Глава 30 Одиннадцатое февраля. Шестнадцатилетие
(переводчик: Юлия Bellona Бовенко)
Оставьте меня в покое! Я вам всем говорю! Вы ничего не можете сделать!
Ленин голос разбудил меня после нескольких часов глубокого сна. Я машинально натянул джинсы и серую футболку, даже не осознавая своих действий. Я не думал ни о чем, кроме как о том, что День настал. Все, теперь мы могли перестать ждать начала конца.
Конец уже наступил.
Не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип, не взрыв, но всхлип
Лена уже сходила с ума, а ведь еще едва рассвело.
Книга. Черт, я забыл ее. Я рванул обратно в свою комнату, перепрыгивая через две ступеньки. Я дотянулся до верхней полки шкафа, где я спрятал ее, морально готовясь к ожогам от прикосновения к Книге Заклятий.
Но этого не случилось. Потому что книги не было на месте.
Книга Лун, наша книга, исчезла. А сегодня она была нужна нам больше, чем когда-либо. Ленин голос твердил в моей голове:
Вот так кончится мир — не взрыв, но всхлип…
Лена цитировала Томаса Стернза Элиота. Я схватил ключи от «Вольво» и побежал.
Солнце как раз вставало, когда я выехал на Дав Стрит. Гринбрайер, вернее, единственное невспаханное поле в Гатлине и в его окрестностях — что и делало его местом проведения реконструкции Битвы на Медовом Холме — тоже оживал. Забавно было, что я даже не слышал залпов артиллерии за окном моей машины, потому что грохот уже стоял в моей голове.
Когда я поднялся по ступеням веранды Равенвуда, меня лаем встретил Страшила. Ларкин тоже стоял на ступеньках, прислонившись к колонне. Он был в кожаной куртке и играл со змеей, которая то обвивала его руку, то выпрямлялась. Поначалу это и было его рукой, а уж затем она превратилась в змею. Он лениво менял ее форму, словно шулер, тасующий карты. Это зрелище застало меня врасплох на долю секунды. Оно и лай Страшилы. Я не мог точно сказать, на кого он лает, на меня или на Ларкина. Страшила был собакой Мэйкона, а у нас с Мэйконом еще остались недоговоренности.
— Привет, Ларкин.
Он кивнул безо всякого интереса. Облачко холодного воздуха вырвалось из его рта, словно он курил воображаемые сигареты. Облачко растянулось в кольцо, которое превратилось в маленькую белую змейку, кусавшую саму себя за хвост, змейка начала пожирать себя, пока совсем не исчезла.
— На твоем месте я бы не заходил внутрь. Твоя девушка, как бы это сказать? Полна яда? — змея обвилась лентой вокруг его шеи и превратилась в воротник его кожаной куртки.
Тетя Дель открыла дверь.
— Наконец-то ты пришел, мы все тебя ждем. Лена у себя в комнате, и она не впускает никого из нас.
Я взглянул на тетю Дель, она была в совершенно разобранном состоянии, концы шарфа у нее свисали с одного плеча, очки сидели криво, и даже волосы в ее и без того своеобразном пучке торчали в разные стороны. Я наклонился, чтобы обнять ее. От нее пахло так же, как и в старинных шкафах Сестер, до отказа забитых лавандовыми саше и старым постельным бельем, передающимся от сестры к сестре. Рис и Райан стояли позади нее, словно унылые родственники в мрачном вестибюле больницы, в ожидании плохих новостей.
И снова, похоже, особняк был больше настроен на Лену, чем на Мэйкона, а может, у них настроение было общее. Мэйкон был неизвестно где, так что я ничего утверждать не мог. Если вы сможете представить себе цвет злости, то в него были раскрашены все стены. Гнев, либо что-то такое же насыщенное и кипящее свисало с каждой люстры, негодование было вплетено в массивные ковры, застилавшие каждую комнату; ненависть мерцала под каждым абажуром. Пол утопал в жутких тенях особенно мрачной темноты, сочившихся сквозь стены и вьющихся поземкой вокруг моих кедов так, что я почти не мог их разглядеть. Абсолютная тьма.
Я не мог сказать наверняка, как выглядела комната. Я был слишком подавлен своими ощущениями в ней, а чувствовал я себя не в своей тарелке. Я сделал неуверенный шаг на подвесную лестницу, ведущую вверх прямо к комнате Лены. Много раз я уже поднимался по этим ступенькам, и не то, чтобы я не знал, куда они ведут. Но сегодня все было другим. Тетя Дель взглянула на Рис и Райан, следующих за мной словно по пути на поле боя.
Как только я ступил на вторую ступеньку, весь дом содрогнулся. Тысяча свечей в старинной люстре, которая висела у меня над головой, вздрогнули и пролили воск на мое лицо. Я вздрогнул и дернулся. Внезапно, без предупреждения, лестница под моими ногами свернулась и выгнулась, отбросив меня на спину и заставив проехаться по полированному полу холла. Рис и тетя Дель успели отскочить, но бедняжку Райан я сбил, как шар для боулинга сбивает кегли.
Я поднялся и выкрикнул вверх:
— Лена Дюкейн! Если ты опять натравишь на меня эту лестницу, я сам донесу на тебя в дисциплинарный комитет!
Я поднялся на одну ступеньку по лестнице, потом на вторую. Ничего.
— Я позвоню мистеру Холлингсворту и лично засвидетельствую, что ты весьма опасная сумасшедшая, — я в два прыжка преодолел всю лестницу. — Так что если ты сделаешь это со мной, то ты точно сошла с ума, ты меня слышишь?
А затем я услышал ее голос в моей голове.
Ты не понимаешь.
Я знаю, что ты боишься, Ли, но едва ли будет лучше, если ты никого не будешь подпускать к себе.
Уходи.
Нет.
Я серьезно, Итан. Уходи. Я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.
Я не могу.
Теперь я стоял перед дверью, ведущую в ее спальню, и прижимался щекой к холодному белому дереву двери. Я хотел быть к ней так близко, как только можно было находиться без риска получить еще один инфаркт. Или хотя бы настолько близко, насколько она мне позволит — этого будет достаточно для меня, по крайней мере, пока.
Ты там, Итан?
Я совсем рядом.
Я боюсь.
Я знаю, Ли.
Я не хочу тебя ранить.
Я не поранюсь.
Итан, я не хочу бросать тебя.
Ты не бросишь.
А что если я это сделаю?
Я буду ждать тебя.
Даже если я стану Темной?
Даже если ты станешь очень, очень Темной.
Она открыла дверь и втянула меня внутрь. Орала музыка. Я знал эту песню. Это была более агрессивная версия, почти что в стиле «металла», но я в тот же миг узнал ее.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет,
Шестнадцать страхов потаенных
Шестнадцать снов в моих слезах
И вечно падать в ров бездонный…
Выглядела она так, будто прорыдала всю ночь. Наверняка, так оно и было. Когда я коснулся ее лица, на нем все еще виднелись дорожки слез. Я обнял ее, и мы покачивались в такт музыке.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет
Гром гремит в ушах с размахом
Шестнадцать миль, чтоб к ней попасть,
Шестнадцать раз бродить по страхам
Поверх ее плеча я видел, в каком беспорядке ее комната. Штукатурка на стенах была в трещинах и осыпалась, шкаф был перевернут, словно в комнате похозяйничал ворвавшийся грабитель. Окна были разбиты вдребезги. Без стекол маленькие металлические окошки выглядели как тюремные решетки в каком-то древнем замке. А заключенный прижимался ко мне, и нас обоих окутывала странная мелодия.
Музыка все никак не останавливалась.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет,
Шестнадцать страхов в снах ты видишь,
Шестнадцать для Защитных чар,
Из криков всех — один услышишь.
Когда я был здесь последний раз, потолок был полностью покрыт надписями, содержащими самые потаенные мысли Лены. А теперь практически все поверхности комнаты были покрыты черными строчками. На краю потолка виднелось:
Одиночество удерживает того, кого ты любишь
Когда ты поймешь это, то не сможешь снова удержать его.
На стене было написано:
Даже потерявшись в темноте,
Мое сердце найдет тебя.
На дверном косяке:
Душа умирает в руке, которая поддерживает ее.
На зеркале:
Если бы я могла найти место, куда можно было бы сбежать,
Укрыться в безопасности, я бы сегодня уже была там.
Даже шкаф был покрыт надписями:
Самый темный день настигнет меня здесь, тот, кто ждет, заметит это, и, похоже, сможет сказать только одно: как ты убежишь от самой себя?
Я видел ее историю в словах и слышал ее в музыке.
Шестнадцать лун, шестнадцать лет
Призванья час настанет скоро
Мрак сквозит со всех страниц
Свяжут Силы след пожара…
Когда электрогитара замедлила ритм, я услышал новый куплет — конец песни. По крайней мере, хоть что-то заканчивается. Я пытался выкинуть из своей головы все эти сны о земле, воде, ветре и огне, слушая песню.
Шестнадцатая луна, шестнадцатый год
Настал тот день, что страх связал
Призови сама или тебя Призовет
Пролитая кровь, пролитая слеза
Луна или Солнце — разрушение, преклонение.
Гитара замолчала, и мы оказались в тишине.
— Как ты думаешь…
Она прижала руку к моему рту. Она не могла вынести разговора об этом. Я никогда раньше не видел ее такой заплаканной. Через открытую позади меня дверь внутрь ворвался холодный ветер, обвеваясь вокруг нее. Я не знал, покраснели ли ее щеки от холода или от слез, но я не спрашивал ее об этом. Мы легли на ее кровать и свернулись в один клубок так, что трудно было разобрать, где она, а где я, словно одно целое. Мы не целовались, но ощущения были похожи. Мы были ближе, чем можно представить себе близость двоих людей.
Думаю, что именно это означает любить кого-то и чувствовать, что ты его теряешь. Даже если он все еще в твоих объятиях.
Лена дрожала. Я чувствовал каждое ребрышко, каждую косточку в ее теле, а ее движения казались непроизвольными. Я отнял свою руку, обнимавшую ее за шею, чтобы схватить стеганое одеяло, лежавшее на кровати у ее ног и натянуть его на нас. Она спряталась у меня на груди, и я подтянул одеяло повыше. Теперь оно укрывало нас с головой, и мы были в маленькой темной пещере, только мы вдвоем.
Наше дыхание согрело нашу пещеру. Я поцеловал ее холодные губы, и она ответила на мой поцелуй. Воздух вокруг нас наэлектризовался, и она уткнулась носом мне в шею.
Как ты думаешь, можем мы остаться вот так тут навсегда, Итан?
Мы будем делать то, что ты захочешь. Это же твой день рождения.
Я почувствовал, как она напряглась в моих руках.
Не напоминай мне.
Но я принес тебе подарок.
Она приподняла одеяло, чтобы образовалась полоска света.
— Правда? Но я же говорила тебе не делать этого.
— С каких это пор я слушаю, что ты мне говоришь? К тому же, Линк говорит, что если девушка просит не приносить ей на день рождения подарок, то это значит, что она ждет, что ей подарят украшение.
— Это верно не для всех девушек.
— Окей, забудь это.
Она опустила одеяло, а затем обратно скользнула в мои объятия.
Так это оно?
Что?
Украшение.
А я думал, что тебе не нужен подарок.
Мне просто любопытно.
Я улыбнулся про себя и стащил одеяло. Нас охватило холодом. Я быстро вытащил маленькую коробочку из кармана джинсов и нырнул обратно под одеяло. Я приподнял его так, чтобы она смогла увидеть коробочку.
— Опусти одеяло, слишком холодно.
Я опустил его, и мы снова оказались в темноте. Коробка засияла зеленым светом, и я мог разглядеть, как тонкие пальцы Лены развязывают серебристую ленту. Сияние распространялось, теплое и яркое, пока ее лицо не оказалось освещено мягким светом.
— Это что-то новенькое, — улыбнулся я, глядя на нее в зеленом свете.
— Я знаю. Это началось с того момента, как я проснулась сегодня утром. Это происходит вне зависимости от того, о чем я думаю.
— Неплохо.
Она задумчиво уставилась на коробку, словно собираясь с духом, прежде чем открыть ее. Мне пришло в голову, что это, наверное, единственный подарок, который Лена получит сегодня. Кроме вечеринки — сюрприза, о которой я до последнего момента не говорил ей.
Вечеринка-сюрприз?
Упс.
Ты, должно быть, шутишь.
Скажи это Ридли и Линку.
Да уж. Сюрприз удался, но вечеринки не будет.
Просто открой коробку.
Она взглянула на меня и открыла коробку, свет из коробки стал еще ярче, хотя подарок не имел к этому никакого отношения. Ее лицо смягчилось, и я понял, что избежал выволочки за вечеринку. Или это как раз та странная связь девушек с украшениями. Кто знает? В конце концов, Линк оказался прав.
Она держала в руках ожерелье, тонкое и сияющее, в виде кольца на цепочке. Резной золотой круг в виде обвитых между собой трех нитей из красного, желтого и белого золота, будто венок.
Итан! Мне очень нравится!
Она поцеловала меня, наверное, сотню раз, а я принялся говорить, даже когда она еще целовала меня. Потому что я чувствовал, что должен сказать ей до того, как она оденет его, до того, как что-то произойдет.
— Это принадлежало моей маме. Я достал его из ее старой шкатулки с драгоценностями.
— Ты уверен, что хочешь отдать его мне? — спросила она
Я кивнул. Я не мог притворяться, что это незначительно для меня. Лена знала, как я любил свою маму. Это имело огромное значение, и я чувствовал облегчение то того, что мы оба это понимали.
— Это не такая уж и драгоценность, как, например, алмаз или что-то в этом роде, но это очень ценная штука для меня. Думаю, мама бы не возражала, что я подарю это тебе. Потому что, ну, ты понимаешь.
Потому что, что?
Ну…
— Ты хочешь заставить меня произнести это вслух? — мой голос дрожал и звучал очень странно.
— Жаль, что приходится говорить тебе это, но оратор из тебя никудышный.
Она знала, что я увиливаю, но не собиралась заставлять меня говорить ей это. Мне больше нравился нас безмолвный способ общения. Это позволяло нам разговаривать, разговаривать по-настоящему, что было гораздо легче для такого парня, как я. Я убрал ее волосы с шеи и застегнул ожерелье. Оно прижалось к ее шее, сверкая на свету и ложась чуть выше того ожерелья, которое она никогда не снимала.
— Потому что ты на самом деле особенный человек для меня.
Насколько особенный?
По-моему, ответ на вопрос как раз на твоей шее.
Я много чего ношу на шее.
Я коснулся ее ожерелья талисманов. Все они выглядели кучей безделушек, и в основном это они и были — самые важные безделушки в мире. Теперь там висела и парочка моих. Сплющенный пенни с дыркой — монетка из автоматов из маленького ресторанчика напротив кинотеатра, в который мы пошли на нашем первом свидании. Шерстяная нитка от того красного свитера, в котором она была, когда мы сидели в машине за водонапорной башней, что стало предметом наших шуток. Серебряная пуговица, которую я дал ей на удачу перед заседанием дисциплинарного комитета. И мамина звездочка с крепежом из скрепки.
Тогда ты уже знаешь ответ.
Она наклонилась, чтобы снова поцеловать меня, поцеловать по-настоящему. Это был такой поцелуй, который, на самом деле, трудно просто назвать поцелуем. Это был такой поцелуй, в котором были задействованы руки, ноги, волосы, шея и даже одеяло, скатившееся на пол; в окна вернулись стекла; шкаф сам встал на свое место; вещи вернулись на полки; и, в конце концов, в обледеневшей комнате потеплело. В маленьком, холодном камине в ее комнате вспыхнуло пламя, но его нельзя было сравнить с жаром, охватившим мое тело. Меня било разрядами токами, куда более сильными, чем те, к которым я привык, и мое сердце опять понеслось вскачь.
Я отстранился, задыхаясь.
— И где Райан носит, когда она больше всего нужна? Нам действительно нужно выяснить, что делать с этим.
— Не переживай, она внизу.
Лена притянула меня к себе, и огонь в камине затрещал сильнее, угрожая с дымом и пламенем вырваться в дымоход.
Могу сказать вам, что драгоценности — это вещь. И любовь.
И, наверное, опасность.
— Мы идем, Дядя Мэйкон! — Лена обернулась ко мне и вздохнула. — Похоже, мы больше не можем тянуть. Нам нужно спуститься вниз и повидаться с моей семьей.
Она посмотрела на дверь. Замок открылся сам по себе. Я гладил ее по спине с недовольной миной. Все закончилось.
К тому моменту, когда мы покинули комнату Лены, за окнами уже смеркалось. Я подумал было, что неплохо было бы каким-нибудь образом пробраться на кухню, но Лена просто закрыла глаза, и тележка для обслуживания номеров вкатилась на середину ее комнаты. Наверно, даже Кухня сегодня прониклась к ней сочувствием. Или же Кухня уже не могла противостоять новой силе Лены так же, как и я. Наверное, я съел блинчиков с шоколадом в шоколадном сиропе и залитых сгущенным молоком с какао столько же, сколько весил сам. Лена съела лишь бутерброд и яблоко. И все закончилось лавиной поцелуев.
Думаю, мы оба понимали, что, возможно, мы в последний раз вот так могли лежать рядышком в ее комнате. Казалось, словно мы больше вообще не могли ничего сделать. Но все складывалось так, как оно складывалось, и если сегодняшний день — это все, что у нас осталось, то, по крайней мере, у нас была эта возможность побыть рядом.
В действительности я же был настолько перепуган, насколько храбрился. Но, тем не менее, время еще не подошло к обеду, а это уже был и самый лучший, и самый худший день в моей жизни.
Я взял Лену за руку, и мы отправились вниз по лестнице. Ее рука была все еще теплой, поэтому я мог сказать, что сейчас у нее настроение было получше. Ожерелья блестели у нее на шее в свете серебряных и золотых свечей, висевших в воздухе и освещавших наш путь вниз по лестнице. Я не привык видеть весь Равенвуд таким праздничным и полным света, и на секунду возникло ощущение того, что здесь настоящий день рождения, такой, какой люди празднуют с радостью и легким сердцем.
А затем я увидел Мэйкона и тетю Дель. Они оба держали свечи, а позади них Равенвуд тонул в тенях и темноте. Сзади виднелись другие темные фигуры, тоже державшие свечи. И, что хуже всего, Мэйкон и Дель были одеты в длинные, черные мантии, словно приверженцы странного культа или друидские жрец со жрицей. И это уже совсем не было похоже на вечеринку ко дню рождения. Скорее, на жутковатые похороны.
Мда-а-а, счастливого дня рождения… Ничего удивительного в том, что ты не хотела выходить из комнаты.
Теперь ты видишь, о чем я говорила.
Когда Лена опустилась на последнюю ступеньку, она замерла и обернулась ко мне. Она совершенно не вписывалась в атмосферу, будучи одетой в свои старые джинсы и мою толстовку с лейблом школы Джексон. Вряд ли когда-либо раньше Лена так одевалась. Наверное, она таким способом хотела быть поближе ко мне настолько, насколько могла.
Не бойся. Это всего лишь охранный обряд Единения, чтобы я была в безопасности до восхода луны. Призвание не начнется, пока луна не будет в зените.
Я не боюсь, Ли.
Я знаю. Это я сама с собой разговариваю.
Она выпустила мою руку и шагнула с последней ступеньки вниз. Как только ее нога коснулась темного пола, она тут же начала преображаться. Ниспадающая черная мантия обряда скрыла ее тело. Чернота ее волос и одеяния слились воедино, превращаясь в черную тень, покрывавшую ее с головы до пят, оставляя открытым лишь лицо, которое было таким бледным, что словно светилось как сама луна. Она дотронулась до своей шеи, мамино ожерелье все еще было на ней. Я надеялся, что ей это напомнит о том, что я все еще здесь и с ней. Так же, как я надеялся на то, что это именно моя мама пыталась помочь нам все это время.
Что они собрались сделать с тобой? Это же не превратится в какую-нибудь жуткую языческую сексуальную оргию, да?
Лена прыснула. Тетя Дель с ужасом взглянула на нее. Рис аккуратно пригладила свою мантию одной рукой, глядя немного свысока, а Райан захихикала.
— Уймитесь, — шикнул Мэйкон. Ларкин, который умудрялся смотреться так же круто в черной мантии, как и в кожаной куртке, фыркнул от смеха. Лена приглушала свои смешки в складках мантии.
Когда свечи приблизились ко мне, я смог разглядеть лица державших их людей: Мэйкон, Дель, Лена, Ларкин, Рис, Райан и Барклай. Но здесь были лица и менее мне знакомые. Аурелия, мать Мэйкона, и еще одно лицо, смуглое и покрытое морщинами. Но даже оттуда, где я стоял, или, скорее, пытался устоять, было видно, насколько она похожа на свою внучку, поэтому я сразу же ее узнал.
Лена увидела ее одновременно со мной:
— Бабушка!
— С днем рождения, милая!
Круг разорвался, когда Лена кинулась, чтобы заключить в объятия седовласую женщину.
— Я не думала, что ты придешь.
— Конечно, я бы пришла. Я хотела сделать тебе сюрприз. Добраться с Барбадоса очень легко. И вот я здесь, а вы даже и моргнуть не успели.
Она же это не буквально, да? Кто она? Еще один Путешественник, Инкуб вроде Мэйкона?
Она Летающая, Итан. Объединяющая всех.
Я почувствовал то, что испытала Лена — легкий прилив облегчения, хотя мне самому было все удивительнее и удивительнее. Хорошо, моего отца можно было признать недееспособным, моя мама умерла, а женщина, которая меня растила, кое-что смыслила в магии вуду. Так что я мог спокойно относиться ко всему этому. Разве что я стоял там в окружении Магов со всеми их свечами, мантиями и книгами, и складывалось впечатление, что мне надо знать куда больше, чем я знал, благодаря своей жизни с Аммой. Узнать до того, как они начнут все это свое действо с магией и латынью.
Но я не успел. Мэйкон сделал шаг вперед, вступая в круг. Он поднял свою свечу выше.
— Cur Luna hac Vinctum convenimus?
Тетя Дель выступила за ним. Ее свеча дрогнула, когда она подняла ее и перевела:
— Почему этой луной мы собрались здесь все для Единения?
Все, кто стоял в кругу, отвечали нараспев, подняв свои свечи:
- Sextusdecima Luna, Sextusdecimo Anno, Illa Capietur
Лена отвечала им на английском. Пламя ее свечи вспыхнуло и взметнулось вверх так, что чуть не опалило ее лицо.
— На шестнадцатую луну, на шестнадцатом году она будет Призвана.
Теперь Лена стояла в центре круга, высоко подняв голову. Свет свечей со всех сторон освещал ее лицо. Ее собственная свеча начала сиять странным зеленоватым светом.
Что происходит, Ли?
Не волнуйся, это всего лишь часть обряда Единения.
Если все это лишь часть охранного обряда, то для Призвания я был явно не подготовлен.
Мэйкон принялся напевать тот же мотив, который я слышал на Хэллоуин. Как они это называют?
Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.
Sanguis sanguinis mei, tutela tua est.
Sanguis sanguinis mei, tutela tua est
Кровь от моей крови, защита в тебе!
Лена побледнела. Круг Крови. Тот самый. Она подняла свою свечу над головой, закрыв глаза. Зеленый огонек на ее свече превратился в оранжево-красное пламя, перекидываясь на свечи всех остальных в кругу, и охватил их всех.
— Лена! — крикнул я, пытаясь перекричать рев пламени, но она мне не ответила.
Пламя рвалось в темную высь, и я понял, что над нами в Равенвуде этой ночью не было ни крыши, ни потолка. Я прикрыл глаза рукой, когда пламя стало совсем горячим и слепящим. Все, о чем я мог думать, это Хэллоуин. Что если все это опять произойдет? Я попытался вспомнить, что они делали той ночью, чтобы одолеть Сарафину. Какие заклинания читали? Как это назвала мать Мэйкона?
Sanguinis. Но я не мог вспомнить слов, я вообще не знал латыни, в кои-то веки я пожалел, что не вступил в клуб любителей классики.
Я услышал стук в парадную дверь, и в то же мгновение пламя угасло. Мантии, огонь, свечи, тьма и свет пропали. Все разом исчезло. Не прошло и секунды, как они все превратились в самую обычную семью, собравшуюся вокруг самого обычного торта ко дню рождения. Кто-то запел.
Что за…?
— …С днем рожденья тебя!
Последние слова песни умолкли, а стук в дверь возобновился. Огромный праздничный торт, три яруса розового, белого и серебристого цвета красовались на кофейном столике в центре комнаты, рядом со вполне официальным чайным сервизом и белыми салфетками. Лена задула свечи и отмахнулась от облачка дыма, хотя еще минуты не прошло, как возле ее носа бушевало пламя. Ее семья бурно зааплодировала. Оказавшись снова в моей толстовке со школьной эмблемой и джинсах, Лена уже ничем не отличалась от любой другой шестнадцатилетней девушки.
— И это наша девочка! — бабушка отложила свое вязание и принялась резать торт, пока тетя Дель помчалась разливать чай.
Рис и Райан вытащили нереально огромный баул подарков, а Мэйкон уселся в свое викторианское кресло-качалку, наливая себе и Барклаю виски.
Что происходит, Лена? Что сейчас было?
Кто-то стоит у дверей. Они всего лишь осторожничают.
Я с ума сойду с твоей семейкой.
Возьми кусок торта. Это ведь должна быть вечеринка ко дню рождения, правильно?
В дверь все еще стучали. Ларкин оторвался от своего толстого треугольного коричневого куска торта, Лениного любимого:
— Дверь кто-нибудь откроет?
Мэйкон смахнул крошку со своего кашемирового пиджака и спокойно посмотрел на Ларкина.
— Кстати, посмотри, кто там, Ларкин.
Мэйкон перевел взгляд на Лену и покачал головой. Она не будет открывать дверь сегодня. Лена кивнула и прижалась к бабушке. Она улыбнулась так, как и полагалось любящей внучке, которой она была и в действительности. Она похлопала по месту на диване рядом с ней. Супер. Теперь моя очередь познакомиться поближе с бабушкой.
И тут я услышал голоса за дверью, и понял, что уж лучше оказаться лицом к лицу с чьей угодно бабушкой, чем с теми, кто сейчас ждал за дверью. Потому что там были Ридли и Линк, Саванна и Эмили, Иден и Шарлота с остальными представителями их фан-клуба, и баскетбольная команда Джексона. Никто из них не был одет в их дневную униформу — футболки Ангелов Джексона. Я вспомнил, почему. У Эмили было грязное пятно на щеке. Реконструкция. Я понял, что мы с Леной большую часть этого действа пропустили, и теперь завалим зачет по истории. Сейчас все уже закончилось, остались только вечерние мероприятия и фейерверк. Смешно, что раньше двойка по истории казалась мне значимой проблемой.
— СЮРПРИЗ!
Сюрприз был просто неописуем. В очередной раз я впустил в Равенвуд хаос и опасность. Все столпились в центральном холле. Бабушка помахала с дивана. Мэйкон потягивал свой виски, невозмутимый и сдержанный, как всегда. Но если бы вы знали его, то заметили бы, что он вот-вот утратит эту свою невозмутимость.
Кстати, стоит об этом подумать, зачем Ларкин их вообще впустил?
Не может быть.
Вечеринка, и я о ней совершенно забыл.
Эмили шагнула из толпы:
— Где именинница? — она ожидающе протянула руки, будто намеревалась обнять Лену.
Лена отскочила, но Эмили так быстро не сдается. Она обвила рукой плечи Лены так, словно они были старыми друзьями.
— Мы планировали эту вечеринку целую неделю, у нас есть живая музыка, а Шарлота арендовала все эти уличные светильники, так что теперь все всем будет видно. В смысле, я хочу сказать, что здесь, в Равенвуде, так темно…, - сказала она и добавила таинственным шепотом, будто договаривалась о провозе контрабанды, — и у нас есть персиковый шнапс.
— Ты должна на это посмотреть, — протянула Шарлота, едва ли не задыхаясь от удушья в своих узких джинсах. — У нас есть лазерная установка. Рейв в Равенвуде, круто, да? Как одна из тех вечеринок в колледже в Саммервилле.
Рейв? Ридли, должно быть, заставила их полностью сорваться с катушек. Эмили и Саванна, устраивающие вечеринку для Лены так, словно она была их Снежной Королевой? Пожалуй, это было потруднее, чем заставить их прыгнуть со скалы.
— А теперь идем к тебе в комнату и поможем тебе приготовиться, именинница! — интонации Шарлоты сейчас еще больше смахивали на типичного чирлидера — чересчур жизнерадостные.
Лена позеленела. В ее комнату? Половина надписей на ее стенах были о них.
— О чем ты говоришь, Шарлота? Она выглядит просто потрясающе. Ты так не думаешь, Саванна? — Эмили слегка сжала Лену в объятиях и неодобрительно взглянула на Шарлоту, словно ей стоило отложить в сторону кусок торта и приложить пару усилий, чтобы выглядеть так же потрясающе.
— Ты шутишь? Я бы умерла ради таких волос, — сказала Саванна, наматывая Ленин локон на свой палец. — Они такие невероятно… черные.
— У меня тоже волосы были черными в прошлом году. По крайней мере, на концах — запротестовала Иден.
В прошлом году Иден действительно выкрасила волосы снизу наполовину в черный цвет, а сверху — осталась блондинкой, предприняв очередную провальную попытку выделиться. Саванна и Эмили беспощадно высмеивали ее, пока она полностью не перекрасилась обратно на следующий же день.
— Ты была похожа на скунса, — Саванна одобрительно улыбнулась Лене. — А она похожа на итальянку.
— Идем, все уже тебя ждут, — сказала Эмили, схватив Лену за руку. Лена вырвалась.
Должно быть, здесь какой-то подвох.
Еще какой подвох, но я не думаю, что это то, о чем ты подумала. Кажется, это, скорее, имеет отношение к Сирене и леденцу.
Ридли. Я должна была догадаться.
Лена взглянула на тетю Дель и на дядю Мэйкона. Они были испуганы так, словно вся латынь в мире не подготовила их к этому. Бабушка улыбалась, став совершенно неузнаваемой в этом образе божьего одуванчика.
— Куда так спешить? Дети, не хотите ли немного побыть с нами и выпить по чашке чая?
— Здорово, бабуля! — выкрикнула Ридли с порога веранды, где она и ошивалась, она сосала свой леденец с таким усердием, что мне показалось, что стоит ей остановиться, и вся эта ее затея обрушится как карточный домик.
На этот раз у нее не было возможности попасть в дом с моей помощью. Она стояла всего в дюйме от Ларкина, который хоть и выглядел ошарашенным, но твердо перегораживал ей путь. Ридли была одета в плотно зашнурованный корсет, из которого она едва не выпрыгивала, и который был похож на нечто среднее между нижним бельем и тем, во что одеты девушки на обложке журнала «Hot Rod» и в джинсовую юбку.
Ридли прислонилась к дверному косяку.
— Сюрприз, сюрприз!
Бабушка поставила чашку и взялась за вязание:
— Ридли. Как я рада тебя видеть, дорогая! Твой новый стиль тебе очень идет, милая. Я уверена, звонки молодых людей тебя просто одолевают, — бабушка невинно улыбнулась Ридли, но в ее глазах улыбки не было.
Ридли надулась, но продолжала сосать свой леденец на палочке. Я подошел к ней.
— И сколько леденцов на это ушло, Рид?
— На что, Короткая Соломинка?
— На то, чтобы заставить Саванну Сноу и Эмили Ашер устроить вечеринку для Лены.
— Больше, чем ты себе можешь представить, Любовничек, — она показала мне язык, и я увидел, что он весь в красно-фиолетовую полоску. Зрелище было то еще.
Ларкин вздохнул и посмотрел за спину Ридли:
— Наверное там, в поле, около сотни ребят. Там сцена с колонками, а вдоль дороги все заставлено машинами.
— Правда? — Лена выглянула в окно. — Сцена стоит как раз между магнолий.
— Моих магнолий? — вскочил на ноги Мэйкон.
Я знал, что все это было фарсом, и что Ридли вдыхала жизнь в эту вечеринку с каждым прикосновением к леденцу, и Лена это знала тоже. Но все равно я видел это в Лениных глазах — какая-то ее частичка очень хотела пойти туда.
Вечеринка-сюрприз, на которой будет тусоваться вся школа. Это наверняка было в Ленином списке того, что должна сделать обычная школьница. Она справиться с тем, что она маг. Она просто устала быть изгоем.
Ларкин посмотрел на Мэйкона:
— Ты уж точно не заставишь их уехать. Давайте покончим с этим. Я буду с ней все время, я или Итан.
Линк протолкался через толпу:
— Идем, приятель. Здесь моя группа, «Трясуны», и это наш дебют перед школой. Это будет потрясающе! — таким счастливым я его никогда не видел. Я с подозрением посмотрел на Ридли. Она пожала плечами, посасывая свой леденец.
— Мы никуда не идем. Не сегодня.
Я поверить не мог, что Линк был здесь. У его матери будет сердечный приступ, если она когда-либо об этом узнает.
Ларкин посмотрел на раздраженного Мэйкона и на испуганную тетю Дель. Меньше всего кто-либо из них хотел выпускать сегодня Лену из вида.
— Нет, — Мэйкон и думать не хотел об этом.
Ларкин попробовал еще раз.
— Пять минут.
— Ни в коем случае!
— Ну когда еще народ из ее школы организует для нее вечеринку?
Мэйкон не думал ни секунды:
— Надеюсь, никогда.
Лена пала духом. Я был прав. Она очень хотела стать частью всего этого, даже если эта вечеринка не была реальной. Это как с танцами или баскетбольным матчем. Это было первой причиной, по которой она ходила в школу, и не имело значения, как они ее доставали там. Именно поэтому она изо дня в день ходила в школу, даже если ей приходилось обедать на трибунах и сидеть на Запретной территории. Ей было шестнадцать, и не важно маг она или нет. Хотя бы на одну ночь, ей хотелось думать только об этом.
Здесь был только один человек, упрямый настолько же, как и Мэйкон Равенвуд. Насколько я знал Лену — шансов у дяди не было. Не сегодня.
Она подошла к Мэйкону и подхватила его под руку.
— Я знаю, это звучит глупо, дядя Эм, но могу я хоть ненадолго сходить на вечеринку? Просто послушать группу Линка?
Я смотрел, не начали ли ее волосы развеваться от магического ветра. Но они не двигались. Значит, она использовала другую магию. Это было совсем другое. Она не могла использовать чары, чтобы выйти из-под наблюдения Мэйкона. Она обратилась к более старой и сильной магии, которая работает на Мэйконе лучше всего остального с того момента, как она переехала в Равенвуд. К старой доброй любви.
— Почему, после всего, что сделали с тобой эти люди, ты хочешь куда бы то ни было пойти с ними?
Я слышал, как смягчился его голос, когда он заговорил.
— Ничего не изменилось. Я не хочу иметь ничего общего с этими девчонками, но я все равно хочу туда пойти.
— В этом нет смысла, — Мэйкон был недоволен.
— Я знаю. Я знаю, что это глупо, но я просто хочу понять, каково это — быть обычной. Я хочу сходить на танцы, не для того, чтобы все там разнести. Я хочу сходить на вечеринку, на которую меня пригласили. Я хочу сказать, что я понимаю, что все это устроила Ридли, но неужели же я виновата, что мне это не важно? — она всматривалась в его глаза, закусив губу.
— Я не могу тебе это позволить, даже если бы хотел. Это слишком опасно.
Они смотрели друг на друга.
— Мы с Итаном даже еще ни разу не танцевали, дядя Эм. Ты же сам это сказал.
На какую-то секунду мне показалось, что Мэйкон смягчился, но мне просто показалось.
— Да, зря я тебе не говорил, что придется к этому привыкать. Я ни дня не был в школе и даже ни разу не гулял по городу в воскресный день. У нас у всех свои разочарования.
Лена решила разыграть свою последнюю карту:
— Но это же мой день рождения. Неизвестно, что будет. И это, может быть, мой последний шанс… — конец предложения повис в воздухе.
Потанцевать со своим парнем. Быть самой собой. Быть счастливой.
Ей не нужно было этого произносить. Мы и так все знали.
— Лена, я понимаю, что ты чувствуешь, но я ответственен за твою безопасность. Особенно сегодня, поэтому ты должна остаться здесь со мной. Смертные либо навредят тебе, либо причинят боль. Ты не можешь быть нормальной. Ты не суждено таковой быть от рождения, — Мэйкон никогда раньше так не разговаривал с Леной. Я не мог понять, говорил ли он о вечеринке или обо мне.
Глаза Лены блестели, но она не плакала.
— Почему нет? Что плохого в том, что я хочу иметь то же, что и они? Ты хоть когда-нибудь задумывался, что у них может быть есть что-то стоящее?
— Даже если так, то что? Что это меняет? Ты — Созидатель. И наступит день, когда тебе придется пойти по пути, по которому Итан не сможет последовать за тобой. И каждая минута, которую вы проводите сейчас вместе, станет потом для тебя тяжелым бременем, которое тебе придется нести до конца жизни.
— Он для меня не бремя.
— О, да, именно бремя. Он делает тебя слабой, и именно поэтому он для тебя опасен.
— Он делает меня сильной, и это опасно только для тебя.
Я стал между ними.
— Мистер Равенвуд, да бросьте вы. Давайте не сегодня.
Но Мэйкон уже все сделал. Лена была в бешенстве.
— А что ты об этом знаешь? Ты никогда не обременял себя какими-либо отношениями в этой жизни, даже друзей у тебя не было. Ты ничего не понимаешь. Как ты можешь понять? Ты целыми днями спишь в своей комнате и целыми ночами хандришь в своей библиотеке. Ты ненавидишь всех и думаешь, что ты лучше всех. Ты никогда и никого по-настоящему не любил, так как ты вообще можешь знать, что я чувствую?
Она повернулась спиной к Мэйкону и ко всем нам и побежала верх по лестнице, Страшила побежал следом за ней. Дверь в ее спальню хлопнула, и звук прокатился эхом по коридору. Страшила улегся у двери в ее комнату.
Мэйкон продолжал смотреть ей вслед даже после того, как она ушла. Затем медленно повернулся ко мне.
— Я не мог ей этого позволить. Уверен, ты понимаешь это.
Я знал, что это, наверное, самая опасная ночь в жизни Лены, но я знал и то, что это, возможно, последняя возможность для нее быть девушкой, которую все мы любим. Так что, да, я все понимал. Я просто не хотел сейчас находиться с ним в одной комнате.
Линк протиснулся из толпы, все еще стоящей в холле:
— Так будет вечеринка или нет?
Ларкин подхватил свое пальто.
— Это уже вечеринка. Идемте отсюда. Отпразднуем за Лену.
Эмили не отставала от Ларкина, и все остальные потянулись за ними. Ридли все еще маячила в дверях. Она посмотрела на меня и пожала плечами:
— По крайней мере, я пыталась.
Линк поджидал меня возле дверей.
— Итан, чувак, давай с нами. Идем.
Я взглянул вверх на лестницу.
Лена?
— Я остаюсь здесь.
Бабушка отложила свое вязание.
— Я не знаю, как скоро она спуститься вниз, Итан. Почему бы тебе не пойти с друзьями и вернуться чуть позже?
Но я не хотел никуда уходить. Может статься, что это будет последняя ночь, которую мы проведем вместе. Даже если мы проведем ее в Лениной комнате, я все равно хотел бы быть с ней.
— Чувак, хотя бы выйди наружу, чтобы послушать мою новую песню. А затем можешь вернуться и ждать, когда она спустится, — Линк держал в руках барабанные палочки.
— Думаю, это будет лучше всего, — Мэйкон налил себе еще скотча. — Ты можешь вернуться через некоторое время, а у нас пока есть что обсудить, — все решили за меня. Он выставлял меня на улицу.
— Одна песня. А затем я подожду снаружи, — я взглянул на Мэйкона. — Некоторое время.
Поле позади Равенвуда было полностью заполнено людьми. С одного края стояла импровизированная сцена с переносным освещением, тем, что использовалось при ночной части Битвы при Медовом Холме. Из колонок ревела музыка, но мало что можно было расслышать из-за канонады вдалеке.
Я прошел за Линком к сцене, где «Трясуны» готовились к выступлению. Их было трое, и выглядели они все лет на тридцать. У парня, крепившего усилитель к гитаре, обе руки были покрыты татуировками, а на шее висело что-то похожее на мотоциклетную цепь. У басиста были торчащие черные волосы, которые очень подходили к черной подводке вокруг глаз. У третьего парня было столько пирсинга, что на него было больно смотреть. Ридли, сидевшая на краю сцены, спрыгнула и махнула Линку.
— Подожди, пока ты нас услышишь. Мы рулим. Жаль, что Лены не будет…
— Не буду тебя разочаровывать, — Лена возникла позади нас и обвила руками мою талию. Ее глаза были красными и заплаканными, но в темноте она выглядела так же, как и все остальные.
— Что случилось? Твой дядя изменил свое мнение?
— Не совсем. Но то, чего он не знает, не сделает ему больно, а если и сделает, то мне уже все равно. Он был сегодня просто отвратителен.
Я ничего не сказал. Я никогда не смогу понять отношения Мэйкона и Лены, так же, как и она не сможет понять мои отношения с Аммой. Но я знал, что она будет себя чувствовать ужасно, когда это все закончится. Она терпеть не могла, когда кто-то говорил что-то плохое про ее дядю, даже если это был я, и то, что сегодня именно она была этим человеком, только добавит ей мук совести.
— Ты сбежала?
— Да, Ларкин помог мне, — Ларкин шел к нам с пластиковым стаканчиком в руках. — Шестнадцать лет ведь бывает всего один раз, правда же?
Это плохая идея, Ли.
Я просто хочу потанцевать один танец. А потом мы вернемся.
Линк взобрался на сцену.
— Я написал песню к твоему дню рождения, Лена. Она тебе понравится.
— И как она называется? — с подозрением поинтересовался я.
— «Шестнадцать лун». Помнишь? Та странная песенка, которую ты вечно не мог найти в своем айподе? Она всю неделю крутилась у меня в голове. Ну, и Рид помогла мне немного, — он ухмыльнулся. — Думаю, что ты можешь сказать, что у меня была муза.
Я потерял дар речи. Но Лена взяла меня за руку, Линк вцепился в микрофон, и его уже было не остановить. Он установил стойку для микрофона так, чтобы эта штука находилась как раз перед его ртом. Если честно, со стороны казалось, что он засовывает его себе в рот, смотрелось ужасно. Линк явно слишком много смотрел MTV у Эрла. Стойку стоило бы придерживать, потому как он сам был уже готов скатиться со сцены, с трясунами или без них. Судя по всему, он был довольно смелым малым.
Линк закрыл глаза, сел за ударную установку и взмахнул в воздухе палочками:
— Раз, два, три…
Ведущий гитарист, парень неприветливого вида с толстой цепью на шее, взял на гитаре одну ноту. Звук вышел жуткий, и колонки задребезжали в разных концах сцены. Я вздрогнул. Не похоже, что будет мило. Затем он сыграл еще одну ноту, а потом еще и еще…
— Дамы и господа, если таковые тут еще остались, — Линк приподнял бровь, и по толпе прокатились смешки. — Я бы хотел сказать — с Днем рождения, Лена! А теперь поаплодируйте общемировой премьере моей новой группе «Трясуны»!
Линк подмигнул Ридли. Парень возомнил себя Миком Джагером. Мне было неловко из-за него, и я взял Лену за руку. Ощущение от прикосновения было такое, словно я засунул руку в озеро зимой, когда верхний слой воды нагрелся под лучами солнца, и ниже был чистый лед. Я вздрогнул, но не отпустил.
— Надеюсь, ты к этому готова. Его ждет полный провал. Мы вернемся в твою комнату через пять минут, я обещаю.
Лена задумчиво смотрела на Линка:
— Я бы не была так уверена…
Ридли уселась на край сцены, улыбаясь и махая руками, как фанатка. Ее волосы развивались на ветру, розовые и белые пряди обвивали ее плечи.
Тут я услышал знакомую мелодию, и «Шестнадцать лун» полились из динамиков. Но сейчас это не было похоже ни на одну песню из демо-треков Линка. Играли они хорошо, действительно хорошо. И толпа принялась неистовствовать, словно Джексон Хай наконец-то, после долгого ожидания, дождался танцев. Только мы находились на лугу, посреди плантации Равенвуда, имеющей самую дурную славу в округе Гатлина. Энергетика была просто удивительной, неистовой. Абсолютно все танцевали, а половина еще и подпевала, что само по себе было ненормально, поскольку никто не слышал эту песню раньше. Даже Лене пришлось выдавить из себя улыбку, и мы принялись раскачиваться вместе с толпой, потому что удержаться было действительно невозможно.
— Они играют нашу песню, — Лена нашла мою руку.
— Я как раз только что подумал об этом.
— Я знаю, — она переплела свои пальцы с моим, из-за чего дрожь прошла по моему телу. — И играют хорошо, — сказала она, перекрикивая толпу.
— Хорошо? Да они просто супер! Пожалуй, это самый лучший день в жизни Линка.
Все это было просто сумасшествием. И «Трясуны», и Линк, и вечеринка, и Ридли, раскачивающаяся на краешке сцены и сосущая свой ридли-нец. Не самое ненормальное, что я видел за сегодня, но все-таки.
Чуть позже, мы с Леной танцевали, и сначала прошло пять минут, затем двадцать пять, затем тридцать пять, а потом уже и пятьдесят пять, но никто из нас этого не замечал, и никого это не заботило. Мы остановили время — по крайней мере, нам так казалось. У нас был всего один танец, но мы должны были заставить его длиться бесконечно, на тот случай, если это все, что нам осталось.
Ларкин никуда не спешил. Они с Эмили слились в крепком объятии, покачиваясь из стороны в сторону возле одного из костров, которые кто-то зажег в старых мусорных баках. На Эмили была надета куртка Ларкина, и время от времени он стягивал куртку с ее плеча, чтобы лизнуть ее в шею или вытворить еще чего похуже. Он на самом деле был змеей.
— Ларкин! Ей, вообще-то, шестнадцать, — крикнула Лена в сторону костра оттуда, откуда мы танцевали.
Ларкин показал ей язык, который был куда длиннее нормальной, возможной для смертного, длины.
Кажется, Эмили этого не заметила. Она оторвалась от Ларкина и подошла к Саванне, которая танцевала в толпе с Шарлотой и Иден где-то в арьергарде.
— Девчонки, давайте, наконец, подарим Лене ее подарок.
Саванна сунула руку в свою маленькую серебристую сумочку и вытащила из нее маленькую серебристую коробочку, придерживая ее за обернутую вокруг него серебристую ленточку.
— Просто приятная мелочь, — протянула коробочку Саванна.
— Такая должна быть у каждой девушки, — невнятно произнесла Эмили.
— Цвет металлик прекрасно подходит ко всему, — Иден с трудом удерживалась от того, чтобы самой сорвать бумагу.
— Но достаточно большая для чего-то вроде твоего телефона и блеска для губ, — Шарлота подтолкнула сверток к Лене. — Давай, открой его.
Лена взяла сверток из ее рук, а затем улыбнулась им.
— Саванна, Эмили, Иден, Шарлота, вы и представить себе не можете, что это значит для меня.
Они сарказма не поняли. Я точно знал, что это было, и что это значило для нее.
Глупею от власти дураков.
Лена не смотрела мне в глаза, иначе мы бы оба рассмеялись. Когда мы возвращались в толпу танцующих, Лена швырнула маленький серебристый сверток в костер. Оранжевые и желтые языки пламени тут же накинулись на обертку, пока маленький серебристый кошелек не превратился лишь в пепел и дым.
«Трясуны» взяли перерыв, и Линк пришел, чтобы погреться в лучах славы своего музыкального дебюта.
— Я ж говорил, что мы классные. Еще чуть-чуть и получим контракт, — Линк толкнул меня локтем под ребра, совсем как в прежние времена.
— Ты был прав, чувак. Парни, вы просто супер! — я готов был это признать даже с учетом того, что на его стороне был леденец на палочке.
Саванна Сноу продефилировала к нам, скорее всего для того, чтобы проткнуть раздувшегося от гордости Линка.
— Привет, Линк, — она стрельнула в него глазами.
— Привет, Саванна.
— Как думаешь, ты бы смог оставить танец для меня?
Это было просто невероятно. Она стояла здесь и таращилась на него так, словно он был настоящей рок-звездой.
— Я просто не знаю, что сделаю, если не заполучу хоть один, — она одарила его одной из фирменных улыбок Снежной Королевы.
Мне казалось, что я попал в сны Линка или Ридли. Помяни дьявола, и он…
— Руки прочь, королева выпускного. Это мой горячий парень, — Ридли обвила Линка рукой и прижалась к нему кое-какими другими стратегическими местами, чтобы показать, чья это собственность.
— Извини, Саванна. Может, в следующий раз, — Линк засунул свои барабанные палочки в задний карман брюк и отправился на танцпол с Ридли и с ее весьма эротичными танцевальными движениями. Должно быть, это был самый замечательный момент в его жизни. Можно было подумать, что сегодня его день рождения.
После того, как танец закончился, Линк вернулся на сцену.
— У нас осталась последняя песня, написанная моим хорошим другом для кое-кого весьма особенного в Джексон Хай. Ты узнаешь, кто ты.
Огни на сцене погасли. Линк снял свою толстовку, и они снова вспыхнули со звенящим звуком гитары. Он был одет в футболку Ангелов Джексона с оборванными рукавами, которая выглядела на Линке нелепо ровно настолько, насколько он этого хотел. Если бы только его мама могла его видеть сейчас.
Он наклонился к микрофону и принялся творить свое собственное маленькое заклинание.
Падшие ангелы кружат вокруг меня
Страдание умножает лишь страдание
Твои сломанные стрелы убивают меня
Почему ты этого не замечаешь?
То, что ты ненавидишь, становится твоей судьбой
Твоим роком, падший ангел.
Это была Ленина песня, которую она написала для Линка.
Музыка нарастала, и каждый Ангел принялся раскачиваться в такт этому направленному на них гимну. Может, это все было из-за Ридли, а может, она была тут не при чем. Дело было в том, что когда музыка закончилась, и Линк швырнул свою крылатую футболку в костер, я вдруг почувствовал, что вместе с этой футболкой в огне сгорело кое-что большее. Все, что казалось таким трудным и непреодолимым долгое время, просто превратилось в дым.
Еще долгое время после того, как «Трясуны» перестали играть, и даже после того, как нигде нельзя было найти Ридли и Линка, Саванна и Эмили по-прежнему были милы с Леной, и вся баскетбольная команда снова разговаривала со мной, но я все равно искал какой-то знак, леденец или еще что-нибудь. Ту самую основную нить, дернув за которую можно было распустить весь свитер.
Но ничего не было. Только луна, звезды, музыка, огни и толпа. Мы с Леной уже больше не танцевали, но все еще обнимали друг друга. Мы покачивались туда-сюда, и по моим венам неслись потоки холода и жара, и электрические разряды. Мы находились в своем собственном пузыре, пока звучала хоть какая-то музыка. Мы больше не были одни в нашей пещерке под ее одеялом, но это все равно было прекрасно.
Лена мягко отстранилась, словно что-то внезапно пришло ей в голову, и посмотрела на меня. Она глядела на меня так, словно видела впервые.
— Что-то случилось?
— Ничего. Я…. - она нервно прикусила губу и глубоко вздохнула. — Просто… Просто я хочу кое-что тебе сказать.
Я попытался прочитать ее мысли, ее выражение лица, хоть что-то. Потому что у меня вновь появилось то жуткое ощущение, как было тогда, когда мы стояли в коридоре Джексона за неделю до Рождества, а не здесь и сейчас на поле Гринбрайера. Мои руки все еще обнимали ее за талию, и я с трудом подавил порыв притянуть ее поближе, чтобы она поняла, что не сможет уйти.
— В чем дело? Ты можешь сказать мне все, что угодно.
Она положила руки мне на грудь.
— В случае если вдруг что-то произойдет, я хочу, чтобы ты знал…
Она заглянула в мои глаза, я услышал все так четко, словно она прошептала мне это на ухо, и это значило гораздо больше, чем если бы она сказала это громко вслух. Она произнесла эти слова именно таким способом, который был наиболее важным для нас. Тем способом, которым мы обрели друг друга с самого начала. Тем способом, которым мы всегда сможем найти друг друга.
Я люблю тебя, Итан.
Какое-то время я не знал, что ей ответить, потому что простого «Я люблю тебя», казалось, будет недостаточно. И эти слова не могли выразить все, что я хотел сказать: как она спасала меня от этого города, от моей жизни, от моего отца. От себя самого. Как три слова могут все это выразить? Не могут, но я все равно произнес их, потому что именно так я и думал.
Я тоже люблю тебя, Ли. Мне кажется, я всегда тебя любил.
Она снова прижалась ко мне, положив голову мне на плечо, и я почувствовал, как ее волосы греют мне щеку. И я почувствовал кое-что еще. Ту частичку ее души, которая, как мне казалось, никогда мне не откроется; тот уголок души, который был закрыт для всего остального мира. Я почувствовал, как эта дверца приоткрылась ровно настолько, чтобы впустить меня. Она подарила мне частичку себя, ту самую частичку, которая принадлежала лишь ей. И я хотел запомнить это ощущение и это мгновение словно фотографию, к которой можно было бы вернуться тогда, когда захочешь, и снова взглянуть на нее
Я хотел, чтобы это мгновение длилось вечно.
Но, как оказалось, у нас оставалось не более пяти минут.