Инфантильность и невежественность жанны

Все это, однако, надо принять с одной большой оговоркой: ей не было и

двадцати. Если бы речь шла о властной матроне лет пятидесяти, мы бы сразу

узнали этот человеческий тип, вокруг нас полно властных немолодых женщин,

по которым легко судить, какой бы стала Жанна, останься она в живых. Но, в

конце концов, она была всего лишь молоденькая девушка: она не имела

представления о тщеславии мужчин и о весомости и соотношении общественных

сил. Она ничего не слыхала о железной руке в бархатной перчатке и

орудовала голым кулаком. Она думала, что политические перемены

осуществлять легко, и, подобно Магомету, не ведавшему ни о каком строе,

кроме родового, рассылала письма королям, призывая их к преобразованиям,

ведущим к установлению царства Божия на земле. Не мудрено, что ей

удавались только те простые начинания, которые, как, например, коронация и

кампания под Орлеаном, требовали простого действия и натиска.

Отсутствие элементарного образования помешало ей, когда она столкнулась

с такими искусно разработанными структурами, как грандиозные церковные и

общественные институты средневековья. Она испытывала ужас перед еретиками,

не подозревая, что сама - ересиарх, одна из предтеч ереси, расколовшей

Европу надвое и повлекшей за собой столетия кровопролитий, не

прекратившихся и по сю пору. Она была против чужеземцев на том разумном

основании, что во Франции им не место. Но ей в голову не приходило, что

это приведет ее к столкновению с католицизмом и феодализмом -

установлениями, по своей сути интернациональными. Она руководствовалась

здравым смыслом, и там, где образованность была единственным ключом, она

блуждала во мраке, расшибала себе лоб и расшибала тем более крепко, что

отличалась непомерной самоуверенностью и поэтому в делах гражданских была

неосторожна, как никто.

Это сочетание юной неопытности и абсолютной необразованности с большими

природными способностями, энергией, храбростью, глубокой религиозностью,

оригинальностью и чудаковатостью полностью объясняет все перипетии истории

Жанны и делает ее достоверным историческим и человеческим феноменом. Но

оно резко противоречит как идолопоклонническому романтическому ореолу,

созданному вокруг нее, так и развенчивающему скептическому отношению,

возникшему как реакция на романтическую легенду.

ДЕВА В ЛИТЕРАТУРЕ

Английским читателям, может быть, захочется узнать, как отразилось

поклонение и протест против него на книгах про Жанну, столь хорошо им

знакомых. Имеется первая часть шекспировской или псевдошекспировской

трилогии о Генрихе VI, где Жанна - одно из главных действующих лиц. Этот

портрет Жанны достоверен не более, чем описание на страницах лондонских

газет Джорджа Вашингтона в 1780 году, описание Наполеона в 1803-м,

германского кронпринца в 1915-м или Ленина в 1917-м. А заканчивается пьеса

и вовсе непристойностью. Впечатление такое, будто драматург вначале

пытался изобразить Жанну красивой и романтической, но возмущенная труппа

вдруг объявила, что английский патриотизм ни за что не потерпит

сочувственного изображения француженки, одержавшей победу над английскими

войсками, и если драматург сию же минуту не вставит все прежние обвинения

против Жанны, не напишет, что она колдунья и шлюха, и не подтвердит ее

виновность, пьеса поставлена не будет. Скорее всего, так именно и

произошло. Иначе почему столь сочувственное изображение героизма Жанны и

особенно ее красноречивого обращения к герцогу Бургундскому сменяется

мерзейшими непристойностями заключительных сцен. Этому можно найти только

еще одно объяснение: может быть, в оригинале пьеса была целиком

непристойна, Шекспир же подправил начальные сцены. Поскольку вещь

принадлежит к тому периоду, когда он только начинал свою деятельность,

латая чужие пьесы, и его собственный стиль не выковался и не окреп,

проверить нашу догадку нет возможности. Его почерк еще отчетливо не

ощущается, нравственный тон пьесы низкий и вульгарный. Но, может статься,

он пытался спасти ее от прямого позора, озарив Деву мгновенным блеском.

Перепрыгнув через два столетия, мы найдем у Шиллера "Орлеанскую деву",

утопающую в ведьмином котле клокочущей романтики. Шиллеровская Иоанна не

имеет абсолютно ничего общего с Жанной реальной, да и вообще ни с одной

смертной, когда-либо ступавшей по земле. О пьесе, в сущности, нечего

сказать, кроме того, что она написана вовсе не о Жанне, да едва ли и

претендует на это. У Шиллера она умирает на поле битвы, ибо сжечь ее у

него не хватило духу. До Шиллера уже был Вольтер, он пародировал Гомера в

сатирической поэме "La Pucelle" ["Девственница" (франц.)]. От нее принято

отворачиваться с добродетельным негодованием, рассматривая ее как грязную

клевету. Я, разумеется, не возьмусь защищать ее от обвинения в чудовищной

неблагопристойности. Задача поэмы была не в том, чтобы изобразить Жанну, а

чтобы сразить насмешкой все, что в установлениях и обычаях того времени

было справедливо ненавистно Вольтеру. Жанну он сделал смешной, но не

ничтожной, и сравнительно не такой уж нецеломудренной. Поскольку же

Гомера, святого Петра, святого Дени и храброго Дюнуа он тоже сделал

смешными, а других героинь поэмы весьма нецеломудренными, то Жанна, можно

сказать, еще легко отделалась. Но, право, похождения персонажей поэмы

настолько возмутительны и настолько по-гомеровски лишены даже и намека на

историческую достоверность, что те, кто делают вид, будто принимают их

всерьез, выглядят Пекснифами.

Сэмюэл Батлер считал "Илиаду" пародией на греческий ура-патриотизм и

греческую религию, написанной пленником или рабом, "Девственница" почти

подтверждает батлеровскую теорию. Вольтер вводит Агнес Сорель - любовницу

дофина, которую историческая Жанна никогда не встречала. Женщина эта

страстно мечтает стать чистейшей и вернейшей из наложниц, но удел ее -

беспрерывно попадать в руки распутных недругов и подвергаться грубейшему

насилию. Над сценами, где Жанна летит верхом на осле или, застигнутая

врасплох в натуральном виде, защищает Агнес мечом и наносит

соответствующие увечья обидчикам, - над этими сценами можно смеяться без

зазрения совести, они для этого и созданы. Ни один человек в здравом уме

не примет их за историческую быль, и их непочтительная скабрезность, быть

может, нравственнее увлекательной сентиментальности Шиллера. Разумеется,

не стоило Вольтеру делать отца Жанны священником, но уж коли он принимался

"давить гадину" (сиречь французскую церковь), то не останавливался ни

перед чем.

До поры до времени литературные версии истории Девы носили характер

легенд. Но вот Кишера опубликовал в 1841 году доклады о судебном процессе

и реабилитации Жанны и поставил все на другие рельсы. Эти подлинные

документы пробудили живой интерес к Жанне, чего не смогли сделать ни

вольтеровская пародия на Гомера, ни шиллеровская романтическая чепуха.

Типичными плодами такого интереса в Америке и Англии явились жизнеописания

Жанны, написанные Марком Твеном и Эндру Лангом. Марк Твен буквально

поклонялся Жанне, и поклонение это началось непосредственно под влиянием

Кишера. Позднее еще один гений - Анатоль Франс - в виде протеста против

волны энтузиазма, поднятой Кишера, написал "Жизнь Жанны д'Арк", где идеи

Жанны он приписывает подсказке духовенства, а военные успехи - ловкости

Дюнуа, использовавшего Жанну как mascotte [амулет (франц.)]. Короче

говоря, он отказывает Жанне в сколько-нибудь серьезных военных или

политических способностях. Эндру рассвирепел и, жаждая крови Анатоля,

выпустил свою "Жизнь Жанны", которую следует понимать как корректив к

первой. Ланг без труда доказал, что талант Жанны не какая-то

противоестественная фикция, объясняемая галлюцинацией, придуманной

священниками и солдатами, а простой факт.

Есть еще и такое легкомысленное толкование: дескать, Анатоль Франс -

парижанин из мира искусства, и в его системе взглядов попросту нет места

одаренной женщине с твердым умом и твердой рукой, даже если она и

заправляет провинциальной Францией и деловым Парижем. Между тем как Ланг

шотландец, а каждому шотландцу известно, что в доме верховодит жена. Меня,

однако, такое толкование не убеждает. Я не могу поверить, чтобы Анатоль

Франс не знал того, что известно всем. Недурно было бы всем знать столько,

сколько знал он. В его книге чувствуются разного рода антипатии, но не

антижанновские, а антиклерикальные и антимистические, и вообще уж так он

был устроен, что не мог поверить в существование реальной Жанны.

Марк-твеновская Жанна, в юбке до полу, скрывающей столько же нижних

юбок, сколько их на жене Ноя в игрушечном ковчеге, была попыткой соединить

Баярда с Эстер Самерсон из "Холодного дома" с тем, чтобы получить

безупречную американскую школьную учительницу, облаченную в доспехи. Ее

создатель, как и создатель Эстер Самерсон, попадает в довольно-таки

смешное положение, но поскольку он гений, она, несмотря на всю его

ослепленность, все-таки сохраняет правдоподобие, только уже как тип ханжи.

Ошибочно скорее описание Жанны, а не общая оценка. Эндру Ланг и Марк Твен

одинаково задались целью сделать из нее красивую и очень женственную

викторианку, оба признают и подчеркивают ее умение руководить, но только

ученый шотландец настроен не так романтически, как лоцман с Миссисипи. Но,

в конце концов, Ланг по укоренившейся профессиональной привычке скорее

критикует, нежели пишет биографии, а Марк Твен откровенно написал

биографию в форме романа.