Лучший шейк во Флориде Ч.1 7 страница
Она роется в тумбочке, извлекает пару опушенных мехом наручников.
— Все будет, как тебе нравится. Хочешь приковать меня к кровати? Можешь делать что взду...
Бормотание прерывает крик ужаса. Им полнится пространство, он пропитывает воздух. Зависает на одной ноте. Первая мысль Леннокса: крик детский. В следующую секунду Леннокс и Робин оба понимают: кричит Тианна. Леннокс застегивается и бежит в детскую, Робин за ним. Он распахивает дверь. Джонни расселся на кровати, коленями прижал вырывающуюся девочку, одной рукой пытается закрыть ей рот. Одеяло валяется на полу, другая рука Джонни ищрит под Тианниной ночной рубашкой.
Леннокс обеими руками хватает Джонни за длинные волосы, сделать это непросто, волосы склизкие, а одна рука больная, отлепляет мерзавца от девочки, сталкивает с кровати; поврежденную руку пронзает боль. Джонни вопит, его вопли сливаются с надрывными, как вой сигнализации, криками Тианны. Леннокс тащит Джонни по полу, не забывая пинать каблуками.
В следующую секунду его левую руку заламывают за спину. Боль ослепляет, предплечье и плечо будто огнем объяты, подступает тошнота. Ленноксов каблук бьет в коленную чашечку, хватка сразу слабеет. Леннокс высвобождается и оказывается лицом к лицу с Лансом Дирингом, который, морщась, припадает на ушибленную ногу.
— Хватит! — предупреждает Диринг, толкая Леннокса в грудь, теснит его в гостиную. Леннокс нянчит заломленную руку, тщится вернуть ее к жизни. Он движется боком, словно сам себя тащит на буксире, ищет равновесие. Рука, все еще бесполезная, висит как веревка.
— Уберите из детской этого выродка! — рявкает Леннокс.
Девочка все еще кричит, Робин и Стэрри охрипли от ругани. Леннокс проскакивает впереди Ланса Диринга. Диринг хватает его, снова пытается заломить руку, но Леннокс теперь начеку, да и левая его рука более или менее пришла в норму. Он выскальзывает из Дирингова захвата, вот они сцепились, летят прямо на журнальный столик.
— Весь товар мне угробили! — визжит Стэрри.
Кокаин и битое стекло сыплются на ковер, на дощатый пол.
Леннокс и Диринг каким-то чудом не порезались, пытаются подняться на ноги. Леннокс преуспел первым, он спешит назад в детскую. Джонни получает в челюсть хук справа, отчего поврежденные Ленноксовы костяшки словно огнем обдает. Робин гоняет Стэрри по комнате, визжит. В крике Тианны мольба, Леннокс берет девочку за руку, они бегут в ванную, Леннокс запирается изнутри.
— Спаси меня от них! — подвывает Тианна.
Она скорчилась на крышке унитаза, вцепилась себе в волосы.
— Все хорошо, малютка, все хорошо, — бормочет Леннокс.
В правой руке боль пульсирует, в левой жжет. — Они просто перепили. Больше тебя никто не обидит.
— Он пытался... Я просила, чтоб он от меня отстал! Почему они от меня не отстанут?
— Все позади... — Леннокс тщится выдавить что-нибудь утешительное. За дверью скандалят: Робин в истерике, вряд ли понимает, что говорит, у Стэрри ни в одном глазу, знай себе подначивает. Голоса женщин перекрывает невозмутимый, властный голос Ланса Диринга.
— Так, успокоились все. Вы двое, выходите из ванной.
— Нет! — визжит Тианна.
- Тиа, доченька, — блеет Робин.
Леннокс прижимается щекой к двери и выкрикивает:
— Слушай, ты, прогони этого сального козла к такой-то матери! Я два раза повторять не буду!
Силы, конечно, неравны: двое ублюдков и сука Стэрри. Но девочке на сегодня и так хватило, нечего ей еще раз смотреть на эту компанию. Нет, он не отопрет дверь.
Леннокс перехватывает Тианнин взгляд. Этот мужчина меня защищает. Впрочем, он, может, такой же, как остальные. Только одного и хочет. Вот же он со всей компанией нанюхался противного порошка. Девочка отворачивается, смотрит на пластмассового попугайчика, прикорнувшего на подоконнике. Попугайчик из Попугайных садов, Тианна была там с Четом и Эми. Если б только оказаться сейчас на яхте, подальше от этого гадюшника.
Снаружи слышно бурчание Джонни, он вроде как оправдывается:
— Я ж просто молоденькие киски люблю.
— УРОЙТЕ ГРЕБАНОГО КОЗЛА! - рычит Леннокс, и тут же оглядывается на девочку.
На первый план выходит голос Диринга, Диринг говорит спокойно, примирительно, властно:
— Ладно, ладно. Как скажешь, Рэй. Как скажешь. Мы тут все малость перебрали. Не будем усугублять. Джонни уже уходит. Я его провожу, а потом отведу девочек выпить кофе — тут рядом круглосуточная кафешка есть. Нам всем просто надо успокоиться. Рэй, ты меня слышишь?
— Слышу. Пошевеливайся там.
Они еще некоторое время спорят, затем хлопает входная дверь. По кафельным ступеням стучат каблуки, шаркают подошвы.
Сердце у Леннокса прыгает, как подорванное. Он опускается на край ванны. Девочка так и сидит на унитазе, дрожит, тихонько плачет, жалкая, несчастная. «Почему ребенок вынужден жить в таком дерьме?»
— Ты нормально себя чувствуешь?
Обреченный кивок. Сквозь пряди волос почти не разглядеть маленького, сморщенного от плача личика.
— Он тебе больно не сделал?
Тианна только головой качает; конечно, девочка в шоке, думает Леннокс.
Волосы упали на лицо, Тианна их не откидывает, смотрит на Леннокса сквозь этот щит. У него такие же сумасшедшие глаза, как у остальных. Может, из-за спиртного и наркотиков. Но с виду сильный: пожалуй, не слабее Джонни, Тигра и им подобных.
Некоторое время оба молчат. Леннокс почти уверен, в квартире они одни, как вдруг слышит скрип дверцы кухонного шкафа, затем шаги пары ног и щелчок замка.
Леннокс приоткрывает дверь. Выходит. Дверь за ним тут же захлопывается. Он озирается по сторонам.
— Никого. Все ушли, — провозглашает Леннокс. Минуты через две Тианна несмело выходит из ванной. — Твоя мама скоро вернется. Ложись спать. Ложись давай, поздно уже, — поторапливает Леннокс. — Я останусь сторожить. Никого не пущу, только маму.
- Честно? Только маму?
— Честно, — заверяет Леннокс. — Прошу тебя, ложись спать.
Тианна несмело направляется в спальню, Леннокс идет в гостиную, надо бы там прибраться. «Идеальная невеста» брошена среди битого стекла, с обложки скалится фотомодель, вся в белом, улыбка сахариновая, несовместимая с общим натюрмортом. Стэрри явно предприняла попытку спасти хоть сколько-нибудь кокаина, но на ковре его еще в избытке. С секунду Леннокс размышляет, не втянуть ли кокаин через трубочку из долларовой купюры, затем поспешно втаптывает его в ковровый ворс.
Леннокс плетется в прихожую, запирает дверь. Всякий, кто захочет войти, будет иметь дело с ним. Он возвращается в гостиную и, опустошенный, обрушивается на диван.
Эдинбург (2) Ч.1
К утру пятницы ты был на пределе, но все же, крадучись, точно взломщик-дебютант, выбрался из своей литской квартиры. Тебя терзали угрызения совести на почве экспроприа-ции нескольких часов сна. Воздух поскрипывал, как стекло под пальцем, листья из желтых стали бурыми. Ты заскочил в «Стокбриджские сласти», наскоро выпил двойной эспрессо и только потом направился в участок. Служащие пижонски называли его Феттс, но для основной части населения «Феттс» была старая частная школа, расположенная через дорогу, а полицейский участок оставался полицейским участком. Под птичье чириканье, активизировавшееся по мере того, как на серых мостовых густел слой разбавленного света, ты размышлял о Лите. Лит — не просто модель Эдинбурга в миниатюре, он модель всего Соединенного Королевства. Престижное учебное заведение и полицейский участок, явившийся по звонку медного колокольчика, чтобы контролировать процесс просвещении масс, имеющий место в государственной школе Бротон.
С момента пропажи Бритни Хэмил прошло двое суток, однако работникам книжного магазина «Запретная планета» понадобилось всего пять минут, чтобы вдребезги разбить мечты Гари Форбса о статусе Главного британского чудовища. Они заверили Аманду Драммонд, что в роковое утро Гари, по своему обыкновению, отирался среди стеллажей. Как ты и предсказывал, Форбса осудили за умышленное введение полиции в заблуждение после того, как он битых полдня таскал двоих полицейских по Пертширскому лесу.
Иначе обстояли дела с Ронни Хэмилом. Наблюдатели за его квартирой в Дэлри упорно докладывали: не появлялся. Соседи в один голос твердили, что Хэмил исчезает регулярно, бог знает где шляется, и вообще он грубый, во всех отношениях подозрительный тип, по натуре бродяга, и вечно от него табачищем и перегаром несет. Ты знал, Хэмил скоро выплывет на поверхность, наверно, завис в каком-нибудь притоне, и надеялся, вопреки собственному здравому смыслу, что выплывет Хэмил не один, а со своей внучкой, живой и невредимой.
История Бритни попала в национальные СМИ. Тебе казалось, твоя следственная группа на осадном положении: крохотная, вызывающая клаустрофобию комнатушка, очередной выпуск новостей, очередное явление накачанной транквилизаторами Анджелы Хэмил, молящей о возвращении дочери, у коллег очередной приступ плохо скрываемой зевоты. Гари Форбс с самого начала не тянул на версию, однако разочарование группы слишком бросалось в глаза. Все, за исключением разве что Аманды Драммонд, смотрели на тебя, как пропойцы на собутыльника, ни с того ни с сего заказавшего апельсиновый сок. Они отведали крови. Они не собирались прекращать трапезу. Разве можно заявить голодному львиному прайду: эй, вы притащили не ту зебру. После таиландского инцидента ты опять коротко сошёлся с Гиллманом. Несколько раз ловил себя на том, что нервно постукиваешь пальцами по собственной переносице.
Личность преступника все еще не была установлена. В сопровождении Аманды Драммонд ты пошел к Анджеле Хэмил. Отчаяние, а также чувство вины за изначальное неприятие кандидатуры Ронни Хэмила вынудили тебя вести жесткую игру. Ты сидел на потертом Анджелином диване, держа треснутую кружку со слабым чаем.
— Итак, ваш отец — безработный, а вы целый день крутитесь как белка в колесе. Однако же он никогда не погуляет с девочками, не посидит с ними. Почему?
В ответ на твои намеки Анджела опустила усталые, покрасневшие глаза.
— Он с детьми не умеет, — пролепетала она, нервно затянулась и сразу же потушила сигарету.
Ее покорность тебя взбесила, скрыть раздражение было нелегко.
— Почему вы не просите отца присмотреть за девочками?
Анджела, едва дыша, зажгла очередную сигарету; казалось, она боится, что ее легкие не выдержат достаточно глубокого вдоха, если он не будет сопровождаться порцией табачного дыма. Ты живо представил: в один прекрасный день у Анджелы кончатся сигареты, и она упадет замертво, не дотянет до ближайшего киоска.
— Он никогда с детьми не умел, — выдавила Анджела.
— Неужели так трудно на пару часов взять девочек к себе? — спросил ты, и успел заметить, что у Драммонд глаза округлились от твоей напористости. — Вы ведь одна зашиваетесь.
— Мне сестра помогает, Кэти... отец только иногда заглядывает, — вымучивала Анджела Хэмил. Она не умела лгать.
Аманда Драммонд не скупилась на сочувственные взгляды.
Ты окончательно перестал церемониться.
— Вот как! И когда же он заглядывал в последний раз?
— Не знаю. Не помню!
Ты глубоко вдохнул, но кислорода в комнате уже не осталось, только дым.
— Анджела, я вынужден говорить без обиняков. Только потому, что ваша дочь пропала, а вашего отца уже несколько дней никто не видел. Вы меня понимаете?
Молчание разлилось по комнате, пришибло Анджелу. Рука с тлеющей сигаретой судорожно дернулась.
— Вы меня понимаете?
Анджела Хэмил медленно кивнула сначала тебе, потом Аманде.
— Ваш отец когда-нибудь давал вам повод счесть его обращение с девочками неприемлемым? — Секундная пауза. — Ваш отец вел себя неприемлемым образом с вами, когда вы были ребенком? — бесстрастно добавил ты. Ты видел, как Анджела вздрогнула и замерла. Почти слышал, как, точно зуб, расшатывается в ее
душе неплотно подогнанный стержень. — Прошу вас... — Ты напирал не повышая голоса — так пес кажет зубы, прежде чем зарычать. — На карту поставлена жизнь вашей дочери.
— Да, — выдохнула Анджела. — Да, да, да, он так делал.
Я никому не говорила... — Она глубоко затянулась, резко выступили скулы. Сигарета истлела в считанные секунды. Анджела потушила окурок в синей, казенного вида пепельнице и зажгла новую сигарету. Желтоватое ее лицо от ужаса стало белым. Она постарела буквально на глазах. — Вы же не думаете... — У Анджелы началась истерика. — Что он и Бритни... нет, только не Бритни... нет... — Драммонд скользнула на диван, обняла Анджелу за худенькие плечи. — Если он мою Бритни тронул, — помятое лицо вдруг стало грозным, — я его вот этими руками... Пустые, бессмысленные угрозы, подумал ты с презрением.
— Понимаю, это очень тяжело. Аманда, побудь пока с Анджелой. — Ты кивнул в знак прощания, но в твоем прищуре Драммонд прочла инструкцию: вызнай сколько сможешь.
Подробности тебя не интересовали. Ты бросился вниз по лестнице, на ходу набирая номер Боба Тоула. Босс был прав, ты ошибался. Похититель — Ронни Хэмил, охота теперь исключительно на него, на других не отвлекаемся. Ты собрал все видеозаписи, зафиксировавшие происходящее в районе Дэлри за последние несколько дней, до и после исчезновения Бритни. На сей раз проблема была в обилии материала: дом Ронни оказался вблизи стадиона «Тайнкасл», видеонаблюдение там на уровне. Пытаться выделить дедулю из толп футбольных болельщиков, ищущих вчерашний день обывателей и бессчетных пьянчуг было все равно что высматривать на заснеженном склоне полистироловую бусину.
Но ведь твоя жизнь не ограничивалась работой. У тебя была Труди. Ты вернулся в кабинет, отомкнул ящик стола и достал кольцо с бриллиантом — оно там уже четыре месяца лежало. Ты все ждал подходящего момента. Может, думал ты, лучше сделать предложение в неподходящий момент — глядишь, хоть что-нибудь изменится. Ты сидел и смотрел на бриллиант, поддавался его гипнозу, и тут в дверь просунулась голова Даги Гил-лмана.
— Что, нашего Гари Глиттера еще не вычислили?
- Нет.
Ты не спеша закрыл коробочку, поставил ее на стол, склонился на бумагами; все это время ты ощущал на себе Гиллманов взгляд. Прошло не менее трех полновесных секунд, прежде чем ты услышал хлопок двери и шаги по коридору. У африканской фиалки еще несколько листочков скукожились. Кипя от ненависти к бестактному Гиллману, ты спрятал коробочку в карман.
После смены, впустую измочалившей мозги, ты завернул в паб и впервые за много месяцев выпил. Вторая порция вынудила тебя оставить машину возле школы Феттс и ехать к Труди на такси. По дороге какая-то радиостанция транслировала вялые дебаты на тему «Как отметить трехсотлетнюю годовщину союза Шотландии и Англии, заключенного в 1707 году». До указанного события оставалось около полутора лет. Идей у респондентов не было, энтузиазма тоже. Ты отвлекся — увидел в окно Джока Аллардайса, он шел по Лотиан-роуд. С секунду тебе казалось, Джок заметил твой приветственный жест, но ты, конечно, обознался, ведь ответного жеста не последовало.
Труди работала над отчетом, что-то о реструктуризации в ее отделе. Она принялась объяснять подробно, ты не слушал.
— Рэй, что это ты? — спросила Труди. — О чем ты думаешь? — Она прищурилась. — Ты пил?
— Пил. — Ты расплылся в улыбке.
— А как же «Анонимные наркоманы»? АДит Гудвин?..
— Мне надо было собраться с силами.
— На работе вымотался? Это из-за похищения бедняжки Бритни?
При взгляде на нее тебя захлестнула нежность.
— Я подумал, мы с тобой должны пожениться.
И ты подполз к Труди на коленях и зарылся лицом в ее подол, и достал кольцо, и поднял глаза, и спросил ее согласия. Она сказала «да», потом вы легли и почти до самого утра занимались любовью. У тебя в голове не укладывается, что это был последний раз.
Потому что на следующее утро, проснувшись, ты осознал: Бритни нет уже трое суток, и следов тоже нет. Осознание раздавило тебя. Крах усугубляла Труди: она мерила шагами гостиную и, едва не визжа от восторга, сообщала подругам «потрясающую новость».
— Я зарезервировала столик в «Обелиске». На воскресенье.
Только я, ты, наши мамы с папами, Джеки с Энгусом и Стюарт, и кого он там захочет привести... — Труди водрузила последнюю соломинку.
Ответом ей стало твое окаменевшее лицо.
— Ну да, на воскресенье. Сам попробуй зарезервируй столик в приличном месте на субботний вечер!
— Да я не про то... я пока не хотел афишировать...
— Нет, Рэй, родным надо сообщить. Ведь ближе них у нас никого нет. — Труди поспешно поцеловала тебя в губы и с пафосом продолжила: — Помолвка, это же здорово! Я всех обзвонила, теперь не отвертимся! Все, что от тебя требуется, — явиться завтра к восьми и вести себя как положено!
— Ладно.
Тут тебе на сотовый позвонил Нотмен.
— Ронни Хэмил только что ввалился к себе домой. В жутком виде. Привезти его в участок?
— Не надо, я сейчас сам в Брантсфилде. Буду через десять минут. Хочу выяснить, где его носило.
В глазах Труди отразилась попытка закрасить белые пятна на Рэе Ленноксе.
— Извини, милая, но мы, кажется, только что сцапали насильника, — объяснил ты и, вспомнив, где накануне оставил машину, был вынужден попросить у Труди ключи от ее «эскорта».
Нотмен ждал тебя в синем фургоне возле многоэтажки. Ронни Хэмил жил на последнем этаже, все квартиры в доме были съемные, а сам дом чудом избежал сноса — район последние тридцать лет подвергался бесконечным перепланировкам. Оба, и дед, и дом — замусоренный, скверно освещенный, с выщербленными ступенями, — казались пережитками семидесятых.
Ронни открыл на второй полновесный удар по притолоке. Неопрятный, недоверчивый старик, лицо в гармошку, плотоядная улыбка обнажает черно-желтые зубы. Последняя деталь к фотороботу Типичного старого извращенца — бронхитный присвист. Ты представил Анджелу маленькой девочкой, оскверняемой этими желтыми от никотина пальцами. Но виновен ли Ронни в том, что сегодня ночью пальцы Анджелы, трже желтые, и тоже от никотина, гладили по головке только одно дитя?
— Полиция! — Ты едва не поперхнулся этим словом.
Вы с Нотменом шагнули за порог, и вас обоих едва не свалила ужасающая вонь. Сразу заслезились глаза. Как ни странно, Ронни Хэмил вони явно не замечал. Он пригласил вас в гостиную.
Ты сел в раздолбанное кресло, с сиденья пришлось сбросить пачку старых газет. Ты никогда не видел столько газет сразу: они валялись на полу, на тумбочке, на диване, аккуратными стопками и бесформенными грудами, некоторые были желтые, ты надеялся, что от старости. Навскидку, Хэмил держал дома только два издания — «Дейли рекорд» и «Эдинбург ивнинг ньюс». Запали — не треснет, подумал ты, но вскользь, не отвлекаясь от главного.
— Мистер Хэмил, где вы пропадали?
— Это мое личное дело.
— Нет, теперь это наше дело. Вы что, газет не читаете? — Ты ляпнул не подумавши, огляделся, вскинул брови. Поклясться мог, что только отвратительный запах мешает Нотмену расхохотаться.
— Бедняжка, она была сущий ангелочек, — скорбно произнес Ронни Хэмил. В следующий момент его глаза сверкнули ненавистью. — Я бы этого мерзавца своими руками задушил...
— Где вы были начиная со среды?
— В загул ушел маленько. — Губы гнусного кровосмесителя изогнулись в усмешке. — А, не важно.
— Вы дружны с внучками? — спросил ты и закашлялся, потому что вонь приближалась, сгущалась, кажется, прямо у тебя в ноздрях.
— Ну, бывает, заглядываю к дочке чайку попить.
— А девочки к вам не приходят?
Хэмил изменился в лице. Изменение было столь кардинальным и внезапным, будто нечто невидимое шарахнуло старого мерзавца в челюсть. Голос его зазвучал глуше на целую октаву.
— Приходят. Только редко.
— Редко — это как? Раз в неделю? Раз в год? Вам хотелось бы, чтобы они приходили чаще? — В твоих словах звучал вызов, ты с отвращением глядел на облезлые обои, на кучу коробок и мешков, но главным образом на газеты. Хуже всего, однако, была густая вонь. Ты снова закашлялся и едва сдержал позыв на рвоту. Нотмен расстегнул верхние пуговицы, у него задергалось левое веко. Ни мусор, ни подгоревшая еда, ни заплесневелый хлеб с протухшим беконом, ни табачный дым, хотя бы и все вместе, так вощть не могли. В квартире что-то разлагалось. Будто выкуривало вас с Нотменом. Тебя пронзила страшная догадка.
— О чем бишь мы? — буркнул Ронни Хэмил, будто умудрился забыть о причине вашего прихода.
— Мистер Хэмил, вам придется проехать с нами в полицейский участок для дальнейшей дачи показаний, — произнес ты, изо всех сил стараясь сохранять бесстрастность в голосе. Беспощадная вонь подступала со всех сторон, заползала в рот. Ты заметил, что у Нотмена брови и волосы встают дыбом. Нет, ты
никуда не уйдешь, пока не отыщешь ответ на другой вопрос: откуда эта разъедающая кожу вонь. — Здесь скверно пахнет. — Ты поднялся и стал осматривать комнату. Первая мысль была проверить чердак.
— Я думал, это от соседей несет...
Источник вони обнаружил Нотмен. Мертвый черный котенок — он, видно, пытался грызть провод от лампы, и его убило током. Котенок лежал за кушеткой, под кипой газет, и весь был усеян чем-то похожим на рисинки. В первый момент ты решил, что котенок отравился какой-то китайской снедью, картонная упаковка валялась тут же, но «рисинки» двигались. Ты присмотрелся. Мертвый котенок кишел червями.
— Эмлин, дурашка, — в неподдельном отчаянии воскликнул Ронни Хэмил. — Так вот куда тебя занесло... — И Ронни рухнул на колени перед разлагающимся кошачьим трупиком.
Ты пулей выскочил из квартиры, отметил в блокноте «Позвонить в Управление гигиены окружающей среды и в Общество защиты животных». К стадиону стекались толпы. Нотмен затолкал Ронни в фургон и со стоном произнес, об-ращаясь к тебе:
— Сегодня финал, а мы из-за гребаного педофила в пролете.
Ты тоже сел в фургон (машину Труди потом решил забрать). Нотмен сделал крюк, проехал мимо трибуны, возведенной Арчибальдом Литом, — последней уцелевшей части старого стадиона, имеющей в составе запрещенный ныне асбест. Рекламных «бутербродов» из местных на поле заменили «понаехавшие». Вместо пологих террас, где болельщики вопили, пили, дрались, обнимались и мочились друг на друга, понаставили трибун, да еще и розовых. Соседний пивоваренный завод закрылся, запах хмеля успел выветриться.
Зато всю дорогу до участка воняло Ронни Хэмилом. На допросе Хэмил показал, что утром в среду, примерно в то же самое время, когда исчезла Бритни, он вышел промочить горло, а промочив, побрел к каналу. Свидетелей нет. Хэмил клялся, что его постиг «провал», и очнулся он в субботу утром в квартире своего собутыльника, в Каплоу-Корт, многоквартирном доме в районе Оксгангс, предназначенном под снос. Вроде еще один козел отпущения. Но ты засомневался. Старик-то совсем плохой. Даже если учесть элемент неожиданности, разве у Ронни хватило бы сил в считанные секунды справиться с внучкой? Вдобавок Ронни никакого отношения не имел к тому, в чем Тоул видел причину твоей болезненной одержимости, — к белому фургону. У Ронни Хэмила были водительские права, но не было автомобиля, и ни единого свидетельства, что в последнее время он брал в аренду или у приятелей хоть какое-то средство передвижения, не всплыло.
Аманде Драммонд ты велел заодно поспрашивать старшую сестру Бритни, Тессу. Девочка, успевшая оклематься после отравления, подтвердила: им с Бритни было велено избегать деда.
— Мама не разрешает к нему ходить. Говорит, он на голову больной.
Вы с Ношеном, воодушевленные новостью о том, что «Хартс» выиграли со счетом 2:0 и это уже одиннадцатая победа подряд, со свежими силами насели на Ронни Хэмила. Хэмил струил замутненные перегаром слезы, тебя жене оставляло ощущение, что свет флуоресцентной лампы выпаривает его, как лужу. Хэмилова трехдневного загула и признания Анджелы в том, что отец в детстве ее домогался, Тоулу бы вполне хватило. Однако труп ребенка до сих пор не обнаружили. Так что к алкоголику, насиловавшему родную дочь, из всех мерпресечения применили только круглосуточный надзор. Ты хотел, чтобы Хэмила выпустили — может, он приведет тебя к Бритни. Или к ее останкам.
Ты проводил Ронни Хэмила к выходу. Дождался, пока его шарканье растворится в ранних сумерках, пошел обратно в кабинет. Заглянул Нотмен.
— Есть новости, — мрачно сказал он. Целую секунду ты ожидал отчета об обнаружении тела Бритни. — Романов таки выжил Берли[6].
Ты крутнулся в кресле.
— Быть не может!
— Может. На «Скай» в новостях сообщили.
— Но мы же первые в Лиге. Ни одного проигрыша! Какого черта этому Романову надо?
— Спроси чего полегче.
Внезапно ты дал волю гневу. Твой гнев относился к «Хартс» постольку поскольку, хотя ты и рявкнул:
— Блин! А на следующей неделе Дерби, мать его!
Твой футбольный клуб снова сам себе ногу прострелил; впрочем, кого бы они сейчас ни назначили тренером, разницы особой не будет; слава конца пятидесятых — начала шестидесятых ушла безвозвратно. У Глазго позиция другая: там за свои интересы удавятся, и, только удавившись, вспомнят об интересах болельщиков[7]. Ну и пусть их, заодно с им подобными, пусть упиваются славой по доверенности. Ты хотел одного: найти девочку живой и невредимой.
На следующий день близ Колдингема двое фанатов пеших прогулок, бросившие вызов холоду, порывистому ветру и колючему дождю, заметили в бухте, у самой воды, на камнях, обнаженное синюшное тело маленькой девочки.
— Она точно кукла была, — позднее рассказывал один из очевидцев. — Я сперва и не подумал, что это настоящий ребенок.
Информация застала тебя у Труди дома. Уже на шоссе, по пути к морю, тобой овладело странное успокоение. Потом ты смотрел на мертвое дитя: волны уже занялись обычной шлифовкой, Бритни перекочевала в разряд предметов неодушевленных.
Эдинбург (2) Ч.2
— Прости меня, малютка, — прошептал ты еле слышно, твои руки тоже помертвели от холода. Больше всего в своей работе ты ненавидел говорить с жертвами насильников. Как правило, они были женского пола, так что это предусмотренное протоколом испытание выпадало тебе нечасто. Бритни никогда не расскажет, кто над ней надругался. Ты поднес руки ко рту, задышал на них. В нескольких ярдах от тела валялся школьный портфель, в нем — учебники. На погибшей не было одежды; в этом свете брошенный портфель выглядел скорее вызовом, нежели промахом, и никак не вписывался в общую картину преступления.
С помощью вертолета тело извлекли из воды и доставили в морг. Смерть наступила не ранее чем четырнадцать часов назад, в то время как отсутствовала девочка уже более трех суток. Убийца сначала задушил ее, а потом бросил на скалы, рассчитывая, что тело унесет прибой. Дайверы прочесали всю прибрежную полосу, но ничего не обнаружили. В тот же день, три часа спустя, примерно в обед, Ронни Хэмилу было предъявлено официальное обвинение в убийстве внучки.
Тебя это не удовлетворило. От Ронни несло перегаром, старик явно не просыхал уже много дней. Неужели у него достало бы сил и соображения, чтобы совершить такое? Почерк выдавал педантичность и предусмотрительность преступника, один портфель не лез ни в какие ворота. На теле обнаружили следы лубриканта, но не спермы. Убийца пользовался презервативом. Ни крови, ни частичек кожи, ни волос, ни слюны — ничего, позволяющего выявить чужую ДНК, только остатки клея со скотча, которым были перетянуты щиколотки и запястья Бритни. К Ронни не вела ни единая ниточка. Правда, его отпечатки нашли на тетради; правда и то, что там и других отпечатков хватало. Весьма возможно, Бритни показывала деду тетрадь, когда он, по его словам, неделю назад проведывал внучек. Напротив, картина преступления очень уж походила на оба дела Эллиса.
Так что ты позвонил одному парню, с которым познакомился год назад на семинаре по идентификации потенциальных насильников. Тебе помнилось, что парень сильно смахивает на больного туберкулезом: сутулый, будто тяжкое бремя тащит, а глаза возбужденные, будто в маячащей на горизонте неминуемой отставке он единственный уже разглядел перспективы полного освобождения. Уилл Торнли вел дело манчестерской девочки Стейси Эрншоу. В отличие от Джорджа Марсдена, Уилл за честь мундира определенно удавился бы. Твой звонок оторвал его от работы в саду и соответственно нисколько не обрадовал. Уилл так скрытничал, что к концу разговора окончательно уверил тебя: Эллис к убийству Стейси отношения не имеет.
Ты не проникся атмосферой веселья, царившей в участке. Слава богу, Гиллмана в баре при столовке не было, и он не видел, как Нотмен сердечно похлопал тебя по спине со словами:
— А мы таки прищучили этого выродка..
— Угу, выродок и есть, — кивнул ты, в первый раз радуясь, то на сегодня у тебя запланировано семейное сборище.
И ты ушел со сборища корпоративного, но под занавес заглянул к Бобу Тоулу. Босс предложил тебе гаванскую сигару, ты отказался.
— Рэй, не нравится мне трои вид, — скривился Тоул. — Ты чего победу не торжествуешь?
— Боб, знаю, тебе не это хочется услышать, но совесть не позволяет мне замалчивать результаты расследований по херт-фордширскому и манчестерскому делам.
— К черту официоз. Валяй, выкладывай.
Ваши глаза встретились, на секунду повисла ледяная пауза. Тоул не хотел слушать. Ты не хотел говорить. Но ты заговорил.
— По-моему, Эллис невиновен. Имела место грубая подтасовка. Она еще аукнется.
— Значит, ты ставишь под сомнение приговор, на который трудились сразу два полицейских департамента?
— Если бы они действительно трудились, сейчас бы голова ни у кого не болела, — сказал ты, причем слова, сорвавшиеся с твоих губ, для тебя же прозвучали нелепо.