Вера просящего. девство. услышание

Виноват тот, кто просит, а не тот, кого просят. Я тут не виноват, если я как-то, по-своему, вздохнул, а виноват тот, кто просил сердцем своим и был услышан.

-Но ведь Вас же просили?

-А просил человек такой сильной веры, что по ее вере Бог дал, а не тот, кого просили. Когда мы просим: "помолитесь обо мне", - то тот, кто просит молитв, тот является виновником услышания, а не тот, кого просят молиться.

Мы часто просим детей: "Помолись обо мне, не забудь". Вы думаете, ребенок молится? Он не понимает значения тво­его прошения, У него ребячий ум. Но тот, от своего большого упования на чистоту молитвы отроковицы или отрока, будет услышан, по степени его прошения младенца или отрока. Но это не всегда. Вот, когда мы собирали детей, чтобы упросить у неба дождь, мы собирали отроковиц, юношей и молились всю ночь, - и наутро шел дождь. Три дня, три ночи. Но это уже по молитве отроковиц или отроков, да? Вот на днях я как-то сказал врачихе Александре, у нее очень пьет отец, запоем, страшно обижает ее и мать, жену, - и я сказал ей в утешение, что, мол, "помните, вы - девушка (хотя ей лет под сорок с чем-то), ваше прошение Богу угодно за вашу девичью чистоту. Вы будете непременно услышаны, сохраняя чистоту.

Девство надо понимать как девственность абсолютно настоящую, а не какую-нибудь искусственную. И кто не нару­шил свою физическую чистоту, девственность, а занимался нехорошими, содомскими делами, то он уже не девственник. Потому что физическая девственность - этого недостаточно. Девственник имеет особое преимущество перед Богом. Он услышан. Он бывает молитвенником даже за мир, не будучи в сане. А если он владеет еще особою благодатью священства или архиерейства, или монах-девственник - это особая сила перед Богом. Если он к этому добавит смирение сердца и кротость, и долготерпение от смирения и веры, то он часто бывает даже чудотворцем при жизни. Чудотворцем. Чудот­ворцы бывают разные. Прикосновением руки он лечит больных. Он имеет дар прозорливости, дар видения. Именно девственники. Они имеют особый слух, особый ум. Потому что девственность сохранить особенно трудно, противоесте­ственно. Вот почему мы оплакиваем очень человека, который был девственник и девство свое потерял по своей глупости.

У меня был интересный такой случай. Один иерей был обручен со своей невестой и венчан, и они сохраняли чистоту свою девическую и юношескую около пяти лет. Он литургисал. Она была при нем. Как брат и сестра. И берегли друг друга. Дары он проявлял особые, поразительные, дары благо­дати Святаго Духа. Он был глубоко религиозен. Он чувствовал на расстоянии молитву людей, а сам молился так, как молятся старцы. Он поразительно любил читать акафисты и готовиться к литургии. Но случилось несчастье: по взаимному согласию они стали мужем и женой. И он лишился всего. Он стал есть мясо, он стал пить водку. У них народилось много детей. И он видит: прежде всего, нужно здоровье, здоровье и здоро­вье, а потом благодать. И его сейчас не узнать. Он даже поте­рял свой прежний облик, выражение глаз, губы стали другие. Теперь это обыкновенный человек мира, страсти, страстей.

Ведь на лице написаны и человеческие страсти, и душев­ные страсти. Они все написаны.

-А кто умеет их читать?

-Читают девственники.

-А у меня на лице написаны? Скажите!

-Это рискованно, и страшно, и неудобно. Я являюсь духовником. Если я буду говорить о страстях, то я могу вскрыть какие-нибудь тайны. Потом это очень несмиренно. Это очень дерзко. И потом, знаешь что, бесы могут так воспользоваться этим, чтобы довести тебя до состояния страшного гнета и уныния. Не надо. Бог не открывает и не открыл, и не надо домогаться. Когда нужно будет, Бог Сам откроет.

-Вы не скажете?

Да, для того, чтобы тебя оздоровить. Это состояние спячки. Спишь, как заяц, с открытыми глазами спишь. Да, это беспеч­ность о спасении. Беспечность о совести, беспечность о стра­стях. Беспечность о том, что между тобой и Богом есть стена. Она бывает такая непроницаемая, что ты Бога не слышишь сердцем своим, и Бог тебя не слышит. Вот это беспокойство бывает не всегда. Это самое страшное.

-Батюшка, эта страсть моя; я поела и легла. Это страсть или лень?

-Лень, матушка, лень. Лень - страсть сластолюбия. Не хочешь обеспокоить себя, чтобы потрудиться, заставить себя встать, пойти. За смирение получишь прощение. По вере, подкрепляемой смирением и скромностью. Услышание - это не только тогда, когда молимся и просим о чем-нибудь. А услышание есть упование сердца. Все дело заключается ведь в сердце, да?

Сердце просит. Сердце верит. Сердце кричит. Сердце на­доедает, да? Даже не умеешь выразить это словами. И Бог зрит только на сердце, и по сердцу дает услышание. Для того, чтобы разжечь веру и упование. Господь видит страдания и жалобы Ему же, Господу, на эти страдания. Видит и сердечные муки. И исцеляет. А это исцеление перепоручает человеку, который даже не подозревает, что он может это сделать, через его пальцы, через его руки. А на самом деле, Бог исцеляет, а не человек.

Святые угодники Божии, когда они знали о том, что у них есть дар исцеления, они страшно боялись это показать, чтобы не возгордиться.

Об иисусовой молитве

Без участия ума сердечной молитвы Иисусовой не может быть. Потому что ум будет сознавать смысл каждого слова молитвы. А этот ручеек плача Иисусовой, он будет течь, сам будет течь. И она не так будет утомительна, как сейчас. Мы, будучи в страстях, еще принуждаем себя через ум доводить до сердца. А там, наоборот, сердце будет доводить до ума. Исход всему, т.е. победа, - это постоянство. Если постоянства у нас не будет, если рывками, то мы никогда ничему не научимся - ни покаянию, ни исправлению, ни воплям.

Прочел я замечательный случай сегодня. Стоял бес у икон, читал псалом. И так невнятно, так поспешно, что не поймешь. Но он читал псалом. И когда его старец спросил, он усмехнул­ся и говорит: "Так вы читаете, в осуждение вам", - и скрылся. Бесы псалмов не боятся, если мы читаем механически и спеш­но, потому что нам это вменяется в грех, и они этому радуются и никого не боятся. Надо внимательно следить за собой и всегда, до смерти, перечитывать молитву, когда заметил за собой, что где-то проглотил что-то. Вот почему школа медленного чтения молитв такова, чтобы довести каждое слово до ума. На одной ноте никогда не надоест и неутомительно, а когда "люлюкается", - тогда противно, только показываете: ах, как я молюсь хорошо! Какая замечательная чтица! Бывает тошнот­ворно.

А Святая Русская Православная Церковь требует, чтобы на одной ноте. Не навязывать ни в коем случае своего настро­ения и своего исповедания. Только уж отдельные люди могут, потерявшие способность петь или читать на одной ноте, в старческом возрасте, - они уже имеют дерзновение читать, но и то очень осторожно. Духовник должен к ним придираться, чтобы они не показали своего настроения. Конечно, ведь это невежество большое, и церковное и духовное, - служить с настроением и показывать себя людям. Это саморазорение. Они себя разоряют, они любуются собой. А ведь не всякому сделаешь напоминание; что, мол, так вам не полезно молиться и служить, как вы служите. Не всякий человек вынесет такое замечание.

Поэтому в монастырях строго-настрого поставлены люди, чтобы учить правильно читать и служить. Какое красивое православное Богослужение! Посмотрите, греки только поют и учатся этому пению и ектиниям, и молитвам, И они никогда не читают, а только поют. И этому обучаются в семинарии и в католичестве: возгласам только по нотам. Пока он не научится по нотам этим возгласам по латыни, его не рукополагают и не выпускают из семинарии. Ну, куда ни поезжай - во Францию, в Испанию, в Англию к католикам, - все мессу поют одинаково: только по нотам. Так же читают и Священное писание: только по нотам. Это очень полезно. Поэтому у них в этом большое достоинство. Мы себя разоряем и людей.

О МИРНОСТИ, ПОСЛУШАНИИ

Мы сегодня очень интересный разговор затеяли - о мирности. Она выражается очень разно, эта мирность. Мирность - от абсолютной кротости, мирность даже в обличениях. Духовная энергия - от плача, от ненависти к себе. Ненависть к себе есть одно из основных свойств плача и покаяния. Она проявляется разно. Бывает, что иносказательно можно обличить, да? Но для этого надо иметь большой ум.

-Батюшка, а Господь всегда иносказательно обличал?

-Не всегда иносказательно. Потребуйте обличить старицу, которая приезжает к вам, она ведь ничего не поймет.

-Почему вы ее назвали старицей?

-Я ее, Пелагею, почитаю за учительницу свою. Она меня научила молиться. Вернее, Бог через нее. Это было в Спасском. Она первый раз подошла ко мне. Вот это ее простое обращение к Богу, оно меня поразило. Она содрала с меня всю мою кожу. Кожа оказалась такой тонкой, тонкой плен­кой. Выбросил в печку и больше ничего. Один раз и навсегда. Даже опыты моего пребывания на допросах недостаточно открыли мне секрет плача, а она открыла. Поэтому я к ней отношусь с большим уважением. Она, конечно, не знает это­го. Любуюсь, как она молится, как она Богу предстоит.

Молиться - это Богу предстоять, да? Это беседовать с Бо­гом. Это такая простая, простая душа, которая сознает всю свою греховность, всю свою никчемность, свое бессилие, все свое омерзительное прошлое, и имеет желание быть новой, проклиная старое все. Это сочетание богопредстояния - оно как раз выразилось у этой старушки так, очень просто. Когда у нас зашел разговор об Иисусовой, она это по своему вос­приняла, по-настоящему восприняла. "Помилуй меня" - так, как схимонах афонский Силуан. Пояснение Силуана совпало с моим пояснением, оно оказалось совершенно одинаковым. А Пелагея это подтвердила. Вот это подтверждение, оно было мне нужно. Вот такая маленькая Пелагея, она стала учитель­ницей. Это посланники Божии и не простые люди.

-Батюшка, а отчего у нее такое отчаяние?

-От сознания своей никчемности. И это не отчаяние, это плач. Отчаяние - есть потеря надежды. У нее потери надежды не имеется. Она каменно верующая. Вот нам всем образец. И когда я ее соборовал, она умирала, я убедился в этом. Я видел ее сияние, которое исходило от нее, при чтении 7-й молитвы, когда я кончил Евангелие. И она смеялась, когда я ее причащал. У нее был детский смех. Нам это непонятно, эта радость была детская. Для нас, погрязших в страстях, для нас непонятно. Хотя и она в страстях была еще. Она еще бесстрастности не достигла.

Бесстрастие - эта особая полоса жизни. Бывает не у всех, к удивлению нашему. Многие приближались к смерти - и в стра­стях, но с таким каменным упованием на милосердие Божие, которое и бывает для них оправданием. Но если они раскрыли духовникам свои глупости и мерзости, тогда им эти страсти прощаются. Потому милосердие Божие для нас не совсем ясно, что мы не умеем понимать это милосердие Божие. Оно похо­же на нечто такое, что "ах, пустяки, забудь!" Надо всегда помнить, что милосердие Божие там, где нет зла. И прощается нам привычка и страсть, если они не имеют основой зло, не­любовь. А такие, конечно, мерзости, как жадность, скупость, жестокость - на милосердие не простираются. Жадность, ску­пость и жестокость, ну и, конечно, гнусный блуд.

Можно причащаться долго и часто - и всегда в осуждение себе. Этого не забудь. И вы не завидуйте тем, кто часто прича­щается. Исповедоваться - как можно чаще, а причащаться мож­но два раза в год. Надо очень осторожно приступать к Святой чаше! Очень осторожно! Был как-то один из наместников Сергиевой-Троицкой Лавры. Он часто причащался без исповеди, не считал это нужным - исповедоваться. Ему было вменено в трех, когда он предстал Богу. Он принял схиму, думал, что он часто причащается в оправдание, в освящение себе, а получилось - как раз в грех, в осуждение себе! Потом было показано.

Знамение, что не в осуждение, не в тяжесть, - это какое бывает чтение благодарственных молитв. Это знамение: в осуж­дение или в мир. И второе; в осуждение причастившийся очень быстро падает в какой-нибудь грех и теряет покой и мирность. Поэтому священнослужителю особенно это надо знать. Вот почему наши протоиереи так много и часто причащаются, но духовно не растут. Вот почему от них требуется великое бес­покойство о покаянии, А у них этого нет. Они себя утешают ложно: "Я сегодня причастник, я сегодня литургисал!" Поэто­му первейшая забота духовника - копаться именно в этом, и к ним придираться беспощадно. Как Сидоровых коз, их кнутом жать. А семейная жизнь не является препятствием, чтобы не в осуждение литургисатъ, нет! Наоборот! Семейная жизнь дает первые основы для смирения, для послушания.

Как я за столом, помните, высмеивал, смирял двух сестер? Это первая, золотая школа смирения, чтобы старшая сестра имела абсолютное послушание младшей, а младшая - стар­шей. Они, конечно, были смущены этой простой школой, от­вергли со смехом. Хотя и простой, но очень трудной. Ты у Веры, а Вера у тебя. И никогда не скажите, что "я старшая", нет. Вера у тебя старшая.

Надо сердцем чувствовать, тогда и причащайся часто, и исповедуйся часто, и будешь хорошая. А пока этого не будет - напрасно причащаешься. Смирения нет! Раз смирения нет - плача нет. Вот почему монастырь - это золотая школа. Млад­шим иметь послушание, не только старшим. Коридорному служителю - и то имей послушание, кротость и абсолютное повиновение. Вот иеродиакон идет, ему духовник имеет по­слушание. Иеродиакон говорит: "Батюшка, принеси мне пуго­вицу", - духовнику. - "А какую ты хочешь?" - духовник спра­шивает. - "А такую, ясную". И духовник бежит, ищет ясную пуговицу. Вот это святость! А что наместнику послушание - это само собой разумеется.

Потребуйте нашему брату смирить свое поганое самолю­бие. У-у-у, поганка такая, что беда! Самый, знаете, лютый враг наш кто? - Лень и самолюбие. Вы знаете, да, как нам трудно одолеть двух врагов? Ни плоть, ни что-нибудь другое, ни жер­твенное отношение к пище - нет, это не так важно, хотя тоже свинская страсть и смертный грех! Надо на стенке написать: "лень и самолюбие." Это поганки, которые сидят у нас, а мы их ублажаем. Попробуйте этих зверьков задеть. Эти зверьки, они нас грызут. Вот почему и характерно наше отношение к Богу по этим двум зверькам. Как мы, значит, оплакиваем себя, т.е. молимся. Вычитываем или мы жалуемся, выпрашиваем помощи и прощения, или мы только вычитываем, когда чита­ем утренние молитвы, на сон и т.д.

Когда мы бываем немирные и ускользает наше предстояние с умом, то мы перечитываем текст и долбим, так сказать, пока наше сердечко согреется, да? Или бес мешает, отвлекает нас чем-нибудь другим. И как надо как раз следить за собой, чтобы он не мешал, и назло ему перечитывать! Тогда он поби­тый уходит. Его дело все время отвлекать нас от собранности, чтобы мы именно "катушкой" вычитали и больше ничего. И очень довольный, он уходит домой, восвояси. Он добился своего. Он исполнил свои обязанности. Мы, так сказать, прочли, вычитали, а у него записи есть уже. Он своему сатане идет докладывать: "Я послушание исполнил свое, монах сегодня вычитал."

-Батюшка, а если служба так идет?

-Ужасно, ужасно, ужасно, ужасно! В какой грех нам вменяется! Но милосердие Божие бездонно, не надо так тревожиться. Вот почему милостыня, она выкупает буквально все. Небрежно поданный рубль, он выкупает множество грехов. Даже небрежно поданный. Батюшка, а милостыня не должна быть небрежной, но должна быть незаметной?

-Во-первых, это всем сердцем делать и не замечать, не помнить, т.е. левой рукой. Важно, как ты дала: с жадностью или с любовью дала человеку? Или небрежно дала: "Ну, на возьми!" И этот рубль тоже вменится, может выручить. Вот такая милостыня, как пойти к Лидии и убраться, - это милостынька. Вот эти котлеты покойнице Марии - это выше всякой всенощной. Эти все колышки пойдут туда и будут выкупать эти небрежные чтения молитв и т.д. Милостыня покрывает буквально все, но если она не сознается, что это милостыня. Не даждь, Господи, сознавать, что это милостыня. Это вменяется в грех фарисейства.

-Милостыня рублевая или милостыня делами - что выше?

-Сердце!