Структура древнейшего всенощного бдения

Гипотеза о существовании этого чина подтверждается чрезвычайно архаичным армянским литургическим материалом, близким к Халдейской Церкви. Ещё в 1960 г. его исследовал католический литургист о. Матеус и доказал, что древнейшая всенощная состояла из 2-х частей: ........ — хваления и Евхаристии.

Перед Евхаристией пели библейские песни: Моисея («Исход») и 3-х отроков («Даниил») и читали Евангелие.

Более того: похожий предъевхаристический чин до сих пор сохранился у армян в субботу вечером (в современном армянском Часослове называется «Жеманик»).

В Православной Церкви эти архаические черты более всего проявляются в нашей Вечерне Великой Субботы. Как вы помните, она у нас служится в пятницу днём вместо Литургии (которой в пятницу не положено) и завершается выносом Плащаницы.

Итак, привлекая параллельный материал (т. е. Эфиопскую версию «Апостольского Предания» и «Testamentum»), мы можем реконструировать следующее чинопоследование:

Вход епископа и диаконов.

Приветствие епископа: «Слава Господу» или «Господь с вами»;

Ответ: «И со духом твоим».

Молитва епископа.

Ответ людей: «Тебе хвалим, Тебе благословим и молим ти ся... Аминь».

Пение библейских песен и псалмов (вперемежку).

Предъевхаристический чин:

— «Благодать Господа нашего со всеми вами» — «И со духом твоим»;

— «Восхвалим Господа!» — «Достойно и праведно есть»;

— «Горе имеем сердца!» — «Имамы ко Господу».

Епископская молитва.

Чтение Священого Писания (Ветхого Завета).

Проповедь.

Отпуст оглашенных.

Слово к верным и молитва о них (или ектения).

Анафора.

Вот — этот древнейший чин первой половины III века, из которого генетически развились наши Вечерня и Утреня. А сформировались они в современном виде только к началу IX века.

ГИМНОГРАФИЯ И ЧТЕНИЯ

Несомненно, что песнь «Свете тихий», сопровождающая т. н. «Вечерний вход» (со светильником!), наравне с благословение хлебов самый древний элемент нашей Вечерни. Как известно, уже свт. Василий Великий († 379 г.) упоминает его в 29-й главе своей книги «О Св. Духе к Амфилохию» в следующем контексте: «Отцы наши не хотели в молчании принимать благодать вечернего света, но при явлении его немедленно и благодарили... народ возглашает древнюю песнь... А если кому известна и песнь Афиногена... то он знает, какое мнение о Духе имели мученики». («Творения» т. III, стр. 345-346).

На основании этих слов свт. Марк Эфесский († 1450 г.) приписывал авторство гимна «Свете тихий» мч. Афиногену еп. Севастийскому († 311 г. память: 16/29 июля). И в греческом «Часослове» он до сих пор подписывается, как «Гимн св. Афиногена мученика». Однако, свт. Василий Великий отличает «песнь Афиногена» от вечерней песни «Свете тихий», прибавляя, что не знает автора («И не можем сказать, кто был отцом тех хвалений, которые поем во время светильничных...»). т. е. она была ещё ранее Афиногена в вечернем богослужении. А т. к. предъевхаристический чин Каппадокийской анафоры по собственному признанию свт. Василия, заимствован им из Неокесарийского чина (см. «Творения св. Григория Чудотворца», Пг, 1916 г., предесл.), то вполне возможно, что автором этого гимна был свт. Григорий Неокесарийский (ок. 240—270 гг.). И в таком случае — это гимн середины III века.

Свт. Григорий Нисский, описывая жизнь свт. Григория Неокесарийского свидетельствует о том, что он был гимнографом и составлял песни на дни памяти мучеников. Другим выдающимся гимнографом середины III века (по свидетельству свт. Дионисия Александрийского) был блаж. Непот, еп. Пентапольский (в Египте). Однако, творения его до нас не дошли. Единственный образец подобного рода творчества — это чудом сохранившаяся до нас песнь свт. Мефодия, сочинённая им для женского аскетерия.

Сщнмч. Мефодий, еп. Патарский († 312 г.), автор полемических трудов против Оригена, опубликовал её в своей книге «Разговор десяти дев». Это — книга о девстве, как подвиге, ведущем к единению со Христом. Девы ждут Жениха Небесного и одна из них запевает:

«Девы! С небес гремит глас, пробуждающий мертвых.
Он велит всем нам в белых одеждах со светильниками
нестись к востоку на сретенье небесного Жениха.
Восстаньте прежде, чем Господь внидет в дверь.»

Хор дев подхватывает припев:

«Тебе посвящаю себя чистою
и со светоносным светильником встречаю Тебя,
небесный Жених!

Одна из дев продолжает:

«Забыла я родину, возжелав красоты Твоей, Боже,
забыла лица сверстниц моих,
забыла о том, что мной хвалилась и мать и сродники.
Ты, Христе, стал всем для меня»

Хор:

«Тебе посвящаю себя чистою...» и т. д.

Песнь довольно большая, но, несмотря на свою простоту, она производит чарующее и странное впечатление. Такие песни поют за долгой монотонной работой. Они поддерживают ровное молитвенное горение и способствуют аскетическому самозабвению, но не размывают личность, а наоборот создают вокруг неё сакральное мелодическое пространство, которое сознаётся как душевная твердь, крепость и ограждение от дурных помыслов. И это уже типичная мистика!

На какую же мелодию всё это следовало петь? Об этом уже в начале века задумывался Климент Александрийский:

«Должна быть отвергнута музыка чрезмерная, надламывающая душу, впадающая в разнообразие, то плачущая, то страстная, то неистовая и безумная. — пишет он в «Строматах» (VI, 11) — Образец для музыки может дать Давид... воспевающий Бога ритмически. Даорической гармонии наиболее подходит такой энгармоничнский лад, а Фригийской — диатонический...»

Нам хорошо известны оба упомянутых лада. В обоих общая величина интервала в тетраккорде = 2,5 тонам. Обычный аккорд состоит из 2-х целых интервалов (тонов) и одного половинного. Это и есть диатоника («через тон») или, в просторечии, игра на белых клавишах, интервал между которыми равен целому тону, а между «си» и «до» следующей октавы — полутону. И вся православная музыка и всё западно-европейское средневековье — диатоничны. А заложен этот принцип был в III веке!

Невольно приходит на ум вариация на ту же тему из нашей Полунощницы: «Се Жених гредет в полунощи, и блажен раб, его же обрящет бдяша... блюди убо душе моя, не сном отяготися, да не смерти предана будеши...» и т. д.

Интересно, что интервалы (т. е. внутренняя структура) появились не только в пении, но и в чтении. Именно в III веке Аммоний, диакон Александрийской Церкви разделил текст Нового Завета на очень мелкие (до одного предложения!) отрезки — перикопы. Перикопы Аммония позволили Оригену сопоставлять параллельные повествования Евангельской истории. А Евсевий Памфил Касарийский, церковный историк и богослов IV века составил для этой цели 10 таблиц. В 1979 г. в «Московской патриархии» вышел уникальный текст Нового Завета, где впервые были опубликованы перикопы Аммония и таблицы Евсевия.

СЕДМИЧНЫЙ И ГОДОВОЙ КРУГИ

В III веке христианство уже настолько далеко ушло от иудейства, что жгучие родственные отношения близости и неприязни ослабевают, сменяются равнодушием. Здесь причина того, что иудейская суббота, отрицаемая писателями II века, вдруг начинает чтиться наравне с воскресеньем (до начала IV в.) даже в Риме. «Завещание» предписывает Евхаристию в субботы, воскресенья и дни седмичных постов — среду и пятницу — на которые также смотрели как на своего рода праздники. Особенно ярко выражен этот взгляд у Оригена, который сопоставлял пятницу с воскресеньем и Пасхой. Именем Пятницы (греч. Параснева) в христианских семьях называли дочерей (вспомним особо чтимую у нас мц. Праскеву Пятницу из Иконии, † 251 г., пам. 28 окт. с/с).

Однодневные посты не означали полного воздержания от пищи. Воздержание длилось до IX часа (т. е. до 15-ти. до конца богослужебного дня). И кафолические христиане упрекали монтанистов за произвольное удлинение постов (на что жалуется перешедший в монтанизм Тертуллиан в соч. «О постах», 10).

Кроме однодневных седмичных постов, были ещё посты по случаю общественных бедствий и единственный многодневный — предпасхальный Пост. Пасха была главным праздником и центром подвижного годового круга. А главным праздником неподвижного круга была Епифания (Богоявление), появившаяся у кафоликов в противовес гностической ок. сер. III века.

ПАСХА И ПРАЗДНИКИ

На протяжении III века предпасхальный Пост удлинился до 40-ка дней и стал воистину Великим. Это произошло под влиянием практики, упомянутой ещё в «Дидахи»: члены Церкви постились вместе с оглашаемыми из желания содействовать постом и молитвой их оглашению и подготовке к крещению (см. также Иустин «Апологея I», 61). Может быть нигде больше с такой поразительной силой не проявлялась истинная соборность Церкви, как в этом совместном аскетическом усилии при рождении её новых членов! И сравните это с тем вопиюще безобразным отношением, которое мы проявляем к ним сейчас (не просто равнодушие, но отталкивание!).

Итак, после 40-ка дневного совместного Поста оглашенные шли к купели, а верные собирались на торжественную предпасхальную Агапу (упомянутую в «Завещании»). Реликтом этой Агапы является наш пасхальный артос, который в течение всей Светлой седмицы лежит на аналое, а в монастырях торжественно переносится в трапезную (прямо символизируя агапу).

Таким же символом агапы являются и наши пасхальные куличи «домашний артос», и вкушают его с творожной пасхой и яйцами тоже в память о творожной пище агап. И крестный ход наш вокруг храма в пасхальную ночь прямо повторяет радостное обхождение новокрещаемых вокруг пасхальной купели. И верные приветствовали их святым целованием (наше т. н. «христосование»). А потом все шли, конечно, прямо ко Христу и соединялись с Ним в таинстве Евхаристии. И вот это уже грустное для нас сравнение, потому что сейчас никто почти не причащается в пасхальную ночь. И вообще мало что понимают в происходящем. Потому что хорошо поработал беспросветный византийский символизм, объявив крестный ход изображением «жён-мvроносиц», артос — изображением «пяти хлебов» и т. д. и т. п. по Симеону Солунскому.

Со дня Пасхи до 50-го дня после неё оставлялись коленопреклонения, о чём впервые упоминает ещё свт. Ириней Лионский в самом конце II века (см. «соч. в русск. пер.» М. 1871, стр. 695). Впрочем он пишет только о времени в течении которого «не преклонял колен». А сам праздник Пятидесятницы, завершающий подвижный круг, возник ближе к концу III века. Как праздновались Пятидесятница и Епифания, нам неизвестно.

Зато довольно много материала о днях памяти мучеников. Если в начале века ещё нет резкой грани между памятью мучеников и простых умерших (Тертуллиан: «Мы делаем приношения за скончавшегося в годичный день страдания» «О венце воина», 3), то к концу века первоначальный культ святых уже налицо. Являются общецерковные святые (апп. Пётр и Павел, ап. Иаков, первомуч. Стефан, св. Лаврентий и др.). Над могилами местных мчч. возводятся постройки, в которых совершаются поминальные агапы, читаются акты страданий (зап. — «legenda»; вост. — «синаксарь»). В честь мучеников сочиняют песни и устраивают пляски.

Да-да! Рождение мученика в новую жизнь приветствуется плясками при гробах, которые застал ещё свт. Василий Великий:

«Мы пляшем священными плясками при гробницах святых». (y Conybeare F. Philo 254. цит. Bas t 1, p. 512). И в Эфиопской Православной Церкви до сих пор сохранились пляски на молебнах и крестных ходах, возглавляемые священниками (см. Тураев Б. «Абиссиния» Прав. богосл. энц. т. I, СПб, 1900 г., с. 71). То же самое — у православных арабов (см. Муравьёв А. «Путешествие по святым местам» ч. II, СПб, 1840 г., с. 124).

ЛИТУРГИИ IV—V ВЕКОВ