Туес – (на языке биаров) – дорожная посуда. «Туй» – дорога, «туе» – в дорогу. 5 страница

Но вот, наконец, одежда Кабыра высохла, и однажды он смог одеться, обуться в свою родную одежду. Он был полон сил и энергии, чтобы совершить побег. Но где он находился, где его родные края, юноша имел лишь смутное представление. Сыну охотника было скучно, одиноко в этом чуме, на белом свете, поскольку языка женщин он не понимал, поэтому с ними не общался словесно, разве что знаками, мимикой… Но всего этого было мало для полнокровной жизни молодому, сильному, деятельному юноше, призванному служить отчизне и Паму своему. Он решил бежать. Он уже тайно примерял у хозяйки лыжи, обтянутые камусом*. Кожаные ремешки лыж вполне можно будет наладить под свою обувь. Нож и койбедь женщины вернули ему. А значит, он сможет заколоть и разделать хозяйского оленёнка на мясо для пропитания в пути. Юноша решил сбежать от женщин именно на лыжах, так как управлять оленьей упряжкой он не умел, да и женщин обидеть было совестно – не по-людски. «Всё решено, убегу на поиски родных краёв через два дня – ночью, после бурных страстей, когда хозяйка будет крепко спать. Буду двигаться в направлении полуденного солнцестояния», – утверждался сын охотника в своих намерениях. Но неожиданно подул ветер с полуденной стороны и принёс большое тепло. Снег быстро раскис и не стал держать на себе человека на лыжах. Сыну охотника пришлось отложить задуманное до лучших времён. Но после потепления неожиданно ударили сильные морозы. Теперь лес трещал от холода, и это было слышно даже в чуме сквозь ворчание костра в очаге жилища, который теперь не угасал ни днём, ни ночью. Теперь побег был просто немыслим из-за холода. На улице морозный воздух обжигал дыхание, а пальцы рук и ног быстро коченели и расходились болью от собачьего холода. Теперь Кабыр, одетый в свою починенную, почищенную одежду, чтобы коротать однообразие чумовой жизни, то и дело выскакивал на морозный воздух. Из кучи ранее заготовленных сухостоев, коря рубил, расщеплял, измельчал топором дрова, чтобы было удобно топить их в очаге, заносил готовое топливо в чум про запас и кучкой складывал сразу у входа. Теперь он поддерживал огонь в очаге. Жилищный очаг представлял собой настил посередине чума из некрупных камней, над которым висел размеристый медный котёл с дужкой, за которой и был подвешен к горизонтальной жерди. Рядом с очагом стояла парочка некрупных, с плоской верховиной валунов, всегда тёплых, на которых часто сушили намокшую обувь. Одежду же сушили, вешая над головами на жердях, которые своими концами были закреплены кожаными шнурками к жердям каркаса чума. На таких же двух жердях, расположенных рядышком, сушились мелкие дровишки, отщепы, веточки, удобные для растопки. Рядом с очагом располагался небольшой, низенький хозяйский столик, грубо сколоченный из тесин. Тут хозяйка готовила еду. По основанию каркаса чума расположились постели обитателей, а между ними стояли, лежали, висели… туески, мешки меховые и кожаные, гырничная посуда и т.д. Кабыр признавал, что в чуме тесновато для троих и неудобно, но такой способ жизнедеятельности, пожалуй, был единственно возможный в кочевых условиях. В жилье не было комфорта, как в деревянных, рубленых домах у него на родине, но всё же жить можно, и кочевым людям нравилось жить и в условиях чума. Спал он и мёрз в своём просторном спальном мешке – старом и линялом. Хотя мешок покоился на настиле из еловых веток, поверх которых лежал ещё коврик из тонких ивовых прутьев, плотно уложенных и связанных друг к другу в нескольких местах тонкой кожаной верёвкой, да ещё и оленьи шкуры были под низом, но спать было холодно. От огня излучалось тепло, а от стены тянуло холодом. Поэтому в первые дни мороза сын охотника вышел на улицу и дополнительно накидал снега на стенку чума своим койбедем на высоту в сажень от чего, кажется, стало теплее. Однажды под вечер сын охотника пешней долбил лёд в замёрзшей лунке водоёма, чтобы набрать воду в туеса для хозяйства. День стоял морозный. Солнце уже садилось за дальний лес, от чего длиннющие тени расползлись нечёткими пучками по блестящему заледенелому насту от крайних деревьев леса. Юноша, работая пешней, одновременно любовался закатом. От солнца вверх в синь неба взметнулся сноп отражённого золотисто-розового света. На приличном расстоянии от светила радужным разноцветием красовался её морозный обруч. Такое ярко выраженное свечение бывает в природе только в зимние, морозные дни.

Вдруг вдалеке послышались какие-то окрики, а следом слышны стали звуки ударных деревянных колотушек. Такие звуковые погремушки-стучалки обычно вешают на шею домашнему скоту, чтобы слышать, где он находится. Вскоре залаяли собаки хозяек чума, пасущие оленей в сосновом бору невдалеке. На шум вышли на улицу сами хозяйки, уже одетые в тёплые одежды. Женщины с тревогой прислушивались к звукам, доносящимся со стороны русла реки за лесом. Хозяйка торопливо зашла обратно в чум и вскоре вынесла оттуда два охотничьих лука да кожаные сумочки со стрелами. К тому времени Кабыр уже подошёл в чуму, и она молча подала сыну охотника лук со стрелами. Сама же надела на ноги широкие лыжи, обтянутые камусом, и, вооружённая луком, копьём да ножом на поясе, заскользила вдоль берега навстречу приближающимся. Кабыр и молодуха остались вдвоём. Кабыр взглянул. Она – смуглая, чернобровая, толстогубая…, одета вычурно – в расшитую, распашную верхнюю одежду, – испуганная и красивая, она молча стояла, глазея на сына охотника как на чудо. Кабыр осмотрел, проверил лук. Оружие было старинное, древко лука из незнакомой древесины пожухло от времени. Тетива из плетёных жил также не внушала доверия. Также ненадёжно выглядели стрелы с древними костяными наконечниками: острыми для убиения и с тупыми – для снятия с деревьев мелких зверюшек. И всё же какое-то да оружие это было на случай обороны. Но вот, спустя немного времени, в русле реки появился олений аргиш, который был виден сквозь редкие сосны, растущие на самом берегу. Аргиш приближался. Стучали на шеях оленей колотушки – костяными языками по сборной тонкостенной древесной коробке. Раздавались окрики людей на непослушных животных. Приближающийся караван состоял из пяти оленьих упряжек. Тягловые быки-олени попарно были привязаны своими уздечками к передним нартам и представляли длинную, непрерывную процессию. Впереди каравана, сидя на пустых нартах, ехал ясовой – мужчина в малице и с длинным хореем* под мышкой. Его нарты были запряжены тремя возжевыми оленями, которыми он управлял, и одновременно он вёл весь караван. Двое следующих нарт были загружены разными вещами, ящиками, жердями. Следом за товарными тащилась упряжка с двумя сгорбившимися людьми в малицах. Своей необычностью в глаза бросалась последняя упряжка. Тут были запряжены три белых быка-оленя, и упряжь у них была пёстро

хорей* – длинный лёгкий шест с наконечником копья с одного и костянным набалдашником с другого конца

разукрашена, хорошо прилажена, и была добротная. Это было видно даже на расстоянии. Но что было самое удивительное: нарты с белыми быками, добротные, новые, на самой задней части имели небольшое жилое сооружение – гнездо из сшитых оленьих шкур и натянутых на каркас из гнутых прутьев. Из этого мехового гнезда через входное отверстие теперь высовывались детские головки и смотрели на приближающееся стойбище. На нартах с гнездом сидела пестро разодетая женщина с хореем под мышкой. Аргиш приближался к чуму. Впереди этой странной кампании скользила на лыжах довольная хозяйка чума с луком за спиной и с копьём в руке. Но вот раздался протяжный окрик вожака прибывших, и аргиш остановился рядом с чумом. Шум стоял невообразимый. Голосили люди, кричали и бегали дети, грызлись собаки… Но Кабыр с удивлением жадно разглядывал ездовых оленей, упряжь, сани-нарты… «Вот он, – транспорт для побега из плена! Только олени и не просто олени, а ездовые быки смогут привезти его к своим – биарам. Только бы узнать, как они запрягаются и управляются, да где и как кормятся и побег будет возможен», – думал юноша. Сын охотника жадно рассматривал возжевую тройку. Перед ним стояли, тяжело дыша, раздувая мокрые чёрные ноздри, три крупных, мускулистых оленя. Кабыр знал, что к весне, чтобы выжить в суровых условиях снегов и холодов зимы, олени скидывают свои рога. И эти сильные, выносливые животные тоже были без рогов. Один из них – посередине троицы, скинул, видимо, свои рога ещё недавно, так как их основания ещё обильно кровоточили, как кровоточит основание вырванного зуба у человека. У остальной пары оленей уже вылупились новые костяные образования будущих рогов. Теперь эти костяные тёмно-коричневые бугры на макушках голов животных слегка поблёскивали под тусклыми лучами заходящего солнца. Кабыр также заметил, что эти ездовые быки-олени, как и другие тягловые, имеют на шеях деревянные кольца, сделанные из плоских обструганных прутьев, стволов ёлочек. Сын охотника уже где-то слышал, что эти деревянные, удлинённые обручи на шеях буйных, строптивых животных служат для удержания, перестановки с места на место, при запрягании в упряжку… Казалось, куда проще иметь на шее кожаный ошейник, но нет! Оказывается, быки часто дерутся друг с другом за самок и в этой борьбе, запутавшись рогами об ошейники из кож, душат, убивают друг друга. Деревянный же ошейник в этих случаях просто ломается и не травмирует животных. Хозяйка чума и прибывший мужчина увели в лес на пастбище уставших и голодных оленей с собаками – пастухами. Женщина с детьми, двое стариков да молодуха зашли в чум. Кабыр, продрогший, озабоченный, продолжал изучать снаряжение оленьих упряжек. И лишь когда вдалеке появились фигуры возвращающихся пастухов, юноша зашёл в чум. Внутри жилья в очаге уже пылало пламя. Молодуха и прибывшая женщина, уже без верхней одежды, занятые приготовлением пищи, возились возле котла. Дряхлые старики да трое детишек маловозрастных, тоже снявшие верхние одежды, возлежали на шкурах и наблюдали за стряпнёй женщин. Кабыр скинул с себя суконный совик, опустился на колени на свою постель и начал разглядывать приезжих. Старики да дети, очевидно, были не его рода-племени. Хотя и Кабыр сам как-то был скуласт и смугл, но эти были куда смуглее, черноглазые и лицом широкие. Но женщина-мать узколицая, рослая да светлая в волосах и лицом, бесспорно, была не их рода-племени. Сын охотника как завороженный смотрел на неё. Он видел в ней черты своей матери, многих женщин с родных краёв и вообще, – черты биаров племён коми, суоми…

– Бур рыт, зарни ань* – непроизвольно вырвалось у Кабыра. Женщина вздрогнула

всем телом от неожиданности и быстро, приподнявшись на коленях, взглянула на юношу поверх огня. Пламя очага хорошо освещало, озаряло их лица. Пытливые глаза