Глава 4. Не могу смотреть телевизор в одиночку

Не могу смотреть телевизор в одиночку. Когда крутят «Бруксайд»,[8]кто‑то обязательно должен находиться со мной в комнате, – иначе я начинаю думать, что жизнь не удалась. Безусловно, есть исключения. Например, «Баффи – истребительница вампиров» – еще туда‑сюда. Но только не «Розуэлл» – чересчур удручающее зрелище. «Китайский городовой» – где‑то на границе. А вот «Колесо фортуны»[9]вгоняет меня в такую депрессию, что хочется сбежать куда подальше и провести остаток дней где‑нибудь в автоприцепе с биотуалетом. Наверное, я просто не умею быть одна. Хотя, – если уж говорить начистоту, – одинокой я себя почувствовала еще задолго до того, как Бабс съехала к будущему мужу. Она так увлеченно тренировала новую роспись, была так одержима дилеммой – что вплести подружкам невесты в прически: розочки или ленточки, – что «Радио‑2»[10]стало моей единственной компанией. Нет, не хочу сказать, что я одинока, но…

– Эй, принцесса, – перебивает Крис. Мой монолог обрывается так резко, что слышен «клац» захлопнувшейся челюсти.

– Прости, – невнятно бормочу я, салютуя бокалом в его сторону. – Мне достаточно пробку понюхать – и меня тут же начинает нести. – Говоря эти слова, чувствую, как внутри все клокочет.

«Достаточно пробку понюхать!» Да стоит мне лишь слегка понервничать, – и я начинаю тарахтеть почище какой‑нибудь бабульки из радиоспектаклей Би‑би‑си года эдак 1973‑го. А Крис – он такой глубоко и мрачно сексуальный, что меня пробирает до самых печенок, и остатки разума испаряются на глазах. Я – типичный обыватель‑консерватор, а он – весь такой крутой; и чем больше пытаешься под него подравняться, тем активнее из тебя начинают вылезать слова‑паразиты вроде «разумеется» или «вне всякого сомнения». Похоже, я одержима демоном от бюрократии.

– Принцесса, – вновь повторяет Крис. Мы сидим в засаленном, холодном баре, и он поглаживает мне изнутри запястье. – Ты похожа на сосульку, панически боящуюся растаять.

Я бы сказала точнее: на сосульку, панически боящуюся столкнуться со своим бойфрендом. Украдкой бросаю взгляд на огромную оконную витрину из красного стекла, отделяющую нас от улицы.

– Знаешь, кого ты мне сейчас напоминаешь? – добавляет он, наклоняясь ближе. Отрицательно качаю головой. Стряхивая пепел на гранитный пол, Крис объявляет: – Городскую лису. Ты вся такая… настороженная. И дикая – в глубине души.

Понимаю, что это комплимент, но, поскольку городскую лису – эдакого отожравшегося до хриплой одышки рыжего мусорного фуражира – мне довелось видеть только раз в жизни, я лишь спустя некоторое время делаю вид, будто мне лестно. Склоняюсь к жалкому свечному огарку на нашем столике, прикуриваю сигарету и говорю:

– О, спасибо… Э‑э, а ты ведь так и не рассказал, чем занимаешься.

Крис делает большой глоток коктейля.

– Я менеджер группы, – говорит он, пристально глядя на меня своими усыпляющими, карими глазами. Затем улыбается и добавляет: – Я – служитель рока.

Поскольку подобную нелепицу можно сморозить лишь в шутку, – будь ты хоть сам Оззи Осборн, – я изумленно фыркаю, и из носа у меня вырывается – и задувает свечу! – клуб дыма.

– Прошу прощения, – говорю я, поспешно поднося к фитилю спичку. – По нелисьим дням я по совместительству работаю огнедышащим драконом.

Крис веселится от души – забавно, но я вдруг чувствую облегчение. Чувствую, что могла бы прожить на одном лишь звуке его смеха. Лихорадочно пытаюсь придумать еще что‑нибудь веселенькое.

Пауза.

Вскоре до меня доходит, что Криса – к его счастью – ничуть не стесняет то, что свойственно любой светской беседе (т. е. необходимость ее поддерживать). Так что вновь беру инициативу:

– Как вы познакомились с Саймоном? – Похоже, Крис несколько озадачен, и я уточняю: – С женихом.

– А, Саймон! Один из тех чудаков, которые, типа, постоянно путаются под ногами. Не могу сказать, что он поступил правильно. Саймон – нормальный малый, но ему ведь всего двадцать пять. Можно сказать, еще пацан. А вы с его миссис закадычные подружки.

По‑моему, последняя фраза звучит как вопрос.

– Да. С Бабс. Она хорошая. Вообще, странно: Бабс – и вдруг миссис. Знаю, звучит ужасно, но я чувствую себя так, будто меня обокрали. Я говорила тебе, что она – пожарный?

Крис ухмыляется.

– То есть, по‑твоему, это не он, а она перенесла его на руках через порог?

Хихикаю.

– Так как же называется твоя группа? – спешно возвращаю я разговор в прежнее русло. – Я могла о ней слышать?

– «Венозные монстры», – отвечает он с гордостью, словно новоиспеченная мамаша, объявляющая имя своего первенца. Порывшись в кармане, Крис достает помятую листовку. – Пока их мало, кто знает. Но скоро от них будут торчать все.

– Классное название, – говорю я, зная, что Тони бы просто передернуло. («Какое название – таков и группешник. Если у них не хватило мозгов придумать себе нормальную кликуху, то чего еще от них ожидать?») – А с какой студией они работают?

Крис отвечает:

– Я вот‑вот заключу мегасделку.

Смотрю на листовку. Похоже, последний раз «монстры» лабали в «Красном глазе», рядом с Каледониан‑Роуд. В музыкальной индустрии это что‑то вроде – как бы помягче выразиться? – «за Бродвеем».

– Здорово, – говорю я осторожно. – А еще где‑нибудь они играли?

– В «Апельсине», – отвечает Крис. (Выезжаете за Бродвей, потом – налево, по кольцу и…)

Решаю не говорить то, что слышала от Тони: группе без контракта не стоит постоянно выступать за городом – «ребята из „Эй энд Ар“ не поедут на них смотреть больше одного раза». (Тони не жалует «эй‑энд‑арщиков», так как ему приходится, – передаю своими словами, – «работать с тем мусором, что они притаскивают».)

Вместо этого говорю:

– Уверена, скоро «Продиджи» будут у них на разогреве.

Крис улыбается: луч солнца после дождя.

– Я потом тебе поставлю их демо, – говорит он. Его наждачный голос наполняется страстью. – Тебе понравится.

Я вся сияю. И вдруг начинаю чувствовать себя женщиной, которая «сечет в музоне». (На прошлой неделе мы с Солом отстояли длиннющую очередь вместе с толпой откровенно агрессивных пенсионеров на «Ипподроме» в Голдерс‑Грин, чтобы послушать Баха в исполнении симфонического оркестра Би‑би‑си.)

– Ты мне нравишься, Крис, – выпаливаю я. – Ты забавный. Знаешь… – я чувствую, как пузырьки шампанского лопаются у меня в мозгу, удаляя одну извилину за другой, – знаешь, так здорово сидеть здесь, в этом баре, просто болтать, глазеть по сторонам и, спорим, спорим, никто из этих людей не жен…

Крис останавливает меня, притянув к себе и впиваясь поцелуем. На вкус – что‑то недозволенное и восхитительное. Губы в губы, он шепчет:

– Поменьше слов – побольше дела, пожалуйста.

И пусть мне известно, что это цитата из Элвиса, она ничуть не умаляет притягательности его фразы. Слабея на глазах, млею от желания. Встаю и позволяю Крису увезти меня домой.

Бубнеж «Радио‑4» будит меня в 7:45 – и уже через секунду я понимаю, откуда эта вялость и заторможенность. Словно я сижу на «могадоне».[11]Осторожно прощупываю совесть: хочу понять, есть ли там чувство вины. И немедленно получаю, – вполне заслуженно, – хорошую оплеуху. Закусываю губу. Во сколько же он ушел? Извиваясь под одеялом, мечтательно вспоминаю вчерашний вечер. Сначала – страстные поцелуи в такси, будто мы парочка необузданных тинейджеров (хотя в тинейджерские годы я была скорее сонливой, чем необузданной); затем вваливаемся ко мне, в мою уютную квартирку в голубых тонах. Вот тут‑то до меня вдруг доходит, что под ретроюбкой с кокетливыми сапожками притаился самый надежный на свете контрацептив: теплые панталоны до колен.

– Постой! – пронзительно взвизгиваю я, силой отстраняясь от Криса. – Я сейчас. Мне надо… – прочесываю мозг в поисках подходящего предлога, – в туалет.

Несусь в ванную, а когда – спустя восемь минут (после тщетных попыток избавиться от следов резинки) – выбегаю обратно, Крис, похоже, уже начинает сходить с ума от возбуждения. Не успеваю еще решить для себя, надо ли объяснять, что на самом‑то деле я не сидела на горшке все это время, как он с силой притягивает меня к себе и резко срывает розовую юбочку «в облипку»! Дерзкий маневр. Классно бы смотрелось, будь мы голливудскими звездами в постельной сцене из какого‑нибудь новомодного блокбастера, где вся модельная одежда – лишь расходный реквизит. Но сейчас я прихожу в такой ужас, что чуть было не начинаю протестовать. Моя новая юбочка, ты пала жертвой двухсекундного позерства!

Стою, уставившись на россыпь розовых пуговичек на полу. Все мысли – только об одном: нет, не получится из меня подружки рокера. Помню, как Сол перед первым поцелуем вежливо осведомился: «Можно тебя поцеловать?» А вот Крис не спрашивал ничего. Он целовался как дьявол, задавшийся целью высосать из меня всю душу. Его щетина натирала мне подбородок, но, – поскольку другие части тела терлись гораздо настойчивее, – мне было все равно.

– Ты простудишься, – говорю я, чмокая его в нос.

– Зато ты согреешься, – мурлычет он в ответ. – Иди ко мне. Предайся разврату.

Пододвигаюсь ближе.

– Ложись, – шепчет он. – Я хочу поцеловать тебя там .

Краснею, но не могу ответить ему тем же. Стараюсь не думать как нянечка в детском саду («ну что, мальчики и девочки, помыли между ножек?») и позволяю уложить себя на кухонный стол. Поначалу чувствую себя как рак в кипящей кастрюле. Все время пытаюсь сжать колени и что‑то там пищать. Не очень‑то помогает и раздавшийся вдруг звонок Сола, оставившего сообщение. («Привет, Нэт! „Королевский шекспировский“ дает „Кориолана“. Я подумал: может, стоит заказать билеты заранее? Что‑нибудь в серединке, думаю, обойдется в разумную цену».)

Прервав свой тяжкий труд, Крис шепчет:

– Как тебе темп?

Прикрыв глаза рукой, мысленно проклинаю Сола за то, что сделал меня такой. Сол никогда не целовал мне там : я сама наложила вето, а он по натуре чересчур вежлив, чтобы протестовать. Но с Крисом все совершенно по‑другому.

– Ну же, милая, – говорит он, да еще таким бархатистым голосом, каким обычно уговаривают котенка спуститься с дерева. – Просто расслабься. Обещаю: тебе понравится.

Удивительно, но все так и было. Я чувствовала себя роялем, на котором играет виртуоз. Что тут скажешь? Это все равно что признаться в прошлых судимостях или что собираешь марки. Постыдная правда в том, что я действительно очень старалась полюбить секс, но мы с ним почему‑то не ладили. Секс неизменно превращался в неуклюжее сплетение рук, ног и бесконечных «прости, пожалуйста». Вероятно, виной всему то, что я избавилась от девственности с парнем, который потом воскликнул: «Ого, да у тебя ж задница волосатая!». Хотя, даже будь она шелковистой как абрикос, я все равно не смогла бы вызвать ничего, кроме разочарования.

Бабс никак не могла этого понять. Она даже купила мне вибратор и мерзкую книжонку под названием «Научись любить себя: Секс в одиночку».

– Нельзя же бесконечно ждать парня, который придет и все сделает, – ворчала она. – С тем же успехом можно целыми днями болтаться в «Теско», дожидаясь прихода Мессии. Тебе нужно научиться все делать самой.

Но чем сильнее я старалась, тем хуже получалось. Правда, был один раз, когда я успешно оттаяла, – да и то все закончилось тем, что парень, с которым я тогда была, пробкой вылетев из комнаты, принялся орать во всю глотку из коридора: «С тобой еще хуже, чем пытаться выдавить кровь из камня!» И вот теперь, откуда ни возьмись, – Крис Помрой, поставщик крутых оргазмов. Все так неожиданно восхитительно, что у меня сами собой наворачиваются слезы.

– Мне показалось, у тебя такое вообще впервые, – негромко сказал Крис позже, когда мы раскурили сигарету на двоих. – А ведь ты просто создана для этого, принцесса. Жалко – такое добро пропадает.

Прячу лицо в волосах, но он откидывает их назад.

И добавляет:

– Я буду любить тебя еще. Но потом. А сейчас мне надо идти. Дела.

Я почувствовала приступ паники, но он сказал, что позвонит. Спустя несколько минут я уже крепко спала: так крепко, словно меня треснули крышкой от мусорного бака.

Улыбаясь, смотрю на часы – 9:20. Чувство вины перед Солом на мгновение сдавливает все внутренности, но неутолимое вожделение тут же берет верх. Никогда прежде я не испытывала такого влечения. Одного секса мне теперь уже мало: мне хочется слиться с Крисом, раствориться в нем. И маленькая, подленькая частичка моего «я» начинает торжествовать: «А у тебя , Барбара, такого больше не будет, все, ты застряла, – один и тот же парень, одни и те же радости, – а вот я свободна»… Постойте‑ка: 9:20? Вот дерьмо! Ракетой взвиваюсь с постели, несусь к шкафу, вываливаю одежду, я опаздываю на работу, я еще ни разу не опаздывала, никогда, не должна, успею, Крис, Крис, Крис, что ж ты со мной сделал, галопом несусь к метро. Неужели я так сильно изменилась? Ужасное чувство, будто все смотрят только на меня. Выныриваю из метро и влетаю в офис ровно в 10:15, задыхаясь, словно Падди после утомительного марафона от миски с едой до дивана. В конторе – пустота.

В моей голосовой почте – сообщение от Мэтта: его не будет весь день – сплошные совещания; зато наш главный согласовал поездку «Телеграф» в Верону (за наши денежки), так что: «Вперед, буревестники!» Улыбаюсь во весь рот. Отсутствие Мэтта на рабочем месте безусловно свидетельствует о возрождении моей репутации. Сочиняю елейно‑приторное письмо в пресс‑офис Государственного управления Италии по туризму, где вкратце излагаю наши планы. Кроме того, расходую непомерно большое количество рабочего времени, мечтательно вздыхая по Крису. Вообще не хочу сегодня пользоваться телефоном в служебных целях: ведь он может позвонить в любую минуту.

Размышляю, как лучше сформулировать: «изумительно» или «грандиозно» (все‑таки подхалимаж – наука тонкая), когда дверь вдруг со скрипом приоткрывается, и появляется бледное детское личико с черными косичками и обидчиво надутыми губками.

– Мелиссандра, – восклицаю я, вся внимание. – Как ты?

Мел проскальзывает внутрь. Ее хрупкие, с позволения сказать, формы укутаны в леггинсы с трико, толстый джемпер и еще во что‑то загадочно запахивающееся, – то ли в юбку, то ли в шаль.

– Так шебе, – отвечает она, пристально глядя на меня сквозь опущенные ресницы.

– О боже! – говорю я. – Что случилось? Я могу как‑то помочь?

Мел сдвигает брови:

– Вожможно.

Ободряюще улыбаюсь. Мел, может, и выглядит как Пеппи Длинный чулок, но вообще‑то ей уже двадцать девять. Она хорошая танцовщица, но все же, скажем, не так хороша, как она о себе думает. После просмотра ее в роли Клары в «Щелкунчике» вердикт Мэтта был таков: «На мой взгляд – ледышка», – и критики с ним согласились. «Мелиссандра Притчард, – писали они, – технически совершенна, но ей недостает страстности: она – Гвинет Пелтроу от балета». Мнение компании также единодушно: она не привносит в роль ничего от себя самой. (Что еще раз подтвердилось, когда наша балетмейстер буквально умоляла Мел «интерпретировать» один из пируэтов, на что получила резкое: «Я вам не хореограф, а балерина!») Но она красивая. И с виду такая хрупкая, словно отлитая из стекла.

– Может, водички? – спрашиваю я очень мягко.

– Нет, шпашибо, – приятно шепелявит Мел, низко склоняясь над моим столом и одновременно поднимая ногу все выше и выше – до тех пор, пока та не принимает вертикальное положение. – Ты что, поранила лицо? – добавляет она.

– Какое яйцо? – фыркаю я. – А‑а, лицо , – пожалуйста, думаю я, пожалуйста, не старайся ничего скрыть! Мешки под глазами, должно быть, гораздо заметнее, чем я думала. – Мм, нет, просто я еще не успела подкраситься.

Мел бросает в мою сторону странный взгляд. И говорит:

– Могу одолжить машкировочный карандаш.

Стараюсь не выдать обиду.

– Очень мило с твоей стороны. Не стоит. Лучше скажи, чем я могу помочь тебе .

Мел выпрямляет тонкую руку и осторожно тянет за поднятую ступню (которая в данный момент парит где‑то у нее над головой). Этот невероятный маневр, похоже, не требует от нее никаких усилий. Уставившись на Мел, с сожалением думаю, что мне такое не под силу. Гибкость моего тела можно сравнить разве что с гибкостью высохшего сучка. Сегодня же пойду в спортзал.

– Я рашштроена, – провозглашает Мел, опустив ногу и начав нервно теребить красную ленточку на косичке. – Я очень уважаю Джульетту, она жамечательная танцовщица, нет‑нет, я не хочу шкажать о ней худого шлова, но жнаешь… – я беру себя в руки, готовая к потоку злословия, что всегда следует за подобными фразами, – …ведь это нечештно: она жаграбаштала шебе вшю шлаву, во вшех гажетах – только она одна, каждый день – ее фотография во вешь ражворот, где она выштавляет напокаж швои чудные выгнутые ножки, кштати, на мой вжгляд, шлишком длинные, так что практичешки бешформенные! А я что, ражве не прима? Почему им не вжять интервью у меня ?

Нижняя губа Мел начинает трястись. Я чувствую прилив жалости.

– Не надо так расстраиваться, Мел, – начинаю уговаривать я. И добавляю поспешно: – Я обязательно что‑нибудь для тебя придумаю.

Мел хлопает в ладоши и, к моему величайшему изумлению, заключает меня в объятья. Такое впечатление, будто общаешься с мешком с гвоздями.

– Ты правда обещаешь? – радостно кричит она. – О, шпашибо тебе! Огромное шпашибо! – Делает небольшую паузу и продолжает: – Пошлушай! Почему бы нам не пошидеть где‑нибудь жа чашечкой кофе и не поговорить об этом? Ты могла бы прийти на нашу репетицию в пятницу, а потом мы бы куда‑нибудь шходили. Правда, тут в округе почти ничего не жнаю, но ты‑то должна жнать! Так было бы ждорово, ну, пожалуйшта, шкажи «да»!

Я не так высоко летаю, чтобы отказаться от возможности посплетничать в компании звезды. Кроме того, я зачарована гипнотическим взглядом ее глаз, – таких огромных, голубых и печальных, – ну, и как тут сказать «нет»? Соглашаюсь и смотрю, как она исчезает за дверью. Из глубины коридора доносится ее пение.

Улыбаюсь и вдруг чувствую боль в районе подбородка. Прыщик. Великолепно: мой первый оргазм – и тут же сыпь. Заставляю себя не дотрагиваться до него и даже не смотреть – здесь кругом зеркала, и, говоря по правде, меня уже тошнит от собственного вида. В 18:03, после целого дня гнетущей тишины, наконец‑то раздается телефонный звонок. Хватаюсь за трубку, словно утопающий – за соломинку.

– Алло?

– Привет, Натали. Это Салли, из приемной.

– Привет, Салли, – отвечаю я, изо всех сил стараясь не падать духом.

– Тут тебя хочет видеть один джентльмен. – Она понижает голос: – Полагаю, тот самый, из‑за которого у тебя сегодня такой интригующий вид. – И затем вновь своим обычным тоном: – Так что, пусть поднимается?

Все эти намеки на отсутствие помады на губах уже начинают действовать мне на нервы. Возможно, я страдаю инвертированным дисморфным расстройством организма и на самом деле в два раза уродливее, чем мне кажется. Но вожделение одерживает верх над всеми остальными чувствами, и я кричу в трубку:

– О, да, да, конечно, спасибо, пусть немедленно поднимается! – Меня грызет чувство стыда оттого, что сомневалась в нем.

– Не за что, – отвечает Салли, хихикая. – Через секунду он будет у тебя.

Швыряю трубку на рычаг и начинаю судорожно метаться по кабинету в поисках косметички, но та оказывается где‑то на самом дне сумки, погребенная под толстенной книжищей под названием «Сталинград», которой меня снабдил Сол (я все еще не оставила попыток начать ее читать). Наконец мне удается вырвать косметичку из плена. Практически готовая отщелкнуть крышку пудреницы, я слышу осторожный стук в дверь. Быстренько запихиваю косметичку куда подальше и наспех прочесываю пальцами волосы.

– Войдите! – хриплю я.

Мой визитер шагает через порог, сжимая в руке огромный букет темно‑красных роз, и у меня внутри все опускается.

Он пристально смотрит на меня, и улыбка постепенно сползает с его лица.

– Что, – говорит Сол таким голосом, которого я раньше никогда от него не слышала, – что это у тебя на подбородке?