средневековый город можно смело сравнить с городами Востока. Рабочий шум, работа на улице или почти что на улице вызывают подобное сравнение. Вот открыто окно в мастерской портного, и все перед вами как на ладони. На самом подоконнике поместились два ученика и погрузились в свою работу. В углублении виднеется закройщик, сосредоточенно работающий своими ножницами. На полу - лоскутки и обрезки, кое-где висят или куски материи, или уже готовые
вещи. У стены манекен. Всмотревшись хоть немного в двигающуюся по улицам толпу, мы сейчас же заметим, что почти все движутся в одном направлении, а именно - к городской площади. Последуем за ними. На ратуше выкинут красный флаг. Торг открыт. Сюда приезжают в повозках, верхом, но пешеходы решительно преобладают. Кроме городского населения среди посетителей торга немало пришлого люда: заезжих рыцарей прибывших за покупками из окрестных монастырей, иногородних купцов, приехавших сюда за крупными покупками. По рядам, торгующим мясом, рыбой, зеленью, хлебом и пряностями, ходят в сопровождении своих прислуг городские хозяйки. Их цветные платья сразу бросаются в глаза. Они довольно плотно облегают тело, снабжены длиннейшими рукавами и большими шлейфами. Пояс располагается совершен-
но свободно и служит скорее украшением, чем необходимостью. У каждой из дам висит сбоку кожаная сумочка. Головы их покрыты самыми разнообразными уборами: тут встречаются и чепцы разных фасонов, и некоторое подобие восточной чалмы и нашего кокошника, и рогатые шляпы. У девушек головы не покрыты, переплетенные лентами косы или пущены вдоль спины, или свернуты на голове. Здесь к слову сказать, что за дамскими костюмами и уборами зорко наблюдает городской совет. Не удивляйтесь поэтому, если какая-нибудь из дам будет подхвачена особыми наблюдателями, играющими роль нашей полиции, и отведена в ратушу. При таком отношении городского совета, при упорстве многих дам, наконец, при грубости тогдашних нравов это явление не представляло собой чего-нибудь необыкновенного. Даму, обратившую на себя внимание, положим, особенно длинным шлейфом, буквально волокли в ратушу, чтобы сравнить ее шлейф со шлейфом выставленной там модели. Виновные в нарушении установленного правила подвергались известному штрафу. Но против излишеств дамского наряда восставали не одни городские советники. Нередко появлялся в данной местности какой-либо монах-проповедник и в резких выражениях нападал на эти излишества. Подобные проповедники особенно любили посещать средневековые города. Их можно смело отнести к тем особенностям, которые прекрасно характеризуют средневековый город. Вот почему я и остановлю на некоторое время ваше внимание на рассказе одного современника о монахе-проповеднике.
«В 1428 году во Фландрии и ближайших к ней местностях (мы опускаем здесь их перечисление) пользовался громадным успехом кармелит-проповедник родом из Бретани, именем Фома Куэтт. Во всех хороших городах и других местах, где он желал проповедовать, дворяне, бюргеры и другие достойные уважения особы устраивали для него на красивейших площадях большие эстрады и покрывали их богатейшими коврами, какие только могли отыскать. На эстраде устанавливали алтарь. Здесь он служил мессу со своими учениками, которые следовали за ним всюду, куда бы он ни отправлялся. Он ездил верхом на небольшом муле. По окончании мессы он говорил с эстрады свои длинные проповеди и порицал пороки и грехи каждого. Особенно сильно порицал он и бранил дам знатного и незнатного происхождения, которые носили на своих головах высокие уборы и другие пустые украшения, как делают обыкновенно благородные дамы в названных местностях. Ни одна из этих дам не осмеливалась появиться в его присутствии в своем головном уборе. Когда же он замечал таковую, он напускал на нее ребятишек, заставляя кричать их: «Долой колпак!» Если нее дама удалялясь, ребятишки продолжали свои крики, бежали за дамой и старались сорвать с нее шляпу. Вследствие подобных криков и поступков в очень многих местах происходили большие беспорядки и столкновения между теми, кто кричал «долой колпак», и слугами преследуемых дам и барышень. Несмотря на это, упомянутый брат Фома продолжал свое дело и до тех пор проклинал их, пока дамы, носившие высокие шляпы, не стали приходить на его проповеди в простых головных уборах и чепцах, какие носят женщины из рабочего класса и вообще бедные женщины из простонародья. Большинство из них, стыдясь оскорблений, которые им приходилось слышать, совсем оставили свои высокие головные уборы и надели другие, похожие на уборы бегинок. (О бегинках см. ниже, в этом же очерке.) Некоторое время благопристойность не нарушалась. Впрочем, дамы поступили так, как поступают улитки, которые, заслышав прохожего, запрятывают свои рожки, но, не слыша более ничего, снова выставляют их наружу. Как только проповедник уда-
лился из страны, они позабыли его учение и снова принялись за свои старые уборы и даже стали носить уборы больших размеров, чем носили раньше».
Монахи-проповедники были самым обыкновенным явлением на площади средневекового города. Взобравшись на камень или первое попавшееся возвышение, странствующий монах собирал вокруг себя большую толпу народа и начинал говорить. Говорил он и против жидов, и против роскоши, и против излишеств дамского костюма, порицал снисходительность судей и прегрешения ратманов. Все это говорилось в таком месте, где собиралось особенно много народа, как, например, на ярмарочной площади. Подвернись во время такой проповеди какой-нибудь еврей под руку, разгоряченная толпа, конечно, не поцеремонится с ним. Да еврей и бывал здесь под рукой. Физиономия, сама фигура, желтая полоса на костюме и остроконечная рогатая шляпа - все это выдавало его. Уже свыкнувшись с обычаями горожан, научившись по самым незначительным для постороннего глаза приметам узнавать настроение толпы, злополучный сын Израиля заблаговременно скрывался. Но толпа способна на самые дикие движения, и бывало, что проповедь забредшего в город монаха приводила к страшному погрому, жертвами которого, конечно, становились не одни только евреи.
Но посмотрите, что это за процессия проходит в стороне через площадь? На этот раз кого-то изгоняют из города? Да, изгоняют - прокаженных. Их несколько человек. Они только что отстояли мессу в соборе. С ними идет священник в облачении, с крестом в руке. Он раздал им освященное платье, обувь, сосуд для питья, корзину для пищи и трещотки, звуком которых они должны будут отгонять всех приближающихся к ним. Больница для прокаженных, устроенная за городской чертой, не примет этих несчастных: она полна. Им придется поселиться за городом в поле, в одинокой хижине. Здесь пропоют заупокойные молитвы, на покрытые головы несчастных посыплют земли, а перед расставаньем священник скажет им единственное слово утешения: «Наши молитвы и милостыня будут с вами». И дверь их хижины закроется, как крышка гроба. Временами они будут выходить из своей могилы, но непосредственное общение их с остальным человечеством порвано окончательно: они умерли для него. Перед хижиной их одинокой поставится деревянный крест… Посмотрите, как все сторонятся их!
Среди лиц, сопутствующих изгоняемым из городских пределов прокаженным, обращают на себя наше внимание несколько женщин. Это бегинки. Они одеты в ниспадающие до самой земли темно-серые платья, с их голов ниспадают белые покрывала, в их руках четки бесконечной длины. Вы приняли бы их за монахинь, но они не составляли монашеского ордена и не жили в монастырях. Правда, они отреклись от мира, жили подаянием, прося хлеба ради Бога {«Brot durch unsem Herr Gott»), но главной целью их жизни была не молитва; они отрекались только от мирских удовольствий, от светской жизни, от жизни среди себе подобных, но не порывали совершенно связей с ними. Они служили великой цели - помогать страждущему человечеству, облегчать людские немощи. Они селились обыкновенно по две-три в небольших домиках с крестами над дверьми. Эти домики так и назывались «Божьими домами» (Gotteshauser). Обитательницы же их, кроме имени бегинок, носили еще прозвище «духовных сестер» (Seelschwestern). В нашем городе их до 40 человек. Без них трудно представить себе средневековую ул<