Фордхэмский университет, район Бронкс, Нью-Йорк 12 ноября 2006, воскресенье
Больше никогда
Я слышал все, что совершалось на небе и на земле.
Я слышал многое, что совершалось в аду.
— Эдгар Алан По «Сердце-обличитель»
Описываемые события происходят в тайм-лайне второго сезона между эпизодами 2.08. «Блюз о перекрестке» и 2.09. «Кроатон»
© эта книга является художественным произведением. Персонажи, события и диалоги созданы воображением автора и не могут рассматриваться как существующие в действительности. Все совпадения с реальными событиями и людьми, живыми либо умершими, случайны.
SUPERNATURAL™: NEVERMORE. Copyright © 2007 by Warner Bros.
Entertainment Inc. SUPERNATURAL™ & ©
Adobe Acrobat eBook Reader July 2008 ISBN 978-0-06-172912-6
ГЛАВА 1
Фордхэмский университет, район Бронкс, Нью-Йорк 12 ноября 2006, воскресенье
Промозглый осенний ветер бросил в лицо отросшие волосы – видно, за отсутствием собственной матушки Джона Соэдера, напомнить ему о необходимости подстричься взялась Матушка Природа. Мама, к слову, вернулась в Огайо: там было безопаснее и на десяток градусов холоднее, чем здесь, в Бронксе. Если бы Эмили Соэдер увидела сына с этой лохматой каштановой копной на голове, она бы тут же зацокала языком и предложила собственноручно записать его на визит к парикмахеру.
Джон мог бы перечислить тысячу причин, почему ему нравится Фордхэмский университет, но первой причиной в этом списке стояло – подальше от мамочки.
Они с Кевином Байером, соседом по квартире, возвращались домой после долгих часов, проведенных в типографии, расположенной в подвале Центра Мак-Кинли. Они вместе редактировали любительскую университетскую газету и потратили большую часть дня на то, чтобы уместить заметки о событиях за последние две недели в номер. Правленые файлы отправились на печать, и готовые номера можно было ожидать к утру вторника. Ситуация сложилась напряженная, так как хотелось поспеть со своей газетой, содержащей полученный от декана эксклюзивчик, до того, как выйдет «Рэм» – нудная официальная студенческая газета.
Парни быстро шагали через кампус, направляясь к выходу с Белмонт-авеню. Оттуда оставалось всего лишь несколько кварталов до их крохотной, разбитой, захламленной – но зато блаженно дешевой – квартирки на Камбреленг-авеню.
Джон убрал с лица пряди и поторопил:
– Давай поднажмем. А то не успеем переодеться к вечеринке.
– Какой еще вечеринке?
– У Эми, забыл, что ли?
Кевин поморщился:
– Чувак, я не могу. У меня завтра занятия с утра.
– Забей, – не уступал Джон.
– Никак нельзя. Доктор Мендес с меня шкуру спустит. Серьезно, она каждый раз присутствующих проверяет, а я и так уже из-за газеты три занятия прогулял. Я просто не могу пропустить еще одно.
Они вышли на угол Белмонт-авеню и Фордхэм-роуд и остановились, ожидая зеленого сигнала светофора. Несмотря на поздний час, транспорт шел сплошным потоком, поэтому о переходе в неположенное время не могло быть и речи.
Вплоть до четвертого курса Джон жил в Фордхэмском кампусе – эдаком сияющем пышной зеленью академическом оазисе в центре самого большого города в мире. Ладно, не то чтобы в центре – на самом деле Бронкс был самой северной частью Нью-Йорк Сити, сразу за Манхэттеном и Куинсом, и единственным районом, примыкающим к материку. До того, как Джон в бытность свою старшеклассником посетил Фордхэм, он всегда ассоциировал Нью-Йорк с Манхэттеном и даже не подозревал о существовании окрестностей, поэтому был поражен, оказавшись в районе, который сам по себе был куда интереснее Кливленда[1]. Перемена обстановки до сих пор кружила голову. Фордхэмпский кампус представлял собой мешанину старых – уходящих к девятнадцатому веку – зданий и новых достроек в обрамлении деревьев и газонов и вроде как не выбился бы из общей картины даже в сонном городишке где-нибудь в Новой Англии. Но стоило выйти за кованые ворота, как по ушам била какофония машин и автобусов, снующих, а в час-пик ползущих по Фордхэм-роуд, пешеходов, заправок, магазинчиков фаст-фуда, автомобильных мастерских и народов. Жители в округе сплошь были итальянцами, прибывшими сюда в начале двадцатого века, латиноамериканцами, прибывшими в шестидесятых, и албанцами – в восьмидесятых. По одной стороне улицы расположились универмаг Спирс, площадь Фордхэм Плаза и железнодорожная линия Метро-Норт-Трэйн, по другой – Департамент автомобильного транспорта, зоопарк и ботанический сад. «Маленькая Италия», наполненная закусочными, винными магазинами, ресторанами, булочными, магазинчиками макаронных изделий и случайными уличными ярмарками, процветала, и Джон в этом семестре поправился на два с лишним кило, оказавшись в непосредственной близости от каноли[2].
В такой поздний час людей почти не было, только автомобили.
Свет сменился, и Джон с Кевином побежали через улицу, потому что красная стрелка уже мигала, когда они еще преодолели только полпути.
– Почему ты вообще выбрал занятие в понедельник утром? – не отставал Джон. – Ты же в курсе, что приходишь поздно по воскресеньям.
– Это единственное занятие по средневековой литературе, которое я мог взять.
Они повернули на Камбреленг.
– А почему бы тебе не взять средневековую литературу в следующем семестре?
– Потому что доктор Мендес уйдет в отпуск, а значит – привет, Папаша О’Салливан.
Джон, который специализировался на истории и не был в курсе, что творится на английском отделении, поскреб подбородок (мама, будь она здесь, мигом подкатила бы с бритьем):
– Ясненько, ну и…?
Кевин сделал большие глаза:
– Ну и? Он, кажется, преподавал еще в мрачное средневековье.
– Средневековье.
– Чего?
– Не мрачное средневековье, – истово вступился Джон. – Его так больше не называют. Его называют…
– Чувак, в Римской Империи была канализация в домах, а в Священной Римской Империи из окон писали. Именно что мрачное средневековье.
Джон заскрипел зубами и хотел уже ответить достойно, но Кевин вернулся к прежней теме:
– Богом клянусь, Папаша О`Салливан работает здесь с тысяча девятьсот сорок шестого.
– Парень, у меня папа родился в сорок шестом.
– Я о том и толкую. Этот мужик – форменное ископаемое. В жизни к нему на занятия не пойду.
– И все-таки, – Джона не слишком заботили моральные терзания друга, – ты бы пошел на вечеринку, а?
– Ни за что. Я должен быть завтра выспавшимся и красивым.
Джон ухмыльнулся:
– Не верю, что даже тысячу лет сна способны тебе в этом подсобить.
– Чувак, закройся!
Пронесся еще один порыв ветра, и Джону снова пришлось смахивать волосы с лица. Чем дальше они уходили от Фордхэм-роуд, тем тише становилось вокруг, потому что Камбреленг был типичным спальным районом. Он состоял, в основном, из кирпичных трехэтажных домов, крохотные дворики которых отделялись от тротуара невысоким проволочным заборчиком. Оставшуюся часть квартала составляли пятиэтажки. Высоких домов было мало, потому что городские власти обязывали устанавливать лифт, если высота дома превышала пять этажей. Кое-где в окнах горел свет. Прохожих не наблюдалось.
– А я все-таки иду, потому что у меня хватило мозгов составить себе приличное расписание, и занятия завтра только с половины первого. Повеселюсь!
Кевин хохотнул:
– Парень, как ни крути, а Бритт Джека ради тебя не отошьет.
Джон насторожился: да, первым пунктом в списке его плана на вечер действительно стояло «приударить за Бритт», но делиться подробностями с соседом по комнате он не собирался.
– Там будет Бритт?
– Не строй из себя дурачка. Ты врешь так же виртуозно, как я катаюсь на сноуборде.
– Ты не катаешься на сноуборде.
– Вот и я о том же.
Джон хотел бросить «Забей!», но он уже это говорил один раз, а повторяться ненавидел. И пусть Кевин, подхватив какую-нибудь расхожую фразочку, твердит ее, как долбаный попугай, но Джону нравился разнообразный словарный запас. Именно повторы он вылавливал, правя газетные статьи. Людей интересует разнообразие, а не замусоливание одних и тех же оборотов. Вот поэтому Джон на дух не переносил эстрадных комиков и иже с ними: эти товарищи запоминали одну фразу и ждали, что без нее в жизни больше ничего смешного не случится. Только это уже клише, а не развлечение.
– Это еще что за фигня? – Кевин показал на что-то, и Джон, проследив за его пальцем, наткнулся взглядом на пластиковые мусорные контейнеры.
Кажется, в них кто-то рылся.
Зрелище, к сожалению, не уникальное: в округе слонялось множество бездомных, и они часто копались в мусоре в поисках банок и бутылок, чтобы сдать их в супермаркете.
А потом загадочное создание подняло голову, и оказалось, что это вовсе не бомж. Сообразив, что видят перед собой крупную обезьяну, парни замерли.
– Да это бабуин! – воскликнул Джон.
– Нет, чувак, это орангутанг.
Джон нахмурился:
– Уверен?
Бабуин (орангутанг? еще кто-то?) взглянул на них и зашипел. Джон и Кевин синхронно попятились.
– Дружище, разве орангутанги шипят? – прошептал Джон.
– Нет, но бабуины, кажется, тоже не шипят, – так же тихо отозвался Кевин. – А чего мы говорим шепотом?
Не успел Джон ответить, как оран… черт, пускай оно побудет просто обезьяной…подхватил контейнер и вышвырнул его на улицу. Крышка была открыта, мусорный пакет лопнул, и на тротуар хлынули объедки, пустые упаковки и прочий мусор.
– Сотовый есть?
Кевин кивнул.
– Отлично, потому что мой сдох.
– Ну и куда мне звонить? В бюро находок?
– Нет, в 911, дебил! – проговорил Джон, не отрывая взгляда от зверя. – Звони скорей, пока оно…
И тут оно бросилось к ним, визжа, как обколотое. Джон хотел броситься наутек, но не смог даже с места сдвинуться. Впрочем, это не слишком меняло дело, потому что обезьяна могла дать фору Джесси Оуэнсу[3] – она была рядом через секунду.
Джон ненавидел кричать: он звучал, как девчонка. Причем по закону мирового свинства, когда его голос сломался, крик стал только пронзительнее. Это обстоятельство действительно смущало, поэтому каждый раз, когда ему хотелось кричать, он плотнее сжимал челюсти, и наружу вырывалось скорее мычание. Джону казалось, что так получается мужественнее.
Но сейчас, когда на них с Кевином с воем напрыгнула свихнувшаяся обезьяна, раздающая увесистыми кулаками действительно увесистые тумаки, Джон вопил именно как девчонка и безо всякого смущения. Так Джон себя не чувствовал со времен той тупой драки с Гарри Маркамом в старшей школе, когда они поспорили, кто отправится гулять с Джинни Уэйт. Самое смешное, в итоге их пассия ушла с конченым неудачником Марти Йохансеном, а Джон заработал разбитую губу и фингал под глазом – за просто так.
Обезьяна колошматила их обоих, и больно было…везде. Потом удар пришелся аккурат в висок, и Джон увидел звезды в наибуквальнейшем смысле, хотя всегда думал, что так только в мультиках бывает. Лишь почувствовав щекой холодный асфальт, Джон почувствовал, что обезьяна оставила его в покое. Но тем не менее, кто-то все еще кричал. Когда Джон перевернулся – бок прострелила острая боль – он увидел, как зверюга поднимает Кевина и швыряет его об забор. И услышал хруст. Джон не хотел верить – просто не мог поверить: это совсем не походило на хруст ветки или куска пластика. Это не…это не походило ни на один звук из когда-либо слышанных Джоном. Именно поэтому он понял, что Кевин мертв.
– Нет… Кевин!
Джон едва ли заметил, что орангутанг (бабуин? горилла?) ковыляет к нему. Вместо этого он таращился на Кевина, который лежал на дорожке с неестественно вывернутой шеей, и удивлялся, как подобное вообще могло случиться. Такого ведь не бывает: обезьяны не бегают по улицам города и не забивают до смерти прохожих!
Второй парень умирал целую вечность. О первом зверь позаботился быстро, а вот второго, который все время что-то бормотал, обезьяна долго возила по асфальту, прежде чем он наконец-то умер. Когда парень все-таки откинулся, человек пробормотал магическую формулу в последний раз и наступил на дымящуюся полынь, чтобы сбить пламя. Остатки листьев прилипли к тротуару, но ветер их скоро унесет, а если и нет, по-любому никто не свяжет их с беглым орангутангом, убившим двоих студентов.
Неприятно, но необходимо – это надо было проделать именно сегодня ночью, в последней четверти луны. Прошлый раз был пятого числа, в полнолуние. Тело тогда нашли через два дня – раньше, чем ожидалось, но полиция не явилась его допрашивать, так что все принятые предосторожности вполне пригодились.
Это надо было проделать не только именно сейчас, но и именно здесь: вторая точка печати, отмеченная необходимым ритуалом. Затоптав огонек, человек вышел из подворотни (ну разве не мерзко прятать отходы в темноте и надеяться, что тут их не видно?), расчехлил ружье с транквилизатором, тщательно прицелился и выстрелил орангутангу в шею. Обезьяна рухнула ничком. Человек быстро выдернул дротик и побежал к машине, на ходу набирая 911 на купленном накануне одноразовом мобильнике:
– Тут какой-то зверь! Напал на ребят на Камбреленг, 188! Приезжайте скорее!
Потом он кинул телефон в мусорный контейнер и сел в автомобиль.
«Еще двое. И тогда я, наконец, получу ответ!..»
ГЛАВА 2