Глава 13 Девятое октября. Предки

(переводчик: Ирина Ийка Маликова)

Все это имело смысл, пока мне это говорила прекрасная девушка, теперь же, когда я снова был дома и в своей собственной кровати, смысл начал ускользать. Даже Линк ни за что мне не поверит. Я попытался представить себе подобный разговор — девушка, которая мне нравится, чье настоящее имя я не знаю, — ведьма, простите, Маг, и у нее в семье сплошные Маги, и через пять месяцев она внезапно узнает добро она или зло. Она может устраивать ураганы в помещениях и разбивать окна. И я сам могу видеть прошлое, прикасаясь к медальону, который Амма и Старик Равенвуд (к слову, он вовсе не затворник) велели мне закопать. Медальон, который материализовался на шее женщины на картине в Равенвуде, который, кстати, не дом с приведениями, а великолепно отреставрированный особняк, кардинально меняющийся каждый раз, когда я прихожу туда встретиться с девушкой, обжигающей, встряхивающей, пробивающей меня током одним только своим прикосновением.

И я поцеловал ее. И она поцеловала меня в ответ.

Это был явный перебор, слишком невероятно даже для меня. Я провалился в сон.

Ветер.

Ветер неистово рвал мое тело.

Я цеплялся за дерево, пока он терзал меня, от его оглушающего рева мне закладывало уши. Вокруг меня скручивались смерчи, сталкиваясь друг с другом, с каждой секундой наращивая силу и скорость. Град сыпался стеной, будто сами Небеса обрушивались на землю. Мне надо было убираться оттуда.

Но бежать было некуда.

Отпусти меня, Итан! Спасайся!

Я не видел ее, ветер был слишком сильным, но я чувствовал ее. Я настолько крепко держал ее за запястье, что вполне мог сломать его. Но это было неважно, я не собирался отпускать ее. Ветер сменил направление и поднял меня над землей, я еще крепче ухватился за дерево и еще крепче сжал ее руку, но я чувствовал, что сила ветра отрывает нас друг от друга.

Отдирает меня от дерева, от нее, я чувствовал, как выскальзывает ее запястье из моих пальцев.

Я не мог больше удержать ее.

Я проснулся, кашляя. Я все еще чувствовал на себе дыхание ветра, снимавшего с меня кожу. Сны вернулись, как будто мне было мало моих околосмертных переживаний в Равенвуде. Для одной ночи событий было слишком много, даже для меня. Дверь моей спальни была распахнута, что было странно, учитывая, что я запер ее прошлой ночью. Последнее, в чем я нуждался, так в каком-нибудь амулете Вуду, засунутом Аммой мне в кровать, пока я сплю. Так что я был уверен, что запирался.

Я уставился на потолок. Уснуть мне больше не удастся. Я вздохнул и, перекатившись на край кровати, включил старый газовый светильник рядом с кроватью, я уже вытащил закладку из «Лавины»№, когда вдруг услышал какие-то звуки. Шаги? Они шли со стороны кухни, едва различимые, но я все-таки слышал их. Может мой отец решил сделать перерыв. Может мы сможем поговорить с ним. Может быть.

Но когда я подошел к верхней ступени, я понял, что это не он. Дверь в его кабинет была закрыта, из-под нее тонкой полоской пробивался свет. Видимо, это Амма. Только я спрятался за дверью на кухню, как увидел, как она крадется по коридору в сторону своей комнаты, если слово «красться» вообще можно применить к Амме. Я услышал, как скрипнула сетчатая противомоскитная дверь на втором входе с обратной стороны дома. Кто-то входил или выходил. После всего, что случилось сегодня вечером, уточнение было крайне важным. Я прошел через дом к центральному входу. На обочине, работая на холостых, стоял побитый полуразвалившийся пикап, Студебекер из пятидесятых. Амма наклонилась к окну, разговаривая с водителем. Она вручила водителю свою сумку и залезла в машину. Куда это она собралась посреди ночи?

Я должен был проследить за ней. А проследить за женщиной, фактически являющейся тебе матерью, когда она садится ночью в машину к незнакомцу, очень трудно, если у тебя нет машины. Выбора у меня не было. Придется брать Вольво. На этой машине ездила моя мама до аварии — именно это я думал первым делом при виде ее. Я сел за руль, в салоне, как и раньше, пахло старой бумагой и стеклоочистителем.

Оказалось, что ехать без включенных фар куда сложнее, чем я думал, но я видел, что она направляется к Заводи Бредущего. Амма, судя по всему, направилась домой. Грузовик свернул с Девятого шоссе и поехал по объездной. Когда он, наконец, затормозил у обочины, я направил Вольво к уступу у дороги и заглушил мотор.

Когда Амма открыла дверь, в салоне машины загорелся свет, я скользнул в темноту. Я узнал водителя, это был Карлтон Этон, почтальон. С чего бы Амме просить Карлтона Этона подвезти ее, да еще ночью? Я никогда раньше не видел, чтобы они общались.

Амма сказала что-то Карлтону и закрыла дверь. Грузовик вернулся на дорогу без нее. Я вышел из машины и пошел за Аммой. Амма была человеком привычки, и если что-то заставило ее красться через болото в середине ночи, то я мог сказать точно, что это нечто гораздо большее, чем обычный клиент.

Она исчезла в кустах, шагая по гравийной тропе. Могу представить скольких трудов стоило проложить ее там. Она шагала по тропинке в темноте, гравий хрустел под ее ногами. Я шел по траве сбоку от тропы, чтобы такой же хрустящий звук не выдал меня с головой. Я себе говорил, что стараюсь не шуметь, чтобы увидеть, зачем Амма тайно шла домой ночью, но на деле я просто боялся, что она поймает меня за слежкой.

Легко было догадаться, как Заводь Бредущего получила свое название — приходилось буквально брести вброд через черную воду запруд, чтобы дойти туда, по крайней мере, именно этим путем вела меня Амма. Если бы не полнолуние я бы давным-давно свернул себе шею, пытаясь следовать за ней через лабиринт покрытых мхом дубов и зарослей кустарника. Вода была где-то рядом, я чувствовал влажность в воздухе, жаркую и липнущую к коже.

Вдоль берега болота линией лежали ровные деревянные плоты, сделанные из бревен кипариса, связанных канатом между собой, — бедняцкая переправа. Плоты лежали у берега, как такси на парковке в ожидании людей, желающих перебраться на тот берег. Я видел в лунном свете, как Амма ловко балансирует в центре одного из плотов, оттолкнувшись от берега с помощью длинной палки, которую сейчас она использовала как весло, чтобы добраться на другой берег.

Я сто лет не был в гостях у Аммы, но такой путь я бы точно запомнил, видимо, раньше мы добирались каким-то обходным путем, но в темноте мне было его не найти. Я видел только то, что бревна каждого плота заметно прогнили, и каждый из них выглядел таким же хлипким, как и соседний. Так что я просто взял один из них.

Управлять плотом было гораздо труднее, чем мне показалось, когда я наблюдал за Аммой. Каждые несколько минут слышался всплеск, когда хвост аллигатора, нырнувшего в глубину, ударял по воде. Хорошо, что я отказался от мысли переходить вброд.

Я в последний раз оттолкнулся своим шестом от дна заводи, и мой плот ткнулся в берег. Когда я шагнул на песок, я увидел дом Аммы, маленький и скромный, в одном из окон горел свет. Ставни на окнах были выкрашены в тот же светло-голубой цвет, что и ставни нашего дома. Дом был построен из бревен кипариса, будто являясь частью болота.

Что-то еще было в воздухе — сильный запах, сильный и оглушающий, как запах лимонов и розмарина, и настолько же маловероятный по двум причинам сразу: во-первых, южный жасмин цветет весной, а не осенью, а во-вторых, он вообще не растет на болоте. Но это был именно он. Запах был отчетливым. Было в этом что-то невозможное, как и во всей этой ночи.

Я наблюдал за домом. Ничего не происходило. Может она просто решила пойти домой. Может быть мой отец знал, что она собиралась уйти, и я зря бродил тут посреди ночи, рискуя стать ужином для аллигаторов.

Я уже собрался топать обратно через заводь, жалея, что не додумался по дороге сюда набросать для себя хлебных мякишей, когда дверь открылась вновь. Амма стояла в свете дверного проема и складывала что-то в свою плоскую сумочку из белой дорогой кожи. На ней было ее лучшее лавандовое платье для церковных служб, белые перчатки и соответствующая причудливая шляпка с цветами на полях.

Она опять направилась к болоту. Она, что, собирается в этом всем лезть в воду? Уж насколько мне не понравилось добираться до дома Аммы ее способом, все это меркло по сравнению с перспективой тащиться по болоту в джинсах. Грязь была настолько плотной, что мне казалось, что я каждый раз вытаскиваю ногу из цемента, чтобы сделать следующий шаг. Я не понимал, как Амма преодолевает это в ее одежде и в ее возрасте.

Амма, похоже, отлично знала куда идет, она остановилась на островке, заросшем сорняками и травой по пояс. Ветви кипарисов так тесно переплелись с ветвями плакучей ивы, что образовали над островком полог. По моей спине побежали мурашки, не смотря на жару в тридцать градусов, после всего, что я видел сегодня, было в этом месте что-то жуткое. Туман, поднимающийся с воды, стекал с краев островка, как пар, выпирающий из-под крышки кастрюли с кипятком. Я подобрался поближе. Амма вынимала что-то из своей сумочки, белая кожа поблескивала в свете луны.

Кости. Вроде куриных.

Она прошептала что-то над костями и положила их в маленький мешочек, очень похожий на тот, что она дала мне, чтобы подавить силу медальона. Еще раз порывшись в сумке, она вытащила из нее чудное маленькое полотенце из серии тех, что вешают в дамских комнатах, и начала стирать им грязь со своей одежды. Вдалеке мелькали светлые неяркие огни, будто светлячки в темноте, играла медленная страстная музыка, и слышался смех. Где-то, не так далеко отсюда, на берегу заводи танцевали и смеялись люди.

Амма подняла голову, что-то привлекло ее внимание, но я ничего не слышал.

— Будь так добр показаться. Я знаю, что ты здесь.

Я в ужасе замер. Похоже, она меня заметила.

Но она говорила не со мной. Из удушающего тумана вышел Мэйкон Равенвуд, куря сигару. Он выглядел расслабленным, как будто только что вышел из шикарного авто с личным водителем, а не преодолевал вброд мутную, черную, противную воду. Одет он был безукоризненно, на нем, как и всегда, была хрустящая белая рубашка.

На нем не было ни пятнышка. Мы с Аммой по колено были в грязи и в болотной траве, а Мэйкон Равенвуд был безупречно чист.

— Почти вовремя. Ты же знаешь, у меня нет в распоряжении всей ночи, Мельхиседек. Я должна вернуться. И мне вовсе не нравится, что меня вызывают сюда, к черту на кулички. Это просто грубо. Не говорю уже о том, что неудобно, — она фыркнула. — Некомфортно, как ты бы сказал.

Н.Е.К.О.М.Ф.О.Р.Т.Н.О. Одиннадцать по вертикали. Я проговорил все слово про себя.

— У меня у самого был крайне насыщенный событиями вечер, Амари, но эта ситуация требует нашего немедленного внимания, — Мэйкон сделал пару шагов вперед.

Амма отшатнулась и ткнула своим пухлым пальцем в его сторону:

— Стой, где стоишь. В такую ночь мне вовсе не нравится стоять здесь с тебе подобными, совершенно не нравится. Ты сам по себе, я сама по себе.

Он невозмутимо отступил назад, выпуская в воздух кольца дыма:

— Как я уже сказал, отчетливые изменения требуют нашего внимания, — он выдохнул дым, — Луна; чем она полнее, тем дальше от Солнца, цитируя наших добрых друзей — священников.

— Смени свой высокомерный тон, Мельхиседек. Из-за чего такого неотложного ты вытащил меня из кровати посреди ночи?

— Среди всего прочего медальон Женевьевы.

Амма буквально взвыла, прижав шарф к носу. Очевидно, что она даже слышать не могла слово «медальон».

— И что там с этим? Я же сказала тебе, что я его обезопасила. Я сказала ему вернуть его обратно в Гринбрайер и закопать там. В земле оно вреда не причинит.

— Ошибаешься во всем. Он все еще у него. Он показал его мне в неприкосновенных стенах моего собственного дома. И, более того, я сомневаюсь, что амулет такой темной силы вообще можно обезопасить.

— В твоем доме… Когда он был в твоем доме? Я велела ему держаться подальше от Равенвуда, — теперь она была заметно взволнована.

Отлично, позже Амма обязательно найдет способ содрать с меня шкуру.

— Похоже, тебе надо укоротить его поводок. Он не очень-то послушен. Я предупреждал тебя, что эта дружба опасна, что она может перерасти во что-то большее. Общее будущее у этих двоих невозможно.

Амма бормотала себе под нос, как делала всегда, когда я ее не слушал:

— Он всегда меня слушался, пока не встретил твою племянницу. И не вини меня. В первую очередь, у нас бы не было этих проблем, если бы ты ее сюда не приволок. Я позабочусь об этом. Я запрещу ему видеться с ней.

— Не говори глупостей. Они подростки. Чем больше мы будем пытаться разлучить их, тем больше они будут пытаться быть вместе. Это перестанет быть проблемой, когда она получит Призвание, если уж настолько затянется. А до этого следи за парнем, Амари. Осталось всего несколько месяцев. И без него ситуация опасна, а он только вносит еще большую сумятицу.

— Не тебе говорить мне о сумятице, Мельхиседек Равенвуд. Моя семья целое столетие разгребает бардак твоей семьи. Я храню твои секреты, поскольку ты хранишь мои.

— Это не я тот провидец, который не увидел, что они найдут медальон. Как ты это объяснишь? Как твои призрачные друзья упустили это? — он широким жестом обвел островок и стряхнул пепел с сигары.

Амма крутанулась на месте, глаза у нее были дикими:

— Не смей оскорблять Предков. Не здесь, не в этом месте. У них свои мотивы. Должна быть причина, почему они не поведали об этом, — она отвернулась от Мэйкона. — Не слушайте его. Я принесла вам креветок, мамалыгу и пирог с лимонными меренгами, — она уже говорила не с Мэйконом, — ваши любимые, — сказал она, вынимая еду из вакуумных контейнеров и раскладывая ее на тарелке. Она поставила тарелку на землю. Рядом с тарелкой было небольшое надгробие, и еще несколько беспорядочно стояли рядом.

— Это Дом Предков. Дом предков моей семьи, слышишь? Моей двоюродной бабушки Сиси. Моего двоюродного прапрадедушки Абнера. Моей четырежды прабабушки Суллы. Не смей проявлять неуважение к Предкам в их Доме. Хочешь ответов, прояви уважение.

— Прошу прощения.

Она ждала.

— От всего сердца.

Она фыркнула:

— И никакого пепла. В этом доме нет пепельницы. Гадкая привычка.

Он бросил сигару в траву:

— Итак, давай закончим с этим. У нас мало времени. Мы должны выяснить местонахождение Сараф…

— Тсссс, — зашипела она, — не произноси Ее имени, не этой ночью. Мы не должны быть здесь. Для белой магии необходима середина лунного цикла, а полнолуние — для черной. Мы здесь в неподходящую ночь.

— У нас нет выбора. Я боюсь, что сегодня вечером случился очень неприятный эпизод. Моя племянница, обратившаяся в день своего Призвания, объявилась сегодня, в Дни Сбора.

— Дочь Дель? Эта Темная опасна?

— Ридли. Понятно, что неприглашенная. Она переступила порог вместе с парнем. Я хочу знать, было ли это совпадением.

— Не к добру. Не к добру. Это не к добру, — Амма в гневе раскачивалась на пятках.

— Ну?

— Совпадений не бывает. Ты знаешь.

— Хоть в этом мы сошлись.

Я никак не мог переварить происходящее. Мэйкон Равенвуд, никогда не выходивший из дома, стоял посреди болота и спорил с Аммой, — я и понятия не имел, что они знакомы, — о нас с Леной и о медальоне.

Амма опять рылась в сумке:

— Ты принес виски? Дядя Абнер обожает виски УайлдТоки.

Мэйкон протянул бутылку.

— Просто поставь ее сюда, — сказала она, указывая на землю, — и отойди в сторону.

— Вижу, ты до сих пор боишься прикасаться ко мне, после стольких лет.

— Я ничего не боюсь. Просто будь сам по себе. Я тебя о твоих делах не спрашиваю, и ничего знать о них не хочу.

Он поставил бутылку на землю в нескольких шагах от Аммы, она взяла бутылку, налила из нее виски в невысокий бокал и выпила. В жизни не видел, чтобы Амма пила что-то крепче сладкого чая. Потом вылила немного алкоголя на траву возле могилы:

— Дядя Абнер, мы нуждаемся в твоей помощи. Я вызываю твой дух.

Мэйкон кашлянул.

— Ты испытываешь мое терпение, Мельхиседек.

Амма закрыла глаза, подняла руки к небу, расставив их в стороны, и запрокинула голову, будто говорила с луной. Потом наклонилась вперед и вытряхнула свой маленький мешочек, который до этого вынула из сумочки. Содержимое мешочка высыпалось на могилу. Крохотные куриные косточки. Я надеялся, что это косточки не того жареного цыпленка, требуху от которого я выкинул сегодня днем, но было у меня ощущение, что это именно они.

— Что они говорят? — спросил Мэйкон.

Ее пальцы пробежались по костям, выуживая их в траве:

— Я не задавала вопроса.

Его невозмутимость дала трещину:

— У нас нет на это времени! Что за польза от твоего Видения, если ты ничего не видишь? У нас меньше пяти месяцев до ее шестнадцатилетия. Если она Обернется, она проклянет всех нас, и смертных, и Магов. У нас есть обязательства, обязательства, которые мы приняли на себя добровольно много лет назад. Ты перед своими смертными, а я перед магами.

— Я не нуждаюсь в твоем напоминании мне об обязательствах. И сбавь-ка громкость, слышишь меня? Я не хочу, чтобы кто-нибудь из моих клиентов пришел сюда и увидел нас вместе. Что люди скажут? Про такого добропорядочного человека, как я? Не порть мне дела, Мельхиседек.

— Если мы не выясним, где Сараф… где Она, и что она задумала, у нас будут гораздо большие проблемы, чем неприятности в твоем маленьком бизнесе, Амари.

— Она Темная. С такими, как она, никогда не узнаешь, куда ветер дует. Это как пытаться угадать, где выпадет смерч.

— Пусть так. Но я должен знать, если она попытается вступить в контакт с Леной.

— Не «если», а «когда», — Амма снова закрыла глаза и прикоснулась к амулету на своем ожерелье, которое она никогда не снимала. Это был диск с гравировкой в виде чего-то, похожего на сердце, из верхушки которого выдвигался крест. Рисунок был потертым от тех тысяч раз, когда Амма терла его, как делала это сейчас. Она шептала какое-то заклинание на непонятном мне языке, но где-то я его уже слышал.

Мэйкон шагал тюда-сюда в нетерпении. Я зарылся в сорняки, стараясь не издать ни звука.

— Я не могу ничего увидеть сегодня. Все мутно. Видимо, у дяди Абнера нет настроения. Уверена, это ты что-то сказал.

Видимо, это стало последней каплей, потому что лицо Мэйкона изменилось — его бледная кожа засветилась в темноте. Когда он вышел на свет, острые черты его лица стали пугающими:

— Хватит этих игр. Темный маг вошел в мой дом сегодня, это само по себе невозможно, но она пришла в дом с твоим парнем, Итаном, что может значить только одно — у него есть сила, и ты скрываешь это от меня.

— Чушь. У этого парня есть сила так же, как у меня есть хвост.

— Ошибаешься, Амари. Спроси Предков. Спроси кости. Нет другого объяснения. Дело в Итане. Равенвуд под защитой. Темный маг никогда бы не преодолел эту защиту, никогда без более могущественной помощи.

— Ты сошел с ума. Нет у него никакой силы. Я вырастила этого ребенка. Ты, что, думаешь, я не знаю его?!

— Ты ошибаешься. Ты очень близка к нему, это затуманивает твое видение. И сейчас слишком многое поставлено на карту, чтобы ошибаться. У нас у обоих есть наши таланты. Я говорю тебе, есть в этом мальчике что-то, о чем мы с тобой даже не догадываемся.

— Я спрошу у Предков. Если есть что-то, что я должна знать, они сообщат мне это. Не забывай, Мельхиседек, нам приходится бороться и с живыми, и с мертвыми, и это совсем не просто, — она опять начала рыться в своей сумке и выудила оттуда нить, на вид не очень чистую, на которую был нанизан ряд крохотных бусин. — Могильные Кости. Возьми это. Предки хотят, чтобы это было у нее. Защищает дух от духа, мертвого от мертвого. Нам смертным он без толку. Отдай их своей племяннице, Мэйкон. Ей не повредит, а Темного мага удержит на расстоянии.

Мэйкон осторожно, двумя пальцами, взял нить и сложил ее в свой носовой платок, как будто упаковал противного червяка:

— Я обязан.

Амма кашлянула.

— Пожалуйста, скажи им, я им обязан. Очень, — он взглянул на луну так, как обычные люди сверяются с часами на руке, потом повернулся и исчез. Растворился в болотном тумане, будто его ветром развеяло.

1. «Лавина» — книга Нила Стивенсона. Антиутопия, где страны управляются корпорациями, мафия контролирует доставку пиццы, и весь мир объединяет трёхмерная виртуальная реальность, а главный герой пытается спасти мир от страшного наркотика под названием «Лавина».