Наше церковное устроение все больше извращается под влиянием ложной экклесиологии, которая господствует в католицизме.

Предела извращения церковное строительство в католическом мире достигло внутри замкнутой касты и отдельной иерархии – в ордене иезуитов.

Одна из задач иезуитов была борьба против протестантизма. Эта борьба была во многом успешной благодаря ясной стратегии, которой придерживался орден. У протестантов был заимствован принцип «Чья власть, того и вера»: кто заручится поддержкой светской власти, тот и будет доминировать в религиозной политике. Иезуиты поставили перед собой задачу завоевать полное доверие высших классов, проникнуть в королевские и княжеские дворы и занять там место советников, проводя и отстаивая с помощью дипломатии и интриг интересы папства.

Самый простой путь к этой главной цели при тех исторических условиях была исповедь. Иезуиты были духовниками-исповедниками некоторых английских, французских, баварских, швейцарских, португальских монархов.

Поскольку таинство исповеди стало средством преуспеяния не того, кто кается, а того, кто исповедует, иезуиты ввели практику так называемой щадящей исповеди. Для привлечения и установления контроля за совестью кающегося они проявляли крайнюю снисходительность к грехам и приобрели славу покладистых духовников. Вот характерные высказывания на эту тему.

«Если духовник наложил тяжелую эпитемью и, несмотря на просьбы кающегося, не захочет изменить её, последний вправе уйти без отпущения и приискать себе более снисходительного духовника». «Епитемьи трудные, возбуждая досаду в кающихся, заставили бы их возненавидеть исповедь или обратиться к неспособным духовникам, не смыслящим духовного врачевания». «Кающиеся почти вламываются к нам в двери... Благодаря нашей благочестивой религиозной находчивости... ныне едва успеет человек запятнать себя грехом, как уж мы его омоем и очистим».

Снисходительность подобного рода требовала нравственного и научного оправдания. Именно этому служили своеобразные нравственные правила, известные как мораль иезуитов.

Применив схоластический метод доказательств «за и против», они создали положение, применяясь к которому всякий порок можно было признать нравственно-невменяемым. Это была так называемая «теория оправдания»(или пробабилизма; от лат. probabilis – вероятный, правдоподобный). В соответствии с этой теорией:

– всякое действие может быть совершено и не будет противно нравственным законам, если в оправдание его можно представить мнение какого-либо авторитетного богослова;

– при этом заранее было известно, что при сопоставлении различных мнений обнаружатся их разногласия и противоречия. Согласно теории оправдания (правдоподобия), из двух представленных взглядов ни один не может считаться несомненно достоверным, но является лишь правдоподобным;

– при разногласии авторитетов о дозволенности или недозволенности какого-либо поступка можно избирать любое их мнение и руководствоваться только им;

– в одних случаях допустимо основываться на одном из противоречивых мнений, в других же – на любом ином, даже если оно во всем противоречит первому. В зависимости от разных соображений, приспосабливаясь к обстоятельствам, священник может спокойно простить самый тяжелый проступок одному прихожанину и наложить свирепое церковное наказание на другого, поступившего точно так же.

Вот два примера, как работала теория оправдания. «Правдоподобно учение разрешает судье при постановлении приговора руководствоваться мнением менее правдоподобным». «Когда обе стороны приводят в свою пользу основания, одинаково правдоподобные, судья может взять деньги от одного из тяжущихся, чтобы произнести приговор в его пользу».

В конечном своем результате пробабилизм упразднял всякий внутренний голос совести и веления нравственности, заменяя их суждениями признанных авторитетов, в качестве которых выступали иезуитские богословы. Нравственные принципы христианства не только перестали быть для них руководящей нормой, но они сами их и творили, исходя из принятых среди них нравов и обычаев. Иезуиты называли свою систему нравственного богословия приспособительной теологией, давая понять, что она приноравливается к воззрениям и нравам людей известного времени и места.

Например, как богачу внутренне оправдать себя, если он уклоняется от того, чтобы подавать милостыню? «Нищим, хотя бы их нагота и болезненное состояние являли признаки крайней нужды, редко кто силою заповеди бывает обязан помогать даже от избытка своего: во-первых, потому что они часто преувеличивают свою крайность, а во-вторых, потому что можно предполагать, что им помогут другие».

Ростовщика, желавшего избавиться от наказания за грех лихоимства, иезуит оправдывал, утверждая, что греха нет, если считать проценты выражением сердечной благодарности должника или следствием дружбы, приобретаемой ростовщиком за любезное предоставление ссуды.

Если дворянский сын ждёт смерти отца, который оставит ему наследство, это тоже не считалось грехом: «Позволительно сыну отвлеченным помыслом желать отцу своему смерти, – конечно не как зла для отца, но как добра для себя ради ожидаемого значительного наследства».

Если великосветский человек соблазняет девушку из небогатой семьи, он не совершает грех и не обязан на ней жениться, если такое обещание было дано лишь притворно: «Ибо большая разница в положении и богатстве есть достаточное основание для сомнения в действительности обещания; и если девушка, несмотря на это, не усомнилась в обещании жениться, она и виновата».

Нарушает ли человек, согрешивший с замужней женщиной, заповедь, запрещающую прелюбодеяние? «Кто наслаждается преступной связью с замужней женщиной, но не как с замужней, а просто как с красавицей, абстрагируясь от обстоятельства замужества, тот грешит не прелюбодеянием, а простым блудом».«Кто насилием или соблазном повредил девушке, по совести, не обязан возмещать ей ущерб, если последний остался тайным».

Излюбленным приёмом иезуитов было аналитическое разложение цельных понятий или недозволенных поступков на множество мельчайших действий, каждое из которых само по себе невинно, чтобы доказать их безгрешность. Так, дуэль всегда запрещалась церковью, и дуэлянты ставили своих духовников в затруднительное положение. В связи с этим один из иезуитских моралистов нашёл следующее оправдание исповедующемуся: «Человек выходит рано утром из дому при шпаге. Что же, разве это грех? Он направляет шаги к определенному месту – тоже не грех! Прохаживается взад и вперёд, гуляет – всё это совершенно невинно. Вдруг на него нападает противник; естественно, по праву самозащиты он выхватывает шпагу и обороняется; что бы затем ни случилось, неужели осудить его?»

Там, где теория пробабилизма оказывалась неприменимой, выдвигалась другая: доказывалось, что допустимо совершение всякого безнравственного поступка, если таковой не составляет главной цели. Это положение, известное как «цель оправдывает средства»,стало однимиз главных руководящих принципов иезуитов.

Для оправдания грехов и исключения даже необходимости покаяния иезуиты прибегали к так называемой «мысленной оговорке» (reservation mentalis) или «очистительной оговорке». Например, нельзя желать греховного и нельзя говорить «с каким бы удовольствием я убил бы этого человека», но если к этим словам прибавить хотя бы мысленно «если бы Бог это позволил» или «если бы это не было грешно», то греха в этом нет.

На вопрос, предложенный убийце, он ли убил такого-то? – совершивший убийство может смело отвечать: нет, подразумевая про себя, что он не посягал на жизнь убитого им человека «до его рождения».

Если муж спросит прелюбодейку, не нарушила ли она брака, она смело может сказать: «Не нарушила», потому что брак продолжает ещё существовать.

А если муж всё ещё продолжает питать подозрения, она может успокоить его, заявив: «Я не совершила прелюбодеяния», думая при этом: «Прелюбодеяния, в котором я должна была бы тебе сознаться».

Если человек обещает что-то в двусмысленных выражениях, то впоследствии он может без греха настаивать, что обещано было то, а не это. От показаний, данных под присягой, можно отречься, если слова присяги произносились механически, без внутреннего убеждения. На основании этого дозволялось давать ложные клятвы и обещания, если при этом держится в уме ограничение или отрицание этой клятвы.

Таким образом, именно в системе морали иезуитов, воспитавших целые поколения представителей европейской элиты, можно найти истоки той «двойной морали», которая стала одним из ключевых принципов западной дипломатии и удобным оружием отстаивания интересов западных правящих кругов в мировой политике.

------

Итак, из недр Московской Патриархии вышла бумага: кандидату на рукоположение предлагают заполнить анкету... Умная голова решила: загодя на подходе отсечь тех, кто не до конца впредь для режима лояльны. И сама анкета так составлена, что где-то нужно подклониться, слукавить, прилгнуть... И как-то это «по-иезуитски» получилось... А если по-иезуитски, то что?

Родоначальником и вдохновителем того направления в нашем церковном строительстве, которому прилежны Святейший Патриарх Кирилл и митрополит Иларион, был митрополит Никодим (Ротов), у которого отношения с иезуитами были самые предпочтительные, самые задушевные – отношения духовной близости.

Владыка Никодим допускал к причастию католиков, например, отца-иезуита М. Арранца во время его преподавательской деятельности в Ленинградской духовной академии. М. Арранц стал первым иезуитом, преподававшим в православном учебном заведении в Советском Союзе. Владыка Никодим служил в коллегии «Руссикум» (иезуитский центр для миссионеров «восточного обряда») на «драгоценном антиминсе». Этот антиминс был прислан в 20-х или 30-х годах иезуиту епископу д’Эрбиньи, который работал над установлением «конкордата» с большевистской властью, беспощадно уничтожавшей в то время православное духовенство и верующих. Владыка Никодим открыто поддерживал «общество Иисуса», со многими членами которого он имел самые дружеские связи. Митрополит Никодим перевел на русский язык текст «духовных упражнений» Игнатия Лойолы (основателя ордена иезуитов) и очень высоко оценивал эти «упражнения».