Политика Советского государства по отношению к религии и верующим в 1920 – 30 гг.

Придя к власти, большевики отменили законы, ставившие в неравноправное положение людей в зависимости от их принадлежности к различным нациям и религиям. Важное значение в этой сфере имела принятая в ноябре 1917 г. «Декларация прав народов России», которая провозглашала равенство и суверенность всех народов страны, закрепляла за ними право на свободное самоопределение вплоть до отделения и образования самостоятельных государств. Отменялись привилегии национального и национально-религиозного характера, объявлялся отказ от политики разделения наций на «высшие» и «низшие» и противопоставления народов на религиозно-национальной почве.

Большая часть иерархов и духовенства Русской православной церкви по своим воззрени­ям не могла сочувствовать большевистскому перевороту. В ходе гражданской войны на территориях, занятых «белыми» войсками и находившихся под юрисдикцией антибольшевист­ских правительств, создавались самостоятельные временные органы церковного управления. В то же время патриарх Тихон делал все, чтобы не допустить вовлечения церкви в политиче­скую борьбу, запретив участие священнослужителей в проти­воборстве на чьей-либо стороне.

Церковь заняла откровенно негативную позицию в отношении не только церковной поли­тики большевистского государства, но и всей его внутренней и внешней поли­тики. В среде же духовенства, особенно в его многочисленном низшем слое, происходила поляризация мнений. Против про­ведения декрета в жизнь выступила часть крестьянства, рас­сматривавшего его как инструмент ломки традиционного ук­лада жизни.

В ходе Гражданской войны жестокость, террор и насилие были с обеих сторон. И если советские власти уничтожали духовенство, то «белые» власти – «комиссаров» и «коммунистов». Православная церковь на «белой» территории вовсе не осуждала такую политику, бо­лее того, убеждала паству в проповедях и в церковной печати, что убийство «красных» не есть грех, а «исполнение долга пе­ред Родиной».

После окончания гражданской войны антицерков­ный террор не прекратился, а, напротив, усилился. Свидетель­ство тому - акция по изъятию церковных ценностей, осущест­вленная после того, как во второй половине 1921 г. в России разразился голод.

Летом 1921 года патриарх Тихон обратился с воззванием к мировой религиозной общественности с просьбой о помощи голодающим. Однако, реакция властей на инициативу патриарха была негатив­ной. Они обязали сдать собранные Церковным комитетом средства созданной ВЦИК осенью 1921 года Центральной ко­миссии помощи голодающим, возглавляемой М. Калининым, и обратились к патриарху с просьбой выделить часть средств церкви на нужды голодающих. Тихон в своем архипастырском послании разрешил церковным приходам отдать для этой цели церковные украшения, непосредственно в богослужении не используемые.

В советской печати развернулась пропагандистская кампа­ния против патриарха, который якобы не позволяет отдать голо­дающему народу церковные богатства. В феврале 1922 года появ­ляется декрет ВЦИК «Об изъятии церковных ценностей», общее руководство реализацией которого осуществлял Л. Троцкий.

В ответ на этот декрет Тихон направил в приходы новое послание, предупреждая о недопустимости изъятия из храмов утвари, использование которой для мирских целей запрещено православными канонами. Тем не менее власти приступили к изъятию церковных ценностей. В акциях по изъя­тию церковных ценностей широко использовались спецвойска ГПУ. При осуществлении декрета имели место многочислен­ные столкновения между войсками и верующими; наиболее зна­чительные - в городах Смоленске и Шуе (Ивановская область).

Началась подготовка к расправе и над патриархом Тихо­ном, который с мая 1922 года находился под домашним аре­стом в Донском монастыре, а в мае 1923 года был помещен в тюрьму. Лишь в связи с тем, что объявление о привлечении его к суду вызвало возмущение международной общественно­сти, власти не решились расправиться с предстоятелем Право­славной церкви. В июне 1923 года Тихона вынудили обратить­ся с заявлением в Верховный суд о своей лояльности Совет­ской власти, после чего он был освобожден из-под стражи и мог снова встать во главе церкви.

Наряду с антицерковным террором в начале 20-х годов власти сделали ставку на разложение церкви изнутри, используя назревший еще до революции церковный раскол.

В марте 1917 года группа священников, оппозиционных официальному руководству церкви, образовала в Петрограде «Всероссийский союз демократического православного духо­венства и мирян» во главе с протоиереем А. Введенским. В 1919 г. единомышленники Введенского - священники И. Егоров и А. Боярский создали группы аналогичной ориен­тации – «Религия в сочетании с жизнью" и "Друзья церковной реформации».

Эти организации высказывались за поддержку церковью Советской власти как «воплощающей христианские идеалы», на­стаивали на «обновлении церкви», отчего за ними закрепилось наименование «обновленцев». Они требовали ликвидации пат­риаршества, создания выборных органов коллегиального цер­ковного управления, упразднения института монашества; вы­ступали против иерархического строя церкви, за проведение литургических реформ, в частности за перевод богослужения на современный русский язык.

Политизированность обновленческих лидеров, явная некано­ничность их реформ привели к тому, что после освобождения Тихона и возвращения его к управлению церковью большин­ство приходов и архиереев вновь присоединились к Патриар­шей церкви. «Обновленцам» не удалось разложить церковь, после чего власти потеряли к ним интерес и лишили своей поддержки. Начиная с 1926 г. обновленческие приходы под­верглись такому же антирелигиозному давлению, как и патри­аршие, а в 1937 - 1938 гг. большинство лидеров «обновлен­чества» было уничтожено.

В первое десятилетие советской власти её отношение к конфессиям в известной степени было дифференцированным: в сравнении с приверженцами Русской православной церкви в несколько более предпочтительном положении находились мусульмане. Причина заключалась в том, что в мусульманском обществе ислам является не просто религией, а образом жизни. Насильственные перемены в традиционном укладе мусульманских народов могли привести к широкомасштабным выступлениям против новой власти. Поэтому особую роль в «восточной» политике призвано было сыграть принятое советским правительством 20 ноября (3 декабря) 1917 г. «Обращение к трудящимся мусульманам России и Востока». В нем было сформулировано отношение большевистского режима к ранее угнетенным народам Востока: «Отныне ваши верования и обычаи, ваши национальные и культурные учреждения объявляются свободными и неприкосновенными».

Большевистское правительство старалось продемонстрировать верность заявленным политическим принципам. Так, узнав о требовании башкир возвратить им общественный постоялый двор в Оренбурге (Караван-Сарай, построенный на средства и силами башкирского населения) председатель СНК В.И. Ленин предложил подготовить соответствующее распоряжение. 17 (30) января 1918 г. руководители левых национальных движений М. Вахитов и Ш. Манатов были приняты Лениным. Он одобрил подготовленные ими проекты декретов о возвращении башкирам Караван-Сарая в Оренбурге, а татарам башни Сююмбике в Казани.

Возвращение мусульманам этих народных реликвий, а также Корана Османа, увезенного из Средней Азии (Самарканда) царскими колонизаторами, зарубежные исследователи рассматривали как тактическую уступку советского правительства, не имеющую серьезного значения. Советские историки, напротив, оценивали январские декреты 1918 г. как первые шаги в разрешении национального вопроса в Татарии и Башкирии. Очевидно, что данные мероприятия свидетельствуют как о демократическом потенциале раннего большевизма, так и об особой заинтересованности его руководителей в нейтрализации национальных движений в условиях нарастания гражданской войны.

Взаимовлияние и взаимопроникновение национальных и религиоз­ных идей явление закономерное. Это происходило в Закавказье, Ка­захстане, Средней Азии («дашнаки», «мусаватисты», «алашовцы», «басмачи» и т.д.). Разнообразие национальной, религиозной жизни и устремлений народов не соответствовали классово-политической системе взглядов и практики большевизма. В итоге коммунистический режим вынужден был посредством агрессивно-идеологичес­ких, принудительно-репрессивных мер насаждать свою линию в области национального строительства и национально-религиозной жизни. Соответственно были политизированы методы пропаганды и агитации, которые ограничивали возможность более гуманного подхо­да к другим представителям национального движения, не разделяв­шим взгляды коммунистов.

Следует сказать, что реакция основной части мусульманского духовенства на принятый декрет «Об отделении церкви от государства и школы от церкви» была спокойной, обошлось без каких-либо крупных выступлений. Мусульманские служители культа не располагали крупными средствами, не рассчитывали они и на государственную поддержку. Вместе с тем, когда началась прямая реализация положений декрета (религиозным организациям не позволялось иметь прав юридического лица, вводились ограничения в области вероучения, религиозной пропаганды и т.д), это вызвало возмущение верующих. Вес­ной 1920 г. в Казанской и Уфимской губерниях произошел мятеж, известный как «Черный орел», одной из причин которого было «издевательство над тюбетейками», т.е. надругательство над верой и национальными традициями мусульман. Выступление верующих было подавлено административно-военными мерами.

По мере усиления политики «штурма и натиска» в регионах традиционного распространения ислама возрастало недовольство среди верующих-мусульман. Даже коммунисты высказывались в пользу сохранения устоявшихся традиций и образа жизни своих народов, покоившихся на исламских догматах. В частности, бюро мусульманской коммунистической организации во главе с Н. Наримановым, Г. Мусабековым, С. Эфендиевым и другими представителями в марте 1919 г. приняло решение рекомендовать низовым ячейкам подходить к выполнению декрета СНК «Об отделении церкви от государства», «осторожно, дабы не затрагивать религиозных чувств» населения.

Об остроте положения, возникшего в связи с проведением узаконе­ний в области религии и церкви, сообщали В.И. Ленину М.В. Фрунзе из Средней Азии и С.М. Киров с Северного Кавказа. Они считали, что власть допускает крупные ошибки в религиозном вопросе, и такие меры, как упразднение шариатских судов, религиозных школ, отбирание зе­мель у мечетей, преследование духовенства, отпугивают верующих от Советской власти.

Лидер национального движения мусульманских народов России, замнаркома по делам национальностей М. Султан-Галиев имел особый взгляд на национально-государственное строительство, на борь­бу с религией, а также относительно идей революции на Востоке (впос­ледствии его взгляды явились теоретической основой концепции «ис­ламского социализма»). Он не был согласен с грубым, вульгарным подходом к исламу, добивался сохранения некоторых исламских тра­диций, укоренившихся в жизни мусульманских народов. В тезисах док­лада М. Султан-Галиева «Об антирелигиозной пропаганде среди татар и башкир» и в брошюре «О методах антирелигиозной пропаганды» он изложил свои взгляды по вопросу атеистической работы. Он исхо­дил из необходимости учитывать особенности татаро-башкирского на­селения, исламской религии, рассматривал влияние социальной ре­волюции на расслоение мусульманского духовенства на «красных» и «белых». М. Султан-Галиев отмечал, что методы антирелигиозной пропаганды определяются, с одной стороны, сущностью ислама, с другой - социально-политическим положением мусульман. Выделяя основные социальные и культурные особенности мусульманских ре­гионов, он указывал на притесненное положение ислама при цариз­ме иблагожелательное отношение народа к муллам, а также на мало­численность пролетариата, его низкий уровень. Антирели­гиозная борьба при таких условиях, по его мнению, способна лишь отпугнуть мусульман от партии и советского государства.

В подходе М. Султан-Галиева к проблеме атеистической работы трудно усмотреть лишь «коварство» и «далеко идущие замыслы», как это делалось ранее в советской исторической литературе (особенно в 30-е годы). Будучи вид­ным партийным и государственным деятелем, Султан-Галиев вовсе не был сторонником прекращения антирелигиозной работы, но пред­лагал вести ее идейными методами, взвешенно и гуманно, сообразуясь с особенностями национальных и религиозных традиций татар, башкир, азербайджанцев, киргизов и т.д. Однако такой подход противоречил основам сталинского руководства. В июле 1923 г. состоялось IV сове­щание ЦК партии, на котором осуждалось любое отклонение от партий­ной линии в национальном вопросе. Султан-Галиев и его соратники были арестованы, подверглись судебному разбирательству, а в конце 30-х гг. многих из них расстреляли как сторонников контрреволюционной «султангалиевщины».

«Укрощение националов», произошедшее на IV июньском совещании ЦК РКП в 1923 г., имело серьезные последствия и для религии. Многие национальные лидеры понимали необходимость осторожного, внимательного подхода к религии своих народов. В случае реализации их планов религия, как элемент духовной культуры, могла бы иметь достойное место в обществе. Разгром, учиненный Сталиным в качестве первого «пробного камня», ликвидировал своеобразное убежище для религии и в рамках национальной политики.

Ем. Ярославский после двух лет работы (с января 1923 г.) во главе антирелигиозной комиссии при ЦК ВКП(б) на заседании оргбюро ЦК от 15 декабря 1924 г. настаивал на расширении пропаганды против религии. Отметив лояльную позицию верхушки мусульманского Духовного управления, он отметил, что среди мусульман «не ведется никакой антирелигиозной пропаганды», «есть боязнь приступить к этой работе», и, в связи с этим, русские обиженно говорят: «мусульманам даете всякие поблажки в религиозной области, а русским - ничего».

Трудноразрешимой проблемой для партийно-государственных структур в регионах традиционного распространения ислама являлось преподавание вероучения. Административно-принудительное закры­тие религиозных школ вызывало крайне негативную реакцию мусуль­манского населения. В этом деле партийно-государственные органы в течение нескольких лет принимали противоречивые и непоследова­тельные решения, изменяя порой свою тактику под натиском объек­тивных обстоятельств. В связи с фактами преподавания религии в мусуль­манских советских школах Президиум ВЦИК 26 октября 1922 г. рас­смотрел вопрос «О недопущении преподавания вероучения в мусуль­манских советских школах Туркестана» и решил вызвать из Туркцика представителя для дачи объяснений.

В январе 1923 г. Президиум ВЦИК по представлению Я.Э. Рудзутака вынес решение: «Постановление Турцика о введении преподавания вероучения в советских школах отменить. В виде исключения и в качестве временной меры не воспрещать преподавания вероучения в му­сульманских школах узбекской части Туркестана».

Серьезным подспорьем в применении административно-принудительных мер против духовенства и усиления религиозного влияния в школе явились постановление Наркомпроса РСФСР «О преодолении вероучения в мусульманских школах» от 3 января 1923 г.» и декрет ВЦИК о закрытии религиозных школ. В начале 1923 г. Центральное Татаро-Башкирское бюро при ЦК РКП(б) несколько раз обсуждало воп­рос об усилении религиозного движения в Татарии и Башкирии. Так, 5 января 1923 г. на заседании бюро, признав постановление коллегии Наркомпроса в отношении татаро-башкирских школ правильным, было предложено усилить антирелигиозную пропаганду в печати, в частности, в газете «Эшче», разработать циркуляр для местных организиций. На заседании бюро от 12 апреля того же года обсуждался вопрос о борьбе с национально-религиозным движением, особенно в Татарии. Считая, что антирелигиозная пропаганда не может развиваться успешно в таких условиях, бюро подчеркнуло необходимость пресечения этого движения, применяя различные меры.

Согласно принятым постановлениям в районах с татаро-башкирс­ким населением религиозные школы в начале 1923 г. были закрыты. Однако муллы приступили к открытию подпольных школ, начали агитацию за открытие религиозных школ, организуя отправку писем и просьб от имени верующих в центральные, государственные и партийные органы.

В октябре 1923 г. Бюро секретариата ЦК в присутствии Смидовича, Яковлева, Клингера постановило «допустить в отдельных частях Союза ССР с наиболее отсталым и религиозным фанатичным населением как изъятие из общего порядка организацию мусульманских духовных школ». В ноябре Политбюро решает подготовить проект советского постановления о допущении в некоторых частях страны организации мусульманских духовных школ.

На основании постановлений Президиума ВЦИК о разрешении преподавания мусульманского вероучения в мечетях, приказов НКВД №18 от 9 июня и №18 от 28 июня НКП разработал и после утверждения ВЦИК распространил Инструкцию № 446/72 от 21 августа 1925 г., которая упорядочивала вопросы, связанные с преподаванием мусульманского вероучения среди восточных народностей. Первый пункт гласил: «Преподавание мусульманского вероучения может производиться только в мечетях с надлежащего, в каждом отдельном случае, разрешения уездного (кантонного) или губернского и областного исполкома и исключительно лицом: а) достигшим 14-летнего возраста и представившим о том свидетельство или б) окончившим школу 1-й ступени и представившим о том соответствующее удостоверение». Преподавание вероучения в советской школе, в том числе и в школах тюркских и других восточных народностей, запрещалось. Допущение групповых занятий в мечетях не должно было рассматриваться как организация специальных школ, там не разрешалось преподавать общеобразователь­ные предметы, преподавание велось исключительно в свободные от школьных занятий дни.

Такие ограничения не удовлетворяли потребности верующих и ду­ховенства. Проявляя свою активность, они продолжали организовывать собрания верующих, выливавшиеся в религиозные кампании. На этих собраниях принимались решения, требующие расширения прав мусульманского духовенства, увеличения числа занятий в религиоз­ной школе, освобождения служителей культа от подоходного налога, создания печатного органа, прекращения антирелигиозной пропаган­ды и т.д. Изучение и сопоставление протоколов, постановлений и ре­шений этих собраний показывает их единообразие. Они организовы­вались при участии Духовного управления мусульман. В ряде канто­нов количество религиозных школ стало превышать число советских школ 1-й ступени. Очень часто они находились в луч­шем материальном положении, чем советские школы.

В условиях советского идеократического режима вытеснение религиозного сознания материалистическим (атеистическим) было возведено в ранг важнейшей партийно-государственной задачи. С конца 1920-х годов на первый план выдвигаются административно-командные и репрессивно-принудительные методы религиозной политики. Регулярно проводимые «антирождественские», «антипасхальные» компании, антиисламские мероприятия в дни «Ураза-Байрам», «Курбан Байрам» в Средней Азии, Закавказье и Поволжье, меры пресечения языческих форм вероисповедания среди мари, чуваш, удмуртов становились все более агрессивными. Разветвленные организации Союза воинствующих безбожников (СВБ) и общества «Дегриляр» (для татарскогои башкирского населения) в центре и на местах образова­ли своеобразную структуру, обслуживающую основные задачи политики в области религии. Союз безбожников (с 1929 г. - Союз воинству­ющих безбожников) превратился в бюрократический силовой орган, под его эгидой проводились «безбожные пятилетки», организовыва­лось социалистическое соревнование в сферах пропаганды и насиль­ственного внедрения атеизма. Первичные ячейки, районные и респуб­ликанские советы СВБ, подготовка кадров «воинствующих атеистов», издательская деятельность финансировались по линии государствен­ных учреждений, а также профессиональных и кооперативных союзов под жестким контролем партийных органов. Однако атаки на религию почти 5-миллионной армии членов СВБ не давали желаемых резуль­татов, тем более, что естественнонаучная, пропагандистская деятель­ность Союза отходила на второй план.

Можно сказать, что «религиозный НЭП» не состоялся: во-пер­вых, политико-идеологическая система оставалась незыблемой; во-вторых, командный состав партии и государства не мог и не хотел пе­рестроиться в силу причин социально-психологического и интеллекту­ально-образовательного характера; в-третьих, содержание, формы и методы антирелигиозной работы продолжали оставаться крикливо-навязчивыми, грубыми, оскорбляющими религиозные чувства верую­щих. Наконец, не произошло сколь-нибудь существенных послабле­ний в законодательстве, касающихся свободы совести.

Усиление административно-репрессивного давления на религию было связано с процессом утверждения тоталитарного режима в советском обществе. В политико-экономической сфере осуждались раз­личные уклоны; религиозные отношения не могли оставаться неким анклавом относительной свободы. Завершался процесс отделения церкви не только от государства, но и от общества.

Одной из проблем, вызвавших немалые затруднения у руководите­лей «антирелигиозного фронта», явилось оживление мусульманского религиозного движения, о чем, в частности, свидетельствовал прове­денный в октябре-ноябре 1926 г. в Уфе съезд духовенства. В подроб­ной (и, разумеется, предельно тенденциозной) «Докладной записке» восточного отдела ОГПУ выделялись следующие факты усиления активности духовенства: требование расширения прав в области ве­роучения, борьба против советских школ, комсомола, женского и пио­нерского движений, кооперации и т.д.; «одновременно с этим духовенство усиленно вело работу по отстаиванию политических прав и экономических ресурсов (религиозные фонды, кассы взаимопомощи, требования возвращения мечетных имуществ и т.д.)». На съезд при­были 437 делегатов и 265 гостей (Башкирия - 105, Татария - 78, Ка­захстан -132, внутренние губернии РСФСР - 63, Уральская область - 21, Сибирь -15, Узбекистан - 5, Каракалпакия - 3, Крым - 1, Север­ный Кавказ -1, от китайских мусульман -1, неизвестные - 8). «Гео­графия» съезда была весьма обширной. Все это не могло не насторожить власти. Вопрос о проведении съезда священнослужителей был взят под контроль. Комиссия по проведению декрета об отделении церкви от государства при ЦК партии на своем заседании от 13 апреля 1928 г. принимает следующее решение:

а) признать необходимым сокращение количества религиозных съездов;

б) впредь как общее правило разрешать съезды, как всесоюзные, так и местного значения, не чаще одного раза в три года.

Этот вопрос неоднократно обсуждался на заседаниях Политбюро. Так, 18 августа 1927 г. был заслушан вопрос «О мерах борьбы с мусульманским религиозным движением». В принятом Оргбюро ЦК (апрель 1928 г.) постановлении предусматривался широкий круг мер, направленных на борьбу с мусульманским движением. Учитывая, что причиной увеличения числа мусульманских групп вероучения при мечетях является недостаточное развитие советских школ в национальных республиках, Оргбюро отметило: «основой борьбы как против религиозного движения вообще, так и против групп вероучений должен быть ряд культурных мероприятий по улучшению наших советских школ...» Было решено также изъять термин «религиозные школы» из всех документов и ограничить религиозное образование лишь ознакомлением с основами религии. Меры административно ограничительного характера распространялись на все стороны религиозной жизни; предусматривалось «усилить борьбу с использованием мусульманским духовенством в антисоветских целях съездов, курсов, института разъездных проповедников; запретить денежное и натуральное обложение всего населения в пользу групп вероучения, не останавливаясь, в случае необходимости, перед применением репрессивных мер в отношении наиболее злостных лиц». Выделялись регионы, считавшиеся наиболее сложными: Северный Кавказ, Аджаристан (Аджария) и Средняя Азия.

Ещё несколько ранее, 27 апреля 1927 г. Оргбюро рассмотрело вопрос «О мусульманском религиозном движении» и постановило поручить антирелигиозной комиссии в отношении среднеазиатских республик, а также некоторых республик и областей Северного Кавказа и Закавказья, разработать дополнительные предложения, учитывающие специфические особенности этих республик и областей.

В мае 1928 г. Политбюро ЦК предложило Президиуму ЦИК СССР «отменить закон ВЦИК о мусульманских религиозных школах, произведя эту отмену по предложению национальных республик». Вскоре Президиум ЦИК вынес постановление: ходатайство Татарской, Баш­кирской и других автономных республик удовлетворить и постановле­ния Президиума ВЦИК от 9 июля и 28 июля 1924 г. о мусульманском вероучении с вытекающими из него законоположениями и инструкци­ями отменить. Показательно, что на заседаниях Политбюро ЦК в апреле-мае 1928 г. рассматривалась просьба муфтия Р. Фахретдинова об открытии богословской школы (медресе) в Уфе, но партийные орга­ны сочли «нецелесообразным» иметь подобное духовное учебное за­ведение.

На просьбу издать брошюру «Ислам дине» Антирелигиозная комис­сия ЦК (июнь 1929 г.) ответила, по сути дела, также отказом. Одновре­менно было предложено прекратить обсуждение на страницах журнала «Ислам» теоретических и религиозно-философских вопросов и све­сти содержание издания к текущим делам отправления культа. Разре­шив дальнейшее печатание «hэфтияк»а в количестве 10 тыс. экземпляров, печатание «Ислам дине» было признано несвоевременным. Круг ограничений все больше расширялся.

Новые антирелигиоз­ные гонения начались в 1928 г. в связи с началом коллективи­зации. В этом году Сталин трижды в своих выступлениях при­звал к борьбе с религией, поскольку, по его мнению, религи­озность деревни усиливала ее сопротивление организации колхозов.

В 1929 г. была разослана директива ЦК ВКП(б) за подпи­сью Л. Кагановича, в которой подчеркивалось, что религиоз­ные организации являются единственной легальной контрре­волюционной силой. Этим была дана команда к применению против них репрессивных мер.

Роль итогового законодательного документа, отразившего новые веяния, сыграло Постановление ВЦИК и СНК РСФСР «О религиозных объединениях» от 8 апреля 1929 г. Если Декрет 1918 г. не предусматривал явного и прямого вмешательства государства во внутренние дела религиозных объединений, то Постановление ВЦИК и СНК РСФСР от 8 апреля 1929 г. «О религиозных объединениях» ликвидировало этот «пробел» в советском законодательстве.

В Постановлении были определены две формы религиозных объединений – «религиозные общества» и «группы верующих». В первом случае численность членов объединения не могла быть менее 20 человек, во втором – это допускалось. Для осуществления хозяйственно-финансовой деятельности и внешнего представительства избирались исполнительные органы: в религиозном обществе в составе трёх человек, в группе верующих – одного. При этом властям предоставлялось право отвода из состава исполнительного органа религиозных объединений отдельных лиц[133]. На усмотрение религиозных объединений оставалось избрание ревизионной комиссии в количестве не более 3 человек, в функции которой входила проверка культового имущества и контроль денежных сумм, «получаемых путём складчины или добровольных пожертвований»[134] среди членов религиозного объединения.

В статьях Постановления регламентировался порядок регистрации религиозных объединений в органах государственной власти. В частности, минимальное число верующих, ходатайствующих о регистрации религиозного общества, должно было составлять не менее 20 человек (т.н. «двадцатка»). Для регистрации же группы верующих было необходимо заявление с подписями всех членов этой группы.

При положительном решении ходатайства культовое здание и находящееся в нём имущество передавалось в пользование религиозного объединения, на основании договора последнего с представителями волостного, районного исполкома и городского совета. Согласно договору верующие обязывались: хранить и беречь молитвенное здание с находящимся в нём имуществом как государственное; производить ремонт культовых зданий, а также нести расходы по отоплению, страхованию, охране, оплате налогов и т.д.; возмещать ущерб государству при порче и недостаче имущества; использовать здание исключительно для удовлетворения религиозных потребностей; иметь инвентарную опись всего культового имущества; обеспечивать беспрепятственный допуск в любое время (за исключением того времени, когда совершаются религиозные обряды) представителей городских советов или волостных и районных исполкомов и сельских советов к проверке имущества. Молитвенные здания, имевшие историческое и художественное значение, передавались на аналогичных условиях, но при этом ещё учитывались правила об охране памятников искусства и старины.

Получив разрешение от властей на легальную деятельность, религиозные объединения попадали под всеобъемлющий контроль органов советской и государственной власти. При этом механизмы осуществления такого контроля зачастую маскировались под разного рода хозяйственно-имущественные проверки. Легитимность последних была закреплена в вышеупомянутых типовых договорах между религиозными объединениями и исполкомами райсоветов. В соответствии с ними, религиозное объединение «…обязалось беспрепятственно допускать в не богослужебное время представителей райсовета депутатов трудящихся и Уполномоченного Совета по делам Русской православной церкви при Совете Министров СССР по ТАССР к периодической проверке и осмотру имущества»[135]. Однако в большей степени эта возможность использовалась властями для наблюдений и контроля совсем иного рода. Перманентные визиты вышеупомянутых должностных лиц позволяли следить за половозрастным составом, тенденциями, настроениями, доминирующими в тот или иной период в религиозных объединениях. Затем сообразно собранным сведениям вырабатывалась или корректировалась линия поведения в отношениях с ними.

При нарушении верующими каких-либо пунктов договора об аренде, советские органы власти имели юридическое право на его расторжение. Найти же взамен изъятого новое молитвенное здание было весьма затруднительно, так как это встречало массу искусственно создаваемых преград со стороны местных властей. В то же время одним из главных условий положительного решения по ходатайству верующих о регистрации и, следовательно, получения религиозными объединениями возможности функционировать легально – было наличие у них молитвенного здания. Таким образом, отсутствие у религиозных объединений прав на владение недвижимым имуществом, в том числе помещением, где исполнялись религиозные обряды, ставило их в жёсткую зависимость от органов государственной власти.

Формально за верующими сохранялось право на строительство новых молитвенных зданий, «с соблюдением общих для возведения строений техническо-строительных правил, а также особых условий, устанавливаемых НКВД»[136].

Передача культовых зданий под другие цели осуществлялась по мотивированному (ветхость здания, распад религиозного объединения и т.д.) постановлению ЦИК автономной республики, краевого, областного или губернского исполкома. Верующим предоставлялось право обжаловать это постановление в Президиум ВЦИК, после чего вся документация по делу пересылалась в вышеупомянутый центральный орган власти. В подобных ситуациях молитвенное здание изымалось у верующих только после соответствующего постановления Президиума ВЦИК.

Согласно статье 40 данного Постановления, при закрытии молитвенного здания культовое имущество распределялось следующим образом: предметы изготовленные из платины, золота, серебра, парчи, а также драгоценные камни, зачислялись в государственный фонд и передавались в распоряжение местных финансовых органов или органов Наркомпроса (в том случае если эти предметы состояли на их учёте); предметы, представлявшие историческую и художественную ценность, передавались органам Наркомпроса; предметы, имеющие специальное назначение при отправлении культов (иконы, хоругви, облачения и т.п.), оставались у верующих для переноса в другие молитвенные здания этого культа; колокола, мебель, люстры, ковры и другие предметы обихода зачислялись в государственный фонд и переходили в распоряжение местных финансовых органов или Наркомпроса[137].

Как и в любой другой области жизни Советского общества на каждого мало-мальски значимого участника религиозного объединения органами власти заводилась учетная анкета, степень подробности которой зависела от статуса опрашиваемого в религиозном мире. К примеру, минимальные сведения запрашивались с членов «двадцаток», т.е. учредителей религиозного объединения. Наиболее подробная информация собиралась о членах советов религиозного объединения. Это было вызвано тем, что данная группа людей (в их числе и служитель культа), как правило, выступала инициатором образования того или иного религиозного объединения, а затем становилась её костяком и цементирующим элементом. Она проявляла наибольшую активность в части реализации своих прав на удовлетворение культовых потребностей и таким образом являлась основой религиозного социума в целом, а для властей одним из наиболее неблагонадёжных слоёв общества, о котором необходимо было собрать исчерпывающую информацию. Следует сказать, что для служителей культа была предусмотрена индивидуальная анкета, в сравнении с приведённой выше, менее подробная. Видимо, это объясняется тем, что основные сведения о себе они представляли как о председателях церковных советов.

В Постановлении от 8 апреля 1929 г. выразилось стремление властей полностью «вытеснить» религиозные объединения из общественной жизни страны. В этой связи им запрещалось: оказывать материально-финансовую помощь своим членам, организовывать кассы взаимопомощи, кооперативы, производственные объединения; организовывать специальные детские, юношеские, женские молитвенные собрания, устраивать экскурсии и детские площадки, открывать библиотеки, организовывать санатории и оказывать лечебную помощь[138]. Как уже упоминалось ранее, согласно пункту 54 Постановления религиозным обществам и группам разрешалось организовывать складчины и добровольные пожертвования, однако при этом возможность их использования ограничивалась целями, связанными только лишь с содержанием молитвенного здания, культового имущества и оплаты услуг священнослужителей[139]. Таким образом, религиозным объединениям запрещалась любая форма внекультовой деятельности, в первую очередь благотворительность, которая могла создать позитивное общественное мнение о верующих и духовенстве.

Властями чётко регламентировался порядок и условия организации духовенством и верующими собраний и съездов различных уровней. Исполнительным органам и ревизионным комиссиям религиозных объединений разрешалось собираться для решения финансово-хозяйственных вопросов без уведомления об этом органов власти. Общие собрания религиозных обществ и групп верующих, не связанные с отправлением культовых потребностей, могли проводиться только с разрешения исполнительных комитетов районного и городского Совета депутатов трудящихся. Верующим и духовенству разрешалось организовывать религиозные съезды на местном, всероссийском и всесоюзном уровнях, однако в каждом из этих случаев религиозным объединениям необходимо было получить разрешение от НКВД РСФСР в том случае, «если созывается всероссийский или всесоюзный съезд на территории РСФСР или если съезд охватывает территорию двух или более краев, областей и губерний»[140]. Проведение респ