Когда-то я видел в вас его жертву, Анита. Сейчас я уже не могу сказать с уверенностью, кто из вас чья жертва
Мне оскорбиться?
Он смотрел на меня, ничего не говоря.
В последний раз, когда я была в вашей церкви, вы меня назвали орудием зла и обвинили в черной магии. Жан-Клода вы назвали безнравственным типом, а меня — его шлюхой. Или чем-то вроде этого.
Вы хотели увести моего прихожанина, чтобы убить без суда и следствия. И вы застрелили его на территории церкви.
Он был серийным убийцей. У меня был ордер на ликвидацию любого, кто участвовал в этих преступлениях.
Любого вампира?
Вы хотите сказать, что там были замешаны люди или оборотни?
Нет, но если бы были, вам бы не было разрешено их убивать на месте, и чтобы полиция вам в этом помогала.
Мне случалось выполнять ордера на оборотней.
Они очень редки, Анита, а на людей ордеров на ликвидацию не бывает.
Есть смертная казнь, Малькольм.
Да, после суда и многих лет апелляции. Это если ты — человек.
Чего вы хотите от меня, Малькольм?
Справедливости.
Закон не есть справедливость, Малькольм. Закон — всего лишь закон.
Она не совершала преступления, в котором ее обвиняют. Как и наш заблудший брат Эвери Сибрук не был виновен в том преступлении, за которое вы его разыскивали.
Всех членов своей церкви, ушедших к Жан-Клоду, Малькольм именовал «заблудшими». Тот факт, что у Эвери — вампира — имелась фамилия, означал, что он мертв очень недавно и что он — американский вампир. Обычно у вампиров есть только имя — как у Мадонны или Шер, и в каждой стране такое имя может иметь только один вампир. За право носить то или иное имя дрались на дуэлях. Так было до сих пор и у нас, но кончилось. Мы стали давать вампирам фамилии — вещь неслыханная.
Я сняла с него обвинения. Хотя по закону не была обязана.
Нет, вы могли убить его на месте, потом обнаружить свою ошибку — и закон бы вам ничего не сделал.
Я не писала этот закон, Малькольм. Я только его выполняю.
Но и вампиры не писали этот закон, Анита.
Это верно. Но человек не может загипнотизировать другого человека так, чтобы тот участвовал в собственном похищении. Человек не может улететь, держа в руках свою жертву.
А поэтому нас можно убивать?
Я снова пожала плечами. В этот спор я вступать не стану, потому что мне самой эта сторона моей работы перестает нравиться. Я больше не считаю вампиров чудовищами, а потому убивать их мне труднее. Чудовищным становится их убивать, когда они не могут сопротивляться, и чудовище при этом — я.
Что вы от меня хотите, Малькольм? У меня ордер на Салли Хантер. Свидетели видели, как она выходила из квартиры Беев Левето. Миз Левето погибла от нападения вампира. Я знаю, что этого не делал ни один из вампиров Жан-Клода. Остаются ваши.
Черт, у меня же в файле лежит ее фотография с водительского удостоверения. Надо признаться, что фотография эта заставляла меня чувствовать мою схожесть с наемным убийцей. Карточка — чтобы не ошибиться.
Вы в этом уверены?
Я моргнула, глядя на него — медленно, чтобы выиграть время подумать и чтобы не выглядело так, будто я лихорадочно соображаю.
Что вы ходите вокруг да около, Малькольм? Тонкостей я не понимаю, вы мне просто скажите, что пришли сказать.
В моей церкви на прошлой неделе появился кто-то очень и очень сильный. Скрываясь. Я не могу определить эту личность среди новых лиц моих прихожан, но я знаю, что появился кто-то невероятно сильный. — Он подался вперед, и маска его спокойствия чуть дала трещину. — Вы понимаете, насколько это мощная сила, если я ее учуял, всей своей мощью попытался ее найти в зале — и не смог?
Я прикинула. Малькольм — не мастер города, но, пожалуй, один из самых сильных в городе вампиров. И стоял бы в иерархии существенно выше, кабы не его эти жуткие моральные принципы — кое в чем они его ограничивали.
Я облизала губы — осторожно, чтобы не стереть помаду, — и кивнула.
Эта личность намеренно дала вам знать о своем присутствии, или так получилось случайно?
Он не смог сдержать удивления, но тут же овладел собой. Слишком часто изображая человека перед репортерами, он начал терять ту неподвижность черт, которая отмечает по-настоящему старых вампиров.
Не знаю.