Рыбонька, смотри, какая сильная реакция. Ты пренебрегаешь своим мальчиком
Он был прав. И хотела бы я поспорить, но он был прав. Доказательство небрежения извивалось на диване в экстазе, который мне не понять никогда. Я, бывает, люблю чуть-чуть силы здесь или там, но так она на меня не могла бы подействовать.
Натэниел стал затихать, все еще с закрытыми глазами, и на лице у него была улыбка. Впервые до меня наконец дошло, что насилие может для него быть сексом. Всерьез и по-настоящему.
Я посмотрела на Байрона:
И что ты хочешь этим сказать?
Я отлично знала, что он хочет сказать, но черт меня побери, если я стану ему подсказывать.
До меня доходили слухи, что ты с этим мальчиком отказываешься играть в госпожу и раба, но я не верил. Не понимал, как можно быть с Натэниелом и обходиться без БДСМ? Для него бондаж и покорность — это хлеб и масло.
Я кивнула и убрала пистолет.
А ты знаешь, что ты был на волосок от смерти? Еще чуть-чуть — и я бы выстрелила.
— Когда-то я уже смотрел в дуло твоего пистолета. — Снова ушел юмор, лицо Байрона стало серьезным — и потом он улыбнулся. — Заводит…
Ты что, поймал кайф от того, что я чуть тебя не застрелила? — Я засмеялась к концу фразы — но нервным смешком.
Не такой кайф, как ловит Натэниел, но иногда я люблю, когда мной командуют.
Он сел на диван, втиснулся между подлокотником и Натэниелом. Снова обвил Натэниела руками, хотя сидел у него на коленях, и потому лицом коснуться лица не мог. Натэниел прильнул к нему, свернувшись в клубок, и от мирного выражения его лица мне жутко стало. Но он притянул руку Байрона поближе к себе, прижал, как любимого плюшевого мишку. Он никогда не был особенно близок к Байрону, и посмотри ты — чуть-чуть потаскали за волосы, и вот — он уже лучший друг. Нет, не понимаю я этого. Не понимаю.
Байрон обнял его в ответ, потрепал по волосам.
Я — универсал, Анита. В любом смысле этого слова.
Я нахмурилась:
Универсал — это значит, бисексуал?
Одно из значений, рыбонька.
Ты мне скажи прямо, Байрон, я в тонкости вникать не умею.
Это значит, что я и суб, и дом.
Субмиссив и доминант? — переспросила я.
Он кивнул.
И что ты предлагаешь?
Помочь тебе укротить твоего вот этого котенка.
Как именно? — В этот вопрос я вложила все свои запасы подозрительности.
Он рассмеялся:
Столько вложить угрозы и сомнений в одно слово, рыбонька!
Ты на вопрос ответь.
Ты будешь питать ardeur от меня и Натэниела, пока я буду его мучить. Судя по только что имевшему место предисловию, энергии будет немеренно.
А ты что от этого получишь?
Секс с тобой, рыбонька.
Я покачала головой:
Придумай что-нибудь другое, Байрон. Тебе мальчики нравятся больше девочек.
У меня будет сексуальный контакт с Натэниелом.
Я сама почувствовала, как недоверчиво щурюсь:
Ты никогда раньше не показывал, что Натэниел — твоего типа.
Я знаю, что он несчастлив, а я люблю, когда у моих друзей все хорошо.
Это не все, — сказала я.
Этого я уже не понял, возлюбленная.
Он устроился в углу дивана. Они с Натэниелом жались друг к другу так, будто им уже случалось так сидеть. Хотя, думаю, такого не бывало.
Он это делает ради меня.
Я обернулась ко второму вампиру, неподвижно сидящему в кресле.
Объясни?
Скажи ей, Байрон. Скажи, почему предлагаешь.
А почему не стихами, Реквием? — спросил Байрон.
Почто мне мучиться в темнице и в цепях, когда к свободе ключ — в моих руках?[4] — спросил Реквием.
Так-то лучше, — ответил Байрон. — А ты никогда не думал с этим покончить, рыбонька? Тот факт, что Анита относится к тебе без обожания, тебя травмирует?
Реквием всего лишь глянул на него, но почему-то под этим взглядом Байрон поежился. Даже не знаю, от страха — или это была дрожь от чего-то иного. Впрочем, испугаться бы ему стоило: никогда я еще не видела у Реквиема такого холода во взоре.
Чую, тут что-то у вас творится такое, что может повести к травмам. Поскольку моя работа — всех от такого защищать, прошу рассказать мне все как есть.
Байрон обернулся ко мне:
Натэниелу боль необходима, Анита. Я тебе помогу ему ее дать, пока ты будешь с нами в кровати. Ты будешь присматривать, но грязную работу тебе делать не придется.