Лучший шейк во Флориде Ч.1 4 страница
Дело Бритни мучило тебя почти физически. Время шло. Исчезновение само по себе было ужасно. Но оно также показывало, что на закланье системе правосудия всегда уготованы самые уязвимые. Вероятность судебной ошибки огромна. Эта мысль посеяла в тебе болезненный нравственный релятивизм, твою душу обметало сомнениями и неуверенностью. Ты распалял себя мыслью, что Бритни похитили. Не могла она просто растаять в тумане за три минуты, что отделили ее от Стеллы и Андреа, а их — от поворота на шоссе Карр. Зло имело лицо, имя юфамилию. И ты поклялся их выяснить.
Для начала ты решил проверить всех мужчин, контактировавших с Бритни в школе, дома или через Анджелу. Список подозреваемых медленно сокращался. Отец Бритни отпал сразу: он давно бросил семью и сейчас работал на нефтяной платформе в Северном море. Под вопросом оставался один мужчина; ты похолодел при мысли, что он исчез примерно в одно время с девочкой. До сих пор не нашли Ронни Хэмила, деда Бритни - его квартира в Дэлри пустовала. Соседи сказали, это дело обычное — Ронни исчезает на несколько суток, когда счета приносят. Первым деда заподозрил Гиллман.
— А у сукина-то сына рыльце в пушку, — хмыкнул он, взглянув на фото Ронни с Анджелой и девочками. — Старый Гари Глиттер.
На поиски Ронни Хэмила ты бросил всю группу. Патрульные получили инструкции и фото. Квартиру Хэмила поставили под круглосуточное наблюдение. Группа многие часы потратила на проверку заведений, завсегдатаем которых был Хэмил — букмекерских контор, пивных и забегаловок в Дэлри и Джорджи-роудс. Но сам ты не принимал участия в охоте. Ты разрабатывал другую версию, ты не мог от нее отказаться.
— У меня свои соображения, — сообщил ты Бобу Тоулу.
Тоул, по своему обыкновению, в ответ скривился, будто лимонного соку хватанул. Он понял: ты напал на след. Ты заподозрил, что речь не о типичном случае изнасилования ребенка. Внутренний голос подсказывал: извращенец, к которому приведет след, — не из тех, что нередки на Британских островах. Ты часами смотрел на фото педофилов в базе данных: священники, школьные учителя и вожатые скаутов; дядюшки с нездоровым влечением к племянницам, воспользовавшиеся случаем отчимы и родные отцы, отлично умеющие подвести под патологию объяснение, самонадеянное и створаживающее кровь своей рациональностью. Не то, все не то. Тебе казалось, преступление это в американском духе, точнее, в духе американских триллеров, поскольку ты полагал, что реальные преступления в Америке ничем не отличаются от преступлений в Британии. Нет, данное преступление — американское по духу: охотник-одиночка, хищник; такие не разъезжают по бесконечным и пустынным внутриштатным автострадам обширного континента — такие еле пилят в белых фургонах по перенаселенной, подозрительной Британии.
И вот что ты сделал: ты тайно поехал в аэропорт, успел на дневной рейс до Гэтвика, там запрыгнул в поезд до Истбурна, где теперь поселился Джордж Марсден. После дела Ньюлы Эндрюс он вышел в отставку и жил тем, что устанавливал охранные системы и давал советы нервным пенсионерам. Биография Джорджа Марсдена не отличалась оригинальностью. Служил в морской пехоте, участвовал в первой войне в Персидском заливе. Давно развелся и принципиально снова не женился. Плечи игрока в рэгби, буйная грива седых волос и обаятельная улыбка как подтверждение: по ночам Марсден редко мается в одиночестве. Неизменно отутюженные брюки, свежая рубашка и прочее предполагали такой же педантизм при ведении расследования. Кроме случаев, когда очевидный ему расклад не сходился с ответом — тогда Марсден впадал в отчаяние.
За чашкой эспрессо в кафе вы с Джорджем глазели на его потенциальных клиентов, фланировавших по набережной. Джордж рассказывал про Эллиса. Эллис в свое время был грозой родного Уэлвина. Прирожденный манипулятор, сам он в юности не совершал особо тяжких, хотя под его дудку плясали многие. Эллис привлекался неоднократно, главным образом за кражи со взломом, однако имелось и обвинение в изнасиловании, снятое за недостатком улик. Несмотря на то что Эллис не трогал несовершеннолетних, презирали его все без исключения: он являл собой образчик отщепенца, от появления которого ни один слой общества не застрахован. Ни полиция, ни обыватели не стали бы оспаривать изрядный срок, назначенный Эллису обвинением. Совсем иное впечатление производила Ньюла Эндрюс — маленькая, хрупкая, личико полупрозрачное, как у эльфа, невинная жертва, вдобавок и близко не тянувшая на свои двенадцать лет. Тебе вспомнилась фотография в рубрике «Объявлены в розыск»: сияющие, кроткие, как у лани, глаза ни одного британца не оставили равнодушным. Ньюла шла к тетке, чтобы помочь по хозяйству — ни дать ни взять Красная Шапочка, а Эллис, соответственно, злой и страшный Серый Волк. Роберт Эллис стал самым ненавидимым человеком в Британии, подобно Хантли или Брейди. И в извращенной погоне за славой он по собственной инициативе сделал своего рода признание.
Однако, кем бы ни был Эллис, данное преступление не следовало записывать на его счет. Джордж Марсден и слушать не хотел о виновности Эллиса; уйти в отставку и завершить карьеру столь бесславно его вынудила честь. Джордж верил в добро и зло; вера эта сильно мешала жить. Можно назвать ее религией, с оговоркой, что к перестраховке, ради которой большинство людей по воскресным дням заглядывают в церковь, вера Джорджа не имела никакого отношения. Итак, Джордж обсуждал с тобой убийство Ньюлы Эндрюс, перечислял схожие моменты и отличия от убийства Бритни. Потом вы говорили о Стейси Эрншоу, убитой возле торгового центра в Сэлфорде.
— Эллис тут ни при чем, — горячился Джордж. Ни один город не обходится без своего Эллиса. Боб Тоул каждого эдинбуржца примерял к делу Бритни. Сам он уже несколько лет грозился уйти в отставку и теперь, когда срок замаячил на горизонте, хотел запомниться успешным раскрытием громкого дела. Газеты, первоначально распявшие Эллиса, теперь, в свете дела Бритни, принялись намекать на фатальную судебную ошибку. Общественность тем временем занималась обычным для таких случаев делом — жаждала мести.
Ты ни одной живой душе не сказал о поездке в Истбурн, ты страшился телефонного звонка, могущего тебя выдать, но получил только сообщение о том, что дедуля Ронни пока не обнаружен. Чувство вины не отпускало тебя; тебе казалось, надо колотить в каждую дверь и вместе со следственной группой сутками сидеть в засадах. По пути в Эдинбург, в самолете, ты отключился и окончательно очнулся не ранее, чем взгляд твой, уже в аэропорту, упал на газетный стенд: с фотографии открыто и весело, и прямо на тебя, смотрела Бритни. Завтра ее причислят к лику святых. Ты взял такси до своего дома в Лите, новом районе возле доков. Ты планировал поговорить с Тоулом о деле Эллиса. Потом до тебя дошло, что, усталый, ты забыл по выходе из самолета включить мобильник. Обнаружилось одно звуковое сообщение от Труди и два — от босса. Во втором из них Тоул чуть ли не визжал.
— Рэй, кажется, мы его сцапали! Ты не сомневался, что знаешь, кто похититель; тем более ты был удивлен, когда по приезде в участок обнаружил, что Ронни Хэмила до сих пор не нашли, а под следствием находится юнец по имени Гари Форбс. Форбс признался, что похитил Бритни, убил ее и спрятал тело в Пертширском лесу. Ты бросил взгляд на Боба Тоула, теперь совершенно подавленного; за время, прошедшее между его звонком и твоим приездом, Тоулова уверенность в правомерности ареста полностью улетучилась. И неудивительно: Форбс был идиот, жаждущий внимания к своей персоне. Неуклюжий, дерганный интроверт, он помешался на убийствах и маньяках, собирал газетные вырезки на эту тему. Обделенный, заброшенный подросток упивался фальшивым статусом плохого парня. Форбс уже в открытую мечтал, как толпы сумасшедших женщин станут ему писать, а там и на тюремные свидания набегут. Хуже всего, однако, были неуклюжие попытки следственной группы подогнать Форбса под шаблон. Твои коллеги цеплялись за хрестоматийные истории — о соседе, заявлявшем, что замучил волнистого попугайчика, о двоюродном брате, по которому колония плачет.
— Мы что, больше ни на что не способны? — Одно за другим ты оглядел лица коллег: Хэрроуэр, Нотмен, Гиллман, Драммонд, Маккейг.
Вокруг Тоула сгущалась злокачественная тишина.
— Мы, конечно, можем поверить этому недоумку на слово и прочесать Пертширский лес, только это, Боб, будет пустая трата сил, — произнес ты. — Пусть он покажет паре наших людей, где якобы спрятал тело, а тогда уж мы его привлечем за умышленное введение в заблуждение.
— Ты прав, — бросил Тоул, почти не разжимая губ. — Выполняйте, — отрывистым кивком велел он Гиллману. Остальные гуськом вышли из кабинета. Тоул закрыл дверь, выражение лица и жесты его не предвещали ничего хорошего. — Леннокс, где тебя черти носили? Почему ты телефон отключил?
— Тебе это не понравится.
У Тоула на лице ни один мускул не дрогнул.
— Я летал в Гэтвик и говорил с Джорджем Марсденом. Он вел дело Ньюлы Эндрюс...
— Мне известно, кто такой Марсден, — процедил Тоул. — Геморрой ходячий, вот кто!— Затем босс покачал головой, как бы не в силах поверить. — Ты прохлаждался с бывшим копом, со слабаком, в то время как твоя группа искала пропавшую девочку и главного подозреваемого? Не ожидал я от тебя. Честное слово, Рэй, не ожидал.
Ты хотел вслух сравнить преступления в Уэлвине и Манчестере, но время было неподходящее. Всякий, кто серьезно занялся бы манчестерским делом, понял бы, что Роберт Эллйс никак не мог похитить Стейси Эрншоу. Да и улики, собранные против него по делу Ньюлы Эндрюс, были ввысшей степени спорны. Но такая дискуссия явилась бы выпадом против высших полицейских чинов и судебной системы. А ты не чувствовал в себе сил начать эту войну, не говоря уж о надежде ее выиграть.
Тоул был настроен скептически.
— Тебе известно, что Ронни Хэмила до сих пор не нашли?
— Мы делаем все, что можем. — Твои слова прозвучали жалко.
— Нет. Это твоя группа делает все, что может. — Тоул повысил голос. — Ты не раскроешь это дело, ошиваясь в Уэлвине да Манчестере. Попомни мои слова: копать надо гораздо ближе - в семье. Найди Ронни Хэмила, Рэй!
Ты покорно кивнул и настроился на очередную бесконечную ночь.
ДЕНЬ ВТОРОЙ
Две женщины Ч.1
Полдень, автострада почти пуста, Леннокс сидит на переднем сиденье Джинджеровой машины, Джинджер против обыкновенного хмур и молчалив. Леннокса это устраивает — ему легче, когда ближнему скверно. Он изнурен, но утреннее солнце в гостевой спальне обрадовало его, потому что избавило от липкого кошмара. Леннокс с дрожью вспоминает одно из сегодняшних мучительных сновидений. Он стоял на Джинджеровом балконе. В квартире, за стеклом, ухмылялся Мистер Кондитер, держа под мышкой перепуганную Бритни, которая вскоре превратилась в белую от ужаса Труди. Ленноксова мать, Авриль, сидела в кресле и наблюдала, чуть ли не подначивала Извращенца. Леннокс пытался отодвинуть дверь, дверь не поддавалась. Леннокс молотил по стеклу, пока на руках не выступила кровь. Он оглянулся. Перил уже не было. Просторная лоджия скукожилась до козырька.
Гудок вырывает Леннокса из тисков.
— Псих! — рычит Джинджер, проскакивая перед фурой. На мгновение Леннокс ослеплен солнечным светом, отраженным от хромированного крыла. Джинджер поворачивается к Труди. — Я, наверно, вчера не в лучшем виде себя показал?
— Нет-нет, — чуть поспешнее, чем следовало бы, говорит Труди. — Вы с Долорес такие гостеприимные, я прекрасно провела время, только мне еще нездоровится из-за перелета и смены климата.
Задний двор отеля — джунгли в миниатюре; кипарисы, дубы, сосны и неизбежные пальмы, специально, чтобы вернувшиеся под утро могли проскочить в свой номер, никому не попавшись на глаза. Там они прощаются. На Леннокса и Труди жалко смотреть. У консьержа для них заготовлена заговорщицкая подобострастная улыбка: дескать, вы на курорте, ребята.
— Мне срочно нужно лечь, — стонет Труди, прикладывая пластиковый ключ к замку. Стоны прекращаются, когда вспыхивает зеленый.
Это у нее похмелье, заключает Леннокс. Он идет в ванную. Несколько часов сна в Джинджеровой квартире не считаются, антидепрессанты кончились. Труди он об этом сказать не может. Что-то должно произойти. Он это чувствует, сидя на унитазе. Произойти. Изойти, только не из его кишок. Из кишок ничего не изойдет.
Леннокс выходит из ванной. Труди уже легла. Ладонью прикрыла глаза от солнца. На ней только небесно-голубые стринги. Которые красиво оттеняют ровный салонный загар. Почему она одеялом не укроется? Свет точен, как резец скульптора. Леннокс отмечает, какое крепкое у Труди тело. Фитнес и диета. Внизу живота у него некоторое движение. Во рту скапливается слюна.
Леннокс садится на кровать и хватает Труди за грудь; жест неуклюжий, подростковый, Леннокс удивлен не меньше Труди. Она отстраняется, морщится.
— У меня соски ноют, — оправдывается она жалобным голосом. — Месячные скоро.
Леннокс ничего не чувствует, кроме облегчения. Секса опять не будет. Он поверить не может: это обстоятельство его радует. Он делает все возможное, чтобы уклониться от секса с Труди. Только этого и хочет. Сколько уже так продолжается? На лбу выступает холодный пот, на спине тоже. Леннокс знает: если в ближайшее время они не займутся сексом, их отношениям придет конец.
Они накрываются одеялом. Труди поворачивается к Ленноксу спиной, он обнимает ее сзади. Поза ложки. Раньше она Труди нравилась. Давала ощущение, что она защищена и любима. Труди сама говорила. Вскоре Труди начинает вертеться. Взмокает. Отпихивает Леннокса.
— Рэй, не трогай меня. Жарко, сил нет.
Теперь у Труди ощущение, что Леннокс поймал ее в силок. Сковал по рукам и ногам. Леннокс ложится на спину. Труди быстро засыпает. Ленцокс лежит без сна, сгорает в своем черепном аду. Ему вспомнился юнец в пабе «Джини Дине», что в эдинбургском районе Саут-Сайд. Остряк-самоучка, каких хватает, он травил своим дружкам грязные байки; и рассказчик, и слушатели были слишком молоды, чтобы иметь представление о боли, утратах или морали. Леннокс сыграл партию в бильярд. Изрядно выпил. Забыл, где находится.
Как раз недавно после пересадки костного мозга умер маленький мальчик по имени Мартин Макфарлейн. Это был славный, храбрый малыш; его печальная история широко освещалась в местных газетах. Общественность собирала деньги на операции в американских и голландских клиниках. Операции не помогли: болезнь победила. Юнец в пабе громко спросил своего приятеля:
— Какая разница между Мартином Макфарлейном и Бритни Хэмил?
Когда приятель покачал головой — дескать, не знаю, просвети — юнец выдал:
— Мартин Макфарлейн умер девственником!
Безнадежно дурное воспитание рассказчика, а также фактор места и времени заставили большинство его приятелей вздрогнуть или поперхнуться. Леннокс, сидевший в углу с коллегами из саутсайдского убойного отдела, поднялся и пошел к компании. Юнец увидел, что перегнул палку, и поспешно промямлил извинение.
Все поняли, что Рэю Ленноксу башню снесло, потому что он не ударил и даже не обругал остряка. Он попытался заговорить, но слова застревали в горле.
— Я сделал все что мог... — оправдывался Леннокс перед перепуганным юнцом. — Все, что мог, чтобы спасти малютку...
Лишь когда он почувствовал, что его взяли за плечи, когда трижды услышал свое имя, когда заметил трещину в деревянном полу и оценил расстояние от нее до собственных глаз, Леннокс понял, что стоит на коленях. Друзья подняли его с пола и отвезли к Труди домой. Труди вызвала врача и позвонила Тоулу.
И вот он лежит в постели в камерном отельчике Майами-Бич и думает о Бритни. Старается не думать о том, как у нее отнимали невинность. Заставляет себя думать о Бритни, словно забыть о масштабах ее ужаса — само по себе разновидность презрения и трусости.
«Может, это признаки сумасшествия... может, просто нельзя все так близко к сердцу принимать...»
Дрожь идет изнутри, рябью распространяется по телу. Утихает, только когда Леннокс делает попытку думать не о Бритни, а о ее матери. Перед глазами появляется Анджела Хэмил, в руке у нее сигарета. Следствие только что началось; ее девочка только что пропала. Леннокс хочет как следует встряхнуть Анджелу и сказать: Бритни исчезла. А ты тут сидишь и куришь как ни в чем не бывало. Все правильно. Сиди дома и кури, а поисками твоей дочери займемся мы.
Леннокса бросает в пот, простыня сыреет. Сердце стучит мерно и громко, так боксеры по своим грушам колотят. Он пытается наполнить пересохшие легкие стерильным прокондиционированным воздухом, но горло сжимает спазм. Против Леннокса восстает собственное тело. Слышится храп Труди — громкий, отрывистый рык, такой больше под стать пьяному чернорабочему. Под веками густо клубятся демоны, тянут измотанную душу в свои владения. Леннокс противится, но его изнуренный мозг капитулирует.
Они просыпаются далеко за полдень. Оба ужасно голодны.
У Леннокса ощущение, будто его мозг пульсирует в черепе, треплет края о шероховатую, твердую кость.
Они готовятся выйти на жару. Леннокс натягивает футболку с принтом альбома «Рамонес», «Конец века». Она лучше, чем футболка с символикой «Хартс» — та слишком плотная. В такую жару лучше всего хлопок. Есть, правда, еще белая футболка с коричневой надписью «Believe». Но Леннокс ничего никому не хочет объяснять, не хочет за границей говорить с земляками и врать о роде своих занятий, как всем полицейским приходится делать. Он надевает легкие полотняные брюки, достаточно строгие, на случай, если им с Труди захочется перекусить в приличном заведении, и бейсболку с символикой «Ред Сокс». На Труди короткая белая плиссированная юбка. Ноги у нее длинные, загорелые. Облегающая розовая майка. Руки тоже загорелые. Волосы собраны в хвостик. Темные очки. Ленноксова рука оказывается у Труди на талии. Оба молчат. В первый раз Леннокс не отреагировал эрекцией на эту юбку. Снова подступает ужас, теперь его хватка крепче.
Они голодны, но не могут решить, что будут есть. Принять решение мешают похмелье и перемена климата; в таких случаях нельзя полагаться ни на себя, ни на уверенность спутника. Неправильный выбор вызовет взаимные обвинения: тягостное молчание перейдет в скандал. Оба это знают. Но поесть надо. От вчерашней текилы и в мозгах, и в животах свистопляска.
Они проходят мексиканский ресторан «Сеньор Лягушка». Леннокс вспоминает, кое-кто из его сослуживцев обедал в «Сеньоре Лягушке» во время канкунского симпозиума полицейских. Потом в участке долго байки ходили. Леннокс тогда тоже хотел поехать, да они с Труди как раз начали встречаться после долгого перерыва, все между ними было зыбко. Между ними всегда все было зыбко. Вдобавок поехал Гиллман, и данное «против» перевесило все остальные. Леннокс обращает внимание Труди на мексиканский ресторан. Однако Труди сейчас хочет усесться хоть где-нибудь, все равно где, лишь бы в холодке. Хорошенькая, но с виду неприступная молодая мексиканка проводит их к деревянному столику и снабжает ламинированным меню. Народу порядочно, ужинают компаниями и парами. В баре пьет группа белых парней в красно-белых полосатых футболках. Труди берет бесплатную местную газету и бормочет что-то о шоу в театре Джеки Глисона.
— Миннесотский Жирдяй, — говорит Леннокс, вспомнив Глисона в «Короле бильярда».
Столы огромные. Не меньше, чем в участке, в комнатах для допросов. Расстояние между Ленноксом и Труди близко к идеальному. Ленноксу нужно выпить. У него позыв допрашивать Труди. Вместо этого он в очередной раз допрашивает себя.
«Подъем. Завтрак. Улица. Поворот. Похищение. Пленка. Видеокассета».
Теперь ему отчаянно хочется выпить. Ему необходимо выпить. Официантка явно занята.
— Я бы пива взял, — говорит Леннокс, указывая на бар. — У меня в горле пересохло. Ты не хочешь?
— Рэй Леннокс, пиво — последнее, чего я хочу. У тебя вообще-то период реабилитации! Мы вообще-то свадьбу планируем! А если официантка подойдет?
— Закажи мне «Маргариту».
Труди смотрит презрительно, фыркает, лезет в свою белую сумочку. Достает журнал «Идеальная невеста» и записную книжку.
Леннокс чуть не бежит к бару и заказывает пинту «Стелла Артуа». Надо же, оно здесь бочковое, вот не ожидал. Белый фон, красная картинка: как будто старого друга встретил. Сначала чуть отхлебнуть, только чтобы ощутить во рту суховатую горечь алкоголя. Второй глоток вмещает сразу пол пинты. Парень в красно-белой футболке ловит взгляд Леннокса. У компании английский акцент. Они явно откуда-то с юго-запада. Уже захмелели. Футболки цветов Эксетерского футбольного клуба. Счет между «Хартс» и «Килмарноком» парням неизвестен. Леннокс перебрасывается с ними парой фраз, парни из Эксетера выражают симпатию к «Хартс», его любимой команде. Леннокс с удивлением узнает, что Эксетер покинул Лигу, клуб перешел в национальную футбольную конференцию. Чокнутый владелец. Финансовый кризис. И не такое бывает.
Леннокс пробирается обратно к своему столику. Там уже кукурузные чипсы и сальса. К его изумлению, появляются и две запотевшие «Маргариты».
— Мы же как-никак на отдыхе, — говорит Труди, улыбка у нее покаянная, верный признак, что через минуту-другую Труди забудет о правилах. Приносят заказ: фахиту с морепродуктами для нее и буррито с говядиной для него.
Леннокс наблюдает, как Труди аккуратничает с фахитой. Сыр и жареные бобы забраковываются, отодвигаются на край тарелки. Остальное заворачивается в низкокалорийную лепешку. Труди откусывает по чуть-чуть, рассчитывает насытиться прежде, чем доест. Леннокс, наоборот, заглатывает крупные куски, даже мясо почти не жует. Чили попадает ему на слизистую, горло жжет с такой силой, что Леннокс едва не теряет сознание.
В баре девонская компания явно набрала критическую алкогольную массу. Парни начинают скандировать «ЭК-СЕ-ТЕР!!! ЭК-СЕ-ТЕРП!»
До прихода взмокшего от волнения управляющего официантка и бармен разбавляют недовольство остальных посетителей снисходительными улыбками. Управляющий вступает в переговоры. Эксетерская компания быстро допивает и отправляется продолжать. Один парень на прощание машет Ленноксу, Леннокс отвечает тем же.
— Славные ребята, — поясняет он. —- Из Эксетера.
— Держу пари, ты хочешь быть с ними, — мрачнеет Труди вслед шумным девонцам. Она угадала. — Сейчас футболисты дойдут до кондиции и начнут ошалевать.
— Глупости, — говорит Леннокс, здоровой рукой сжимая ручку Труди.
Они сворачивают на Оушен-драйв. У Леннокса ощущение, будто он не мяса, а кирпичей наглотался. Труди хочет на пляж, Леннокс против.
— Давай завтра целый день у моря проведем, — предлагает он у входа в данс-бар, эксплуатирующий тему джунглей. Девушки в леопардовых бюстгальтерах и таких же шортах танцуют на тротуаре, пытаются заканить новых посетителей. Ленноксу ободрение не нужно. Ему нужен алкоголь.
Леннокс входит в бар, Труди нехотя следует за ним. Они садятся за столик, Леннокс заказывает два «Морских бриза».
— Рэй, я не хочу все время пить. Я...
— Знаешь, я не для того сюда прилетел, чтоб культурные мероприятия посещать.
— Конечно, единственное, что тебе хочется посещать — это бары. Ну и сидел бы в Эдинбурге!
В Ленноксовой опухшей голове зреет замечание, что человечьи тела и души жаждут яду, молят о чувстве собственной всесильности и временном забытьи; алкоголь дает возможность сбросить оковы приличий и уж точно является необходимым условием для прихода вдохновения и любви.
— Я по крайней мере пытаюсь развлечься.
— Вот, значит, как это называется.
Внезапно, по ее взгляду и тону, Леннокс понимает всю глубину своего одиночества. Он хочет сказать: «Я умираю, пожалуйста, спаси меня», а получается:
— Что хочу, то и делаю, тем более в отпуске. А если ты против, иди на фиг.
Вот так. Да еще плечами пожал.
Глаза у Труди округляются, в них ужас. Она морщится от злости, и Леннокс готов из воздуха втянуть свои слова обратно.
— Ах так! Сам иди на фиг, алкаш!
Труди вскакивает, хватает сумочку и убегает.
Леннокса будто к стулу приклеили, руки и ноги тяжелые, он может только смотреть вслед рассерженной Труди. Взгляд его падает на стол. Труди забыла «Идеальную невесту» и записную книжку. Легкий ветерок неспешно, по одной, переворачивает страницы, будто душа Труди осталась за столом. «Она при деле», — думает Леннокс. В висок его бьется одно-единственное слабенькое утешение: «По крайней мере я не сказал, что она у себя в «Скоттиш Пауэр» ерундой занимается. Она этого терпеть не может».
Является с коктейлями смущенная официантка — она наблюдала всю сцену. Ставит бокалы и поспешно уходит. Леннокс залпом приканчивает коктейль Труди. Маленькими глотками потягивает свой. В бокале густая, зловещая зелень, Леннокс почти жалеет, что притронулся к ней. Двое за соседним столиком коротко взглядывают на Леннокса, отворачиваются. «С таким уродом, как я, никому неохота связываться», — глумится над собой Леннокс. Подзывает официантку, расплачивается. Плечи его мелко трясутся от нервного смеха, но, поднявшись из-за стола, он чувствует, что слезы — постыдные, крупные, соленые слезы — бегут по лицу, вытекают из-под солнечных очков, моментально сохнут на щеках, саднят.
Едва ли осознавая, что в руках у него «Идеальная невеста» и записная книжка, Леннокс идет по улице. Сейчас он способен думать только об одном — об алкоголе. Даже не столько об алкоголе, сколько о том, где можно выпить. Солнце скрылось за небоскребами, подступившими к самой воде залива Бискейн. Тепло; вокруг Леннокса роится темнота.
Леннокс идет, не соображая, что делает и куда направляется. Ему просто приятно идти. Смотреть по сторонам. На людей. На здания. На автомобили. На рекламные щиты. На витрины. На жилые дома. Лишь когда икроножные мышцы сводит судорога, он осознает, что жара уступила место усталости. Леннокс все еще в отпуске и на побережье, но он миновал невысокие колониальные отельчики района ар-деко и оказался в засилье туристического мейнстрима. Среди платных пляжей и гольф-клубов торчат отели-небоскребы и многоквартирные дома.
Интересно, далеко ли отсюда до Джинджерова дома в Форт-Лодердейле, если пешком. Наверняка очень далеко, а может, вообще нереально дойти. Похоже, туг все строилось с расчетом на автовладельцев. Леннокс не сразу соображает, что многочисленные бело-зеленые столбы, которые он миновал, на самом деле автобусные остановки. Большинство сидящих на скамейке на этой конкретной остановке — не белые и не богатые, в отличие от граждан в кабриолетах. На Леннокса смотрят косо. Его это не волнует. Подъезжает автобус, Леннокс входит, по примеру худого, как палка, негра сует в автомат купюру, которую считает долларовой.
— Это пять баксов, приятель... Все, ушли, теперь не достать, — небрежно замечает водитель. — А мы сдачи не выдаем. Ты только что три с половиной бакса на ветер выбросил.
Леннокс кивает и садится. На негров он поглядывает украдкой и с любопытством, так же, как они на него. Два-три негра, которых ему доводилось встречать в Шотландии, до настоящего момента казались экзотичными, но теперь Леннокс понимает: они — шотландцы до мозга костей. Леннокс заворожен местными чернокожими: как они двигаются, будто у каждого в ушах свои ритмы звучат. Речь, интонации настолько отличаются от речи и интонаций белых и латиносов, будто чернокожие - с Марса. Внутри что-то ворочается, Леннокс молится, чтобы это оказалось любопытство, а не расизм.
Нутром чуять. Внутренний голос.
Следственные процедуры. Придуманы, чтобы с опорой на теорию ликвидировать предубеждение. Чтобы преследовать, вооружившись вероятностью. Семьдесят процентов убийц знакомы со своими жертвами. Тридцать три процента приходятся им родственниками.
Автобус подпрыгивает на колдобинах. Леннокса трясет. Он должен жить. Он должен внушать страх. Извращенцы, они же повсюду. В этом самом автобусе как минимум один едет. Взгляд у Леннокса подозрительный. Леннокс извращенцев нюхом чует, так они воняют.
Автобус идет в никуда: через некоторое время разворачивается и возвращается по следам своих же шин. Внимание Леннокса не ослабло ни на йоту. Боль нужно побороть. Боль нужно запить. Наконец на Четырнадцатой, возле Вашингтон-авеню, Леннокс замечает его. Вот куда ему надо. В бар. В бар «Два очка».
Леннокс пробирается к выходу, паникует — автобус и не думает тормозить, тащится еще черт-те сколько, бар давно позади; наконец причаливает к остановке. Леннокс выскакивает, спешит против хода движения автобуса к бежевому бункеру с вывеской «Два очка». Возле бункера стоит супермаркетовская тележка, в ней — всякое старье. Жалюзи опущены, Леннокс прикидывает, что их в принципе не поднимают. Он проходит в застекленную дверь и оказывается в клубе. Темнота такая, что несколько секунд он не различает контуров.
Почти все пространство занимает барная стойка. Длиннющая, она извивается, как ручей, сначала образует два порога в форме двойной подковы, потом огибает все помещение. В углу висит огромный плазменный телевизор. Возле бильярдного стола, ближе к туалету, устроилась бомжиха, поминутно отгибает жалюзи, отслеживает свою тележку. Настоящий бар, для знакомств спроектирован: изгибы говорят о том, что в помещении должно быть почти пусто, чтобы два клиента уселись на достаточном расстоянии друг от друга. Зеркало во всю стену — не встретиться взглядом с ближним практически нереально. Над музыкальным автоматом часы с зеленой подсветкой, по ним Леннокс сверяет время.
Под определенным углом из неонового хаоса вдруг возникают две лежащие женские фигуры, выпукло-вогнутые контуры очерчены красным. Точно русалки, думает Леннокс; нет, недвусмысленно отставленные ноги выдают в них существ сухопутных.
Счесть заведение сугубо питейным мешает неистребимый душок шикарного злачного места, из тех, которые ценятся не за секс-услуги, а за их ханжеское предоставление «из-под полы». Леннокс усаживается на изгибе «подковы», поближе к двери и к двум портретам Хамфри Богарта и одному — Кларка Гейбла. Смотрит в диптих старинных зеркал, оценивает резные рамы. Клуб «Два очка», наверно, одно из лучших в мире заведений своего, да и вообще всякого, рода.