Лучший шейк во Флориде Ч.1 2 страница
Посадка, к которой Леннокс начал себя готовить еще несколько часов назад, после того как перенес взлет и турбулентность, — посадка такая мягкая, что слышны аплодисменты. Несмотря на явный эффект последней точки, Ленноксова забинтованная, несчастная рука нежно сжимает руку Труди.
Номер у них в камерном отельчике, да и весь район Майами-Бич построен в стиле ар-деко. Каждая деталь выпячивает свою историческую принадлежность к этому стилю, «Исторический ар-деко? Оксюморон». Леннокс становится под душ, чувствует сильнейший позыв помочиться и мочится прямо в душевой кабине. Тяжелую, темно-желтую струю затягивает в сливное отверстие. Две стены в ванной зеркальные. Обнаженные Ленноксы мочатся и множатся в дурной бесконечности.
Невыносимое отчаяние внезапно выгоняет Леннокса вон. И ванная, и спальня кажутся слишком тесными. Он вытирается уже на полу, возле раковины. С него течет на коврик. Леннокс набирает стакан воды, заглатывает два специально отложенных «сероксата». С виду на «M&M’s» похожи. По крайней мере на сто миллиграмм больше максимальной рекомендованной ежедневной дозы. Пока сидишь на них, мысли терпимы. Конечно, они никуда не деваются, они почти осязаемы, только гложут не так жестоко. Но таблеток мало; он специально не взял больше, он хочет с них слезть. Надеется, солнце поможет. Солнечный свет — хорошее средство от депрессии. Вдобавок естественное. «Добрая порция солнечного света в разгар зимы подействует сильнее, чем все таблетки, вместе взятые». Кто же это сказал? Труди? Тоул? Леннокс не помнит. Но так оно и есть. Он вырвался из промозглого и темного зимнего Эдинбурга. Оставил позади ужас похорон, смазанное Рождество, такой же смазанный Хогманай[3]. У Леннокса в голове не укладывается. Вот они, люди: пытаются развлечься «как принято», ходят толпой, поют «За счастье прежних дней», а в глазах ненависть, готовность толкнуть, облаять. Дружелюбие показное — под ним отчаяние, едва прикрытый страх, что наступающий год будет не менее скверным, чем уходящий. Леннокс делает шаг из ванной, полотенце у него на бедрах. В руке стакан воды. Леннокс ставит стакан на стеклянный столик, рядом с телефоном.
Труди на кровати, в черном неглиже, упорно читает «Идеальную невесту». Остывает под потолочным вентилятором, усиливающим действие кондиционера. Какие у нее ножки ухоженные, ноготки глянцевые, ярко-красные.
На брелоке Леннокс нащупывает кусачки для ногтей. Включает телевизор. Что еще в Америке делать? Вспоминает бесконечный отпуск столетней давности, отпуск с Кейтлин Прингл, предшественницей Труди. Ее отец работал в «Бритиш Эйрвейз», был большой шишкой. Звали его Алистер Прингл. Организовал им дешевый перелет.
Кейтлин — Дочь-Пафосного-Алистера-из-Авиакомпании. Отношения основывались на чистом сексе, теперь у Леннокса пропасть вымпелов бейсбольных команд — из каждого города, где они с Кейтлин трахались. Потом он попал в Америку с ребятами из отдела, на сей раз в Нью-Йорк. Напивались до поросячьего визга. Потом вместе с Труди был на свадьбе в Лас-Вегасе. Кто тогда женился? Бесполезно вспоминать. И каждый раз до одури смотрел телевизор. Здесь, в Штатах, рука сама тянется к пульту, больше ни в одной стране такого не бывает. Одно нажатие большого пальца — и пожалуйста, полное тебе погружение в культуру. Сенсации на правах рекламы. Реклама на правах новостей. Сериалы, где манекены двигаются по заданным траекториям. Судебные разбирательства. Нищие толстяки орут друг на друга, а какой-нибудь Джерри, или Рикки, или Монтел следит, чтоб до рукопашной не дошло. Играет в добрую крестную. Создает видимость озабоченности проблемами нищих и жирных. Заявляет о праве нищих и жирных прилюдно вопить и тыкать друг в друга похожими на сардельки пальцами. Вечерами шоу знакомств. Опять жирные, благонамеренные мерины, упорно именующие себя игроками и медленно умирающие в безвоздушном пространстве собственного убожества. Скучающие молодые женщины с безупречным маникюром и застывшими лицами — женщины, которых только сведения о зарплате потенциального бойфренда могут вывести из анабиоза. Как местным телевизионщикам удается эту чушь неподсеванную выдавать за нечто осмысленное и даже осязаемое, вот вопрос.
Леннокс увлекся работой с кусачками, добрался до мяса; комната заполняется голосами. Они заглушают редкое потрескивание и гул кондиционера. Выясняется, что один телеканал посвящен культурной жизни Майами. Леннокс делает вывод, что культурная жизнь Майами ограничена недвижимостью и шопингом. Ведущие, одетые и причесанные с безупречной небрежностью, вслед за телесуфлером скороговоркой перечисляют разнообразные преимущества жизни в кондоминиумах. Определенно захватывает. Определенно въедается в уши. Неудавшиеся актеры и модели, у которых лица от ботокса гладкие, как яйца, упирают на стиль жизни, диктуемый кондоминиумом, на архитектурные достоинства зданий, в глазах Леннокса ничем, разве только круглогодичным наличием солнца, не отличающихся от шотландских многоквартирных трущоб.
— Рэй, хватит кусачками орудовать, — говорит Труди. — У тебя из большого пальца кровь уже идет! Это называется компульсивное поведение!
Леннокс оборачивается. Труди со своим журналом все так же лежит на кровати.
— Приходится резать ногти под корень, иначе я их обгрызу.
Но Труди уже забыла о ногтях; ротик и глаза у нее округляются, как будто в журнале она увидела нечто невероятное и умом непостижимое. Прежде Леннокс счел бы такое выражение призывом к близости. Сунул бы руку меж ее бедер с салонным загаром. Ладонь скользнула бы к тонким кудрявым волоскам, соблазнительно выбивающимся из трусиков. Захватила бы лобок. Или грудь. Он бы поцеловал Труди в губы. Стал бы напорист.
Теперь же взгляд Труди кажется Ленноксу нездешним.
— Свадьба в чужой стране, — бормочет Леннокс, шаря в чемодане, который лежит в изножий кровати. Интересно, социологи уже прицепили ярлык этому явлению? Флаг им в руки.
Где-то была моторхэдовская футболка. На ней еще принт с сингла «Пиковый туз». Леннокс достает футболку. Под ней белая футболка с гигантской коричневой надписью «Believe».
Леннокс выглядывает в окно и видит белый фургон. Фургон остановился на светофоре, сверкает, переливается под солнцем, слепит.
Труди поднимает взгляд над журналом, смотрит, как Леннокс роется в чемодане. Повадки неуклюжего человека, который научился скрывать свою неуклюжесть за нарочитой неспешностью; это подкупает и волнует. Кошачьи, растянутые движения; Леннокс несколько сутулый, кисти рук крупноваты, кажется, он толком не знает, куда их девать. Ноги могли бы быть и подлиннее, при его-то росте. Да еще наклонность к сутулости и волосатость — даже странно, как такое сочетание хотя бы изредка не вызывает ассоциаций с приматом. Нет, Леннокс походит на большое раненое млекопитающее, вроде слона — вероятно, потому, что вспыльчив и уязвим.
Для Труди изящество скорее цель, чем состояние. Несколько лет назад она отказалась от сахара и углеводов, стала регулярно заниматься шейпингом, больше денег выделять на одежду и косметику продвинутых марок и вообще инвестировать время в свою внешность. Она сама не ожидала, что и овал лица, и фигура изменятся так быстро. Следующим шагом стало изменение цвета волос, но более всего Труди удивило, с какой скоростью ее признали привлекательной. Она с досадой поняла, что так называемая женская красота держится на трех китах — диете, шейпинге и спа-процедурах.
Труди, однако, восторгала именно незначительность усилий в сопоставлении с привилегиями, в результате этих усилий приобретаемыми. Ей нравилась реакция окружающих: мужчины в любом баре расступались перед ней, как Красное море перед Моисеем, женщины, замечавшие только макияж, одежду и стройное в результате шейпинга и диет тело, исходили завистью, поскольку не могли себе позволить — либо ленились — пойти на подобные жертвы. На предприятии коммунального хозяйства, где Труди работала, мужчины и женщины находили для нее свободный стул даже во время самых многолюдных собраний. В офисе ее первую спрашивали, что она хочет на обед. Красавчик Марк Маккевдрик, молодой заместитель директора, после обеда именно ее приглашал играть в сквош. А там и повышения пошли, так что вскоре Труди взлетела по карьерной лестнице прямо к стеклянному потолку. Необратимый процесс эволюции Труди Лоу — от стажерки до иконы корпоративного менеджмента.
И она снова с Рэем Ленноксом, сломленным вечным новобранцем. Труди наблюдает, как его мускулистое, впрочем, не лишенное изящества тело борется на сей раз с одеждой — парусиновыми брюками и моторхэдской футболкой. У Леннокса намечается брюшко; точно намечается, не померещилось. Ничего, в спортзале мы его быстро сгоним.
Акцент в телевизоре сместился, теперь говорят о музеях и памятниках Майами. Леннокс ушам не верит: у них тут, прямо в Майами-Бич, есть памятник жертвам Холокоста.
— Чтобы люди всегда помнили об ужасах войны, — с чувством произносит ведущий, в голосе поубавилось восторга, речь ведь не о ценах на квартиры в кондоминиумах. — Это место, где наступает катарсис.
— На кой черт в Майами-Бич памятник жертвам Холокоста? — мрачно спрашивает Леннокс, указывая на экран. — Все равно что в Лас-Вегасе возвести какую-нибудь хрень в память о геноциде народности тутси!
— А по-моему, это замечательно. — Труди откладывает журнал. — Такой памятник должен быть в каждом городе.
— Какое отношение Майами имеет к Холокосту? — Леннокс вскидывает брови. Внезапно солнечный свет прорывается сквозь жалюзи, комнату испещряют золотые полосы. В лучах кружат пылинки. Ленноксу хочется на воздух, подальше откондиционера.
— Диктор правильно сказал: это место, где наступает катарсис, — спорит Труди. — И потом, я, кажется, в путеводителе читала, в Майами много евреев. — Труди откидывается на подушку. Характерным движением откидывается. Это движение Ленноксу знакомо. Раньше он его любил. Нет, Труди, ради бога, не сейчас.
— Я хочу на воздух, — говорит Леннокс, избегая взгляда Труди — в нем надежда. Забинтованной рукой Леннокс раздвигает планки жалюзи и смотрит на ослепительные, как улыбки, фасады многоквартирных домов. Они как будто зовут — мол, выходи, поиграем. Со столика темного стекла Леннокс берет телефонную трубку. — Я Джинджеру Роджерсу обещал позвонить. Работали когда-то вместе. — Леннокс и сам слышит, что оправдывается. — Сто лет этого сукина сына не видел.
— Что, прямо сию минуту? — Скрытое недовольство искажает голос Труди — грудной, сексуальный, он делается все выше, наконец, на последнем слове, срывается. Труди бросает взгляд на пустую половину кровати. Возможно, представляет полноценный оргазм. — Не хочу зависнуть с парой стариков. Мне с ними не о чем говорить.
— Я, думаешь, хочу? По-моему, лучше сегодня отстреляться — все равно день потерян, я после перелета как неживой, — произносит Леннокс, набирая номер.
— Ладно, — уступает Труди. — У нас времени полно.
— Вот и молодец, — отвечает Леннокс, внезапно понимая не уместность слова «молодец». Во время разговора с Джинджером Леннокс не может смотреть на Труди. Труди слышен голос ушедшего на покой полицейского — скрипучий, громкий, полный пугающего энтузиазма по поводу приезда земляков.
Леннокс кладет трубку. Сообщает Труди, что Джинджер заедет за ними попозже, они вместе выпьют и перекусят. Видит: внутри у нее что-то оборвалось. В целях самообороны переводит взгляд на стол. Кажется, стакан отклонился на несколько дюймов вправо.
Труди вздыхает с деланной покорностью.
— Я пойду, только если ты пообещаешь не говорить о работе.
— Обещаю. — У Леннокса расслабляются лицевые мышцы. — Давай сначала выпьем по коктейлю. Коктейли входят в
стоимость. — Леннокс машет купоном, который ему дали при заселении. Читает вслух: «Добро пожаловать в Саут-Бич! Бесплатные коктейли с двух до четырех дня».
— Рэй, ты бы поаккуратнее с алкоголем. Ну глупо ведь. Что же, столько усилий в «Анонимных наркоманах», и все впустую?
Леннокс обходит вокруг стола. Под этим углом зрения стакан как стакан.
— У меня просто настроение такое — выпить в людном месте. Курс лечения-то я прошел, в конце концов. Я же не кокаин собрался нюхать. — Вдруг осознав, где находится, Леннокс встряхивает головой и неловко добавляет: — Даже если б и захотел, а я точно не захочу.
Труди закатывает глаза. Меняет курс.
— А почему ты своей маме не позвонишь? Сказал бы, что мы благополучно долетели. Она, наверно, волнуется.
— Не волнуется, — упрямо произносит Леннокс. — Пойдем коктейли пить, — торопит он, стараясь, чтобы Труди по голосу не поняла, как ему сейчас необходим алкоголь.
Еще во время заселения Леннокс для себя решил, что камерный отельчик не по нем. Гладенькие хромированные ручки, засилье гравюр, драпировки на зеркалах и гнутые люстры его не трогают. Нет, он ничего не имеет против роскоши и декаданса. Просто здесь все слишком напоказ. Они спускаются в бар. Народу уже полно. Леннокс залпом выпивает мартини с водкой. Вдруг по маргинальному дыханию Труди, по тому, как она старается не звякать бокалом о мраморный столик, Леннокс догадывается: Труди напряжена не меньше него. Ее напряжение Ленноксу тяжелее любой истерики, ему хочется на воздух. Что обслуга, что гости не ходят, а выступают, поминутно охорашиваются, как на подиуме, каждый исподтишка разглядывает ближнего, причем старательно изображает полнейшее безразличие. Леннокс смотрит на дверь.
- Давай, пока Джинджер не приехал, сориентируемся на местности.
Жара. Леннокс вспоминает прогноз погоды — обещали нетипично теплую зиму. Как правило, в январе бывает не больше семидесяти пяти по Фаренгейту, а тут все девяносто пять[4]. Леннокс плавится. В прямом смысле. Ощущение, будто его засунули в огромную духовку. Вместо мозгов рагу, вместо черепа кастрюля. В такую жару далеко не уйдешь. Они садятся в патио ближайшего бара-ресторана. Девушка-официантка, просияв, как фотовспышка, вручает меню.
— Жара невыносимая. — Леннокс, даже сидя в тени, еле ворочает языком. Они с Труди взяли еще по коктейлю, на этот раз «Морской бриз». И прошли-то всего один квартал — по Коллинз-авеню к Оушен-драйв. Мимо дефилирует золотая молодежь, берет от жизни все — лоснятся загаром накачанные мачо, девушки в бикини и саронгах хихикают и надувают губки; женщины постарше тщатся с ними конкурировать при помощи гормонов,
пластики и химического пилинга. Знойные, смазливые выходцы из Латинской Америки, все в белых штанах, курят кубинские сигары под цвет собственных подружек. Отовсюду слышатся ритмы сальсы и мамбо, где-то старается неизбежный басист. Океан близко, только улицу с двухсторонним движением перейти. Затем миновать два узких газона, засеянных бермудской травой и разделенных шоссе, и за пальмовой рощицей будет полоска пляжа.
Отсюда не видно, но чувстэуется: океан близко.
— Рэй! — Ладонь Труди обжигает лоб. Леннокс вздрагивает.
Труди будто тавро поставила. — Да ты же просто раскаленный!
Труди подхватывается, бежит к ближайшему магазину и возвращается с бейсболкой. На бейсболке символика ныо-йоркских «Янки». Труди нахлобучивает бейсболку на Леннокса. Сразу легче становится.
— Нет, главное, сидит и мозги поджаривает! Да еще постригся чуть не под ноль, будто не знал, куда мы едем!
Труди роется в пляжной соломенной сумке, находит крем от загара и мажет Ленноксу шею и руки, не забывая зудеть.
— Еще и футболка черная! В такую-то жару! И вообще, не понимаю, почему ты шорты не надел.
— Я думал, в шортах неприлично, — бормочет Леннокс.
Когда он был мальчиком, мать вот так же командовала, причем везде. И дома, в крохотном садике с подстриженным газончиком и извилистой мощеной дорожкой, ведущей к ветхому навесу. И в то лето в Дингуолле: они гостили у Ленноксовой тетки, стояла нехарактерная для высокогорья жара. Потом еще в Льорет-де-Мар — Ленноксы тогда впервые выбрались отдыхать за границу, с приятелем и сослуживцем отца Джоком Аллардайсом и его женой Лиз; вскоре Джок с ней развелся. Первый отпуск за границей стал и последним, поскольку Авриль Леннокс была беременна младшим братом Рэя, а его старшая сестра Джеки входила в возраст, когда отдыхать с родителями не принято. Леннокс нашел на пляже старого шелудивого пса, привязался к нему. Реакция отца его напугала.
— Чтобы я тебя рядом с этой грязной тварью не видел. Он, наверно, бешеный, — горячился Джон Леннокс. — Испания — это тебе не Шотландия, тут заразы хватает.
Леннокс стаскивает бейсболку, разглядывает вездесущую символику. С кислым видом снова надевает. Есть в этой бейсболке что-то отвратительное. Подобные головные уборы любят те, кто ни на бейсбольном матче сроду не был, ни в Нью-Йорке. Такая бейсболка вполне могла валяться в шкафу у Мистера Кондитера.
- Что тебе не нравится? — спрашивает Труди.
— «Янки» мне не нравятся. А не было ничего с символикой «Бостон Ред Сокс»?
— Кепок полно, я только не знала, какую тебе взять. Я просто не хотела, чтобы у тебя мозги расплавились! «Янки» первые под руку попались.
— А мы во Флориде. — Леннокс поводит плечами, пытается вспомнить название флоридской бейсбольной команды.
«Мерлине». Кажется, были такие. «Мэджикал Мерлине».
— Ну и что, что во Флориде. Всё равно мы в Америке. — Труди пригубливает «Морской бриз» и снова углубляется в записную книжку. — Сходи спроси, может, тебе бейсболку и обменяют... Я все же думаю, Мэнди Девлин и ее друга лучше пригласить на вечеринку, чем в церковь или на обед. Как по-твоему?
— Угу, — отвечает Леннокс. Он встает, потягивается, заходит в магазин. Футболки с символикой в ассортименте: мадридский «Реал», «Манчестер Юнайтед», «Барселона», «Милан». Бейсболки тоже. Леннокс берет бостонских «Ред Сокс», сразу же надевает. Возвращается в патио, нахлобучивает Труди на голову нью-йоркских «Янки». Труди вскидывает руку, словно Леннокс испортил ей прическу, но на полпути останавливается.
Она смотрит снизу вверх, хлопает ресницами, сжимает его здоровую кисть. В Ленноксе поднимается нечто похожее на надежду, голос Труди выполняет роль волнореза.
— Рэй, я очень счастлива. —-. Признание звучит как угроза. — Ты расслабился? Может, пойдем в отель?
— Мне надо узнать счет между «Хартс» и «Килмарноком».
Есть тут где-нибудь интернет-кафе?
Труди поджимает губы, но в следующую секунду лицо ее светлеет.
— Заодно покажу тебе сайт, где можно для вечеринки музыку заказать.
Труди читает уже другой журнал, о телезвезде Дженнифер Энистон, как она тяжело переживала развод с Брэдом Питтом, который теперь с другой актрисой, Анжелиной Джоли. Оба журнала лежат на столе. Оба об отношениях между мужчиной и женщиной: у одного в фокусе день счастья, у другого — годы неуверенности, размолвок и измен. Леннокс еще в самолете пролистал этот, второй. У Дженнифер Энистон сейчас, кажется, роман, опять с актером, имени его Леннокс не запомнил. Труди указывает на фото.
— Ей, наверно, было очень тяжело. Вот и лишнее подтверждение: счастья за деньги не купишь. — Труди смотрит на Леннокса, тот успел поймать вопросительный взгляд официанткии заказал еще два «Морских бриза». — Но у нас-то с тобой все хорошо, правда?
— А? — Леннокс пытается вспомнить последний достойный фильм с Брэдом Питтом. Приходит к выводу, что римейк
«Одиннадцати друзей Оушена» совсем неплох.
— Что ж, спасибо за вотум доверия! Мы всего-то решили провести вместе остаток жизни! — Труди сверлит Леннокса взглядом. Леннокс внезапно видит, какой она станет в старости. Она будто перенеслась на сорок лет вперед. Труди швыряет записную книжку на стол. — Хоть бы притворился, что тебе интересно!
Дженнифер Энистон и Анжелина Джоли. Разные женщины. Разные лица, разные тела.
Тело, выброшенное на камни к подножию утеса, казалось неестественно маленьким. Странно, что тогда Леннокс не думал об этом свойстве смерти. То есть он думал, но мысли еще не переросли в навязчивую идею. Леннокс вспоминает Леса Броуди, друга детства. Они с Лесом, бывало, стреляли чаек из духовых ружей. Подстрелить чайку и подстрелить голубя — не одно и то же. Лес держал голубей. Убитая чайка уменьшается в размерах, сходит на нет, как проколотый воздушный шар. Разница между мертвым телом взрослого и мертвым телом ребенка (до Бритни Ленноксу не случалось видеть мертвых детей) — в несостыковке у тебя в голове. А может, ты просто впервые осознаешь, какой крохой на самом деле была погибшая.
У Леннокса снова учащается сердцебиение, ладони потеют. Он вымучивает несколько глубоких вдохов. Синюшный трупик с печатью потусторонности — всего лишь тело; Бритни больше нет; важно только одно — отдать под суд мерзавца, который ее убил. Но сейчас воображение шутит с Ленноксом шутки: он видит, как глаза Бритни вылезают из орбит, как сосудики на веках наливаются кровью, когда насильник, проникая в плоть, стискивает хрупкое горло, выжимает жизнь, как воду, ради скоротечного удовлетворения.
Человеческая жизнь в обмен на оргазм.
Так ли происходило на самом деле, как ему видится? Образы полезли, когда Леннокс попытался представить ужас девочки, последние секунды перед смертью. Но, может, не было ни выпученных глаз, ни набухших сосудиков? Может, просто воображение заполняет лакуны?
Нет. Они нашли видеокассету. Ленноксу не следовало ее смотреть. Но явился Гиллман, уставился на экран, и от снятого Мистером Кондитером в лице у него ни один мускул не дрогнул. И Леннокс, как главный следователь по делу, вынужден был усесться рядом со своим подчиненным и медленно убивать собственную душу.
Он думал о мгновении до спуска курка, когда чайка уже на мушке. Вечность до выстрела; тошнотворная опустошенность после, когда чайка, маленькая, бездыханная, валяется на асфальте или на камнях в устье Форта, в Сифилде.
Лес Броуди. Голуби.
Внезапно Леннокс настраивается на голос.
— ...Рэй, ты со мной не разговариваешь, ты до меня не дотрагиваешься... в постели. Ты потерял ко мне интерес. — Труди встряхивает головкой. Поворачивается в профиль. Закрывает глаза, поджимает губки. — Иногда я думаю, а не лучше ли отменить свадьбу? Ты ведь этого хочешь? Этого?
В груди у Леннокса разгорается гнев. Огонь рвется из глубин, из тупика, где был заперт много лет. Рэй Леннокс смотрит на Труди спокойно, хочет сказать: «Я тону, пожалуйста, помоги мне...», а получается:
— Просто надо хорошенько прогреться. Нам солнечного света не хватает, вот в чем беда.
Труди делает глубокий вдох.
— Рэй, у нас сложный период. Но мы должны всерьез заняться подготовкой к свадьбе. Наверно, свадьба и есть основной источник стресса. — На слове «стресс» у Труди иссякает запас воздуха. —- До сентября всего-то чуть больше восьми месяцев!
— Давай сегодня расслабимся. — Тон у Леннокса примирительный. — Пойдем в отель, Джинджер скоро приедет.
— А как же счет между «Хартс» и «Килмарноком»?
— Подожду, пока в газетах напечатают. Мы ведь на отдыхе, верно?
Труди вскидывает ресницы, взгляд ее проясняется, потому что по Оушен-драйв ползет карнавальная платформу с толпой нарядных детишек.
Форт-Лодердейл
С Атлантики набегают полосатые предвечерние облака, пальмы вразнобой покачиваются под морским ветерком. Труди и Леннокс уселись в патио своего отеля, ждут Джинджера, рассматривают толпу на Коллинз-авеню. Леннокс из принципа заказал минеральную воду, тянет по глотку, а между тем потребность в алкоголе так велика, что он за порцию водки готов на любое преступление.
Леннокс переоделся в голубую рубашку с короткими рукавами и бежевые парусиновые брюки. На Труди желтое платье и белые туфельки. Слой облаков стал плотнее, и, хотя столбы пульсирующего света временами его пробивают, руки и ноги у Труди в гусиной коже. Голос со знакомым акцентом выкликает фамилию, в написании которой Труди украдкой упражнялась, но видит она только внедорожник «додж», затормозивший у отеля. Тонированные стекла опущены, при этом ощущение отсутствия водителя. Дверь распахивается. Вылезает толстяк в кричащей желто-зеленой рубахе, щурится на солнце, потом на Труди, тянет:
— Привет, принцесса!
Труди уверена, он просто не помнит ее имени, они виделись всего один раз, еще в Эдинбурге, перед тем как Джинджер вышел в отставку.
— Джинджер! — улыбается Леннокс, встает и обнимает старого друга. Ну и разъелся же Джинджер. Он теперь что огромный коричневый кожаный чемодан, обтянутый гавайской рубахой.
— Послушай, Рэй, — кривится Джинджер, — не называй меня так, лады? Мне эта кличка никогда не нравилась, она больше для гомика подходит.
Леннокс кивает без энтузиазма — отвыкнуть будет нелегко. Труди освежает в памяти основную информацию об Эдди Роджерсе, известном также как Джинджер: почти сорок лет на службе в полиции Эдинбурга, первая жена умерла за год до его выхода в отставку. Он женился на Долорес Ходж, американке, с которой познакомился в чате любителей бальных танцев. Результатом любовной переписки и нескольких трансатлантических перелетов стало решение связать судьбы, и Джинджер переехал к своей невесте в Форт-Лодердейл.
— А это что? — Джинджер кивает на Ленноксову забинтованную руку. — Тихо сам с собою переусердствовал? — Внезапно вспомнив о Труди, натягивает покаянную улыбку. Они садятся в «додж», Труди на заднее сиденье, едут по Вашингтон-авеню, потом по Пятой улице. Минуют длинный мост, за которым, по словам Джинджера, начинается настоящий Майами.
Труди смотрит на заржавленный, покрытый водорослями танкер, ползущий мимо дока с ослепительно-белыми круизными судами, словно бомж мимо зала, где играют свадьбу. «Додж» выруливает на пятиполосную автомагистраль. Полосы широченные, развязка похожа на ленты Мёбиуса.
Манера вождения у Джинджера агрессивная, как у сериального копа — он то и дело меняет полосы. Труди думала, американцы в большинстве своем надежные водители, по сравнению с британцами, они ведь всю жизнь ездят по дорогам, спроектированным именно для этой цели. Джинджер, похоже, намерен подтвердить свою репутацию безбашенного — в данном случае безбашенного водителя. Он подрезает кабриолет с компанией студентов. Студенты сигналят, Джинджер, хотя и неправ, показывает средний палец, что вполне в американском духе.
— Сучата избалованные, — хмыкает Джинджер, прежде чем сплюнуть. — Думают, они тут круче всех. — Он подсекает другой автомобиль, оттуда тоже сигналят. — Здесь негатив копить не привыкли. Разве только яппи да индейцы — у первых он запределы рабочего места не выходит, у вторых — за пределы резервации, — оглядываясь на Труди, склабится Джинджер. — Верно, принцесса?
Резиновая гримаса Труди на улыбку не тянет; впрочем, Джинджер все равно уже смотрит вперед. Одной рукой Труди проверяет ремень безопасности, другая вцепилась в поручень, да так, что костяшки побелели.
Джинджер живет рядом с пляжем. Квартира у него в кондоминиуме Карлтон-Тауэр, двадцатиэтажном здании рядом с гостиницей «Холидей-инн», всего в квартале от Атлантического океана. А здесь пляж ближе к шоссе, чем в нашем районе, отмечает Леннокс. Снаружи, да еще издали, высотка кажется Ленноксу похожей на муниципальные дома в Британии, но, едва приблизившись, он видит, что ошибся. На первом этаже вместо стен — зеркальное стекло. Джинджер, Леннокс и Труди шагают в просторный холл с ресепшеном, мраморные полы и стены производят впечатление на Леннокса, и на Труди тоже, это видно по изгибу ее тоненьких, в ниточку, бровей. Кругом диванчики и журнальные столики, заваленные глянцем и украшенные пышными композициями из экзотических цветов; Леннокс только со второго взгляда определяет, что цветы искусственные. На ресепшене восседает консьержка, тучная негритянка. Она улыбается Джинджеру, тот жизнерадостно машет в ответ.
— Славная тетка, — бормочет он, как бы оправдываясь перед Ленноксом за презрение к черномазым и узкоглазым, которое, бывало, выражал в полицейской столовке, и подчеркивая, что дело прошлое.
Леннокс душит смешок. Когда дело касается национальной принадлежности, типичного шотландца постигает раздвоение сознания. Поскольку редкий житель этой самой белой в мире страны регулярно видит черные лица, он выбирает как расистские, так и антирасистские взгляды одинаково легко, пользуется даровой определенностью.
В лифте Джинджер нажимает на кнопку четырнадцатого этажа. Игриво и небольно щиплет Ленноксово плечо, подмигивает Ленноксу и Труди, как паре. Труди натянуто улыбается. Они ныряют в коридор, теснота обещает квартирку, где темные, как кроличьи садки, комнатушки разделены обитыми коленкором дверьми, но ожидания снова рушатся — квартирка оказывается квартирой, роскошной и просторной. Гостиная и кухня объединены, из кухни через раздвижные стеклянные двери можно выйти на балкон, две спальни, каждая со своей ванной, плюс еще одна ванная, побольше.
Леннокс недоумевает, зачем в квартире с двумя спальнями три ванных. Он хочет озвучить свои соображения, но тут открывается дверь и входит изящная, элегантная женщина лет под шестьдесят. На поводке у нее вестхайлендский терьер. Терьера отпускают, он бросается к Труди и Ленноксу, виляет хвостом, шумно сопит, тычется в ладони.
— Это Долорес, — говорит Джинджер. Труди и Леннокс сталкиваются с неподдельным восторгом со стороны Долорес. — А этого маленького паршивца зовут Храброе Сердце.
Леннокс терьеру определенно не по вкусу, и «общие корни» не способствуют. Терьер с ненавистью морщит темные, как резиновые, десны, обнажает крошечные зубки. Мерзкая маленькая злюка, того и гляди тяпнет, прикидывает Леннокс.
— Храб-ру-ля! — осаживает Долорес.
Пес будто убавляет пару дюймов в холке, на полусогнутых ползет к сидящему на диване Ленноксу. Вскидывает головенку, словно намеревается тявкнуть, но тут же сворачивается вокруг Ленноксовых ног.