Глава десятая Я умудряюсь угробить новенький автобус

Мне паковать было особенно нечего. Я решил оставить рог Минотавра в домике, так что в рюкзак, который раздобыл мне Гроувер, оставалось положить смену белья и зубную щетку.

Лагерный магазинчик выдал мне ссуду в тысячу долларов обычными деньгами и двадцать золотых драхм. Монеты размером походили на домашнее печенье, которое пекут герл-скауты, и с одной стороны на них были выбиты изображения греческих богов, а с другой – Эмпайр-стейт-билдинг. Хирон сказал, что в древности люди чеканили драхмы из серебра, но олимпийцы всегда использовали только чистое золото. Затем присовокупил, что драхмами можно пользоваться для сделок с небожителями, каких именно – значения не имеет. Он дал мне с Аннабет по фляге нектара и мешочек на молнии с квадратными ломтиками амброзии, но только для экстренных случаев, если мы будем серьезно ранены. Это еда богов, напомнил нам Хирон. Она губительна для смертных, но нас излечит практически от любой раны. Если съесть или выпить слишком много, полукровка сделается лихорадочно возбужденным. Передозировка может сжечь нас в буквальном смысле слова.

Аннабет взяла волшебную бейсболку «Янкиз», которую, как она сказала, подарила ей на день рождения мама. Еще у нее была книга по знаменитой классической архитектуре, написанная на древнегреческом, чтобы читать, когда ей станет скучно, и длинный бронзовый нож, спрятанный в рукаве.

Я не сомневался, что нож выдаст нас с головой на первом же металлоискателе.

Гроувер надел свои бутафорские ноги и брюки, чтобы походить на человека. Еще на нем была большая зеленая кепка, потому что, когда шел дождь и его вьющиеся волосы распрямлялись, проглядывали кончики рожек. Свой ярко-оранжевый рюкзак сатир битком набил мелким металлоломом и яблоками, чтобы можно было перекусить по дороге. В кармане он таскал целый набор тростниковых дудочек, которые вырезал для него его папа-козел, хотя исполнить он мог лишь две вещи: Двенадцатый фортепианный концерт Моцарта и «So yesterday» Хилари Дафф. Обе звучали на дудочках просто ужасно.

Помахав на прощание обитателям лагеря, мы бросили последний взгляд на клубничные поля, океан, Большой дом, затем стали взбираться по Холму полукровок к высокой сосне – Талии, дочери Зевса.

Хирон ждал нас в инвалидном кресле. Рядом стоял похожий на серфера оболтус, которого я видел, когда лежал больной. Как объяснил мне Гроувер, это шеф службы безопасности лагеря. Судя по всему, глаза у него располагались по всему телу, так что его невозможно было застать врасплох. Однако сегодня он надел шоферскую форму, так что я мог видеть подглядывающие глазки только на его руках, лице и шее.

– Это Аргус, – представил его Хирон. – Он довезет нас до города и, хм… присмотрит за вами.

Я услышал сзади шаги и обернулся.

Вверх по холму бежал Лука, неся пару баскетбольных кроссовок.

– Привет! – задыхаясь, вымолвил он. – Рад, что нагнал вас.

Аннабет зарделась, как всегда, когда Лука был поблизости.

– Просто хотел пожелать удачи, – сказал мне Лука. – И еще подумал, что, хм, они могут тебе пригодиться.

Он передал мне кроссовки, выглядевшие вполне обыкновенно. Даже запах от них вроде бы шел нормальный.

– Майа! – произнес Лука.

Белые крылышки выпростались из подошв – я от изумления даже выронил обувку. Туфли запрыгали по земле, пока крылышки не сложились и не исчезли.

– Потрясающе! – воскликнул Гроувер.

Лука улыбнулся.

– Они сослужили мне хорошую службу, когда я отправился на поиск. Подарок от папы. Конечно, в последнее время я ими не часто пользовался…

Он погрустнел.

Я не знал, что сказать. Здорово, что Лука пришел попрощаться. Я боялся, что он обижен тем, что в последние дни я уделяю ему слишком мало внимания. Но вот он стоял передо мной, протягивая свой волшебный подарок… Я зарделся почти так же, как Аннабет.

– Спасибо, дружище.

– Послушай, Перси… – Было видно, что Луке неловко это говорить. – Тут на тебя возлагают такие надежды. Так что… убей за меня парочку монстров, о'кей?

Мы пожали друг другу руки. Лука потрепал Гроувера по голове между рожками и на прощание обнял Аннабет, которая едва не лишилась чувств.

После того как Лука ушел, я сказал ей:

– Больно ты у нас нежная барышня.

– А вот и нет!

– Ты же отдала ему захваченный флаг?

– Ох… и зачем это я с тобой потащилась, Перси?

Она стала спускаться по другой стороне холма, где на обочине уже ждал белый лимузин. Аргус последовал за ней, побрякивая ключами от машины.

Я подобрал крылатые кроссовки, и внезапно меня охватило нехорошее чувство.

– Ведь я все равно не смогу воспользоваться ими? – спросил я, поглядев на Хирона.

Кентавр покачал головой.

– Лука сделал это от души, Перси. Но подниматься в воздух… я бы тебе не советовал.

Я разочарованно кивнул, но затем меня осенило.

– Эй, Гроувер, хочешь волшебную вещь?

– Я? – Глаза у сатира загорелись.

Мы быстренько зашнуровали кроссовки на его бутафорских конечностях, и первый в мире летающий мальчик-козел был готов к запуску.

– Майа! – выкрикнул он.

Взлет у Гроувера получился на славу, но потом его стало болтать из стороны в сторону, так что он проехался рюкзаком по траве. Крылатые туфли брыкались, как маленькие необъезженные жеребцы.

– Потренируйся! – посоветовал ему Хирон. – Тебе просто не хватает практики!

– А-а-а-а! – Гроувер, которого мотало в полете из стороны в сторону, промчался к подножию холма, как безумный газонокосильщик.

Прежде чем я успел последовать за ним, Хирон взял меня за руку.

– Мне надо было больше заниматься тобой, Перси, – сказал он. – Если бы только у меня было время. Геракл, Ясон – их мне удалось обучить лучше.

– Да ничего, и так сойдет. Я просто хотел…

Я замолчал: не стоит говорить какие-то банальности. Просто мне хотелось, чтобы папа тоже подарил мне какую-нибудь замечательную волшебную штуку, которая помогла бы мне в поиске, что-нибудь вроде крылатых туфель Луки или кепки-невидимки Аннабет.

– О чем я думаю? – спохватился Хирон. – Я не могу отпустить тебя без этого.

Он вынул из кармана ручку и отдал ее мне. Это была обычная шариковая ручка, с черным стержнем и снимающимся колпачком. Центов за тридцать.

– Здорово, – сказал я. – Спасибо.

– Перси, это дар твоего отца. Я хранил его долгие годы, не зная, что он предназначался тебе. Но теперь пророчество стало окончательно мне ясно. Ты – тот самый.

Я вспомнил экскурсию в Метрополитен, когда я уничтожил миссис Доддз. Хирон бросил мне ручку, которая превратилась в меч. Может быть, это…

Сняв колпачок, я моментально почувствовал, как ручка стала длиннее и тяжелее. Через полсекунды я уже держал блестящий бронзовый меч – обоюдоострый, с рукоятью, обернутой кожей и украшенной золотыми заклепками. Впервые меч пришелся мне как раз по руке.

– У этого меча долгая и трагическая история, в которую нет нужды вдаваться, – сказал Хирон. – Его называют Анаклузмос.

– Сильное течение, стремнина, – перевел я, удивленный тем, как легко мне удалось понять древнегреческое слово.

– Пользуйся им только при крайней необходимости, – предупредил Хирон, – и только против монстров. Конечно же, никакой герой не станет причинять людям вред, только в исключительных обстоятельствах, но этот меч в любом случае не нанесет им ущерба.

Я посмотрел на грозное, острое лезвие.

– Что ты имеешь в виду, говоря, что он не может причинить вред людям? Как это может быть?

– Этот меч выкован из небесной бронзы. Сначала над ним работали в кузне циклопы, его закалили в кратере Этны и охладили в струях Леты. Он смертоносен для монстров и всех существ царства мертвых, если, конечно, они не убьют тебя прежде. Но сквозь тело смертного этот клинок пройдет как сквозь туман. Слишком уж они мелки, чтобы убивать их этим мечом. И предупреждаю: будучи полубогом, ты можешь погибнуть и от небесного, и от обычного оружия. Ты вдвойне уязвим.

– Приятная новость.

– Теперь снова надень колпачок.

Не успел я коснуться колпачком острия, как Анаклузмос снова превратился в обычную ручку. Я засунул ее в карман, немного нервничая, так как в школе славился тем, что постоянно терял ручки.

– Ты не сможешь.

– Что?

– Потерять ручку, – пояснил кентавр. – Она заколдована и всегда будет снова оказываться в твоем кармане. Попробуй.

Забросив ручку как можно дальше вниз по холму и увидев, как она исчезла в траве, я стал внимательно следить за тем, что произойдет дальше.

– На это может уйти несколько мгновений, – предупредил Хирон. – Ну-ка, теперь проверь.

Естественно, ручка была на месте.

– О'кей, чертовски здорово, – согласился я. – Ну а если кто-нибудь из смертных увидит, что я достаю меч?

– Туман – могучая вещь, Перси, – улыбнулся Хирон.

– Туман?

– Да. Прочитай «Илиаду». Там есть множество упоминаний об этом. Всякий раз, когда божественные или инфернальные силы вступают в связь со смертным миром, они порождают туман, затмевающий зрение людей. Как полукровка, ты будешь видеть все, как оно есть, но люди станут истолковывать увиденное неправильно. Примечательно, однако, что люди готовы пойти на невероятные ухищрения, чтобы доказать, будто их версия правильна.

Я сунул Анаклузмос обратно в карман.

Впервые я по-настоящему почувствовал, что пускаюсь в поиск. Я действительно покидал Холм полукровок. Я отправлялся на запад самостоятельно, без взрослых, без определенного плана, даже без мобильника. (Хирон сказал, что монстры отслеживают сотовые телефоны; если мы возьмем с собой хоть один, это будет для них как сигнальная ракета.) Выходило, что самым мощным моим оружием, чтобы сразиться с монстрами и достигнуть царства мертвых, становился меч.

– Хирон… – нерешительно позвал я. – Если вы говорите, что боги бессмертны… то, значит, время было и до них?

– Точнее говоря, до них прошло четыре века. Время титанов пришлось на четвертый век, который иногда называют золотым, а это вопиющая несправедливость. Пятый век – век западной цивилизации и владычества Зевса.

– Так что же было… до богов? Хирон поморщился.

– Даже я недостаточно стар, чтобы знать это, дитя, но я знаю, что то было время тьмы, когда смертные пребывали в диком состоянии. Кронос, владыка титанов, назвал свое царствование Золотым веком, поскольку люди жили в неведении и не были обременены знанием. Но это была всего лишь пропаганда. Царь титанов считал, что ваш род способен лишь потреблять выпивку, закуску и дешевые развлечения. В раннюю пору царствования Зевса добрый титан Прометей добыл для человечества огонь, чтобы ваш вид мог развиваться, но Прометея заклеймили как бунтаря и мятежника. Как ты, вероятно, помнишь, Зевс сурово покарал его. Однако в конце концов боги смягчились по отношению к людям, и появилась западная цивилизация.

– Но теперь боги не могут умереть. То есть, пока жива западная цивилизация, они тоже будут живы. Выходит… что, даже если у меня ничего не получится, не произойдет ничего настолько плохого, чтобы все пошло кувырком?

– Никто не знает, сколько продлится век Запада, Перси, – меланхолично улыбнулся Хирон. – Да, боги бессмертны. Но такими же были и титаны. Они существуют до сих пор, запертые в темницах, лишенные власти и вынужденные в наказание терпеть бесконечные муки, но все еще живые. Очень даже живые. Быть может, богини Судьбы воспротивятся тому, чтобы боги когда-либо пережили подобное, а мы вернулись к мраку и хаосу прошлого. Единственное, что мы можем, дитя, – следовать своему предназначению.

– Своему предназначению… знать бы – в чем оно.

– Расслабься, – посоветовал мне Хирон. – Сохраняй ясность мыслей. И помни: может быть, именно тебе суждено предотвратить величайшую войну за всю историю человечества.

– Расслабиться… – огрызнулся я. – Да я вообще не напрягаюсь.

Добравшись до подножия холма, я оглянулся. Хирон стоял под сосной – Талией, дочерью Зевса, – выпрямившись во весь свой немалый рост и высоко подняв лук в знак приветствия. Обычное прощальное напутствие после летних каникул от самого обычного кентавра.

* * *

Аргус вывез нас из сельской местности и доставил на западную оконечность Лонг-Айленда. Странно было снова оказаться на шоссе; Аннабет и Гроувер сидели рядом со мной, как обыкновенные попутчики. После двух недель на Холме полукровок реальный мир казался чем-то фантастическим. Я поймал себя на том, что, как дикарь, глазею на «макдоналдсы», на ребят на заднем сиденье родительской машины, на придорожные щиты и торговые центры.

– Пока все хорошо, – сказал я Аннабет. – Вот уже десять миль проехали – и ни одного монстра.

Она ответила мне раздраженным взглядом.

– У тебя рыбьи мозги. Такие слова не доведут до добра.

– Напомни, а то я забыл: отчего ты меня терпеть не можешь?

– Неправда.

– Ты меня за дурака держишь?

– Слушай… не обязательно же нам ладить? – Она принялась мять свою кепку-невидимку. – Наши родители – соперники.

– Почему?

– Вот же настырный, – вздохнула Аннабет. – Как-то раз мама застала Посейдона с подружкой в храме Афины – ничего неуважительнее и быть не может. В другой раз Афина и Посейдон состязались – кому быть покровителем Афин. В качестве дара твой папа открыл какой-то там источник соленой воды, а моя мама вырастила оливковое дерево. Люди увидели, что ее дар лучше, вот и назвали город в ее честь.

– Наверное, просто потому, что они любили оливки.

– Отвяжись.

– Вот если бы она изобрела пиццу – это я понимаю!

– Сказала – отвяжись!

Аргус на переднем сиденье улыбался. Он ничего не сказал, но голубой глаз на затылке подмигнул мне.

Движение транспорта в Квинсе стало медленнее. К тому времени, когда мы добрались до Манхэттена, солнце уже садилось, стал накрапывать дождь.

Аргус высадил нас на остановке «грейхаундов» в Верхнем Ист-Сайде, недалеко от квартиры, где мама когда-то жила с Гейбом. К почтовому ящику был приклеен промокший флайер с моей фотографией и надписью: «Ты видел этого мальчика?»

Я сорвал флайер, прежде чем Гроувер и Аннабет успели заметить его.

Аргус выгрузил наши вещи, удостоверился, что мы купили билеты на автобус, и уехал; когда он выезжал с парковочной площадки, один глаз на его руке открылся, чтобы проследить за нами.

Я подумал о том, как близко отсюда моя старая квартира. В это время мама обычно возвращалась домой из кондитерской. Вонючка Гейб сейчас, наверное, сидит у себя, играет в покер, и ему глубоко плевать на то, где она и что с ней.

Гроувер надел рюкзак. Он перехватил мой взгляд и посмотрел в ту же сторону.

– Хочешь знать, почему она вышла за него, Перси?

– Ты что, мои мысли читаешь? – уставился я на него.

– Только твои чувства, – пожал плечами Гроувер. – Я вроде забыл тебе сказать, что сатиры это умеют. Ты ведь вспоминал про маму и отчима?

Я кивнул, призадумавшись, что еще Гроувер мог позабыть сказать мне.

– Твоя мама вышла за Гейба из-за тебя, – сказал Гроувер. – Вот ты зовешь его Вонючкой, а сам ничего не понимаешь. У парня такая аура!.. Ее даже отсюда можно учуять. Я чую его следы на тебе, а ведь вы не виделись почти неделю.

– Ах, значит, спасибо Вонючке Гейбу, – огрызнулся я. – Где тут ближайший магазин? Я сбегаю за пивом.

– Тебе следовало быть благодарным, Перси. Твой отчим так отвратительно пахнет человеком, что он мог годами скрывать твою полубожественную природу. Как только я почуял запах его «камаро», понял: своей вонью Гейб годами прикрывал тебя. Если бы ты не жил с ним каждое лето, монстры, наверное, давно убили бы тебя. Твоя мама оставалась с ним, чтобы защитить тебя. Она была умная. И, должно быть, очень любила тебя, поскольку связалась с таким парнем… если тебе это, конечно, интересно.

Лучше мне от его слов не стало, но я не подал виду.

«Я снова увижу ее, – подумал я. – Она не умерла».

Интересно, продолжает ли Гроувер читать мои чувства, сейчас они в полном раздрае. Мне было приятно, что он и Аннабет со мной, но я чувствовал себя виноватым, поскольку был с ними не вполне честен. Я не открыл им истинной причины, почему согласился на этот дурацкий поиск.

Правда заключалась в том, что мне не было ровно никакого дела до жезла или спасения мира или даже того, чтобы помочь своему отцу в беде. Чем больше я думал об этом, тем больше упрекал Посейдона за то, что он ни разу не навестил меня, ни разу не помог маме, ни разу не прислал даже какие-нибудь вшивые алименты. Он призвал меня только потому, что ему нужен был исполнитель.

Я беспокоился лишь о маме. Аид несправедливо забрал ее, и Аид вернет ее обратно.

«Тебя предаст один из тех, кто называет себя твоим другом, – прошелестел у меня в голове Оракул. – В конце концов ты не сможешь спасти самое главное».

«Заткнись», – велел я.

* * *

Дождь не переставал.

Мы потеряли всякое терпение, дожидаясь автобуса, и решили поиграть одним из яблок Гроувера. Аннабет была бесподобна. Она могла подбросить яблоко коленом, локтем, плечом, чем угодно. Я старался от нее не отставать.

Игра закончилась, когда я зашвырнул яблоко практически в рот Гроуверу. В одну козло-секунду наш импровизированный мячик исчез – с кожурой, черенком, словом, весь.

Гроувер густо покраснел. Он попытался извиниться, но мы с Аннабет были слишком заняты, нахваливая друг друга.

Наконец пришел автобус. Пока мы стояли в очереди на посадку, Гроувер начал оглядываться и принюхиваться, будто учуял свое любимое школьное лакомство – энчиладу.

– Что такое? – спросил я.

– Не знаю, – напряженно ответил он. – Может, и ничего.

Но ручаюсь, это было не просто так. И я тоже стал оглядываться.

Мне стало легче только тогда, когда посадка закончилась и мы нашли свои места в задней части автобуса. Сложили рюкзаки и уселись. Аннабет продолжала нервно похлопывать по бедру бейсболкой.

Когда зашли последние пассажиры, она стиснула мое колено:

– Перси!

В автобус только что вошла старая дама. На ней было помятое бархатное платье, кружевные перчатки и бесформенная оранжевая вязаная шляпа, затенявшая ее лицо, в руках она держала большую сумку из ткани с орнаментом. Когда дама подняла голову, ее черные глаза блеснули, и сердце мое бешено забилось.

Это была миссис Доддз. Она постарела, на лице появилось больше морщин, но выражение осталось то же – злобное.

Я поглубже вжался в сиденье.

За ней вошли еще две старые дамы, одна в зеленой, другая в фиолетовой шляпе. В остальном они выглядели точь-в-точь как миссис Доддз: те же узловатые руки, матерчатые сумки, помятые бархатные платья. Демоническая троица старушек.

Они сели в переднем ряду, сразу за шофером. Двое, сидевшие возле прохода, выставили ноги и скрестили их. Это могло показаться случайным, но смысл был совершенно очевиден: проход закрыт.

Автобус отъехал от остановки и запетлял по мокрым улицам Манхэттена.

– Недолго же она пробыла мертвой, – сказал я, стараясь не выдать дрожь в голосе. – Кажется, ты говорила, что их можно уничтожить раз и навсегда.

– Я сказала: если повезет, – ответила Аннабет. – Ты явно не из везунчиков.

– Все трое сразу, – захныкал Гроувер. – Di immortales!

– О'кей. – Аннабет напряженно что-то обдумывала. – Фурии. Трое самых ужасных чудовищ царства мертвых. Не беда… Не беда. Мы вылезем через окна!

– Они не открываются, – простонал Гроувер.

– Задний выход? – предположила Аннабет.

Заднего выхода не было. Да если бы и был, вряд ли бы это нам помогло. Мы уже успели выехать на Девятую авеню и направлялись к туннелю Линкольна.

– Они ведь не нападут, когда кругом столько свидетелей? – спросил я.

– У смертных плохое зрение, – напомнила Аннабет. – Их мозг воспринимает лишь то, что видно сквозь туман.

– Но они увидят, как три старухи убивают нас, или нет?

Аннабет задумалась.

– Трудно сказать. Но мы не можем рассчитывать на поддержку смертных. Может быть, аварийный выход на крыше?..

Мы въехали в туннель Линкольна, и в автобусе стало темно, не считая цепочки огней, бежавших вдоль прохода. Царила зловещая тишина, даже дождя не было слышно.

Миссис Доддз встала. Голосом, таким бесцветным, словно она репетировала его заранее, она объявила на весь автобус:

– Мне нужно в туалет.

– Мне тоже, – сказала вторая сестра.

– И мне, – подхватила третья.

Все три двинулись по проходу.

– Поняла, – прошептала Аннабет. – Перси, возьми мою кепку!

– Что?

– Им нужен только ты. Превратись в невидимку и ступай по проходу. Пусть они пройдут мимо. Может, тебе удастся добраться до передней двери…

– А вы?..

– Есть шанс, что они не заметят нас, – пояснила Аннабет. – Ты – сын одного из Большой троицы. Твой запах может заглушить остальные.

– Я не могу просто так бросить вас.

– Да не волнуйся ты о нас, – подтолкнул меня Гроувер. – Иди!

Руки у меня дрожали. Чувствуя себя трусом, я взял бейсболку с эмблемой «Янкиз» и надел ее.

Посмотрев вниз на свои ноги, я увидел, что ничего не вижу.

Я пополз по проходу. Мне удалось преодолеть десять рядов и шмыгнуть на свободное место как раз в тот момент, когда фурии проходили мимо.

Миссис Доддз остановилась, принюхиваясь, и в упор посмотрела на меня. Сердце мое гулко билось в груди.

Она ничего не заметила. И сестры пошли дальше.

Я был свободен. Мне удалось подобраться к передней двери, как раз когда мы выезжали из туннеля. Я уже приготовился нажать кнопку аварийной остановки и тут услышал омерзительные завывания, доносившиеся сзади.

Старухи уже не были старухами. Лица их остались теми же – страшнее не придумаешь, – но тела превратились в кожистые коричневые тела старых ведьм, с крыльями как у летучих мышей и когтистыми, как у горгулий, лапами. Вместо сумочек они размахивали огненными хлыстами.

Окружив Гроувера и Аннабет – хлысты так и свистели в воздухе, – они наперебой зашипели:

– Где это? Где?

Остальные пассажиры пронзительно кричали, съежившись на сиденьях. Значит, что-то они увидели, уже неплохо.

– Его здесь нет! – взвизгнула Аннабет. – Он ушел.

Фурии занесли над ней свои хлысты.

Аннабет выхватила бронзовый нож. Гроувер вытащил жестяную банку из рюкзака, где хранил свою провизию, и замахнулся.

Мои дальнейшие действия были настолько импульсивными и опасными, что я вполне мог претендовать на звание первого психа года и расклейку моих фотографий на постерах по всей стране.

Водитель отвлекся, пытаясь разглядеть, что происходит, в зеркале заднего вида.

Оставаясь невидимкой, я выхватил у него руль и крутанул влево. Пассажиры взвыли, когда их швырнуло вправо, и я услышал – хотелось бы надеяться! – как трое фурий вываливаются в окна, разбивая стекло.

– Эй! – завопил шофер. – Эй, какого черта?!

Мы продолжали бороться за руль. Автобус тяжело швыряло из стороны в сторону, металлический скрежет не умолкал, искры летели в воздухе на милю позади нас.

Накренившись, автобус выскочил из туннеля Линкольна под дождь, людей и монстров бросало по всему автобусу, машины летели в разные стороны, как кегли в боулинге.

Каким-то образом водитель нашел выход из ситуации. Мы пулей промчались по шоссе, минуя с полдюжины светофоров, и в конце концов оказались на одной из проселочных дорог Нью-Джерси, которых по ту сторону реки чертова прорва. Теперь слева был лес, справа – Гудзон, и, судя по всему, водитель выруливал к реке.

Тут меня снова осенило, и я со всей силы ударил по педали аварийных тормозов.

Завизжали покрышки, автобус описал полный круг на мокром асфальте и врезался в деревья. Включилось аварийное освещение. Двери распахнулись. Шофер первым бросился наружу, за ним, пронзительно вопя, кинулись пассажиры. Я пропустил их и уселся на водительское сиденье.

Фурии успели занять прежние позиции. Они бичевали своими хлыстами Аннабет, которая размахивала ножом и что-то кричала на древнегреческом – в том смысле, чтобы они убирались прочь. Гроувер швырялся банками.

Я посмотрел на открытую дверь. Передо мной была свобода, но я не мог бросить своих друзей. Я снял кепку-невидимку.

– Привет!

Фурии обернулись ко мне, оскалив желтые клыки, и мне в голову внезапно пришла блестящая мысль о том, какой теперь возможен выход из положения. Миссис Доддз подкрадывалась ко мне по проходу – точно так же, как в классе, чтобы сообщить, что я завалил очередной тест по математике. Всякий раз, когда она щелкала хлыстом, по морщинистой коже пробегали отблески красного пламени.

Две ее уродливые сестрички перепрыгивали с сиденья на сиденье, подбираясь ко мне, как две огромные мерзкие ящерицы.

– Персей Джексон, ты оскорбил богов, – возвестила миссис Доддз с акцентом, определенно приобретенным где-то южнее, чем штат Джорджия. – Поэтому тебе суждено умереть.

– Вы больше нравились мне в роли математички, – ухмыльнулся я.

Она зарычала.

Аннабет и Гроувер осторожно двигались вслед за фуриями, поглядывая на открытую дверь.

Я вынул из кармана шариковую ручку и снял колпачок. Меч вытянулся у меня в руке, поблескивая обоюдоострым клинком.

Фурии заколебались.

Миссис Доддз уже довелось отведать Анаклузмоса. Его вид ей явно не понравился.

– Сдавайся немедленно, – прошипела она, – иначе будешь обречен на вечные муки.

– Красиво сказано.

– Берегись, Перси! – крикнула Аннабет.

Миссис Доддз захлестнула бичом мою руку, державшую меч, остальные фурии с обеих сторон бросились на меня.

Мою руку словно облили раскаленным свинцом, но мне удалось не выронить Анаклузмос. Эфесом я ударил фурию слева, заставив ее плюхнуться на сиденье. Повернувшись, я нанес разящий удар фурии справа. Едва только лезвие коснулось ее шеи, она с воплем взорвалась облаком пыли. Аннабет поймала миссис Доддз борцовским захватом и швырнула на спину, пока Гроувер старался вырвать из ее рук хлыст.

– О! – заскулил он. – Горячо! Жжется!

Фурия, которую я оглушил эфесом, вытянув когтистые ламы, снова подкралась ко мне, но я взмахнул Анаклузмосом, и она рассыпалась в труху.

Миссис Доддз старалась сбросить со спины Аннабет. Она брыкалась, махала когтистыми лапами, шипела и кусалась, но Аннабет держалась стойко, пока Гроувер не связал ноги миссис Доддз ее собственным хлыстом. В конце концов оба повалили ее в проход. Фурия попыталась приподняться, но ей не хватало места, чтобы выпростать крылья летучей мыши.

– Зевс уничтожит вас! – пообещала она. – Аид заберет твою душу!

– Braccas meus vescimini! – звонко крикнул я.

До сих пор не пойму, как у меня выскочила эта латинская фраза. Думаю, она означала: «Пошла в задницу!»

Удар грома сотряс автобус. Волосы у меня на голове зашевелились.

– Сваливаем! – пронзительно крикнула Аннабет. – Немедленно!

Дважды повторять не пришлось.

Мы бросились наружу и увидели, что остальные пассажиры, как сомнамбулы, бродят кругом, спорят с шофером или бегают кругами, вопя: «Мы все погибнем!» Турист в гавайской рубашке успел сфотографировать меня, прежде чем я убрал меч.

– Наши рюкзаки! – осенило Гроувера. – Мы оставили свои…

БУУУУМ!

Стекла автобуса вылетели, пассажиры ринулись в укрытие. Молния пробила в крыше настоящий кратер, но по злобным стонам изнутри я понял, что миссис Доддз все еще жива.

– Бежим! – скомандовала Аннабет. – Она вызывает подкрепление! Надо убираться!

Мы углубились в лес, дождь превратился в настоящий ливень; позади полыхал автобус, впереди не было ничего, кроме тьмы.