Примирение невозможно (1526-1530)
Поскольку вопросы религии перешли в ведение государственной власти, неудивительно, что к их решению отныне стали привлекать методы дипломатии, а позже и войны. К предстоящим военным действиям обе стороны начали готовиться с момента заключения военных союзов. Поначалу немецкие князья еще питали некоторые надежды на мирное урегулирование разногласий, однако интересы обеих сторон настолько противоречили друг другу, что найти компромисс было чрезвычайно трудно. Католики настаивали на искоренении ереси и восстановлении статус-кво; лютеране считали свои завоевания не подлежащими пересмотру и мечтали об их расширении. Католики непременным условием ставили исполнение папской буллы и императорского эдикта, а в расколе между Церквями, осложненном обособлением анабаптистов и цвинглиан, видели предтечу дробления империи на множество конфессий и угрозу единству немецкой нации, столь дорогому сердцу рыцарей. Лютеране уверяли, что возврат к прежнему для них немыслим, поскольку заплатить за него придется ценой убеждений; что же касается единства нации, то они полагали, что разрыв с Римом будет лишь способствовать его укреплению. Из последней посылки с неизбежностью вытекала необходимость обращения в лютеранство всей Германии.
Католики располагали серьезным преимуществом в лице облеченного властью и авторитетом императора, а также его брата эрцгерцога Австрийского. К несчастью для них, Карл V начиная с 1521 года вел беспрерывную войну с одним из самых опасных своих врагов — бесстрашным Франциском I, королем Франции. Желая лично руководить военными действиями, он почти не появлялся в Германии и не занимался государственными делами. В 1525 году события приняли благоприятный для католической партии оборот: французские войска разбили имперскую армию в Провансе и преследовали ее до Ломбардии. Здесь, у города Павии, и состоялось решающее сражение. Несмотря на два крупных козыря — выгодную позицию и наличие артиллерии, — французы ухитрились совершить такое количество грубейших ошибок, что потерпели сокрушительное поражение. Они потеряли две пятых личного состава, король попал в плен, а трое генералов — Бонивэ, Ла Палис и Тремойль — сложили на поле битвы свои головы. Немецкие католики вздохнули с облегчением: наконец-то освободившийся император займется наведением порядка в стране. 13 января 1526 года Франциск I подписал Мадридский мир, по условиям которого отказался от Италии и Бургундии. Очередное заседание рейхстага назначили на июнь, а местом его проведения избрали город Шпейер. Император пообещал, что лично возглавит заседание.
Однако Карлу V так и не удалось достичь мирного соглашения с папой Климентом VII. Мало того, последний убедил Франциска I воздержаться от исполнения условий договора, навязанных, как он утверждал, грубой силой. Папа и король Франции заключили против Карла V альянс с Генрихом VIII, Венецией и герцогом Миланским Максимилианом Сфорца, подписанный в городе Коньяк. Это означало новый виток войны, и император в очередной раз отложил решение внутренних проблем. Рейхстаг в Шпейере собрался без него. Сторонники Лютера, вдохновленные недавними успехами своего движения, вели себя вызывающе: ходили к божественной службе, отправляемой по новому обряду, и открыто появлялись на публике со «своими» богословами. Папские легаты попытались было напомнить делегатам рейхстага о необходимости исполнения Вормсского эдикта, но их даже не стали слушать. Зато немецкие князья с особой тщательностью составили свой традиционный список претензий к папе — последний теперь уже однозначно воспринимался ими как враг Германии.
В это же время Сулейман Великолепный, призванный на помощь Франциском I, — человек, отнюдь не отягощенный христианскими побуждениями, — предпринял решительное наступление в Венгрии. Он наголову разбил войско короля Людовика, шурина Карла V, под Мохачем. В этом сражении погиб и сам король. Для дома Габсбургов его гибель оказалась кстати, поскольку обе короны — венгерская и чешская — перешли к Фердинанду. Однако верхушка венгер-ского дворянства избрала на престол Иоанна (Яна) Заполья, служившего при Людовике генералиссимусом. Вспыхнула гражданская война. Иоанн был разбит Фердинандом, однако признал себя вассалом Сулеймана, который смог таким образом усилить свое могущество в Центральной Европе. Перед лицом турецкой опасности христианские государи повторяли свои прежние ошибки, в результате которых мусульманская Османская империя уже захватила власть над восточным православием. В то время как папа, более озабоченный укреплением своего политического могущества, чем защитой духовных ценностей, с легкостью, граничащей с легкомыслием, заключал и расторгал альянс за альянсом, «христианнейший из королей» не придумал ничего лучше, чем вступить в союз с Турцией, направленный против короля католиков, а венгерская аристократия действовала в интересах захватчика.
На фоне этих событий рейхстаг в Шпейере показал полную неспособность к принятию конкретных решений. Его работа завершилась 27 апреля 1526 года. В один из последних дней своей работы рейхстаг принял две резолюции: просить императора вернуться в Германию, дабы лично разобраться в сложившейся ситуации и созвать собор; в ожидании окончательного решения предоставить каждому князю и каждому городу свободу действий в отношении к лютеранам и распространению нового культа. На самом деле подобная осторожность означала победу Реформации и явилась еще одним результатом непоследовательной политики императора, видевшего свою главную цель в сохранении единства империи в духе верности римско-католической Церкви, а цель промежуточную — в военной победе над Римом. Бросив все силы на достижение этой второстепенной цели, он самоустранился от решения германских проблем, не сделав ничего для предотвращения начавшегося раскола. Император-папист и король католической Испании, он воевал с папой и своим бездействием облек империю на смуту, раскол, распространение ереси и скорую гражданскую войну.
В Италии война возобновилась в 1527 году. Пока Карл V в очередной раз пытался взять Милан, коннетабль Бурбон, один из победоносных участников сражений под Агнаделем и Мариньяно, впоследствии поступивший на службу к германскому императору и командовавший его войском в сражении при Павии, бросил своего хозяина и решил организовать собственную военную кампанию. 6 мая во главе отряда наемников он предпринял штурм Рима, во время которого был убит. Его солдаты, лишившиеся командира, устроили в Вечном городе настоящее побоище. Вскоре Лютеру донесли, что Карл V якобы разрушил Рим, и он не смог удержаться от скоропалительных выводов: «Рим бесславно пал. Вот она, воля Христова! Император, подвергший Лютера гонениям от имени папы, сам погубил папу во имя Лютера! Истинно, все что ни делается, служит делу Христа и Его присных».
До разрушения Рима дело, конечно, не дошло, но в течение двух месяцев город подвергался самым жестоким грабежам. Климент VII, укрывшийся в замке Святого Ангела, оказался пленником и провел в заточении семь месяцев, освободившись только ценой крупного выкупа. Франциск I, вспомнивший о своей принадлежности к католичеству, решил выручить Святого Отца, однако адмирал генуэзского флота Андреа Дориа переметнулся на сторону Карла V. В результате королю Франции пришлось спешно убираться из Италии. Папе оставалось лишь рассчитывать на добрые чувства германского императора. Последний приказал доставить его в Рим, весьма прозрачно намекнув, что его покровительство должно быть оплачено ценой политических уступок.
29 июня 1529 года папа и император подписали Барселонский мир, вернувший их к взаимному согласию. 5 августа Луиза Савойская, мать Франциска I, и Маргарита Австрийская, тетка Карла V, в свою очередь подписали в Камбре так называемый «дамский мир». В соответствии с этим документом Франциск I, овдовевший в 1524 году, когда умерла тихая и добрая Клод Французская, принесшая супругу в качестве приданого Бретань, намеревался жениться на сестре Карла V Элеоноре Австрийской, также вдове, потерявшей мужа — Эммануила Португальского — после двух лет брака. Император полагал, что этот альянс послужит скреплению достигнутого мира. Но он продержался лишь до 1534 года, когда король Франции демонстративно вступил в союз с князьями-лютеранами.
Между тем Карл V решил наконец, что настала пора вплотную заняться внутренними делами империи, которыми он слишком долго пренебрегал. Наибольшее беспокойство вызывало турецкое вторжение, стремительно развивавшееся. В 1529 году 120-тысячное войско Сулеймана подошло к самым стенам Вены, столицы владений Фердинанда. Под угрозой оказались не только Габсбурги, но и весь христианский мир. От Франции помощи ждать не приходилось, поскольку Франциска I связывал с султаном дружественный договор. Что касается лютеранских князей, то еще на рейхстаге 1526 года они заявили, что окажут финансовую поддержку крестовому походу только в том случае, если их подданным будет предоставлена свобода вероисповедания. Император понимал, что под этим заявлением крылось требование закрыть глаза на конфискацию церковных земель и запрет католического богослужения. Таким образом, решение турецкой проблемы оказалось в прямой зависимости от решения второй настоятельной задачи внутренней политики — лютеранского дела. В любом случае Карл, конечно, не мог не сознавать, что его длительное отсутствие, затянувшееся на целых три года, позволило князьям-лютеранам укрепить позиции, захватить в свои руки значительную часть церковного аппарата и усилить свою партию новыми сторонниками в северных и центральных землях Германии. Теперь ему, отвечающему и за единство Церкви, и за единство империи, следовало действовать без промедления.
На новое свое заседание, снова в Шпейере, рейхстаг собрался 15 марта 1529 года. Отдавая себе отчет в успехах, достигнутых адептами новой веры, и в их самоуверенности, Карл V не обманул надежд католиков и продемонстрировал завидную твердость. Вормсский эдикт, принятый рейхстагом, недвусмысленно заявил он, безоговорочно должен быть приведен в исполнение, и это решение останется незыблемым вплоть до созыва собора. Однако его опять отвлекли другие дела, и он в очередной раз передоверил руководство рейхстагом брату Фердинанду. Вместе с князьями-католиками, составлявшими большинство, последний предложил следующий ряд мер. Там, где Реформация успела укорениться достаточно глубоко и где любые попытки пересмотра сложившегося соотношения сил повлекут за собой беспорядки, следует ограничиться запретом на дальнейшее распространение лютеранства, одновременно обеспечив свободу проповеди католицизма и восстановив в правах мессу. В землях же, сохранивших верность католичеству, Вормсский эдикт должен быть приведен в безусловное исполнение. Ученики Лютера получили обещание, что никто из них не пострадает за свою веру.
Каждая из сторон понимала, что подобное решение представляет собой компромисс, и каждая испытывала недовольство. Шестеро князей-лютеран составили торжественный протест, в котором, обращаясь к императору, утверждали: «Мы заявляем перед лицом Бога, людей и всех тварей Божьих, что мы и наши сторонники никогда не предпринимали ничего, что было бы противно Богу и Слову Божьему, спасению душ, совести, а следовательно, и настоящему эдикту. Поэтому мы объявляем все это не имеющим никакого значения». Документ подписали Иоганн, курфюрст Саксонский; Филипп, ландграф Гессенский; Вольфганг, князь Ангальтский; Эрнст и Франц, герцоги фон Брауншвейг-Люнебургские; Георг, маркграф Бранденбург-Ансбахский. К ним присоединились 14 городов, в том числе Страсбург, Ульм, Констанц и Нюрнберг. Случилось это 19 апреля 1529 года, и с этого самого дня сторонников Лютера стали именовать протестантами.
Германия раскололась надвое, причем линия раздела пролегла главным образом в сфере политики. Император отверг протест князей. Иоганн Саксонский и Филипп Гессенский заключили союз со Страсбургом, Нюрнбергом и Ульмом. Лютера не слишком беспокоили новости с заседания рейхстага: его верные сторонники курфюрст и Меланхтон лично присутствовали в Шпейере, обеспечивая ему и политическую, и религиозную защиту. Узнав о появлении Протеста, Лютер написал каждому из обоих своих друзей по одобрительному письму. Однако сообщение об образовании военного союза вызвало с его стороны осуждение. Он счел, что слишком опасно поднимать меч против законной власти. В любом случае, полагал он, паписты, доказавшие собственную нерешительность еще на Вормсском рейхстаге, не осмелятся напасть на немецкие государства.
Другой слабостью членов антиримской партии стала их разобщенность. Насколько она опасна в политическом и военном плане, прекрасно понимали князья. Филипп Гессенский, ничего не смысливший в богословии, зато вынашивавший далеко идущие политические планы, надеялся, что ситуация переменится к лучшему, если удастся убедить лидеров крупнейших религиозных школ прийти к общему мнению относительно фундаментальных принципов доктрины. Этими соображениями он поделился сначала с Меланхтоном, а затем и с Цвингли. Меланхтон согласился принять участие в объединительном коллоквиуме, но с единственным условием — не приглашать на него Цвингли. Для достижения более прочного союза, считал он, следует ограничиться представителями более или менее сходных направлений. Лютер высказался категорически против этой идеи. Он опасался, что вместо согласия между потенциальными участниками диспута произойдет дальнейшее размежевание, а их разногласия получат нежелательную публичную огласку. Свое мнение он высказал ландграфу, который от него отмахнулся. Зато глава секты таинственников Цвингли, отрицавший реальность присутствия Христа в таинстве евхаристии, с горячностью ухватился за эту идею, увидев в ней шанс завербовать в свои ряды новых сторонников. Ситуация напоминала Вормсский рейхстаг, вывернутый наизнанку: роль Лютера играл теперь Цвингли, которому сам Лютер, в свою очередь, пытался заткнуть рот. Так или иначе, но приглашения были разосланы. «Ландграф Гессенский, — писал Лютер 2 августа, — приглашает нас в Марбург на день св. Михаила. Он сгорает от нетерпения, желая примирить нас с таинственниками. Ни на что хорошее мы не надеемся, более того, ожидаем любых ловушек. То, что затевается, опаснее для наших друзей, чем для наших врагов. Жаждущий крови сатана не ведает отдыха, готовя новые убийства и кровопролития».
Марбургская конференция оказалась короткой и закончилась провалом. Согласно воле князя, 1 октября виттенбергские доктора встретились, каждый по отдельности, с виднейшими представителями швейцарского инакомыслия: Лютер имел беседу с Эколампадасом, Меланхтон — с Цвингли. Ничего хорошего из этой затеи не вышло. 2 октября в главном зале дворца состоялось публичное заседание. Даже о повестке дня участникам договориться не удалось. Цвингли настаивал, чтобы обсуждение ограничилось проблемой евхаристии, Лютер, напротив, решительно предлагал расширить его тематику, понимая, что по первому вопросу согласие недостижимо. К вечеру 3 октября бесплодные споры все еще продолжались. Каждый клан твердо держался мнения, что именно его учение основано на Слове Божьем, а потому ни малейших отступлений от его основ нет и не может быть. Лютер, очевидно, не без влияния ландграфа, сделал последнюю попытку достичь согласия и предложил к рассмотрению 15 статей, 14 из которых, касающихся Троицы, веры, оправдания верой, крещения, устной исповеди, могли удовлетворить всех — представителей и Виттенберга, и Швейцарии, и Страсбурга. Однако пятнадцатая статья стала камнем преткновения. И хотя единодушие по поводу тезисов антикатолической направленности еще могло расцениваться как признак единства в вопросах богословия, никакой радости Филиппу Гессенскому это не принесло. Швейцарцы категорически отвергли его предложение о возможном военном союзе, так что ему пришлось признать, что затея его оказалась напрасной.
Как и опасался Лютер, непримиримая борьба оппонентов только ужесточила взаимные позиции и привлекла внимание к аргументации Цвингли. Ульм переметнулся на сторону таинственников. Лютер попытался осуществить свой собственный план, идущий вразрез с замыслом ландграфа, и сразу после марбургской неудачи собрал в Швабахе, неподалеку от Нюрнберга, конференцию протестантских земель, не удостоив приглашением швейцарцев. Здесь он предложил новый свод тезисов, надеясь добиться единодушного их одобрения. Но на сей раз против выступили представители Ульма и Страсбурга. Что касается Филиппа Гессенского, то он от одного из своих осведомителей получил данные о якобы готовящемся против него заговоре князей-католиков и немедленно собрал небольшое войско. Вскоре выяснилось, что информация о заговоре не соответствует действительности, однако не желая, как он признавался, допустить, чтобы понесенные военные расходы обернулись пустой тратой средств, он бросил свое войско на баварские епископства в Вюрцбурге и Бамберге и подверг их разорению.
Турецкая опасность временно отступила. Несмотря на пережитый страх, немцы практически не предприняли ничего, чтобы помешать захватчику. Для этого потребовался бы не только всплеск национального самосознания, но и всплеск христианского чувства. Однако в глазах противников Рима подобные побуждения привели бы к единению Европы под эгидой папы. Франциск I считал, что защита Германии под флагом защиты христианства превратила бы германского императора в главу христианского мира. Лютер, со своей стороны, боялся, что она заставит немецких князей консолидироваться под властью Габсбургов. Таким образом, для успешного противостояния Османской империи ни в Германии, ни во всей Европе не хватило стремления к единству, хотя о зверствах турецких орд ходили самые страшные слухи.
Лютер довольно долго не оставлял попыток отговорить немецкое дворянство воевать с турками. Папа, уверял он, призывает к крестовому походу, преследуя личные интересы. В 1524 году в небольшой работе, озаглавленной «Два противоречивых указа императора», он писал: «Откажитесь от выступлений против турок и не соглашайтесь давать деньги на войну с ними, потому что турки вдесятеро умнее и набожнее наших князей». Он подверг суровой критике императора, настоявшего на Нюрнбергском рейхстаге на решении в пользу крестового похода: «И не стыдно этой тряпке называть себя защитником христианской веры?» Если Богу угодно спасти Церковь, полагал Лютер, Он спасет ее и без всяких крестовых походов. Им же вместо войны с турками следует прежде разобраться с Римом.
Между тем наступил 1529 год, и доблестная армия Сулеймана подошла к венским воротам. Лютер сменил тон. В своей новой книге «Война против турок» он писал: «Проповедники-глупцы вещают народу, что с турками воевать бесполезно и невозможно; безумцы, они учат, что поднимать против них оружие запрещено. Немцы — народ настолько дикий и звероподобный, наполовину состоящий из людей, а наполовину — из чертей, что кое-кому кажется, что будет даже лучше, если они попадут под турецкое владычество». Но хуже всего то, что подобные злобные глупости приписываются «Лютеру и его Евангелию». Лютер тонко обороняется. Да, он выступал против идеи крестового похода, потому что предполагалось, что это будет «война папы». К тому же христианин не должен защищаться с помощью меча, иначе первыми, на кого он обрушил бы этот меч, стали бы «папа и его присные». Однако в данном случае речь идет не о борьбе с мусульманством, претендующим на души христиан, а о войне с национальным врагом, который зарится на чужие земли. Вот почему главную роль в этой битве должен играть не папа, а император. Христианам же следует молиться о победе, ибо только она принесет им спасение и не даст захватчику завладеть их добром.
В его письмах этой поры сквозит неподдельный ужас. Бог наказывает христиан за вероотступничество, сбывается Писание и наступают последние времена. «Молитесь за меня, ибо я охвачен смертельной скорбью пред лицом турка и его бога — сатаны». «На грани гибели я скорблю о приходе турка. Мы должны его преодолеть, его и сатану, которому он служит». Затем ему сообщили, что германская армия во главе с баварскими князьями-католиками отбросила захватчика. Турки отступили, но какой ценой далась победа над ними! «Австрия почти опустошена. Божье чудо, что не сдалась Вена, но какому разорению она подверглась! Разрушены все окрестные деревни, более ста тысяч жителей погибли или взяты в плен. То же самое творится в Венгрии. В Германии полным-полно предателей, помогающих туркам». За этим выводом следует другой: «Похоже, на Германию надвигается новый Цезарь, но никто его не боится».
Цезарь действительно надвигался. Воспользовавшись договором, с помощью которого ему удалось унизить папу, Карл V организовал для себя новую коронацию — через десять лет после первой. Торжественная церемония состоялась в Болонье 24 февраля 1530 года. Карл принес традиционную присягу, в которой поклялся безоговорочно защищать права Церкви. Теперь он мог наконец-то заняться германскими делами, пришедшими в его отсутствие в полный упадок. Предпосылок к тому, чтобы энергично взяться за дело, хватало: его активно подталкивал к этому папа, ему благоприятствовало спокойствие на границах государства, его заставляли действовать исполненные отчаяния доклады, которые слали ему брат, нунции и католики-князья.
Император назначил заседание рейхстага в Аугсбурге на 8 апреля. С подчеркнуто любезным письмом он обратился к курфюрсту Саксонскому, приглашая его на собрание вместе с придворными богословами. Следовало ли Лютеру принимать Приглашение? Мнения на этот счет разделились. Сведения о Барселонском мире, подписанном между папой и императором, просочились и в Германию, где хорошо понимали, что за внешней любезностью Карла V может таиться серьезная угроза. И потому было решено, что Лютер в Аугсбург не поедет, а вместо этого остановится в одном из близлежащих городков, чтобы быть в безопасности и в то же время иметь возможность снестись со своими друзьями. Из Торгау, где располагалась резиденция курфюрста Саксонского, в Аугсбург двинулась целая делегация из 160 человек. В нее кроме курфюрста входили его сын Иоганн-Фридрих, князь Вольфганг Ангальтский, герцог фон Брауншвейг-Люнебургский, граф Альбрехт Мансфельдский, семьдесят рыцарей и группа виттенбергских богословов, в том числе Лютер, Меланхтон, Спалатин, Ионас и Агрикола. 15 апреля процессия прибыла в замок Кобург — последнюю крепость на саксонской земле, а 20-го отправилась дальше, оставив в замке Лютера.
От Аугсбурга их отделяла еще сотня лье. Карл V не случайно остановил свой выбор на этом городе. Он хотел, чтобы собрание делегатов рейхстага прошло в области, сохранившей верность католичеству, расположенной как можно ближе к Италии и как можно дальше от Саксонии. Аугсбург в этом смысле оказался самым подходящим местом, гарантировавшим участникам собрания спокойную обстановку и безопасность. Вольный имперский город, получивший свой статус в 1276 году, он располагал крепостью и находился недалеко от Мюнхена — столицы баварских князей. К описываемому нами моменту Аугсбург превратился в крупнейший финансовый центр Европы, а семейство Фуггеров — первых банкиров Германии — хранило нерушимую верность императору и Церкви. Эрцгерцог Фердинанд встретил брата у приграничного перевала Бреннер, откуда они уже вместе двинулись дальше и 15 июня прибыли на место. В Аугсбурге их ждал пышный прием, устроенный городским советом и архиепископом Майнцским, возглавлявшим Коллегию курфюршеств. Благословить многолюдную толпу горожан, в первых рядах которой выделялись делегаты рейхстага, вы-шел папский нунций Кампеджо. Когда все опустились на колени, протестантские князья и богословы одни остались стоять как ни в чем не бывало...
20 июня рейхстаг начал свою работу. Карл V хотел, чтобы в числе первоочередных был рассмотрен финансовый вопрос, в частности, материальная поддержка военной кампании против турок. Однако князья-протестанты, предводительствуемые курфюрстом Саксонским, потребовали начать с обсуждения религиозных проблем. Князьям-католикам, не желавшим усугублять и без того сложную ситуацию, пришлось согласиться. Первые надеялись еще раз во всеуслышание заявить о своих требованиях; вторые рассчитывали, опираясь на авторитет императора, добиться окончательного решения проблемы. Таким образом, о политическом компромиссе речи не шло, однако Меланхтон, известный своим умом и тонкостью, попытался «пробить» религиозный компромисс, который как нельзя лучше устроил бы виттенбергскую команду. Лютер облек его всеми полномочиями, к тому же он поддерживал постоянную связь с Кобургом. Итак, Меланхтон сочинил программное заявление, позже получившее название «Аугсбургского символа веры»[23], а пока именовавшееся «Княжеским символом веры». В самом деле, выступать на заседании рейхстага богословы не имели права, поэтому огласить заявление пришлось самим протестантским князьям.
Меланхтон сделал ловкий ход, представив разногласия между католиками и протестантами как не имеющие принципиального значения. Эта «военная хитрость» преследовала сразу две цели: политическую — призыв к императору не применять силового воздействия против князей-лютеран; и религиозную — добиться для Лютера и его сторонников свободы проповедовать свое учение на всей территории Германии. Меланхтон перечислил ряд протестантских догматов, ничем не отличающихся от догматов католицизма. Так, в вопросе о Троице и те и другие придерживались решений Никейского собора; в вопросе о первородном грехе — Халкидонского собора; касательно значения таинств и те и другие признавали, что сущность последних связана не со святостью церковнослужителей, а с божественным установлением; в таинстве евхаристии (в отличие от цвинглиан) и те и другие видели реальное присутствие Тела и Крови Христовых; наконец, относительно предназначения души и те и другие в противовес анабаптистам соглашались с концепцией вечного ада (правда, о проблеме чистилища Меланхтон не обмолвился ни словом). По вопросу оправдания одной верой были предложены осторожные, но в то же время двусмысленные формулировки, способные удовлетворить обе партии: признавались заслуги Христа как источника спасения, но не отрицалась и «некоторая доля свободы человеческой воли», хотя подчеркивалось, что последняя ничто без Божьей благодати; говорилось также о необходимости добрых дел как свидетельстве покорности Божьей воле.
Разумеется, «Символ» содержал также ряд нападок на религиозную практику папизма, но его автор считал их несущественными, тогда как в глазах католиков они имели важное значение. Речь идет о культе святых, о церковном целибате, о монашеских обетах, о закрытой мессе. Наконец, само формальное определение Церкви оставляло широкий простор для толкования. Церковь, говорилось в документе, есть «сообщество Святых, в котором осуществляется праведное учение Евангелия и правильно отправляются таинства». Между строк этого определения ясно читалось: одни лютеране достойны именоваться истинной Церковью.
«Княжеский символ веры» подписали Иоганн Саксонский, Филипп Гессенский, Франц и Эрнст Брауншвейг-Люнебургские, Вольфганг Ангальтский, Георг Бранденбург-Ансбахский, а также представители двух имперских городов — Нюрнберга и Рейтлингена. Затем документ вручили императору, который передал его для рассмотрения комиссии из 20 богословов-католиков. В числе других в нее вошли Экк, Кохлей, Вимпина, Юзинген, Фабер. Комиссия составила собственный документ, названный «Аугсбургским опровержением» (Confutatio Augustana), в котором подвергла суровой критике двусмысленность и многочисленные умолчания «Символа» относительно основ вероучения и указала на конкретные его положения, недопустимые с точки зрения католицизма. Император, искренне стремившийся к примирению, счел суждение комиссии слишком жестким и потребовал новой редакции документа. Увы, употребление более обтекаемых терминов не могло разрешить принципиальных разногласий. Убедившись в невозможности примирить непримиримое, Карл V решил, что настал решающий момент, и выразил готовность сыграть свою роль «попечителя и защитника Церкви». Он категорично потребовал от протестантов вернуться в лоно Церкви, в обратном случае пригрозив им обвинением в ереси.
В рядах лютеран слово императора вызвало смятение. Филипп Гессенский перепугался и тайком покинул город. После его бегства Карл V приказал закрыть городские ворота, так что протестантские князья и богословы оказались в ловушке. Правда, письма Лютера продолжали свободно проникать в Аугсбург. Не представляя, в какое трудное положение попали его единомышленники, Лютер по-прежнему старался поддержать в них боевой дух. Всецело доверяя Меланхтону и веря в его дипломатический талант, он тем не менее сурово корил его за приспособленчество и недоговорки. Опасный оборот, который приняли события, испугал и Меланхтона. По-настоящему встревоженный, он предпринял последнюю попытку примирения, вложив в нее всю свою добрую волю.
По совету Кампеджо император назначил смешанную комиссию, в которую вошло по семь представителей с каждой стороны: два князя, два юриста и три богослова. От католиков выступили герцог Генрих Брауншвейг-Вольфенбуттель и князь-епископ Аугсбургский, Бернард Гаген и Иероним Вегус, Экк, Вимпина и Кохлей; от протестантов — сын курфюрста Саксонского Иоганн-Фридрих и Георг Бранденбург-Ансбахский, Понтанус и Веллер, Меланхтон, Бренц и Шнепф. Обе стороны попытались сделать шаг навстречу друг другу. Католики предложили признать в протестантских государствах причащение под обоими видами (что относилось не к области догматики, а к сфере религиозной практики), узаконить уже заключенные браки священников и подвергнуть секвестру конфискованные церковные земли. Меланхтон зашел еще дальше и выказал готовность признать авторитет папы и епископов. Но едва он успел сформулировать свои предложения, как Лютер обрушил на него целый поток писем, в которых горькая ирония перемешивалась с язвительностью и отчаянием. «Я узнал, — писал он ученикам 26 августа, — что вы совершили чудо и сумели примирить папу с Лютером. Вот только папа от этого отказался, а Лютер приносит вам свои извинения». Затем он предостерегал против вероломства папистов, называл Кампеджо отпетым бесом и грозил, что даже противники поднимут их на смех, убедившись, что они позволили себе поддаться на хитрости и уловки папистов.
Попытка примирения провалилась. Впрочем, как знать, может быть, честное размежевание стоило иллюзорного единства? Меланхтон написал «Апологию Аугсбургского символа веры». Цвингли обратился к императору с письмом, в котором предлагал собственную концепцию вероучения, основанную на реформах, осуществленных в Швейцарии. Страсбургские богословы Буцер, Капитон и Гедион совместно с Майнингеном и Линдау (из Констанца) опубликовали «Вероучение четырех городов». Все это знаменовало необратимость раскола не только между католиками и протестантами, но и между представителями различных протестантских течений.
3.
АДСКАЯ ПОЛОСА (1526-1531)
Все свои теоретические проблемы Лютер успешно решил, но оставались еще проблемы внутреннего, психологического плана. Как и прежде, он снова попытался подавить силой разума побуждения души — но, как и прежде, безуспешно. Сомнения богословского характера больше его не тревожили, но душевного покоя он так и не обрел.
Он начал новую жизнь, и в первое время окружающим могло показаться, что он совершенно успокоился. Не исключено, что так же думал он сам. Он наслаждался медовым месяцем, щедро расточая комплименты в адрес своей дражайшей супруги. Жизненным укладом он напоминал одновременно и бюргера, и крестьянина. Он продолжал читать проповеди, принимал у себя гостей, частенько отправлялся обедать и ужинать в город, но одновременно с этим ухаживал за садом, покупал семена, развел обширный цветник и вырыл во дворе колодец. Подумать только, еще вчера с негодованием отказывавшийся помогать брату-монаху в огородных работах, теперь он — в том же самом монастыре! — терпеливо копался на грядках. Впрочем, у него имелся слуга по имени Вольф, которого отправляли за покупками, и девушка-служанка по имени Розина, старательная, но крайне тупая, которую он в конце концов выгнал. В свободное время он начал изучать часовое и токарное дело.
Он пополнел. Чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить два портрета, выполненные Кранахом в 1520 и 1526 годах. На гравюре 1520 года мы видим печального монаха со впалыми щеками и с отсутствующим взглядом; на полотне 1526 года перед нами еще моложавый в свои 43 года мужчина, что называется, в теле и с внушительным двойным подбородком. Взгляд, однако, нисколько не смягчился и блуждает в неких далях, недоступных пониманию художника, суля грядущие бури.
7 июня 1526 года в семействе родился первенец. Как и всякий отец, Лютер чувствовал счастье и гордость. «Господь благословил меня, — писал он Спалатину, — подарив мне, счастливейшему супругу самой очаровательной из женщин, маленького Лютера. Чудодейственной милостью Божьей я теперь отец». Не знавший в безрадостном детстве ничего кроме вечных придирок, он мог теперь наслаждаться теплом собственного семейного очага. Не помня зла на отца, он назвал сына Гансом. Его письма этой поры посвящены в основном рассказам о ребенке. «Маленький Ганс чувствует себя отлично». «Малыш Ганс шлет вам привет». «У крошки Ганса режутся зубки». «У малютки Ганса болит животик от сырого молока». «Маленький Ганс настоящий крепыш и весельчак — любитель хорошо покушать и выпить». Виттенбергский папа, совсем недавно с высокомерием писавший, что никогда не пойдет на уступки своим слабостям и не женится, ибо душой слишком далек от супружества, погрузился теперь в мирное существование, деля его с женой и сыном. Ему досталась лучшая доля, уверял он всех, которой папа римский недостоин.
Идиллия продолжалась меньше двух лет. Возможно, первые тучи омрачили ее даже раньше, потому что вскоре после женитьбы Лютер признавался Бугенхагену: «Из-за того, что я с легкостью веду веселые разговоры, многие думают, что моя жизнь усеяна розами. Один Бог знает, что это не так». 13 января 1527 года с Лютером случился припадок, который современная медицина, вероятно, назвала бы сердечным приступом. Субботним утром в тот день, когда по церковному календарю празднуется Посещение Богородицы св. Елизаветой, Лютер почувствовал себя нехорошо. Его охватило непреодолимое ощущение ужаса. Бугенхаген, который находился тогда рядом, рассказывает об «испытании духа». Сам Лютер впоследствии говорил друзьям: «Это совсем не походило на природную слабость, но скорее напоминало глубочайшую скорбь, которую пережил святой апостол Павел после того, как его ударил по щеке сатана». Разумеется, сравнение со святым Павлом, чьего состояния не в силах описать ни врач, ни богослов, льстило его самолюбию, однако для нас важно другое. Лютер как будто бы вернулся на 20 лет назад. Позже он признавался, что пережитый им «внутренний припадок» наполнил его душу «невыразимой тоской».
Вечером приступ повторился. Он казался сильнее утреннего, но, по позднейшему свидетельству больного, носил более физический, чем моральный характер. Тем не менее между двумя приступами наверняка существовала связь. Следует ли думать, что к вечеру Лютеру действительно стало плохо с сердцем из-за перенесенного утром душевного шока? Так или иначе, но он поспешно составил завещание и приготовился к смерти. Окружающие также не сомневались, что конец его близок. Забыв на время собственные речи о неизбежности перехода в мир иной, он приказал привести врача, который велел согреть для больного подушки и простыни.
Итак, близкие обступили его ложе, ловя каждое его слово; он же, по свидетельству Ионаса, «с твердой верой и полным доверием» молился. Некоторые из его молитв пересказал тот же Ионас: «Боже, которого я так люблю, Бог грешников и несчастных, Бог испуганных и нищих духом, Бог тех, кто ищет утешения и ждет помощи и милости Твоей... Иду к Тебе, Господи, в