Кэрол вспоминает австралию 15 страница
- Питер - одинокий человек, Боб. Какие там у него проблемы - его дело, и я не очень хорошо его знаю. Но я не потерплю, чтобы моего товарища третировали подобным образом.
- Полностью с тобой согласен. Обязательно этим займусь.
Выхожу из кабинета в приподнятом настроении. Два понятия, «Инглис» и «гомосексуализм», теперь связаны неразрывной нитью. А вот «Инглис» и «повышение» заметно отдалились друг от друга. Ах, игры, игры.
Когда тебе катит, этим надо пользоваться, и я решаю заглянуть в цветочный магазин к Эстелле. Неплохо было бы прокатиться на этой лошадке. Наверняка она боится Сеттерингтона и Гормана. Конечно, ей нужна защита от этих чудовищ. Нужен человек, которому она могла бы доверять. Более опытный, более зрелый мужчина, способный дать то, что необходимо каждой женщине. И если есть на свете несчастные, ждущие спасителя дамочки, то кто выступит в роли рыцаря в сияющих доспехах, если не детектив-сержант Брюс Робертсон, в скором времени детектив-инспектор Робертсон.
Думаю об Эстелле, о комбинации возможных позиций и тех звуках, которые издает подвергшаяся сексуальной агрессии девушка, и в штанах набухает знакомый ком. Мы втроем: я, она и Клэр, подопечная Мэйзи. Как раз то, что доктор прописал. Вот чем надо избавляться от экземы, а не мазями Росси!
В магазине никого нет, кроме недовольной старой вешалки, которая сообщает, что Эстелла простудилась.
- Сейчас многие болеют, - бодро говорю я.
- Да уж, конечно, - ворчит старая крыса.
Теплых чувств к Эстелле она явно не испытывает, это так же верно, как и то, что на футболе нынче делать нечего.
- Много у нее бывает посетителей?
- Даже слишком, - шипит эта грымза и морщит и без того сморщенный нос. - А вам-то что до того?
Да, бля, шотландский рабочий класс и полиция понятия I не же совместимые, как мать Тереза и разворот «Плейбоя». Решаю остановиться.
- Просто хочу удостовериться, что у меня нет соперников. Улыбаюсь и поворачиваюсь к выходу.
Вот уж не подумала бы, что она так опустилась, - отит вслед мне наглая старушонка. Я резко торможу, оглядываю помещение и нюхаю парочку растений.
Плохое сейчас время года для цветов. У вас здесь туалет имеется?
Да, - отвечает она. - Чего еще? - Остальное потом.
Надо не забыть наслать на нее проверку из департамента охраны окружающей среды. Так или иначе, но оставшуюся часть дня следует посвятить отдыху. Борьба со стрессом по Брюсу Робертсону. Так вот, мистер Тоул. Так вот, мистер Ниддри.
Пора посетить сорт(есть, есть, есть, есть, есть, что это, держись, держись крепче, еще одна химическая атака, еще одна химическая атака, нужно выстоять) Выхожу из сортира на Хантер-сквер и сворачиваю в пирожковую. Ублюдочным червякам почти полный пиздец. Вряд ли их гам много осталось. Залезаю в «вольво» и беру курс на Колинтон. Червяки бегут. Червяк по имени Питер Инглис вымыт из системы. Санобработка проведена. До следующего заражения.
Дома подзаряжаюсь праздничной дозой порошка. До смерти хочется кого-то выебать. Но сколько ни размышляю, на ум приходит только Ширли. Либо ее, либо шлюху, но она дешевле. Ширли...
Уступаю силе либидо и снимаю трубку, но как только Ширли приходит, с полной ясностью понимаю, что совершил ошибку и надо было сгонять вручную. Ширли - кусок льда; таращится на меня, откинувшись в кресле, смолит сигарету и выглядит хуже некуда.
- Сама не знаю, почему я здесь, - с горечью говорит она, и я уже готов ответить ей обычным «потому что ты блядь и хочешь, чтобы тебя выебали», однако вовремя прикусываю язык. - Звонила Кэрол, - словно вспомнив что-то приятное, сообщает она, наверное, надеясь уколоть меня этим. - Сказала, что не желает иметь с тобой ничего общего. А если попытаешься увидеться с девочкой...
- Ха! Что она знает? Ни хуя она не знает! Вот что она знает. Ни-ху-я! - бросаю я, чувствуя, как поднимается злость. Стараюсь удержаться. - То есть я хочу сказать... она просто обманывает себя... и это печально. Я даже не злюсь, меня это печалит. Она... неуравновешенная. По-моему, у нее что-то вроде нервного расстройства. Я очень обеспокоен.
- Ну, не знаю, на мой взгляд, с ней все в порядке, - с сомнением говорит Ширли, складывая руки на груди и глядя на меня в упор.
Глаза у нее темные. Сексуальная сучка, если смотреть с определенной точки зрения.
- Можешь мне поверить, Ширли. Работая в полиции, поневоле становишься знатоком человеческой натуры. Для меня очевидно, что она пережила некое нервное потрясение, которое в тот момент прошло незамеченным. Она лжет, лжет, чтобы настроить тебя против меня,
- Настроить меня против тебя! Ха! Ты и сам вполне на это способен, - презрительно усмехается Ширли, и лицо искажает гримаса раздражения, отчего маска, та маска, которую она носит, чтобы скрыть рубцы от угрей, почти трескается.
Мне нравится, как она подводит глаза, но это... Пора переходить ближе к делу. Я уже готов.
- Послушай... Да, я был с тобой жесток... раньше. Но ты же знаешь почему. Ты же знаешь, - с мольбой в голосе говорю я.
- Хотелось бы, Брюс... Мне действительно хотелось бы это знать.
Она качает головой.
- Не заводи меня, Ширли, и не оскорбляй нас обоих... Я встаю и делаю шаг к двери. Надо быть полной дурой,
чтобы попасться на такой дешевый трюк.
- Извини, Брюс. Я не совсем тебя понимаю, - говорит она.
Зрачки расширились. Тупая пизда. Невероятно. Сучка сомневается во всем, даже в себе самой. Это и есть первый шаг: пробудить сомнение. Шаг второй: шарахнуть по этому гребаному сомнению что есть сил.
- Ширли, ты прекрасно знаешь, что я пытался прогнать тебя, держаться от себя на расстоянии только потому, что... черт... я слишком много болтаю...
Качаю головой.
- Что? Что ты хочешь сказать?
- Я пытался избавиться от тебя, потому что, черт возьми, не могу так! У меня нет сил выносить это!
- Что? Что выносить?
- Дэнни! Кэрол! То, что ты с ним! То, что я с ней! Заниматься любовью с ней и воображать, что я делаю это с тобой! Мириться с тем, что нам приходится довольствоваться минутами близости на грязном сиденье в машине, когда мне так хочется держать тебя в объятиях и любить всю ночь. Любить тебя и кричать всему миру: «Вот она! Вот та девушка, которую я люблю!»
Она не отводит взгляд, и ее глаза начинают наполняться слезами, а я думаю обо всех несправедливостях, совершенных против меня в последнее время, надеясь пробудить в себе жалость к себе же, надеясь, что и в моих глазах блеснет водичка, и тогда эта тупая корова решит, что в них вошла моя душа, но мне трудно выдерживать ее взгляд, так как меня разбирает смех, и я притягиваю Ширли к себе, крепко прижимаю и слышу ее всхлип.
- Брууссс... Брууууссссс... давай найдем какой-то выход, Брууссс... Я люблю тебя...
В зеркале за ее спиной я вижу свои глаза, напоминающие глаза недоделка Тони Блэра на предвыборном плакате тори.
Я ебу ее и сожалею об этом. Сожалею о дурацких, пустых словах. Сожалею еще до того, как кончаю в нес. В качестве расплаты приходится слушать ее болтовню о планах на будущее, о том, как мы... и т.д. Секс с ней явно не то, на что я рассчитывал. Я чувствую себя в ловушке собственной похоти. Все представляется бессмысленным и пресным. Она же стрекочет и стрекочет.
Я рассказываю про Инглиса и его беды.
- Брюс, - смеется Ширли, - ну почему все плохое, что случается с другими, доставляет тебе такое удовольствие?
Пару секунд размышляю.
- Наверное, дело в моей вере в то, что количество единиц всего плохого, происходящего в мире в данный отрезок времени, строго определено. Так что чем больше плохого случается с другими, тем меньше вероятность того, что оно произойдет со мной. Это некоторым образом joie de vivre.
Она бы не прочь остаться до утра, но я говорю, что работаю в ночную смену. Ширли неохотно уходит, а я подбадриваю себя еще одной дозой, которую запиваю бутылочкой «Гроуза». И тут же спешу в сортир.
Спускаю штаны и (нет, нет, нет, скотина, нет) и все уносится бурным потоком. Есть!
МАСОНСКИЕ ШТУЧКИ
Вот он! Просыпаюсь утром после сумасшедшего полусна и вижу эту тварь! Выполз из моей жопы и лежит на бедре. Дотрагиваюсь. У него черные глаза. Кривой рот. Похож на сваренную вермишелину с головкой. Хочу схватить, но ублюдок исчезает в заднице, словно спагетти во рту...
...и мы проснулись. Я проснулся. На диване. Включаю видео, ставлю одну из тех кассет, что припас для меня Гектор Фермер. «Бойня с вибратором»: лесбиянки уделывают в лесу юных красоток.
Блядь, как тяжело дышать... я просто расползаюсь по гребаным швам... мы разваливаемся на части...
Эти пиздюки убивают нас экономией на сверхурочных, зная, что никто не продержится целую ночь. Они знают, что сна нам надо немного, что в темноте не остается ничего другого, как только думать, думать, думать и думать. Чтобы не думать, приходится ебаться, а это чревато осложнениями. Финансовыми - в случае с блядями, социальными - со всеми остальными.
Сажусь и жду. Жду света. Читаю «Тэма О'Шентера». Весьма возможно, что именно меня попросят произнести первый тост под хаггис на ужине в честь Бернса в Ложе. Это тем более вероятно после прошлогоднего прокола старикана Вилли Макфи. Я знаю, что он выступал с речью на протяжении последних полусотни лет, что это единственное, ради чего он живет, НО, шутки в сторону, пора и честь знать. Пора, пора освобождать место и собираться в последний путь. Наконец рассветает, и мне удается уснуть.
Прочухался и на работу. Сегодня у нас рождественская вечеринка. Принимаю выданное Росси слабительное. Мы изгоним мерзких тварей из Брюса Робертсона, изгоним всех, можете не сомневаться. Начать надо пораньше, пропустить еще до полудня - и никаких протухших черножопых и прочей ерунды.
В управлении все уже в праздничном настроении. Инглис, похоже, успел тяпнуть, видать, глушит в одиночку, как и подобает тайному гомику. И этого в инспектора? Я так не думаю. Разве что в инспектора по задним проходам. Он еще не то получит, кроме шуток. Граффити в сортире - только начало. Скоро все узнают, какой педик ел с ними за одним столом.
Баб только две, Карен Фултон и Аманда Драммонд, так что перспективы не обнадеживающие. Блондинку, любительницу больших хуев, похоже, перевели в Саут-Сайд. Карен упоминает о бедре Клелла, и Рэй спрашивает:
- А какие у него есть альбомы? А в какие клубы он ходит? Разумеется, до этих дур не доходит.
Драммонд холодно сообщает, что Клелланда отвезли в Эдинбургскую Королевскую больницу, в клинику Артура Доу. Наверное, пытался повторить попытку! От этих таблеток и не то еще сделаешь!
Настроение поднимается.
Выходим из управления и отправляемся в индийский ресторанчик.
- Если я и готов общаться с азиатами, то только здесь! - объявляет Гиллман, поднимая стакан. - Поехали!
- Веселого Рождества - всем! - громко провозглашаю я, опережая Драммонд, которая уже открыла рот, чтобы выразить неодобрение по поводу тоста Гиллмана, и тоже поднимаю стакан.
Подкрепившись, выходим на улицу, чтобы прошвырнуться по пабам. Из заведения на Кокберн-стрит вываливает шумная компания хмырей в костюмчиках и расфуфыренных блядей, которые едва держатся на обледенелом тротуаре. Один толстомордый хуй с прической под Артура Скаргилла дает залп из заднего орудия, так что аромат вонючей фасоли едва не валит с мог. Курочка с лошадиной мордой смущенно смотрит на нас, а другая с кругленькой фигуркой, вычитывает пердуна высоким, пронзительным голосом.
- Перестань, Хэнк! Слишком много рождественского духа! Вот уж сборище недоумков. Я думал, только мне не повезло с компанией, но всегда есть кто-то, кому еще хуже. Замечаю, что Драммонд делает неодобрительный жест, откровенно позаимствованный у Тоула, и это мгновенно вызывает во мне всплеск доброжелательности по отношению к выпивохам-любителям, которых я инстинктивно ненавижу. Достаю из кармана пальто несколько салфеток. Всегда держу под рукой на случай, если надо сгонять по-быстрому, потому как на прижимистых раздолбаев в управлении рассчитывать не приходится - у них вечно всего в обрез. Протягиваю салфетки парочке. Возьми, кореш.
Спасибо, - благодарит от его имени пищалка. - Вы откуда? - спрашиваю я.
Бюро стандартизации. Л, вон оно что. Бюро стандартизации. Главное эдинбургское пиздохранилище. В этом городе ты не можешь считаться полноценным мужчиной, если к двадцати пяти годам не отымел по крайней мере парочку телок из Бюро. При этом тс, что представлены здесь, ничем особенным не впечатляют, наверное, из уже послуживших. Забудьте всю эту чушь насчет моделей в модных костюмчиках из дамских журналов. Принцип таков: чем выше поднимаешься по иерархической лестнице, тем меньше надежд встретить лакомый кусочек. А все потому, что чем приятнее попка, тем меньше мозгов. Так что вверх идут одни высохшие задницы с серыми физиономиями. Если же к фигурке прилагается и не совсем пустая голова, то такая телка всегда находит обходной путь, удачно выскакивая замуж и устраивая совсем другую жизнь. Приглядевшись, прихожу к мнению, что мы где-то на уровне совета директоров. Заходим в паб, который только освободила встретившаяся нам компания. Я заказываю себе водки и тоника. Порох уже в пороховнице, и я тешу себя надеждой разрядиться в кого-нибудь чуть позже. Очевидный кандидат - Фултон, но она осторожничает. Не то что на прошлое Рождество или после похорон принцессы Дианы, когда я подпоил ее, а потом выебал в ее же квартире в Ньюингтоне.
- Прижимаешь тормоза, а, Карен? - спрашиваю я, замечая, как она нянчится с первой порцией.
- Стараюсь, - отвечает она. Драммонд одобрительно кивает.
- А помнишь похороны принцессы Ди? Мы тогда были в стельку!
Ничего не могу с собой поделать и тихо радуюсь, наблюдая, как она сжалась.
- И закончили в твоей...
- О да, - смеется Инглис, - расскажи что-нибудь еще. Фултон вздрагивает, но тут вмешивается Драммонд.
- То был очень печальный для всех день.
- Да, - говорит Гас. - Я смотрел вчера похороны матери Терезы. Подвернулась старая пленка. Просмотрел с начала и до конца и должен сказать, что у принцессы Ди похороны были лучше.
- Паписты, чего ж ты от них хочешь, - фыркает Гиллман.
- Я тебе так скажу, эти паписты обычно знают, как устраивать хорошие похороны; надо отдать им должное, - говорит Гас.
- Так это ж Калькутта, долбаные азиаты, - скрипит Гиллман, - от них толку никакого. Без нас и страной управлять не в состоянии, а ты хочешь, чтобы они похороны не испоганили.
- Не думаю... - начинает Драммонд.
Гиллман затыкает ей рот презрительной ухмылкой.
- У них было пятьдесят гребаных лет, чтобы навести там порядок. И если бы навели, то никакая мать Тереза им бы и не понадобилась, потому что не было бы ни бедности, ни трущоб.
- Что ж, - жизнерадостно сообщает Инглис, - вот у нас теперь собственный парламент. Будем надеяться, что справимся с делами лучше!
- Полная хуйня, вот что из этого получится, - бросаю я. - Если мы не в состоянии организоваться, чтобы сходить в бар, то как будем управлять собственными делами!
Инглис принимает намек на свой счет, и мы меняем дислокацию.
Через какое-то время, пропустив уже по паре стаканчиков, замечаем, что потеряли где-то Драммонд. Хуй бы с ней, но
уходит и Фултон, что окончательно разбивает мои планы на небольшой перепихон. Впрочем, жалеть нечего: эта пизденка не стоит того, чтобы в нее тыкаться. Медленно проползая по добираемся до бара «Устрица». Заканчивается все тем, что я подцепляю какую-то сучку, которая так тискает мою задницу, что у меня пропадает всякое желание вести се к себе. Леннокс указывает, что я нашел себе драную подстилку, и мы по-тихому сваливаем и снова тащимся по дороге. Инглис отпускает какое-то замечание по поводу дам сомнительного поведения, и я решаю, что этот пидер слишком много себе позволяет, а потому напрашивается на неприятности. Предлагаю выпить по последней в одном казино, которое, как мне известно, закрыто на ремонт. Начинает подмораживать, и мы бредем под падающим снегом.
- Вот, бля! - бормочу я, глядя на наглухо заколоченные двери. - Что ж, тут поблизости есть одно местечко, где собираются «голубые» братья.
- Я туда не пойду, - заявляет Инглис. - Лучше в Ложу...
- Есть что скрывать, а? - хохочет Леннокс.
Он взял пиво с собой и теперь никак от него не оторвется. Инглис смотрит на Рэя так, как будто надписи в сортире - его рук дело.
- Нет. - Он пожимает плечами и отхлебывает из своей пииты. - Мне скрывать нечего.
Я улыбаюсь.
- Послушайте, давайте зайдем. Нам же только выпить, - говорит Гиллман.
Рэй допивает пиво и швыряет стакан в грузовик дорожной службы. Он разбивается о кузов.
- Недоумки! - орет Рэй.
Идем в клуб. Вышибала на входе смотрит на нас не слишком дружелюбно, но пропускает, узнав, что мы из полиции. В зале полным-полно самых разных педиков. Помимо прочих, есть тут и бывшие уголовники, пристрастившиеся к этому делу и Соутоне. Спускаюсь вниз и замечаю парня своей мечты, Синки, промышляющего в Кэлтон-Хилл. Быстро даю ему необходимые инструкции и возвращаюсь наверх, к ребятам.
Веселимся вовсю. Гиллман уже расквасил нос какому-то гомику, который имел неосторожность посмотреть в его сторону в туалете. Через некоторое время появляется Синки и направляется через зал прямиком к Инглису.
- ПИ-И-ИТЕР! О, ПИ-И-ИТЕР! - кричит он. - ДАВНЕНЬКО НЕ ВИДЕЛИСЬ! Вижу, ты и дружков привел!
- Я тебя не знаю! - кричит Инглис.
- О, извините... не понял... у вас тут своя компания... - Синки отступает, удивленно подняв брови, и, обращаясь к изумленно наблюдающим за этой сценой приятелям, добавляет: - Он бывает таки-и-им ро-о-обким...
Гиллман смотрит на Инглиса с нескрываемым презрением, а Леннокс отходит на пару шагов.
- ДА НЕ ЗНАЮ Я ЕГО НИ ХУЯ! - взвывает Инглис и бросается на Синки.
Я хватаю его за плечо.
- Ради Бога, Питер, мы же полицейские! Не устраивай скандал.
- Но я не знаю его! - жалобно скулит Инглис.
- Зато он, похоже, хорошо знает тебя, - говорит Даги Гиллман, сверля беднягу ненавидящим взглядом.
- Это ты... ты написал то дерьмо в туалете, - тоном обвинителя произносит Инглис, но в конце фразы голос его срывается на высокую, пронзительную ноту.
- Я ничего не писал, так что ты лучше порасспрашивай своих вонючих дружков.
- Гиллман хмыкает, а его подбородок сам собой выдвигается вперед.
- Ах ты мразь...
- Инглис наносит удар сбоку, но его противник отступает па полшага и бьет в скулу. Я хватаю Инглиса, надеясь, что Гиллман войдет в раж и разделает пидера под орех, но на лом уже повисли Рэй и Гас. С Гиллманом мало кто справится, и Инглис это понимает, а потому пыхтит и рвется только для порядка, отчего его телодвижения выглядят особенно жалко.
- Послушайте, давайте уебывать отсюда, - призываю я. - Мы все немного перебрали. Поедем к масонам.
Вываливаем на улицу, в пургу. Инглис уже не с нами - одинокая фигурка тащится, опустив голову, вверх по Лейт-Уок.
- Эй, Питер! - кричит Гас. - Перестань, иди сюда.
Да не трогай ты этого вонючего педика, - говорит Гиллман.
Гомосек хренов! - кричит вслед Инглису Рэй. СОДОМИТ ХУЕВ! - орет во всю глотку Гиллман, сложив ладони рупором.
Остальные, может, и забудут все завтра, отнесутся к случившемуся как к пьяной болтовне, но Гиллман ненавидит «голубых» всей душой и так просто не спустит. Мы провожаем удаляющегося Инглиса пьяным ревом жаждущей расправы толпы.
В руке у Леннокса еще один стакан. Он швыряет его в сторону изгнанника, но снаряд не долетает добрых пару ярдов и разбивается на мостовой. Звук получается глухой из-за густого снега.
Ты не можешь без работы. Ты ненавидишь ее, но вместе с тем живешь ею, ее мелочными проблемами. Эти проблемы, эти пустяки отвлекают тебя от себя самого, и ты остаешься один на один с собой только ночью, в промежутке между выключением телевизора и нервным, судорожным погружением в неспокойный сон. Как я могу простить тебя, Брюс, после того как ты безжалостно изгнал столь много значившего для меня Другого? Это творение высшей красоты, эту чистейшую из душ, существо, полностью доверявшее тебе, нашему Хозяину, того, кто не захотел отчаянно цепляться за жизнь в наполненной страшными газами утробе. Эту душу, верившую в твои благие намерения по отношению к Другому. Моя боль. Моя боль. Будь проклято любое божество, подвергающее столь тяжкому испытанию добродетель духа. Будь проклято любое сообщество душ, карающее добродетель как слабость, наполняющее жизнь цинизмом и порочностью, отдающее им предпочтение перед знанием и еще большей добродетелью Как я могу простить тебя? Но простить я должен. Я знаю твою историю. Как я могу простить тебя? Но простить я должен. Должен? Как я могу простить тебя? Простить тебя я должен. Должен? Твоя история. Она началась в маленьком шахтерском поселке, называвшемся Ниттин и расположенном неподалеку от славного города Эдины. Ты стал первым, рожденным при тревожных обстоятельствах, сыном Йена Робертсона и Молли Хэнлон. Они были из простых шахтерских семей. Да, ты стал первым сыном но что-то пошло не так, как надо. Они были привычные к тяжкой жизни. Но оказались не готовыми к тому, с чем им пришлось столкнуться. Народ в горняцких поселках всегда знал свое место. Люди знали, что на протяжении всей истории правящие классы всегда заботились только о себе: аристократы, владевшие землей, капиталисты, владевшие фабриками, которым требовался уголь, который добывали рабочие. Правительство очень редко - а вернее будет сказать, никогда - становилось на сторону тех, кто работал на фабриках или рубил уголь. Они побеждали в схватках, когда становились плечом к плечу. Но проигрывали, борясь поодиночке. И однажды они потеряли все. Но твоя семья, Брюс, она потеряла все в тот же самый момент, когда получила. Итак, ты вышел из шахтерского поселка и горняцкой семьи. Ты даже спустился в забой после окончания школы. Однако когда полиция выступила против шахтеров, чтобы заставить их подчиниться новому антипрофсоюзному закону, введенному государством, и сломать сопротивление
пикетчиков, ты оказался на другой стороне. Сила - это все. Ты это понял. Сила существует не для того, чтобы помогать, а чтобы сохранять то, что есть, и пользоваться этим. Важно оказаться там, где победители. Если не можешь кого-то победить, присоединяйся к более сильному. Историю с незапамятных времен пишут те, кто взял верх, и те, кто их спонсировал. История учит, что только победители могут написать нечто достойное. Самое плохое в жизни - оказаться на стороне проигравших. Ты должен принять язык силы как валюту, но тебе придется заплатить цену. Твои отчаянные насмешки и колкости лишь иллюстрация того, насколько высока эта цена. Цена - твоя душа. Ты лишился ее. Ты потерял способность чувствовать. Твоя жизнь, работа, среда потребовали, чтобы ты уплатил эту цену. Боясь, что не увидишь собственной тени, когда встанешь перед солнцем, ты перестал смотреть на него. Ты живешь, склонив голову, и поднимаешь ее только тогда, когда служишь новым хозяевам. Но случилось это не тогда, когда началась забастовка, а много-много раньше. Я бы сказал, что ты совершил путешествие в тьму, но, по-настоящему, ты и не выходил из нее.)
Из-за «болезни» Инглиса на Форум пришлось отправить Гиллмана. Самое то, что надо. У парня замашки нациста, и уж он-то покажет гребаным ублюдкам, что и как должно быть в этом городе. Тоул, естественно, моим решением недоволен. Такой вот, мать вашу, дух Рождества. Смотрю из окна на падающий снег. Канун праздника, а у меня из-за этого черного не Выло даже времени купить подарки. И все же снег действительно падает, а у Тоула в углу стоит маленькая елка. Все так мило и спокойно, и голос его звучит убаюкивающе. Но вот и в нем прорезаются высокие, раздражительные нотки.
- Почему именно Даги Гиллман? Почему вы послали его?
Перевожу взгляд на Тоула и пристально смотрю на его пышные волосы. Воображает себя интеллектуалом. Сначала, после того как его послали на курсы, мечтал быть менеджером. Уже симптом. Его нынешняя мечта заделаться сценаристом - полный идиотизм. Но даже эта глупость бледнеет на фоне величайшего и опаснейшего заблуждения, состоящего в том, что Тоул мнит себя полицейским. Так и хочется рассмеяться ему в харю, но я лишь подливаю масла в огонь.
- Как ответственный офицер я должен принимать во внимание интересы всех, кто входит в мою группу. В сфере отношений с данным сообществом у Гиллмана наблюдаются некоторые недостатки. Я принял самостоятельное решение восполнить этот его пробел, а потому распорядился, чтобы именно он наладил связь с Форумом.
- Уж и не знаю, как он теперь будет восполнять пробел, потому как они только что ушли, оставив на него жалобу. Серьезную жалобу. Более серьезную, чем та, которую написала Сан Юнь, которая вела семинар по межрасовым отношениям вместе с Амандой Драммонд. Ниддри настаивает на дисциплинарном взыскании. Я уже поставил в известность самого Гиллмана.
У меня совершенно нет настроения выслушивать весь этот бред. Хочется встать и сказать: «Так и знал, что у придурков будут неприятности со стариной Гиллманом», но я прикусываю язык.
- Ну, с моей точки зрения, здесь имеет место конфликт интересов. Будучи федеральным представителем...
- Только не вздумайте представлять интересы Гиллмана! - кричит Тоул.
- Посмотрим, - упираюсь я. Тоул закатывает глаза.
- Послушан, Брюс, дела и без того достаточно нелегки. Арнотт на больничном, фонд сверхурочных сокращен, а теперь еще и обвинение в расизме. И вдобавок ко всему один из кандидатов на должность инспектора оказывается «голубым»!
- Вы имеете в виду брата Питера Инглиса?
- Да, его, брат Брюс Робертсон, - пищит Тоул, не догадываясь, что ступает прямо в устроенную мной ловушку. - Я, конечно, человек либеральный, но понимаю ход мыслей простых полицейских. Разве можно допустить, чтобы человек та-I ой ориентации получал ответственное назначение?
- Что вы имеете в виду? - спрашиваю я.
- Я хочу сказать, что вряд ли кому-то понравится получать приказы от такого человека. Это же верный путь к катастрофе. Нет, так не пойдет. Я собираюсь поговорить с Инглисом, убелить его отозвать заявление. И не желаю слушать никаких возражений.
Я молчу.
- Дело не в моих личных симпатиях и антипатиях, - цедит сквозь зубы Тоул, словно каждое слово причиняет ему страдание, - я лишь забочусь об интересах дела. Хотя, должен признаться, от одной мысли о том, что мужчины могут заниматься этим друг с другом, мне становится не по себе, но... это так, между прочим.
Я бросаю на Тоула взгляд, который, надеюсь, достаточно ясно говорит о том, что все здравомыслящие люди разделяют данную точку зрения и любое отступление от нее даст основание предполагать в человеке латентные гомосексуальные тенденции.
Тоул нервно покашливает; похоже, уловил, куда ветер дует.
- Но меня, разумеется, больше заботят профессиональные последствия...
- Я все-таки никак не пойму, к чему вы клоните.
- Перестаньте, Брюс! Если Инглис получит повышение, как, по-вашему, это скажется на моральном духе офицеров? Как можно питать уважение к... то есть, я хочу сказать, можно ли доверять человеку, который постоянно раздевает тебя глазами, мастурбирует, представляя тебя и... Нет, так можно скомпрометировать все что угодно!
- Подобные представления больше подходят пещерному человеку, Боб. Мы должны бороться с любыми проявлениями
дискриминации по принципу сексуальной ориентации. Кое-где полиция даже проводит рекламные акции по привлечению гомосексуалистов в свои ряды.
- Мы не где-то! Мы живем в Шотландии!
Тоул стучит кулаком по столу и тут же слегка смущенно смотрит на меня.
Я пожимаю плечами.
- Он наш товарищ по работе и брат по Ложе.
Тоул качает головой и глубоко вздыхает, стараясь успокоиться.
- Послушай, Брюс, я знаю, что ты чувствуешь, потому что вы оба претендуете на одну и ту же должность и тебе не хочется, чтобы кто-то подумал, будто ты пытаешься воспользоваться ситуацией к своей выгоде. Я ценю твою позицию в данном вопросе. Но говорю прямо и со всей откровенностью: Инглису не видать повышения как своих ушей.
Тоул заглотил наживку, но я все равно продолжаю хмуриться. Пусть думает, что меня это известие совсем не радует. Инглис может быть кем угодно, даже самым распоследним пидером, но я все равно буду упрямо защищать благородный принцип равенства. Некоторое время мы еще пререкаемся, потом я ухожу.
В кабинете встречаю Гиллмана, и мы отправляемся покатать шары в «Рэг Долл». Гиллману нужен такой друг, как я. Вот пусть и думает, что нашел его.
- И не думай, что они посмеют прибегнуть к дисциплинарным мерам. Никто ничего не сделает, гарантию даю, - говорим мы.
- Надеюсь, так оно и будет. - Гиллман пожимает плечами, как будто ему и впрямь на все наплевать. - Проблема в том, что уже ничего нельзя называть своими словами. Если парень гребаный азиат, то почему я должен называть его как-то по-другому?
- Не должен. Кстати, я что-то не припомню случая, чтобы кто-то получал выговор в результате жалобы представителя общественности.
Гиллман хороший мужик. Он, похоже, инстинктивно понимает, что самое лучшее место для склонного к насилию человека - это полиция, где, если что-то пойдет не так, его всегда поддержит мощь государства. Большинство полицейских - самые обычные парни, выполняющие не самую обычную работу, вот почему так приятно наткнуться на настоящего психопата вроде Даги. На меня произвело сильное впечатление то, как он разобрался с Инглисом. Такого не собьешь с намеченного курса. И, понятное дело, мне придется разделаться с Гиллманом. Ради такого скальпа стоит постараться. Он уже у меня на прицеле. И, кажется, не так безмятежен, как мне представлялось.