Ребенок, который был вещью 2 страница
Некоторое время после папиного предупреждения между мной и мамой все было тихо. Когда отец был дома, мы с братьями обычно играли до трех часов дня. Потом мама включала телевизор, чтобы мы могли посмотреть мультики. А для моих родителей наступал «счастливый час». Папа выставлял на кухонный стол бутылки с алкоголем и красивые высокие бокалы. Резал лимоны и лаймы на дольки, выкладывал на маленькое блюдце рядом с банкой вишен. Они часто пили с трех часов и до тех пор, пока мы с братьями не отправлялись спать. Помню, как родители танцевали на кухне под музыку из радиоприемника. Мама с папой прижимались друг к другу и выглядели очень счастливыми. И в такие моменты я думал, что могу забыть о своих бедах. Я ошибался. Мои беды только начинались.
Спустя пару месяцев, в воскресенье, когда отец был на работе, мы с братьями играли в нашей комнате и вдруг услышали, как мама с криками бежит к нам. Рон со Стэном рванули в гостиную, чтобы спрятаться. А я сразу сел на стул. Мама приближалась ко мне, вытянув руки. Я отодвигался вместе со стулом, пока не уперся в стену. Мама смотрела на меня стеклянными глазами, от нее пахло выпивкой. Я закрыл глаза, и удары стали сыпаться на меня со всех сторон. Попытался защитить лицо руками, но мама не давала мне этого сделать. Казалось, избиение не закончится никогда. Наконец мне удалось прикрыть лицо, но мама схватила меня за руку – и в этот момент потеряла равновесие, резко отступив назад. Она резко дернула меня, я услышал, как что-то хлопнуло, и почувствовал резкую боль в плече. Судя по удивленному выражению лица, мама тоже слышала хлопок, поэтому быстро отпустила меня, развернулась и вышла из комнаты, как будто ничего не случилось. Я придерживал правой рукой поврежденную левую и чувствовал, как она наливается болью.
Вечером мы ужинали перед телевизором. Еда стояла на подносе, но когда я попытался взять стакан молока, то понял, что рука меня не слушается. Пальцы шевелились, но все остальное – от плеча до ладони – безвольно висело вдоль туловища. Я умоляюще посмотрел на маму. Она отвернулась. Я чувствовал: что-то со мной не так, – но был слишком напуган, поэтому молчал. Просто сидел вместе со всеми и смотрел на поднос с едой. В конце концов мама разрешила мне пойти спать пораньше, приказав лечь на верхнюю койку кровати. Обычно я ложился на нижнюю. Рука сильно болела, так что я ворочался до утра, стараясь не тревожить ее, пока не уснул.
Но вскоре мама разбудила меня и сказала, что во сне я упал с верхней полки. По дороге в больницу она вела себя так, будто ее сильно беспокоит мое состояние. Когда мама рассказала доктору о моем падении, по его взгляду я понял, что он ей не поверил. Но я слишком боялся наказания, чтобы признаться. Для папы она приготовила еще более трагичную историю. Ему она красочно описывала, как пыталась подхватить меня, когда я падал. Я сидел у нее на коленях, слушал и понимал, что мама больна. Но страх мешал мне рассказать отцу правду. Я понимал, что если открою рот, то следующий «несчастный случай» будет куда серьезнее.
Школа стала для меня настоящим убежищем. Я с радостью проводил время вдали от мамы. На переменах превращался в маленького дикаря и носился по игровой площадке. Я легко заводил друзей и был очень счастлив в школе. И вдруг, в конце весны, когда я пришел домой после уроков, мама затащила меня в свою спальню. Она стала кричать, что меня оставляют на второй год в первом классе, так как я был плохим мальчиком. Я ничего не понимал – у меня же было больше «счастливых мордочек», чем у кого-либо из учеников! Я слушался учительницу, и она ко мне хорошо относилась. Но мама продолжала вопить, что я позорю нашу семью и буду жестоко наказан. Она решила, что отныне мне навсегда запрещено смотреть телевизор. Я останусь без обеда и буду делать по дому все, что она прикажет. После очередной порции ругани мама отправила меня в гараж, и я стоял там, пока не пришло время спать.
А летом, когда вся семья отправилась в поход, меня оставили у тети Джози. Просто высадили из машины, ничего не объяснив. Я чувствовал себя отверженным, когда смотрел вслед удаляющемуся семейному фургону. Мне было очень грустно и одиноко. Я попытался сбежать из тетиного дома, чтобы найти свою семью. По какой-то причине мне очень хотелось быть рядом с мамой. Далеко я не убежал, а позже тетя сообщила маме о моей выходке. Когда папа ушел на дежурство, я сполна заплатил за плохое поведение. Мама лупила меня и пинала, пока я не упал на пол. Я пытался объяснить, что сбежал только потому, что хотел быть вместе с ними. Пытался рассказать, как сильно скучал без нее, но мама запретила мне говорить. Мне было больно, и я не хотел молчать. Тогда мама схватила кусок мыла из ванной и запихнула его мне в рот. С того момента мне разрешалось говорить только в тех случаях, когда она приказывала мне.
Осенью я вернулся в первый класс – и не слишком огорчился. Я знал больше, чем другие ученики, поэтому стал считаться гением. Поскольку меня оставили на второй год, мы со Стэном оказались в одном классе. В школе мы были лучшими друзьями, а дома… мы оба знали, что лучше ему со мной не общаться.
Однажды я прибежал с уроков, чтобы похвастаться своими оценками. А мама снова затащила меня в комнату и начала кричать, что ей пришло письмо с Северного полюса. И в нем говорилось, что я – «плохой мальчик» и Санта ничего мне не подарит на Рождество. Мама была в ярости, ведь я снова опозорил семью. Я стоял, не понимая, что происходит, а она продолжала жестоко издеваться надо мной. Казалось, будто я живу в созданном мамой ночном кошмаре, и мне остается лишь надеяться, что она в конце концов проснется. На Рождество под елкой я обнаружил всего пару подарков, и те пришли от дальних родственников. Утром двадцать пятого декабря Стэн осмелился спросить у мамы, почему Санта не принес мне ничего, кроме двух раскрасок. Она наставительно произнесла: «Санта дарит игрушки только хорошим мальчикам и девочкам». Я заметил, с какой грустью посмотрел на меня брат. Он тоже заметил нездоровое поведение мамы. Поскольку я до сих пор был наказан, даже в Рождество мне пришлось надеть рабочую одежду и заняться домашними делами. Пока я чистил ванну, краем уха услышал, как ругаются мама с папой. Она злилась на него за то, что он купил мне раскраски «у нее за спиной». Мама говорила, что она отвечает за воспитание «мальчишки», а он поставил под сомнение ее авторитет, сделав ему подарок. Чем дольше отец спорил, тем злее она становилась. Я уже знал, что он проиграет и я останусь совсем один.
Несколько месяцев спустя мама стала вожатой нашего скаутского отряда. Когда к нам домой приходили другие ребята, она обращалась с ними, как с королями. Некоторые потом признавались мне, что хотели бы, чтобы их мамы были похожи на мою. Я никогда не отвечал, но про себя гадал, что бы они сказали, узнав правду. Мама была вожатой всего пару месяцев. Когда она бросила это занятие, я облегченно вздохнул, ведь теперь по средам я мог ходить на собрания в гости к другим мальчикам.
Как-то раз я вернулся из школы, чтобы переодеться в синюю с золотым скаутскую форму. Дома были только мы с мамой, и по выражению ее лица я мог сказать, что она жаждет крови. Для начала она повозила меня лицом по зеркалу в спальне. Потом схватила за руку и потащила к машине. Пока мы ехали к дому, где должно было проходить собрание отряда, она рассказывала, что сделает со мной, когда мы вернемся. Я забился в угол между передним сиденьем и дверью, но это не помогло. Она дотянулась до меня, вцепилась пальцами в подбородок и заставила повернуть голову в ее сторону. Я увидел безумные, налитые кровью глаза. Когда мы подъехали к дому новой вожатой, я жалобно проскулил, что был плохим мальчиком, поэтому не смогу сегодня присутствовать на собрании. Она вежливо улыбнулась и сказала, что будет ждать меня в следующую среду. Больше я ее никогда не видел.
Мы приехали домой. Мама приказала мне раздеться и стать возле кухонной плиты. Меня колотило от смеси страха и смущения. Мама объяснила, в чем заключалось мое отвратительное преступление. Оказывается, она часто приезжала к школе, чтобы посмотреть, как мы с братьями играем на площадке во время большой перемены. Она заявила, что своими глазами видела меня играющим на траве, хотя строго-настрого запретила мне делать это. Я быстро ответил, что никогда не играл на траве. Я знал, что мама ошиблась. Наградой за соблюдение правил и честный ответ была тяжелая пощечина.
Затем мама включила газовые горелки на плите. Она рассказала, что прочитала статью о женщине, которая заставляла своего сыне лежать на горячей решетке. Меня охватил ужас. Мозг словно окоченел, а ноги стали вялыми, как желе. Я хотел испариться. Закрыл глаза, желая, чтобы мама исчезла. Когда ее рука сомкнулась на моей, подобно тискам, я уже не мог толком воспринимать происходящее.
– Ты превратил мою жизнь в ад! А теперь я покажу тебе, что это такое! – визгливо расхохоталась она.
С этими словами она поднесла мою руку к оранжево-синему пламени. Кожа словно взорвалась от жары. Я почувствовал запах горящих волос и паленой кожи. Извивался изо всех сил, но она меня не отпускала. Наконец я повалился на пол, встал на четвереньки и начал дуть на обожженную руку.
– Как жаль, что твоего пьяницы-отца тут нет. Уж он бы тебя защитил! – издевательски прошипела мама. И приказала лечь на плиту сверху, чтобы она могла посмотреть, как я горю.
Я плакал и молил о пощаде. Мне было так страшно, что я даже отважился топнуть ногой в знак протеста. Она не обращала внимания на мои слезы и заставляла лезть на плиту. Я смотрел на пламя и отчаянно надеялся, что газ закончится и огонь потухнет.
Внезапно я понял, что чем дольше сопротивляюсь, тем больше у меня шансов выжить. Ведь скоро с собрания скаутов должен прийти мой брат Рон, а мама никогда не вела себя настолько ужасно, если дома был кто-то кроме нас двоих. Чтобы спастись, я должен выиграть время. Я бросил взгляд на кухонные часы. Секундная стрелка никогда еще не двигалась так медленно. Я принялся жалобно спрашивать маму, зачем она это делает, чтобы сбить ее с толку. От таких вопросов она окончательно вышла из себя и начала колотить меня по всему, что попадалось под руку. С каждым ударом я понимал, что выиграл! Все что угодно лучше, чем сгореть на плите.
Наконец я услышал, как распахнулась входная дверь. Рон пришел. У меня чуть сердце не остановилось от облегчения. Мама резко побледнела. Она поняла, что проиграла.
Я воспользовался моментом затишья, чтобы схватить свои вещи и убежать в гараж. Там я быстро оделся, прижался к стене и стал тихонько плакать. Я всхлипывал до тех пор, пока не осознал, что победил. Я выиграл несколько драгоценных минут. Я использовал голову, чтобы спастись. В первый раз я победил!
Стоя в одиночестве в темном сыром гараже, я впервые думал о том, что смогу выжить. Я решил, что буду использовать любые способы, если это поможет победить маму или переждать моменты ее буйного помешательства. Если я хочу выжить, то должен все продумывать заранее. Мне больше нельзя плакать, как маленькому ребенку. Я не сдамся. В тот день я поклялся, что это чудовище никогда больше не услышит, как я умоляю о пощаде.
В промозглом гараже я дрожал не от холода, а от злости и страха. Мне хотелось кричать, но я решил, что не доставлю маме удовольствия своим плачем. Языком зализал ожог на пульсирующей от боли руке и выпрямился. Наверху мама говорила Рону, как она им гордится и ей не нужно беспокоиться о том, что он станет плохим мальчиком.
Глава 4
Борьба за еду
Все лето после инцидента с плитой я мечтал о возвращении в школу. За исключением короткой передышки во время семейного выезда на рыбалку, наши с мамой отношения подчинялись схеме «бей и беги» – она меня била, а я бежал в спасительный холод гаража. В сентябре начались занятия, мне купили новую форму и блестящую коробку для завтрака. Поскольку мама заставляла меня носить одну и ту же одежду изо дня в день, к октябрю форма стала грязной и потертой. Маму уже не беспокоило, что кто-то может заметить ссадины и синяки у меня на лице и на руках. Когда кто-то спрашивал о них, у меня наготове всегда было несколько оправданий, которые мне в буквальном смысле вбили в голову.
К тому времени мама начала регулярно «забывать» кормить меня обедом. С завтраком дело обстояло не лучше. В удачные дни мне разрешали доесть остатки хлопьев после братьев, но только если я успевал с утра закончить все домашние дела.
По ночам мне ужасно хотелось кушать; мой живот ворчал, будто там поселился злой медведь.
Я смотрел в темноту и пытался успокоить себя мыслью о том, что, «может быть, завтра меня накормят обедом». Спустя несколько часов мне удавалось забыться, но голод преследовал меня и во сне. Мне снились огромные гамбургеры со всевозможными начинками. Я хватал их и подносил ко рту. Я мог четко рассмотреть каждую деталь гамбургера: прожилки жира на мясе, толстые куски плавленого сыра, салат и помидоры, блестевшие от соуса и приправ. Я держал его у самого рта и уже готовился откусить, но ничего не происходило. Я пытался снова и снова, но моя фантазия оставалась безвкусной, как бы сильно я ни напрягался. Через несколько секунд я просыпался, и живот урчал еще тоскливее, чем прежде. Я не мог утолить голод даже во сне.
Вскоре после того как мне стала сниться еда, я начал красть ее в школе. В животе сворачивался холодный комок страха и предвкушения. Предвкушения – поскольку я надеялся утолить голод. Но я также знал, что меня в любой момент могут поймать, и поэтому боялся. Я всегда крал еду перед уроками, пока ребята играли на площадке. Осторожно пробирался вдоль стены классной комнаты, «ронял» свою коробку для завтрака рядом с остальными и садился на корточки, чтобы никто не мог заподозрить, что я копаюсь в чужих вещах. Первые несколько раз было несложно, но потом некоторые ученики стали обращать внимание на пропавшее печенье и конфеты. И вскоре весь класс начал меня ненавидеть. Учитель сообщил о кражах директору, а тот позвонил матери. Круг замкнулся. Звонок директора привел к тому, что мама стала бить меня еще сильнее и давать еще меньше еды.
На выходных, в качестве наказания за кражи, мама вообще отказывалась меня кормить. В ночь с воскресенья на понедельник я, судорожно сглатывая слюну, придумывал новые, более надежные способы добывать еду так, чтобы меня не поймали. Например, я решил красть завтраки в других классах, где меня почти никто не знал. В понедельник утром я выскакивал из маминой машины и мчался к первоклашкам, чтобы успеть до звонка стащить что-нибудь из их коробок. Я старался действовать как можно быстрее, но директору потребовалось немного времени, чтобы вычислить вора.
Итак, в школе меня ненавидели, а дома ждало двойное наказание в виде голода и побоев. К тому времени я фактически перестал быть членом семьи. Я существовал, но меня не признавали. Мама даже перестала использовать мое имя, обращаясь ко мне просто «мальчик». Мне не разрешалось есть с остальной семьей, играть с братьями или смотреть телевизор. Ко мне относились хуже, чем к слуге. Как только я возвращался с уроков, то должен был приступать к выполнению многочисленных заданий, которые без устали выдумывала мама. После того как с домашними делами было покончено, я отправлялся в гараж и стоял там до тех пор, пока не требовалось убрать со стола после ужина и помыть посуду. Я четко уяснил: если мама заметит, что я позволил себе сесть или лечь на пол, последствия будут ужасными. Я стал настоящим рабом.
Папа был моей последней надеждой; он старался, как мог, чтобы добыть для меня хоть немного еды. Он пытался напоить маму, надеясь, что от этого ее настроение улучшится. Убеждал ее изменить отношение ко мне. Даже пытался подкупить, обещая достать чуть ли не звезду с неба. Но все было бесполезно. Мама оставалась непреклонна. А от алкоголя ее характер портился еще больше. Она превращалась в настоящее чудовище.
Я видел, что папины старания помочь мне только ухудшают их с мамой отношения. Вскоре они начали ссориться по ночам. Лежа в кровати, я слышал, как они кричат друг на друга. К тому времени они были порядком пьяны, и мама не стеснялась в выражениях. Неважно, с чего начиналась ссора, в результате они все равно ругались из-за «мальчика». Я понимал, что папа пытается защитить меня, но все равно дрожал от страха. Ведь он снова проиграет, и завтра мне будет только хуже. Когда они только начинали ссориться, мама бросалась к машине и уезжала, стартуя так резко, что шины визжали. Обычно она возвращалась домой меньше чем через час. И на следующий день они оба вели себя так, будто ничего не случилось. Когда папа придумывал повод, чтобы спуститься в гараж и принести мне кусок хлеба, я был ему очень благодарен. Он каждый раз говорил, что не собирается сдаваться.
Но ссоры между мамой и папой происходили все чаще, и он тоже начал меняться. Теперь после очередного скандала он нередко собирал сумку с вещами и уезжал на работу посреди ночи. После того как за ним закрывалась дверь, мама выгоняла меня из кровати и тащила на кухню. Я стоял в одной пижаме, дрожал от холода и страха, а она начинала меня избивать. Но я уже придумал несколько уловок для таких случаев. К примеру, я ложился на пол, притворяясь, что у меня нет сил стоять. Вскоре это перестало работать. Мама хватала меня за уши, поднимала на ноги и начинала кричать мне в лицо, так что у меня глаза слезились от ее алкогольного дыхания. По ночам она обычно вопила одно и то же: это я виноват в том, что они с папой ругаются. Иногда это продолжалось так долго, что у меня ноги начинали дрожать от усталости. Единственным спасением было смотреть в пол и надеяться, что мама наконец выдохнется.
К тому времени, как я перешел во второй класс, мама была беременна четвертым ребенком. Моя учительница, мисс Мосс, начала проявлять ко мне особый интерес. Сперва она спрашивала, почему я стал таким невнимательным и рассеянным. Я врал, что допоздна смотрю телевизор. Но ее это не убедило. Она продолжала допытываться, почему я все время хочу спать, почему моя одежда в таком состоянии, откуда у меня столько синяков. Мама предусмотрительно придумала несколько историй для подобных случаев, и мне оставалось только пересказывать их учительнице.
Шли месяцы, и мисс Мосс становилась все более настойчивой. И однажды она сообщила директору школы о своих наблюдениях. Он знал обо мне лишь то, что я ворую еду у других учеников, поэтому позвонил матери. Его действия произвели эффект взорвавшейся атомной бомбы. Только эта бомба взорвалась у меня над головой. Когда я вернулся из школы, мама вела себя хуже, чем когда-либо. Она была в бешенстве, ведь какая-то учительница-«хиппи» посмела обвинить ее в жестоком обращении с детьми. Мама решила, что обязательно встретится с директором и докажет ему, что это ложь. К концу «разговора» у меня был разбит нос и не хватало одного зуба.
На следующий день после уроков я обнаружил, что мама улыбается так, будто выиграла в лотерею миллион долларов. Она рассказала, как приоделась и с малышом Расселом на руках отправилась к директору. Мама объяснила ему, что у Дэвида слишком живое воображение. Иногда он намеренно причиняет себе боль, чтобы привлечь ее внимание, поскольку новорожденный отнимает у нее слишком много времени и сил. Я легко представил, как она по-змеиному улыбается директору и воркует с Расселом, чтобы произвести хорошее впечатление. В конце разговора мама заявила, что с радостью будет сотрудничать со школой. Они могут звонить ей в любое время, если возникнут какие-либо проблемы с Дэвидом. Учителей проинструктировали, чтобы они не обращали внимания на дикие истории о том, что меня не кормят и избивают дома. Я стоял посреди кухни, слушал, как она хвастается своей победой, и ощущал ужасную пустоту в груди. Теперь мама больше, чем когда-либо, уверена в своей безнаказанности. И мне остается только бояться за свою жизнь. Я мечтал навсегда исчезнуть и никогда не встречаться с другими людьми.
Летом мы всей семьей отправились на реку Рашн-Ривер. Хотя мама обращалась со мной не так уж плохо, ожидание волшебства испарилось. Истории у вечернего костра, жареный зефир, закаты на берегу – все это было в прошлом. В основном мы сидели в домике, и даже купаться на пляж Джонсона ходили очень редко.
Папа изо всех сил пытался сделать каникулы веселее. Для этого он водил меня, Стэна и Рона кататься с новых горок на берегу. Рассел был еще слишком маленьким, поэтому оставался в домике с мамой. Однажды, когда мы с братьями играли у соседей, мама вышла на крыльцо и потребовала, чтобы мы немедленно возвращались. Оказывается, я вел себя слишком шумно, поэтому буду наказан. Она запретила мне идти с папой и братьями на горку. Я сидел на стуле в углу и отчаянно надеялся, что они никуда не пойдут. Ведь мама явно задумала что-то ужасное! Как только они ушли, мама вытащила одну из грязных пеленок Рассела и размазала ее содержимое по моему лицу. Я знал, что, если пошевелюсь, будет еще хуже, поэтому старался даже не смотреть в ее сторону. Она стояла передо мной и тяжело дышала.
Казалось, прошел целый час перед тем, как она опустилась на колени и тихо сказала: «Съешь это».
Я вскинул голову, но по-прежнему избегал смотреть ей в глаза. «Ни за что!» – подумал я. Как и прежде, мое упрямство сделало только хуже. Она начала лупить меня, а я изо всех сил вцепился в стул. Мне казалось, если я упаду, она прыгнет сверху и начнет топтаться по мне.
– Я сказала «Съешь это!», – визжала мама.
Я сменил тактику и принялся плакать. «Тяни время!» – повторял я про себя. Чтобы сосредоточиться, я начал считать. Время было моим союзником. Мои слезы только сильнее разозлили маму, удары посыпались один за другим. Она остановилась лишь, когда заплакал Рассел.
Хотя мое лицо было испачкано в какашках, я был доволен, ведь мне все-таки удалось победить. Я попытался стереть их с лица, стряхивая вонючую жижу на пол. Мама тихо пела Расселу колыбельную, и я представил, как он уютно свернулся у нее на руках. Я молился, чтобы он не заснул. Но через несколько секунд моя удача подошла к концу.
Все еще улыбаясь, мама вернулась ко мне. Схватила за шею и повела на кухню. Там, на столе, лежала еще одна грязная пеленка. От запаха меня едва не вывернуло наизнанку. «Теперь-то ты съешь все!» – сказала мама. Глаза у нее были точно такие же, как в тот день, когда она пыталась сжечь меня на плите. Стараясь не двигать головой, я скосил глаза в поисках ярких часов, которые должны были висеть на стене. Через несколько секунд я с ужасом понял, что они находятся позади меня. Без них я чувствовал себя совсем беспомощным. Я уже знал: в такие моменты мне необходимо сосредоточиться на чем-то, чтобы не потерять контроль над ситуацией. Но я не успел ничего сделать – мамины пальцы сжались у меня на шее, и она злобно прошипела: «Ешь!» Я задержал дыхание. Запах был просто тошнотворным. Я попытался сосредоточиться на краешке пеленки. Секунды текли, как часы. Мама явно разгадала мой план. Она ткнула меня лицом в пеленку и начала возить из стороны в сторону.
Я предугадал ее движение, поэтому, когда она начала придавливать мою голову к столу, успел закрыть глаза и крепко сжать губы. Первым пострадал нос. В ноздри набилось что-то мягкое и теплое, потекла кровь. Я пытался остановить ее и нечаянно шмыгнул носом, так что втянул кусочки кала вместе с кровью. Руками уперся в столешницу и начал выворачиваться из маминых рук. Крутился изо всех сил, но это не помогало. И вдруг она отпустила меня. «Они вернулись! Они вернулись!» – испуганно вздохнула мама. Мигом схватила из раковины выстиранное белье и швырнула его мне.
– Вытри дерьмо с лица! – рявкнула она, а сама бросилась отчищать стол.
Я вытер лицо, но прежде хорошенько высморкался. Через несколько секунд мама запихнула кусок салфетки в мой все еще кровоточащий нос и приказала сесть в угол. Там я провел остаток вечера, по-прежнему ощущая в носу отвратительный запах грязной пеленки.
Больше мы никогда не ездили на реку Рашн-Ривер.
В сентябре я пошел в школу в прошлогодней форме и со старой ржавой коробкой для завтрака. Я был просто олицетворением позора. Каждый день мама складывала в коробку одно и то же: два бутерброда с арахисовым маслом и несколько морковных палочек. Поскольку я больше не был членом семьи, мне не разрешалось ездить в школу на машине вместе с братьями. Поэтому приходилось идти пешком, точнее, бежать, чтобы не опоздать. Таким образом, я не успевал украсть какую-нибудь еду у ребят.
В школе я окончательно стал изгоем. Никто не хотел со мной водиться. Во время большой перемены я жадно заглатывал бутерброды и слушал, как мои бывшие друзья сочиняют про меня издевательские песенки. Их любимыми были «Дэвид-воришка» и «Пельцер-вонюльцер». Мне не с кем было поговорить, никто со мной не играл. Я остался совсем один.
Мама продолжала отсылать меня в холодный гараж на несколько часов. Чтобы не скучать, я выдумывал новые способы добыть еду. Папа по-прежнему время от времени тайком приносил мне остатки ужина, но теперь это происходило все реже. Наконец я понял, что если хочу выжить, то мне придется полагаться только на себя. В школе возможностей добыть еду больше не было. Все ребята теперь прятали свои коробки с завтраком или закрывали их в шкафу в классной комнате. Учителя и директор знали о моих «наклонностях» и присматривали за мной. Так что про еду в школе можно было забыть.
Но в конце концов я придумал способ, который должен был сработать. Во время большой перемены ученикам запрещалось покидать игровую площадку, поэтому вряд ли кто-то ожидал, что я убегу из школы. Я решил, что за перерыв успею добраться до ближайшей бакалеи и украсть печенье, хлеб, чипсы – в общем, что смогу. Я продумывал каждый пункт плана. Когда утром бежал в школу, считал шаги, чтобы определить, сколько времени мне потребуется на дорогу до магазина. Через несколько недель я собрал всю нужную информацию. Единственное, чего мне пока не хватало, так это смелости и решимости. Я знал, что для возвращения потребуется больше времени, ведь нужно будет бежать вверх по холму, поэтому я выделил на это пятнадцать минут. Зато вниз с холма я буду бежать очень быстро, так что хватит и десяти. В результате на магазин остается всего десять минут.
По утрам я сам себе напоминал человека, бегущего марафон. Я пытался беречь силы и при этом не сбавлять скорость. Шли дни, мой план становился все более четким, и приступы голода сменились грезами. Мечты сопровождали меня во время бесконечной работы по дому. Оттирая плитку в ванной, я воображал себя героем сказки «Принц и нищий». Я был принцем, поэтому знал, что в любой момент могу отбросить тряпку и чистящее средство. Во время стояний в гараже я закрывал глаза и притворялся персонажем из какого-нибудь комикса. Но голодные спазмы врывались в мои мечты и вновь и вновь возвращали к деталям плана.
Я продумал его до мельчайших подробностей – и все равно боялся воплотить в жизнь. Во время большой перемены я слонялся по игровой площадке и искал оправдания для своего бездействия. Я убеждал себя, что в этот раз меня обязательно поймают или что мои подсчеты неверны. Периодически в подобные внутренние споры вмешивался желудок: он сердито ворчал и обзывал меня «трусливым цыпленком». Наконец, прожив несколько дней без обеда на скудных остатках завтрака, я решился. Стоило прозвенеть звонку на большую перемену, я выскочил из класса и помчался на улицу; сердце колотилось, как сумасшедшее, легкие горели от быстрого бега. Я добрался до магазина в два раза быстрее, чем рассчитывал. Пока я бродил между полками с продуктами, меня не покидало ощущение, что все вокруг пристально следят за мной. Будто другие покупатели шепотом обсуждают оборванного, неумытого ребенка. И тогда я понял, что мой план обречен: ведь я ни разу не подумал о том, как буду выглядеть в глазах окружающих. Чем больше я беспокоился по поводу внешности, тем сильнее желудок сжимался от страха. Я застыл посреди прохода, не зная, что делать дальше. Начал медленно отсчитывать секунды. Вспомнил, как голодал все это время. Наконец, уже ни о чем не думая, схватил с полки первое, что увидел, развернулся и побежал прочь из магазина. Я крепко сжимал в руке свою награду – пачку крекеров из муки грубого помола.
Приблизившись к школе, я спрятал упаковку под рубашку – с той стороны, где не было дырок, – и вошел на игровую площадку. Затем я закопал ее в мусорную корзину, стоявшую в туалете для мальчиков. Когда начался урок, я отпросился у учителя и вернулся за крекерами, чтобы насладиться ими в тишине. Сглатывая слюну, я зашел в туалет – и увидел, что мусорная корзина пуста. Столько времени я продумывал этот план, столько времени убеждал себя, что наконец-то поем, и все напрасно. Уборщица выкинула мусор раньше, чем я смог до него добраться.
В тот день моя попытка провалилась, но потом мне везло. Хотя один раз я умудрился спрятать украденную еду в парте, а на следующий день обнаружил, что нас перевели в школу на другой стороне улицы. За исключением того, что я снова остался голодным, я даже был рад такому положению вещей. Мне казалось, будто на новом месте я получил новую возможность воровать еду. Теперь я не только таскал завтраки у одноклассников, но и бегал в бакалею почти каждую неделю. Иногда внутренний голос подсказывал мне, что лучше ничего не трогать, и я просто слонялся между рядами. Но потом меня все равно поймали. Управляющий позвонил маме, и дома я был жестоко наказан за свою изобретательность. Мать знала, почему я краду еду, знал и отец, но она по-прежнему отказывалась меня кормить. Чем сильнее становились муки голода, тем отчаяннее я искал новые способы хоть как-то их утолить.
После ужина мама обычно складывала объедки в маленькое мусорное ведро. Потом она вызывала меня из гаража, где я стоял все время, пока семья ела. Мытье посуды было моей ежедневной обязанностью. Я стоял перед раковиной, погрузив руки в горячую воду, и чувствовал, как пахнут остатки ужина в помойном ведре. Сначала даже мысль об этом казалась мне отвратительной, но потом я понял, что других вариантов у меня не осталось. Я старался вымыть посуду как можно быстрее и бежал в гараж, чтобы выбросить мусор. Там, в темноте, осторожно очищая съедобные куски от обрывков бумаги и сигаретных бычков, я заглатывал жалкие остатки ужина и радовался тому, что желудок ворчит уже не так отчаянно, как прежде.