Не увлечение, а смысл жизни 9 страница

К тому времени я уже разобрался, что Василию нравилась роль вершителя чужих судеб, он пытался в этом подражать отцу.

Вращаясь в пределах высшего партийного круга, с высот которого кажется, что в жизни все просто, не приученный даже к минимальным умственным усилиям, он не был расположен к серьезной государственной деятельности; заниматься какой-либо научной работой тоже был не в состоянии. Он не давал себе труда поработать дома даже с теми служебными документами, которые не успевал просмотреть в штабе, и возвращался к ним лишь после того, как выходил из очередного запоя.

Мое постоянное присутствие в особняке непрерывно напоминало Василию о необходимости решать мой вопрос. Тем более что сама ситуация - проживание бывшего политзаключенного без всяких документов (паспорт был переслан в Майкоп) у члена семьи руководителя партии и государства - становилась двусмысленной и давала Берия прекрасный шанс для компрометации сына в глазах отца. Реального выхода для себя я не видел, нервы были напряжены до предела. Может быть, поэтому допустил ошибку: решил, несмотря на риск, снова повидать семью. Дождавшись, когда Василий, уже основательно набравшись, уснул, я незаметно через окно выбрался в сад, перелез через ограду и оказался на Гоголевском бульваре. Оглянулся - никого. Свернул к Никитским воротам и пошел на Спиридоновку. Воодушевленный тем, что так удачно обманул бериевских агентов, забыв об элементарной осторожности, остался ночевать дома. Помню, подумал: надоело прятаться, тоже мне, событие - Старостин спит в своей постели.

Ровно в шесть часов утра раздался звонок в дверь и два знакомых мне полковника вошли уже без всяких церемоний.

- Одевайтесь. Мы за вами. Почему вы не уехали, хотя давали подписку?..

- Не уехал потому, что мне не разрешил командующий.

- У нас есть указание отправить вас в Майкоп немедленно.

Я в очередной раз собрал чемоданчик, положил туда плащ, рубашки. И в сопровождении «почетного конвоя» прибыл на Курский вокзал. Буквально через несколько минут мне принесли билет и сказали:

- Следуйте до Краснодара. Там явитесь в городское управление НКВД и получите направление в Майкоп и свой паспорт.

Потом один из полковников вышел в соседнюю комнату, и я услышал, как он докладывал кому-то по телефону:

- Товарищ генерал, Старостин на вокзал доставлен. Отправляем его в Краснодар ближайшим поездом. Нет, не сопротивляется, ведет себя спокойно...

Шел по перрону, а на душе от досады на себя кошки скребли. И тут из пришедшей дачной электрички буквально выскакивает навстречу Николай Баранов, бывший спартаковский легкоатлет. Тот самый Баранов, который первым в Советском Союзе пробежал 800 метров быстрее двух минут и, кстати, был моим дублером и в футболе, и в хоккее в составе «Красной Пресни». Увидев меня в сопровождении охраны, изумленно спросил:

- Вы куда, Николай Петрович?

Я говорю:

- Николай, зайди, пожалуйста, к моей жене и скажи, что я вот этим поездом поехал в Краснодар.

Сижу в купе. Напротив еще трое. Вычисляю: который из них приставлен за мной следить? Во время стоянки в Орле вдруг вижу в проходе вагона знакомую фигуру начальника контрразведки Василия Сталина, которого встречал в особняке на Гоголевском бульваре. С ним стоит мой верный Санчо Панса - Василий Куров и подает чуть заметные знаки: мол, идите сюда. Когда я вышел в тамбур, начальник контрразведки сказал:

- Николай Петрович, мы догнали вас на самолете. Василий Иосифович приказал любыми средствами вернуть вас в Москву.

- Мне нельзя в Москву.

- Николай Петрович, он вас ждет. Вы даже не представляете, как он рвет и мечет!

Поезд вот-вот тронется, надо что-то решать. Я пытаюсь найти для себя последнюю зацепку:

- Там мои вещи. И потом, за мной скорее всего следят.

- Черт с ними, с вещами, и вашим шпиком. Надо лететь.

Была не была! Соскакиваю с поезда. Бежим на привокзальную площадь. Там уже ждет «джип». Мы в него - и на военный аэродром. У самолета в нетерпении мечется Константин Ширинян, мой теперешний зять. Наконец, взлетаем. Погода мрачная, самолет идет низко, постоянно проваливается в воздушные ямы. Поднимается тошнота. Короче, когда я переступаю порог кабинета Василия Сталина, то имею в прямом и переносном смысле очень бледный вид. Но он не обращает на это никакого внимания. Истерично кричит:

- Кто?! Кто вас брал?

- Они не назывались, но в разговоре один из полковников упомянул фамилию Огурцов.

- Ах, Огурцов! Ну, хорошо...

Хватается за телефон и набирает какой-то номер. Из трубки слышен голос:

- Генерал-лейтенант Огурцов у аппарата...

- Вы не генерал-лейтенант Огурцов, вы генерал-лейтенант «Трепло». Это я вам говорю, генерал-лейтенант Сталин!

Тот явно с испугом:

- Товарищ генерал! Это ошибка.

- Я с вами разговаривал два часа назад. Спрашивал, где Старостин. Вы сказали, что не знаете, где он.

- Действительно, не знаю.

- Как вы не знаете, когда вам докладывали с вокзала, что его отправляют в Краснодар.

- Вас кто-то ввел в заблуждение.

И тут Василий, уже успокоившись, отчеканивает:

- Меня ввел в заблуждение Старостин, который сидит напротив. Но вы должны знать, что в нашей семье обид не прощают.

И бросает трубку.

У меня одно желание - побыстрее умыться и отоспаться. Но командующий не унимается:

- Николай Петрович, сегодня «Динамо» играет с ВВС. Идите пообедайте, и поедем на футбол. Сейчас мы их всех там накроем.

Я не выдерживаю:

- Василий Иосифович! Дело зашло слишком далеко. Я не думаю, что мне следует появляться на людях. Это будет с моей стороны наглостью. Я дал уже две подписки и вдруг приду на футбол, да еще вместе с вами. Вы представляете, чем это грозит?

- Да, представляю. Но на ту пощечину, какую они мне нанесли, арестовав вас, я должен ответить пощечиной. Когда я за вас боролся, знал, что в вашей семье трусов нет. Рассчитываю, что и сейчас вы это мнение подтвердите.

Игра пошла ва-банк. Подъезжаем к «Динамо» - ворота стадиона настежь, все сразу навытяжку: «Здравия желаем, товарищ генерал!» Входим в центральную ложу, которая забита до отказа. При появлении Василия все поднялись с мест.

- Познакомьтесь, - говорит он мне, - это генерал Огурцов. А это, - обращается к генералу, - Николай Старостин, которого вы сегодня утром выслали из Москвы.

Побагровевший Огурцов демонстративно покидает ложу.

- Видите, - обращается ко всем Василий, - какой он нервный? Значит, чувствует свою вину.

Остальные офицеры следуют примеру Огурцова.

Наше присутствие в первом ряду центральной ложи вызывает повышенное любопытство болельщиков на трибунах. Я жадно оглядываю такой родной мне стадион «Динамо». Вспоминаю 1928 год, день его открытия, когда сборная Москвы выиграла Спартакиаду народов СССР. Я, как капитан команды, получил приз за первое место - диплом с подписью Енукидзе.

Чувствую, что Василию не сидится. Он говорит:

- Пошли, они все в буфете.

Входим в буфет.

- Ну вот, вы от нас, а мы к вам, - бросает Василий, заказывая бутылку коньяка.

Генералы встают и уходят в ложу. Обслуга в недоумении. Никто ничего не понимает.

- Ну, все, - подводит он итог. - Выпейте кофе, а я добавлю водочки, и пойдем к команде. Считаю, что мы им отомстили.

После всего происшедшего, я более ясно осознал, в какую тяжелую историю он меня втянул, и даже не хотел предполагать, чем она может закончиться. Все осложнялось тем, что как раз в это время Василий был в опале: на рыбалке, когда он с друзьями глушил гранатами рыбу, осколками одной из них ранило его и убило военного летчика, говорили, что личного пилота Сталина. После этого отец очень рассердился на сына. Василий считал, что Берия преподнес этот инцидент специально в искаженном виде, чтобы поссорить его с отцом.

Думаю, на другой день после посещения стадиона, в «трезвый» утренний час, некоторые сомнения закрались и в голову Василия. Он сказал:

- Отец на меня обижен. Но Светлана с ним в хороших отношениях, надо ее подключить к борьбе за вас. Поедемте к ней. Она сможет поговорить с отцом.

Мне показалось, он опасается, что Берия, как и в случае с рыбалкой, поспешит использовать удобный момент и убедить Сталина, что его сын окружает себя бывшими политическими преступниками, от которых его надо изолировать.

Светлана нам обрадовалась. Странно, но меня сразу узнала, а ведь с момента последней встречи прошло лет пятнадцать. Она, естественно, тоже не помолодела, но выглядела хорошо. Суровая, по манере говорить очень напоминала отца: слова роняла тихо и скупо.

Мы просидели у нее около двух часов и уехали, заручившись обещанием помочь нам.

Обратной дорогой я пытался убедить Василия, что мне целесообразно находиться в Майкопе и там ждать результатов.

- Если все будет хорошо, вы всегда сможете прислать за мной самолет, и я буду в Москве на следующий же день.

- Нет и нет! Это похоже на капитуляцию. В нашей семье так не поступают.

Чувствовалось, что под словом «семья» подразумевался отец.

На следующее утро Василий сказал мне за завтраком:

- Берия улетел из Пицунды. Отец остался там. Я сегодня вылетаю к нему. У меня есть несколько неотложных вопросов, и одновременно я постараюсь поговорить о вас. Будете дожидаться моего возвращения в Переславле-Залесском, на нашей военной базе. Никто вас там не тронет. Берите с собой жену и дочерей. С вами поедет мой адъютант Полянский. Отдохнете, половите рыбу в Плещеевом озере...

Для меня его предложение было достаточно заманчиво, потому что рядом, буквально в 18 километрах - деревня Погост, где в то время жили мать и сестра с детьми.

Василий вызвал майора Полянского.

- Возьмите в сопровождение две машины охраны. Одна из них пойдет впереди, другая - сзади. В середине поедет Николай Петрович с семьей. Охрана нужна на случай, если по дороге люди Берия захотят арестовать Старостина.

- Что я должен делать, если они попытаются захватить Старостина силой?

- Отстреливаться...

Пора было мне вмешаться.

- Василий Иосифович, как отстреливаться?.. Мы будем стрелять в чекистов, а они в нас? Я не поеду.

Тогда Полянский предлагает:

- Мы можем долететь туда на двух самолетах. Там есть маленький аэродром внутри базы. В воздухе Берия не сможет нас перехватить.

- Хорошо, действуйте. Но учтите, отвечаете за Старостина головой.

И вот младшая дочь (старшая из-за учебы осталась дома), жена, Куров, Полянский и я на двух самолетах приземляемся на военную базу. Нас встречает полковник. Подходит ко мне.

- Товарищ Старостин, у нас установлен пароль и отзыв. Каждый вечер я буду приходить к вам и согласовывать новый пароль. Никто посторонний без вашего указания на базу допущен не будет. Если вы захотите съездить к родным в деревню, вас будет сопровождать охрана. В вашем распоряжении два номера в гостинице.

- Товарищ полковник, - говорю я, - пусть лучше всем этим руководит Полянский. Я не военный человек и могу только мешать и путать.

Роскошная территория базы, прекрасное озеро, рыбалка... Это немного отвлекло от мрачных мыслей. Мы даже посетили женский монастырь, который располагался неподалеку и где в свое время сестра моей бабушки была игуменьей.

Помню небольшой курьез. Встав раньше обычного, забрел на кухню. Там сидел молодой солдат. Он сразу же подошел ко мне, представился:

- Я повар. Жду ваших указаний.

Говорю:

- Что вы, еще рано завтракать. Вы полежите, отдохните. Мы потом вместе все придем.

Через час прихожу и, клянусь, ничего не преувеличиваю, вижу - повар лежит на полу. Я к нему: «Что вы?» - «Вы же сказали: полежите... А здесь лежать можно только на полу».

Через несколько дней позвонил из Пицунды Василий, сообщил:

- С отцом хуже. Врачи к нему не пускают. Сегодня - завтра сюда опять должен прилететь Берия.

«Все, - решаю я, - больше невмоготу. Надоело. И рыбная ловля, и охрана. Да и жена волнуется: в Москве как-никак старшая дочь осталась».

Прошу соединить с Пицундой.

- Василий Иосифович, я принял решение - еду в Краснодар. По прибытии извещу, куда меня направят. Это самый реальный и простой выход. Я уже полгода мотаюсь между небом и землей. Не хочу чувствовать себя камнем на вашей шее.

Видимо, к тому моменту он понял, что борьбу за меня не выдержит. И поэтому согласился:

- Хорошо, но вы обязательно держите меня в курсе дела, шаг за шагом.

Через два-три дня после приезда в Краснодар меня вызвали в городской отдел НКВД:

- Москва не разрешила оставить вас в Краснодаре. Вам придется ехать в Майкоп.

- Хорошо, - говорю, - поеду в Майкоп.

Со мной, как всегда, Куров. Прибыв на место, находим Ивана Угреватова. Он, обрадовавшись, хватает паспорт и бежит в милицию. Приходит явно довольный:

- Николай Петрович! Будете работать с нашей футбольной командой при мебельном комбинате. Мы договорились, вас пропишут.

Через четыре дня все повторяется. Меня вызывают в милицию, возвращают паспорт и сообщают:

- Прописать вас в Майкопе не можем. Мы вам не имеем права ничего объяснять, но нам не рекомендовано. - Признаться, это все было малоприятно.

Вспоминаю, что на Дальнем Востоке, в Хабаровске работал заместителем Гоглидзе Олег Михайлович Грибанов, болельщик футбола. Потом его перевели в Ульяновск. Наудачу прошу соединить меня по телефону с ним.

Через несколько секунд знакомый голос:

- Грибанов слушает.

- Здравствуйте, Олег Михайлович. С вами говорит Старостин Николай.

- Здравствуйте, Николай. Где вы?

- У меня сложности: в Москве не прописали, направили в Краснодар. Из Краснодара - в Майкоп. И везде в прописке отказывают.

- Приезжайте ко мне в Ульяновск. Я жду.

Мы с Куровым садимся в поезд и едем к нему.

Видимо, учитывая ситуацию, Грибанов предлагает:

- Выход такой - жить будете в Ульяновске, я вам подыщу квартиру. Но пропишу вас за рекой, в деревне, чтобы не было никаких разговоров.

Итак, меня прописывают у какой-то старухи, а живу я в центре города и начинаю тренировать ульяновское «Динамо».

Куров же обосновывается основательно - вызывает с Дальнего Востока жену. И, кстати, живет там до сего времени, вместе с сыном, который был в молодости известным игроком в хоккей.

Проходит год. Все идет своим чередом: тренирую команду, езжу с ней на матчи. И вот однажды на вокзале подходит ко мне высокий парень и говорит:

- Товарищ, можно вас на минутку... Вам придется поехать со мной.

- Почему?

- Команда поедет с Куровым, а у меня есть приказание сопровождать вас отдельно от команды.

- Хорошо, я к этому, собственно, привык.

После игры приезжаем в Ульяновск. Выходим на привокзальную площадь. Стоит тюремная машина.

- Садитесь!

Сажусь. Доставляют в тюрьму. Часа в три ночи вызывают:

- Старостин, выходите.

Выхожу. Приводят в кабинет к Грибанову.

- Николай Петрович, извините, что так вышло. Пришло постановление коллегии. За злостное нарушение паспортного режима вы осуждены на пожизненную ссылку в Казахстан. Я пытался как-то это смягчить. Все, что можно было, сделал. Но... Распишитесь, что вы ознакомлены с решением коллегии.

Я понял, что наступила расплата за московскую эпопею, за мое появление в центральной ложе стадиона «Динамо».

Опять тюремный вагон. Направление следования - Акмолинск. Господи, когда же кончится эта маета?!

Поезд приходит в Акмолинск в два часа ночи. Станция от города в шести километрах. Куда идти? В местное отделение Министерства государственной безопасности - куда же еще.

Под утро сижу у дежурного горотдела. Отдаю ему папку со своим новым «делом». Ни желания, ни сил что-то объяснять нет. Смотрю на него, он - на меня.

- Вы Старостин?

Утвердительно киваю.

- Николай или Андрей?

- Николай.

- Вот здорово! Наконец-то и нам повезло. Я капитан футбольной команды. Николай Петрович, на другой стороне площади гостиница. Вас там примут, я позвоню. Отоспитесь, отдохните. А завтра часам к одиннадцати приходите сюда, в управление. Я доложу полковнику Михайлову, он решит вопрос, где вам жить на поселении.

Вы представляете себе, что значит прийти в шесть утра в гостиницу в Акмолинске? А теперь представьте, что явились туда по звонку из компетентных органов.

- Вы Старостин? Пожалуйста, проходите. Вот ключ от номера.

Назавтра ровно в 11.00 я у кабинета Михайлова. Мой капитан-хранитель уже там:

- Николай Петрович, ребята из команды упросили начальника оставить вас здесь. Проходите, полковник ждет.

Михайлов оказался сравнительно нестарым большеглазым брюнетом. Был строг и официален.

- Мне о вас много говорили. Будете тренировать наших футболистов, а числиться в городском Комитете физкультуры, заведующим спортотделом. Зарплату будете получать там. В «Динамо» ссыльных зачислять запрещено.

- Хорошо.

- Идите. Капитан вас проводит к председателю горкомспорта Надишеву. Тот предупрежден.

Всем своим видом Надишев выказывал доброжелательность. Абсолютно непохожий внешне на начальника, маленький, лысый, с постоянной улыбкой на лице:

- Сработаемся?

- Попробуем.

Он появлялся на службе в лучшем случае минут на 15 в день, для того чтобы посмотреться в зеркало, поправить воротничок или галстук. И отправлялся по знакомым. Спорт знал весьма относительно и потому предоставил мне неограниченную инициативу. Городок был, надо сказать, не маленький, с населением тысяч двести. В нем имелось два стадиона, прекрасный пивной завод, неплохой кинотеатр.

И вот однажды в этом самом кинотеатре, когда я смотрел фильм «Судьба солдата в Америке», вдруг прямо во время сеанса через радиорубку объявляют: «Старостин, на выход!»

У дверей ко мне подходит мужчина, представляется:

- Владимир Толчинский, заведующий спортотделом Казахстанского совета «Динамо». Николай Петрович, я за вами. Генерал-лейтенант Фитин, начальник МГБ Казахстана, приказал перевести вас в Алма-Ату. Будем поднимать там футбол и хоккей.

Генерал-лейтенант Фитин, может быть, и был поклонником и ценителем спорта, но думаю, своим приглашением я обязан прежде всего прославленной конькобежке Римме Жуковой, которая имела на Фитина определенное влияние и настояла на моем переводе в Алма-Ату.

В предместье города, в доме с чудесным яблоневым садом снимаю комнату и начинаю работать.

Прихожу на первую тренировку футболистов. Дождь. И вижу прелюбопытную картину - команда месит грязь, а в середине поля под зонтиком, в плаще и шляпе, в ботинках с галошами расхаживает тренер и дает указания. Я спрашиваю у Толчинского:

- Володя, кто это?

- Это Хофман. Бывший центрфорвард сборной Румынии.

Так я познакомился с Аркадием Вольфовичем Хофманом, гражданином Румынии, который после окончания войны добровольно изъявил желание остаться в СССР, был «душевно» встречен и быстро отправлен на Дальний Восток. Это было одно из самых приятных знакомств в моей жизни. По кругозору и уровню интеллигентности Хофман выделялся среди наших тренеров, второго такого вряд ли отыщешь. Игроков он называл исключительно на «вы».

- Игорь, вот вы здесь сделали ошибку... Сергей, зачем вы туда побежали...

Слушать это было забавно, а эффект имело поразительный. Его авторитет был непререкаем.

Высокого роста, весь в веснушках, довольно грузный, но технарь из технарей. При игровом весе в 85 килограммов мог на пятачке обыграть двух-трех молодых игроков.

Работали мы с ним, конечно, по-разному, но взгляды на футбол у нас практически совпадали.

По документам старшим тренером числился он, однако ни разу за все время совместной работы не подчеркнул свое официальное превосходство. Аркадий Вольфович считал, что умный человек должен уметь идти на компромисс, поэтому конфликтов у нас с ним не возникало. И не потому, что мы оба были умными, а потому, что мудрее, бесспорно, был он.

Во многом благодаря ему у меня появилось в Казахстане много друзей. Да и алма-атинский «Кайрат» с тех пор стал для меня командой почти родной...

Что говорить, в моих воспоминаниях Алма-Ата занимает особое место. Иногда закрываю глаза и вижу - лежу в яблоневом саду, рядом ручеек, арык. Можно спокойно спать под яблоней, и ни одного комара. Проснуться, поднять руку и сорвать самое вкусное в мире яблоко - алма-атинский апорт.

Согласитесь, после стольких лет скитаний - это ли не подарок судьбы!

Но главные события были впереди.

Впоследствии мне часто приходилось читать и слышать воспоминания людей о том, какое впечатление произвела на них весть о смерти Сталина. Я отношу себя к тем из них, кто не ассоциировал это событие с концом света. Одиннадцать лет, проведенные к тому времени на этапах, окончательно развеяли в моем представлении миф о справедливости и гениальности «вождя народов». Я чувствовал: в судьбе должны произойти перемены. Но окончательно поверил в их реальность только после ареста Берия.

На одном из собраний команды разбирали с футболистами предыдущую игру. Вдруг входит опоздавший Ермек Утибаев, наш нападающий. Он в то время работал в Совете Министров Казахской ССР. Я никогда не забывал, что остаюсь политическим ссыльным, но считал необходимым поддерживать дисциплину в команде. Пришлось сделать замечание:

- Ермек, почему опаздываешь?

На поле он был скорым на удар, в жизни - скорым на слово:

- Я опоздал из-за этого предателя, врага народа - Берия.

- Ты что мелешь?! Выпил, что ли...

- Как что? Вы не знаете? Берия сегодня арестовали. Он оказался врагом народа и шпионом.

Я был настолько ошарашен, что не знал, что сказать. На всякий случай повторил:

- Ермек, ты трезвый? Тебе это все не приснилось?

- Да уже весь Совет Министров знает, скоро будет сообщение.

Это известие перевернуло мою жизнь. Я воспринял его, как воспринимается восход солнца на севере после долгой полярной ночи. Смешались и удивление, и радость, и надежда...

А еще через месяц я услышал далекий взволнованный голос жены:

- Николай, мне звонил товарищ, как я поняла, близкий к руководству ЦК. Передал, чтобы ты немедленно написал на имя Хрущева заявление с просьбой о пересмотре вашего дела.

Стоит ли говорить, что я в тот же день отправил его в Москву.

Далее события развивались стремительно. Приходит вызов. Я тут же вылетаю в Москву.

Не успел переступить порог дома, как жена протягивает листок из школьной тетради с номером телефона:

- Тебя срочно просили позвонить.

Как медленно крутится телефонный диск... Как бесконечно тянутся гудки... Наконец-то:

- Лебедев слушает...

- Здравствуйте. Это Николай Старостин говорит...

- Срочно приезжайте. Пропуск заказан.

- У меня нет паспорта, только одна командировка.

- Не волнуйтесь, вас встретят.

Старший помощник Никиты Сергеевича Хрущева, Владимир Семенович Лебедев, родился и вырос в подмосковной деревне Черкизово, что рядом с Тарасовкой. Пацаном бегал смотреть тренировки спартаковцев, знал всех футболистов в лицо и даже гонял мяч в команде мальчиков за наш клуб. Как только появилась возможность, он лично принял участие в моей судьбе.

Это стало началом конца «дела Старостиных».

Конечно, безумно жаль потерянные в расцвете сил «лагерные» годы. Но человеку свойственно себя успокаивать. Я себя успокаиваю тем, что они не прошли впустую, многому в жизни научили, дали возможность узнать свою собственную страну: от Ухты до Владивостока, от Инты до Алма-Аты. И везде футбольный кожаный мяч, как это, может быть, ни странно, оказывался неподвластным Берия. Он стал ему противником, которого Берия, сам в прошлом футболист, победить не сумел. Его главные подручные на местах относились ко мне благосклонно, даже с симпатией. И делали это только лишь по одной причине: круги шли по воде - футбольные амбиции их «вождя» в Москве переходили в местное тщеславие и желание иметь у себя лучшую команду края, области, города, лагеря...

Болельщик везде болельщик. Я прекрасно понимал: если у человека при встрече со мной глаза загорались любопытством, значит, передо мной любитель футбола, он поможет. А если это болельщик «Спартака» - в виде исключения сделает это, с нарушением любых инструкций.

Думаю, что наша семья должна быть благодарна обществу «Динамо». В те тяжелые годы оно явилось островом, на котором мы устояли, сохранили свои семьи и в конце концов вернулись назад в столицу.

...Я горжусь, что в семье Старостиных после всего пережитого никто не растерялся и не затерялся в жизни и еще четверть века и больше оставался в своем деле на виду.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Первая же встреча с Лебедевым внушила надежды. Он при мне набрал номер телефона военного прокурора Терехова, который занимался пересмотром дел:

- Дмитрий Павлович, у меня Старостин. Примите его и разберитесь. Он достаточно безвинно настрадался.

Терехов оказался молодым человеком, ему было лет 30 - 32. Попросил рассказать об аресте и следствии. Слушал молча, сжав скулы, глядя на меня красными от бессонницы глазами. Потом куда-то позвонил, назвал мою фамилию и номер нашего дела.

- Николай Петрович, завтра начнется следствие по пересмотру «дела Старостиных». Вас вызовут. - Устало улыбнувшись, спросил: - Вы еще не совсем забыли Москву, помните, где находится Лубянка?

- Думаю, что найду с закрытыми глазами.

- Ну зачем же с закрытыми? Нам всем надо учиться жить с открытыми глазами. Хотя иногда очень хочется их закрыть, чтобы не видеть того, что происходило, - помрачнев, добавил он.

- Дмитрий Павлович, где я могу жить?

- Как где? Дома.

- Один раз я уже рискнул. Не получится ли опять какое-нибудь недоразумение?

- Не получится. Вот мой телефон. Если что, сразу звоните.

Разве мог я не воспользоваться счастливой возможностью побывать на футболе?

Я шел на «Динамо» и думал о превратностях судьбы, которая бросала меня то в поднебесье иллюзий и надежд, то в бездну безысходности. Что будет теперь?

«Очнулся» у Петровского парка, почувствовав знакомый с юности озноб. Он мог означать одно: я вновь во власти предстоящего футбола. Память не сохранила подробностей того матча - ни названия команд, ни итоговый счет: слишком много впечатлений обрушилось на меня.

На трибуну постарался пройти незамеченным, ведь я пока оставался ссыльным и, наученный опытом, не хотел дразнить гусей своим появлением. Но буквально сразу же столкнулся с Володей Деминым, бывшим спартаковцем, теперь выступавшим за ЦСКА. Он схватил меня за рукав:

- Николай Петрович, вы?

- Володь, я.

- Николай Петрович, вот радость - вы в Москве!.. Пойдемте - по полтораста. (Демин в то время уже изрядно выпивал.)

- Что по полтораста?

- Коньячку.

Впервые в жизни я услыхал «по полтораста». Отказавшись, помню, еще подумал, почему по полтораста, обычно пили по двести. Не успел спросить об этом у Демина, смотрю, бежит Федотов, еще кто-то...

Вернулся домой, а там новый сюрприз: сидит, ждет меня мужчина. Я его не знал и никогда не видел.

- Здравствуйте! Я - Всеволод Бобров. Наслышался о вас, Николай Петрович, от ребят, решил прийти поприветствовать.

Такой визит для меня был необычайно приятен.

С первого дня нашего знакомства я заметил у Севы любопытную особенность: когда он слегка выпивал, у него из правого глаза текла слеза. Я его спрашиваю:

- Почему у тебя один глаз плачет?

А он говорит:

- Потому что я сделал ровно половину того, что мог...

Много мне встречалось талантов, но Бобров даже среди них был выдающимся. Я видел его на поле один раз - он играл за ветеранов - и знаете ли, для восхищения им мне этого хватило! Он забил тогда несколько голов, и я понял самое ценное его качество, которое и сделало его столь неповторимым: обычно игрок, когда идет на противника, приближаясь к нему и стараясь обыграть, несколько сбрасывает скорость, потому что снижение скорости позволяет легче управлять мячом. Бобров же, наоборот, взвинчивал скорость до отказа и умел при этом сохранить господство над мячом. К тому же мчась к воротам по самой короткой прямой. Думаю, что и в жизни он стоял на таких же принципах. Всегда шел напрямик, никаких «виражей» перед начальством, всегда если не властно, то и не просительно выкладывал претензии, отстаивал свои права. Таким остался в моем представлении Всеволод Бобров.

Надеюсь, читатель простит меня за небольшое отклонение здесь от основной линии повествования, если я в своих воспоминаниях остановлюсь еще на одном игроке, потому что считаю, что рядом с Бобровым должен непременно присутствовать Григорий Федотов.

Если спросят, кто лучший из лучших в советском футболе за пятьдесят лет, многие ответят: Григорий Федотов.

Весна 1937 года. Спартаковцы традиционно перед играми ездили в Сандуновские бани. Однажды, приехав туда, я увидел в парной на полке Константина Блинкова. Это была одна из самых замечательных фигур в футболе 20-х годов - центральный полузащитник сборной Москвы. Он относился к разряду тех, кто безошибочно оценивал возможности игроков. Пожалуй, лишь Петр Исаков мог позже составить ему конкуренцию. Блинков мне и говорит:

- Николай, я привез в «Серп и Молот» настоящую звезду.

- Кого ты, Костя, привез?

- Ничего подобного в футболе мы с тобой не видали. Фамилия парня Федотов, он из Ногинска. Если ты его увидишь, ни одной игры с его участием не пропустишь.