Государственное храмостроительство и его последствия
Уже на следующий год после Никейского Собора (т. е. в 326 г.) царица Елена обрела в Иерусалиме Крест Господень, а потом и Гроб, и Вифлеемскую пещеру. Через 10 лет (13 сент. 335 г.) её сын, Константин Великий освятил над Голгофой и Гробом огромный храм в честь Воскресения Христова (в память об этом мы до сих пор празднуем «Воскресение Словущее» 13/26 сент.). Всего же Константин и Елена построили на свв. местах более 80-ти храмов!
Сам по себе такой взрыв государственного храмостроительства очень показателен. Стоит сравнить его с предшествующим Доникейским периодом, когда само здание не играло существенной роли, потому что первохристианская церковь это — община верующих. При Константине церковь теряет этот экклезиологический смысл и храм приобретает самостоятельное значение, как священное здание (святилище). Имелось два вида подобных храмов:
Ротонда (или «гроон») — круглый со сводчатым куполом храм-памятник над гробницей героя (а потом — мученика). В С.-Петербурге подобный редкий тип храма-ротонды — Троицкая церковь «Кулича и Пасхи» архитектора Львова.
Базилика — прямоугольное общественное здание, разделённое на нефы рядами колонн, преназначаемое для официальных государственных собраний и римских культов.
Интересно, что уже в константиновском храме Воскресения Христова ротонда была объединена с базиликой, т. е. заложена основа для храмов последующего времени. Очень важно, что уже с константиновской эпохи начинается византийский символизм храма, возникает особое литургическое пространство, полное сакральных смыслов. Эта сакрализация пространства проявляется и в напряжённом интересе к «священной топографии». Сначала в Иерусалиме, а затем и в Риме вводится культ свв. мест (Гроб Господень, гробница ап. Петра на Ватиканском холме), которые окружены специальным религиозным почитанием.
Эта локализация и материализация священного, чрезвычайно показательна именно для государственного культа, в который превращается христианство. Там, где нет гробницы апостола или мученика, прибегают к искусственному обретению или перенесению мощей. Наконец, возникает идея «священного града» КПля, мистически сосредоточенного вокруг центральго храма (сначала — это храм Апостолов, затем — Св. София).
Разумеется, все эти изменения должны были сказаться и на самом храмовом богослужении. Если первохристианское богослужение было сосредоточено на Евхаристии, лишено всякой помпы и торжественности, то в пышных государственных базиликах и само богослужение приобретает государственную пышность, резко усложняется, становится театрализованным и нарочито эффектным. Это делается отчасти со специальной миссионерской целью: привлекать в храмы массы вчерашних язычников, которые уже не были объединены единодушной верой.
Главным источником литургического творчества на этом этапе становится придворный императорский церемониал. Византийская литургия — это в полном смысле императорская литургия, подразумевающая включение в жизнь Церкви императорского двора. Отсюда обряды процессий, сложная система входов и выходов, которые делают богослужение более пышным и драматически выразительным.
Для сцепления и скрепления между собой разрастающихся литургических структур изобретается множество мелких литургических элементов: бесчисленные стихиры, тропари и кондаки, прокимны, ипакои, эксапостиларии и т. д. Из этих элементов будут складываться грандиозные конструкции средневековых канонов и полиелейных служб.
Пышно расцветает гимнография и церковное пение, которое также постоянно усложняется. И все это ведет за собой усложнение предметно-материальной стороны культа. Появляются всяческие предметы облачения, митры, орлецы, рипиды, дикирии и трикирии. Для оправдания такого усложнения изобретаются символические объяснения: митра — символ тернового венца, рипиды — знаки ангельского сослужения, дикирии и трикирии имеют христологический и тринитарный смысл.
Таким образом это не было произвольной игрой формами, как иногда полагают гиперкритики. Литургические символы иллюстрировали христианские догматы, что было особенно важно в период великих богословских споров IV—VIII веков.
Этой же цели служит быстрое развитие цикла великих праздников. Исследуя историю разделения (во второй половине IV века) Богоявления на два праздника, Рождество Христово и Крещение Господне, Кульман и Ботт обнаружили, что это было необходимо для лучшего усвоения догмата о Воплощении в эпоху борьбы с арианством. В конце IV в. появляется первый богородичный праздник Сретения, а с середины V в. уже празднуют Успение Богородицы.
Но в этом победном шествии христианства были и свои отрицательные итоги:
Крещение перестает восприниматься как таинство вступления в Церковь, становится таинством личного очищения. Потому многие (по примеру Константина Великого) откладывают его до седых волос.
Евхаристия перестает восприниматься как акт самоосуществления Церкви, становится уже только актом личного благочестия и причащение становится все более редким.
Литургия и богослужение вообще перестает быть «общим делом», приобретает характер мистерии, которая освящает профанное, соделывает его священным.
Поэтому «тайносовершители» (клирики) все более отделяются от «тайнопотребителей» (мiрян). Клир уже только освящает профанных мiрян, а не собирает из них Церковь.
Если в первохристианстве каждый крещенный становился и посвященным (верным), то при поголовном византийском крещении истинным посвящением становится поставление во священство. А мiряне так и остаются непосвященными и алтарь постепенно закрывается для них.
В конце IV — начале V веков в этом алтаре появляется проскомидия, как символическое дублирование Евхаристии. Это свидетельствует о том, что восточная Литургия превращается в символическую мистерию.