Не увлечение, а смысл жизни 8 страница
Мое правовое положение было настолько неясным, что я не знал, как мне держаться в переполненной местным начальством ложе стадиона, куда меня вызвали: политзаключенный рядом с уполномоченным СТО (Совет Труда и Обороны) по Дальнему Востоку, первой фигурой в регионе. По слухам я знал, что в Хабаровске он жил в особняке, который когда-то занимал маршал Блюхер.
Я стоял и ждал вопросов, надеясь на поддержку только футбольного мяча, который ведь и собрал всех нас в эту ложу. Я видел, что Гоглидзе расстроен проигрышем своей команды... К счастью, вопросов не было, но совет последовал:
- Не следует, чтобы Москва знала о льготах, которыми вы здесь пользуетесь. Предупредите об этом свою семью...
Я знал, что Гоглидзе очень близок к Берия, чуть ли не его личный друг, поэтому так удивила меня разница в их внешнем облике. Насторожил и его совет... Не трудно было догадаться, что в его фразе под словом Москва подразумевался Берия.
- Гоглидзе велел создать для вас все условия для работы и разрешил вызвать жену, - передал мне капитан нашей команды Анатолий Иванов, возивший именитого гостя по Комсомольску в машине начальника Амурлага.
Что только не придумают ради футбола! Как политический я не имел права на свободу перемещения, а чтобы иметь такую возможность, был вписан в командировочное удостоверение работника оперчекотдела Амурлага, который все пять лет моего пребывания в Комсомольске сопровождал меня в поездках с командой по Дальнему Востоку.
Генерал Гоглидзе регулярно появлялся на играх хабаровского «Динамо» так же, как и маршал Малиновский на выступлениях военной команды хабаровского СКА.
Мое последнее свидание с генералом состоялось при особых обстоятельствах. В перерыве игры между командами «Динамо» (Хабаровск) и «Динамо» (Комсомольск) в тоннеле Василий Куров затеял драку с кем-то из наших соперников.
Гоглидзе сидел в ложе, ему моментально донесли об этом. Он приказал собрать обе комнаты и со всей свитой вошел в раздевалку. Все встали по стойке «смирно».
- Мне доложили, - начал он, - что между динамовцами только что произошел недопустимый, безобразный инцидент, передрались спортсмены - члены одного общества. Причем такого, как «Динамо». Кто в этом виноват?
- Больше всего я, - заявляю и выхожу вперед.
- Почему вы?
- Потому, что зачинщик драки был игрок команды, где я тренер. Именно я поставил Курова играть в основной состав.
Генерал не ожидал такого оборота разговора, но, видимо, он его устраивал: отпадала необходимость наказывать кого-то из игроков его любимой хабаровской команды, и он быстро нашел выход из положения.
- Это, конечно, похвально, что вы взяли на себя вину. Только потому я на этот раз не наказываю вашего Курова. Но вас, Старостин, обязываю навести в команде должный порядок.
Вскоре и он, и Малиновский получили назначение в Москву и отбыли каждый за своей судьбой.
Шефствовать над динамовским футболом Хабаровского края стал полковник Олег Михайлович Грибанов, заместитель Гоглидзе, назначенный исполнять его обязанности.
Грибанову досталось неплохое футбольное наследство. Команда комсомольского «Динамо» конца сороковых добилась на Дальнем Востоке успехов, о которых старожилы города рассказывают молодежи до сих пор.
Это была разношерстная, объединяющая игроков нескольких национальностей, но на редкость спаянная и потому особо боевитая футбольная «единица».
Я и сейчас помню энтузиазм и патриотизм двух грузин - Месхи и Хачидзе, армянина Шириняна, украинца Червончука и местных молодых ребят Руденко, Иванова, Парыгина, Болотина, Смирнова... Тогда я утвердился в мысли, что в футболе побеждает не тот, кто больше может, а тот, кто больше хочет.
Установки команде я старался делать разные, зная, что частные «повторы» воспринимаются тускло... На каждую игру придумывал краткий, но броский девиз, нередко из исторических фраз. Например: «Карфаген должен быть разрушен», «Вперед - и горе Годунову!», «Сарынь на кичку», «Умри, но головой к воротам противника...», «Смелого пуля не тронет, смелого штык не берет...»
Игрокам все это было в новинку и очень нравилось. За день-два до игры они уже любопытствовали: какой будет девиз на очередную игру? Я секретничал и смеясь уверял, что к новому противнику еще должного девиза не подобрал, но вы, мол, готовьтесь, а девиз родится сам по себе...
Как-то после разгромного выигрыша у очередного противника на стадионе «Динамо» в Комсомольске тренер проигравших воскликнул:
- Николай Петрович! Чем вы их так «накачали»! Ведь это же бойцы из «Железного потока» Серафимовича!
Раздумывая над теперешней практикой допинга в спорте, я продолжаю считать, что личный пример тренера и его доброе верное слово с успехом могут заменить любые анаболики...
Вот так, в течение двух-трех лет сложилась в Комсомольске-на-Амуре футбольная команда, воспоминания о которой, как я уже говорил, бытуют на берегах Амура до настоящего времени.
Естественно, что тогда, за эти два года, я близко познакомился с футбольным миром Дальнего Востока. Я не говорю о столице края - Хабаровске, где конкуренция между «Динамо» и СКА сводилась к удовлетворению личных амбиций Гоглидзе и Малиновского, которые, как заправские меценаты, делали все для усиления своих команд. На уровне второй Всесоюзной лиги уже играли футбольные ансамбли в Благовещенске и Чите, а команда Тихоокеанского флота (ТОФ) в то время по своим возможностям могла составить конкуренцию и коллективам первой лиги. Она имела в составе целый ряд мастеров, которым нашлось бы место и в сильнейших клубах страны. Вообще, футбол Дальнего Востока во многом напоминал столичный, поскольку в его рядах действовало большинство призванных на военную службу москвичей - воспитанников высшей лиги.
Я проводил время, увлеченный тренерской работой и борьбой за первенство Дальнего Востока, за футбольными заботами и текущими делами команды... Где бы мне ни приходилось бывать, везде встречал московских ребят, с которыми мы раньше сталкивались. Они знали меня лично. От этих встреч становилось менее грустно.
Но, конечно, в основном мое положение облегчало то, что жене и дочерям разрешалось приезжать на Дальний Восток. Летом в школьные каникулы они жили вместе со мной в Комсомольске-на-Амуре...
Каждую весну команда «Динамо» ездила на сбор на станцию «Океанская», примерно в 20 километрах от Владивостока, где находился прекрасный санаторий МВД. Туда же приезжали и другие клубы: из Хабаровска, Читы, Благовещенска. Местные тренеры с интересом воспринимали практикуемые мною занятия по методике и опыту «Спартака». Когда я в 1950 году покидал Дальний Восток, у меня было убеждение, что футбол там достиг достаточно высокого уровня. Не случайно, целый ряд игроков-дальневосточников потом появился в столичных командах.
Очень высок был в регионе и уровень хоккея с мячом. Причем природные условия для развития этого вида спорта там практически идеальные.
Зимы затяжные и холодные. Но холод своеобразный: играя в Москве, я часто отмораживал пальцы на ногах при температуре минус 20 градусов, в Комсомольске же и при тридцатиградусном морозе ни разу за пять лет этого не случилось...
Чем объясняются подобные особенности дальневосточного климата, я сказать не могу. Но ни разу на Дальнем Востоке игры не отменялись из-за холодов.
Да, морозы никого не пугали, но вот внезапно налетавшая пурга с пронзительным ветром - испытание не из приятных... Иногда путь от управления Амурлага до дома - примерно километр по шоссе - пройти было не просто. Ветер бил в лицо, снег слепил глаза. Приходилось преодолевать его порывы, двигаясь боком, плечом вперед, останавливаясь через каждые 50 метров для отдыха... Ну а затем, наладив дыхание, двигаться дальше...
До сих пор в памяти случай, который однажды произошел во время пурги. В Комсомольске было много красной копченой рыбы. Я нес к ужину такую рыбину, килограмма на два-три, держа ее за шнурок, продетый через жабры. Но неожиданно выронил свою ношу на снег и нагнулся, чтобы поднять... Не тут-то было: ветер мгновенно отбросил ее в сторону... Минут двадцать ногами и руками разбрасывал снег, но рыбину полуметровой длины так и не нашел...
Во Владивостоке, конечно, климат другой, но ведь и отделяют его от Комсомольска более тысячи километров, примерно столько же, сколько Москву от Сочи...
Удивительный край - Дальний Восток. Там в ходу утверждение: «Здесь сто рублей не деньги, тысяча километров не расстояние, цветы без запаха, а женщины без сердца». Со временем я освоился и убедился, что в первых трех фразах присутствует истина, проверять же качество дальневосточных женских сердец я не пытался. По натуре я однолюб и свою жену, с которой прожил счастливо полвека, всегда по-настоящему любил, да и сейчас считаю счастливым то утро, когда увидел ее во сне, хотя со дня ее кончины прошло семнадцать лет...
Уже четыре десятилетия, как я покинул Комсомольск-на-Амуре, но воспоминания о нем, о его лесах и полноводном Амуре нет-нет да и выдает «компьютер» моей памяти. В ней прочно хранятся и образы тех по-настоящему хороших людей, которых довелось встретить на Дальнем Востоке.
БЫЛЬ С НЕМЫСЛИМЫМ СЮЖЕТОМ
Более грязного и мрачного места, чем привокзальная площадь Комсомольска-на-Амуре, я никогда не видел ни в одном городе. Но запомнил ее на всю жизнь по другой причине: прямо к ней примыкала территория гаража Амурлага, где я имел счастье жить почти два года. Счастье в прямом смысле слова, ведь гараж - не зона.
К тому времени меня мало чем уже можно было удивить. Но признаюсь честно, когда глухой ночью 1948 года к моей каморке подкатила машина первого секретаря горкома партии Комсомольска и приехавший на ней запыхавшийся капитан с порога выпалил: «Одевайтесь. Вас срочно требует к телефону Сталин!» - я подумал, что у меня начались галлюцинации.
Через полчаса я был в кабинете первого секретаря у телефона правительственной связи. Рядом со мной навытяжку стояли не понимающие, что происходит, генерал-лейтенант Петренко и хозяин кабинета. Я поднес к уху трубку аппарата и услышал голос сына Сталина - Василия.
У всей этой фантасмагории, как ни странно, имелось объяснение. До войны, в конце 30-х годов, в конноспортивной школе «Спартака» верховой ездой занимались моя дочь Евгения, сыновья Микояна и дочь нашего футболиста Станислава Леута - Римма, будущая неоднократная чемпионка Союза. С ними вместе тренировался худощавый, неприметный паренек по фамилии Волков. И только я, как руководитель «Спартака», знал, что его настоящее имя Василий Сталин.
Тренировался Василий азартно, с удовольствием. Ему очень нравился его тренер Иван Коврига - сильный по характеру, классный наездник. Когда жена Ивана - тоже наездница - разбилась насмерть в скачке, он, после ее похорон, пошел на Белорусский вокзал и лег под поезд.
После этой истории Василий перестал ходить на тренировки. С тех пор судьба развела нас. К моменту следующей встречи он успел стать генерал-лейтенантом, а я - политзаключенным.
Его неожиданно проявившийся - через столько лет - интерес ко мне вызывался отнюдь не детскими воспоминаниями. Будучи командующим военно-воздушных сил Московского военного округа, он, используя особое влияние и положение, мог удовлетворить любую свою прихоть. В частности, желание иметь «собственную» футбольную команду ВВС, куда - когда уговорами, когда в приказном порядке - пытался привлечь лучших игроков из других клубов. По вечерам он любил собирать дома футболистов и обсуждать с ними текущие спортивные дела. Среди них были и бывшие футболисты «Спартака».
И вот однажды, при очередном таком обсуждении, один из них - Сашка Оботов брякнул:
- Василий Иосифович, да что мы все думаем, как нам быть. Надо назначить тренером Николая Петровича.
Все его дружно поддержали. Командующий на секунду сдвинул брови, видимо, что-то про себя взвешивая, потом вызвал своего адъютанта, тоже хорошо известного мне футболиста, Сергея Капелькина, и произнес фразу, положившую начало моей двухмесячной эпопее: «Соедините меня со Старостиным».
Все это я узнал позже в Москве. А тогда ночью в Комсомольске-на-Амуре, сделав шаг к черному телефону правительственной связи, я шагнул навстречу судьбе.
- Старостин слушает.
- Николай Петрович, здравствуйте! Это тот Василий Сталин, который был Волковым. Как видите, кавалериста из меня не получилось. Пришлось переквалифицироваться в летчики. Николай Петрович, ну что они вас там до сих пор держат? Посадили-то попусту, это же ясно. Но вы не отчаивайтесь, мы здесь ведем за вас борьбу.
- Да я не отчаиваюсь, - ответил я бодрым голосом и почувствовал, как меня прошиб холодный пот. За один такой разговор я вполне мог получить еще 10 лет.
- Ну вот и хорошо. Помните, что вы нам нужны. Я еще позвоню. До свидания.
...От телефонисток по Амурлагу мгновенно разлетелась весть: Старостин разговаривал со Сталиным. Фамилия завораживала. В бесконечных пересудах и слухах терялась немаловажная деталь: звонил не отец, а сын. Местное начальство, конечно, знало истину, но для них и звонок отпрыска значил очень много.
Разговор с Василием вернул меня к футбольным интересам Большой земли. Я стал регулярно слушать радиорепортажи Вадима Синявского - из-за разницы во времени это приходилось делать в 4 часа ночи, - зажил двойной спортивной жизнью. Днем - местной, региональной, дальневосточной. Ночью - московской, далекой, оторванной...
К тому моменту - шел, как я говорил, 1948 год - до моего освобождения оставалось четыре года. Но судьба благоволила ко мне.
Директором одного из заводов Комсомольска был инженер Рябов из Москвы, с Красной Пресни, на удачу оказавшийся болельщиком «Спартака». Он сумел использовать то, что отцы города и Амурлага, сбитые с толку особой расположенностью ко мне сына вождя, позволили немыслимую вещь: не только зачислить политического заключенного на завод, но и допустить его к работе на станке. Как вскоре объяснил мне Рябов, теперь при условии выполнения плана мне за день полагалось два дня скидки со срока заключения. В семь часов утра я устанавливал на зуборезный станок семь болванок, процесс обработки которых длился всю смену. Рядом со мной, на другом станке работал осужденный вор-карманник Дмитрий Михалев из Иркутска, необычайно одаренный в ремесленном деле. Он-то мне и помогал. От завода до футбольного поля, где тренировалось «Динамо», было 20 - 30 минут ходьбы. Имея пропуск-«вездеход», я исчезал, а Михалев присматривал за моими болванками. Ему не составляло труда несколько раз за смену подойти и микроном выверить точность действия резца, больше ничего не требовалось. После тренировки я прибегал на завод.
- Ну как? - спрашивал у Дмитрия.
- Все в порядке, передовик. «Товар» готов, можно снимать, - отвечал он. - Зови мастера.
У Михалева пропуска в город, естественно, не было, его никуда не выпускали. Он помогал мне - я помогал ему, принося из города то, что нельзя было купить в лагерном магазине.
Так прошли два года, которые с помощью Дмитрия Михалева были зачтены мне за четыре. Мой срок истек. Местный народный суд на основании представленных документов утвердил досрочное освобождение. Мне выдали паспорт, где черным по белому были перечислены города, в которых я не имел права на прописку. Первой в этом списке значилась Москва.
Рассказываю об освобождении так буднично, потому что именно так его и встретил: ни эмоций, ни желаний никаких я в этот момент не испытывал. Помню только опустошенность и растерянность: куда ехать, где жить, кем работать?
Предложение Гоглидзе остаться в Хабаровске тренером «Динамо» выглядело, конечно, заманчиво. Но решиться насовсем перевезти туда жену и детей я не мог.
И тут вновь позвонил Василий:
- Николай Петрович, завтра высылаю за вами самолет. Никаких хабаровсков. Мы ждем вас в Москве.
- Как в Москве... Я же дал подписку...
- Это не ваша забота, а моя. До встречи... - И в трубке раздались частые гудки.
Все казалось настолько неправдоподобным, что могло иметь только одно объяснение: обычно он звонил, сильно подвыпив. Но на этот раз голос Василия Сталина был абсолютно трезвым...
На следующее утро на военном аэродроме Комсомольска приземлился личный самолет командующего ВВС Московского военного округа. На нем прибыл Сергей Капелькин. То, что это был «свой человек», окончательно заставило меня поверить в реальность происходившего. И теперь мною овладело одно всепоглощающее желание - оказаться в Москве, и я поднялся по трапу в самолет, даже не попытавшись проанализировать ситуацию, представить, чем может грозить незаконное возвращение в столицу.
Прямо с подмосковного аэродрома меня привезли в особняк на Гоголевском бульваре - резиденцию Сталина-младшего.
На первом этаже в огромном зале стояло несколько бильярдных столов. В центре - большой обеденный стол, на нем красовались графин с водкой и блюда с нарезанными ломтями сахарного арбуза. Во главе сидел молодой человек в генеральском мундире. Вокруг суетились какие-то офицеры и футболисты, некоторых из которых я знал по прежней мирной жизни.
Похоже, меня ждали. Когда я вошел, Василий поднялся. И как только он встал, вся суета и разговоры мгновенно прекратились. Все смотрели на нас...
- С возвращением, Николай Петрович!
- Спасибо.
- Выпьем за встречу.
- Василий Иосифович, я не пью.
- То есть как не пьете? Я же предлагаю «за встречу». За это вы со мной должны выпить.
Стоявший сзади Капелькин потихоньку толкнул меня в бок, а Сашка Оботов из-за стола начал подавать знаки: мол, соглашайся, не дури. Я замялся, но деваться некуда - выпил. И, усталый после перелета, голодный да еще и непривычный к алкоголю, сразу захмелел.
А Василий, смачно хрустнув арбузом, тут же перешел к делу.
- Где ваш паспорт?
- При мне, конечно.
- Степанян, - позвал «хозяин» одного из адъютантов, - срочно поезжай и оформи прописку в Москве.
Офицер моментально исчез.
- Ну что, Николай Петрович, как будем готовить команду? - спросил Василий и, не дожидаясь ответа, крикнул: - Гайоз!
К нам подошел Гайоз Джеджелава, в прошлом знаменитый форвард тбилисцев, умный, техничный футболист. Но годы взяли свое. Даже форма подполковника не могла теперь скрыть заметно располневшую фигуру. Из репортажей Синявского я уже знал, что он стал старшим тренером команды ВВС. Мы пожали друг другу руки.
- Гайоз, ты сколько раз выигрывал первенство Союза?
- Василий Иосифович, я пока не успел, но мы надеемся...
- Ты «пока не успел», а Николай Петрович уже выигрывал несколько раз, поэтому он будет руководить командой, а ты будешь ему помогать.
Я почувствовал себя неловко и счел необходимым вмешаться:
- Василий Иосифович, меня не было в большом футболе почти десять лет. За это время многое изменилось. Пусть Гайоз ведет все, как вел. Уверен, он многому может научить. Мне на первых порах надо осмотреться. К тому же у вас команда все-таки военная, а я человек сугубо гражданский...
- Это видно, - под общий добродушный смех заметил Сталин, - но меня это не смущает. На поле-то все равно без погон выходят. Да и потом, в нашей семье решение принимается один раз.
В тот момент, так же незаметно, как и исчез, появился Степанян и вернул мне паспорт. Открываю - и не верю глазам: прописан в Москве постоянно по своему старому адресу - Спиридоньевский пер., 15, кв. 13.
Чем ближе подходил я к Спиридоновке, тем отчетливее понимал, чего мне больше всего не хватало все эти годы - ощущения, что тебя ждут. И когда я, переступив порог квартиры, увидел плачущую жену и девочек, я понял, как мало, в сущности, нужно человеку для счастья.
После моего ареста семье оставили только восьмиметровую комнату. Две другие отдали управляющему делами Министерства пищевой промышленности. Но именно те первые часы, проведенные в крохотной восьмиметровой комнатке, до сих пор считаю самыми счастливыми в моей жизни.
На следующий день меня вызвали в штаб ВВС Московского округа, где «правил бал» Василий Сталин. Слово «командующий» не сходило здесь с языка. Бесчисленное количество офицеров непрерывно сновали по кабинету. «Командующий приказал», «командующий требует», «командующий ждет»... Вся штабная суета после Комсомольска-на-Амуре казалась мне игрой в оловянные солдатики.
Впрочем, меня это мало трогало. Главное - вскоре я должен был получить возможность вновь окунуться в любимую атмосферу футбольной жизни.
Но, как говорится, человек предполагает, а бог располагает. Через несколько дней ко мне явились два полковника из хорошо знакомого ведомства. Уже имея опыт, я сразу определил: судя по чину «гостей», здесь не обошлось без санкции высшего руководства.
- Гражданин Старостин, ваша прописка в Москве аннулирована. Вы прекрасно знаете, что она незаконна. Вам надлежит в 24 часа покинуть столицу. Сообщите, куда вы направитесь.
- Почему я должен решить это прямо сейчас?
- Потому, что мы сегодня пошлем туда ваш паспорт.
Хитрая уловка! Без паспорта, да еще в моем положении, я оказывался легкоуязвимой мишенью.
Подумав, назвал Майкоп. В Комсомольске у меня в команде играл майкоповец Иван Угроватов. Он часто говорил мне: «Майкоп хороший город, если что, приезжайте туда. Там можно устроиться с вашей 58-й».
Итак, в моем распоряжении были сутки.
Не теряя времени, я отправился в штаб ВВС МВО и доложил о случившемся командующему.
- Как они посмели без моего ведома давать указания моему работнику! Вы останетесь в Москве!
- Василий Иосифович, я дал подписку, что покину город в 24 часа. Это уже вторая моя подписка, первую я дал в Комсомольске о том, что не имею права находиться в столице. Меня просто арестуют...
Василий задумался.
- Будете жить вместе со мной у меня дома. Там вас никто не тронет.
Это был выход. Не знаю, насколько велико было истинное влияние Берия на Сталина, но думаю, что неприкасаемость «высочайшей» фамилии служила надежной охранной грамотой. Понимал я и другое: Василий Сталин решил бороться за меня не потому, что считал, будто невинно отсидевший действительно имеет право вернуться домой. Я был ему нужен как тренер. Но сейчас и это отошло для него на задний план. Суть заключалась в том, что он ни в чем не хотел уступать своему заклятому врагу - Берия, которого люто ненавидел, постоянно ругал его последними словами, совершенно не заботясь о том, кто был в тот момент рядом. Я несколько раз пытался остеречь его, говоря: «Василий Иосифович, ведь все, что вы произносите, докладывают немедленно Берия». - «Вот и хорошо, пусть послушает о себе правду и знает, что я о нем думаю», - отвечал он.
Так я оказался между молотом и наковальней, в центре схватки между сыном вождя и его первым подручным. Добром это кончиться не могло.
Переехав в правительственный особняк на Гоголевском бульваре, я не сразу осознал свое трагикомическое положение - персоны, приближенной к отпрыску тирана. Оно заключалось в том, что мы были обречены на «неразлучность». Вместе ездили в штаб, на тренировки, на дачу. Даже спали на одной широченной кровати. Причем засыпал Василий Иосифович, непременно положив под подушку пистолет. Только когда он уезжал в Кремль, я оставался в окружении адъютантов. Им было приказано: «Старостина никуда одного не отпускать!» Несколько раз мне все-таки удавалось усыпить бдительность охраны и незамеченным выйти из дома. Но я сразу обращал внимание на двух субъектов, сидящих в сквере напротив, вид которых не оставлял сомнений в том, что и Берия по-прежнему интересуется моей особой. Приходилось возвращаться в «крепость».
Не могу сказать, что подобное существование было мне по душе. Но я получил, благодаря стечению обстоятельств, редкую возможность наблюдать жизнь сына вождя.
Сейчас не модно хорошо отзываться о тех, кто тогда олицетворял собой власть. Но некоторые детали поведения Сталина-младшего не могли не вызвать у меня симпатию. Если вначале он представлял для меня загадку, казался обычным, примитивным «сынком», то позже я стал оценивать его не столь однозначно.
В его особняке было очень много фотографий матери. Судя по ним, она была красивой женщиной. Василий гордился ею. Сам он был похож на отца: рыжеватый, с бледным лицом, на котором слегка просматривались веснушки. Мать же его была брюнеткой.
Василий никогда, даже будучи в заметном подпитии, не заикался о гибели матери. Но однажды по его реплике около фотопортрета: «Эх, отец, отец...» - я понял, что ему все известно о ее самоубийстве. Да и вряд ли что-то можно было от него скрыть, ведь к моменту трагедии ему исполнилось 10 лет. Он с удовольствием вспоминал то время, когда его и Светлану воспитывала их тетка, старшая сестра матери. Она была замужем за Станиславом Францевичем Реденсом, который в 30-х годах занимал пост заместителя председателя НКВД, был большой любитель спорта, и особенно футбола, часто приходил на матчи сборной Москвы. После окончания очередной игры Станислав Францевич любил заглянуть в раздевалку, мы с ним подолгу обсуждали футбольные проблемы. Меня всегда поражали его умение слушать собеседника и тактичность, с которой он ненавязчиво высказывал свое мнение. Разве можно было представить, какая страшная судьба вскоре ждет этого обаятельного, по-настоящему интеллигентного человека? Сейчас известно, что по приказу Сталина он был расстрелян во второй половине 30-х годов, а его жена отправлена в лагерь как «член семьи изменника Родины».
Я тогда ничего этого не знал, Василий тоже ничего не говорил, только ругал Берия, ставя ему в вину участь своих родственников.
Об отце, в течение моего пребывания у него, он не сказал ни слова. Ни восторженного, ни критического. Это само по себе уже было удивительно. Ведь тогда вся страна вставала и ложилась спать с молитвами во славу «великого Сталина».
Признаться, и я был не самый подходящий собеседник для разговоров на темы, отвлеченные от спорта и футбола, - только что освободившийся политзаключенный. Да и время и место общения не располагали к откровенности.
Беседы наши, как правило, происходили по утрам: с 7 до 8 с ним можно было обсуждать что-то на трезвую голову. Потом он приказывал обслуге: «Принесите!» Все уже знали, о чем речь. Ему подносили 150 граммов водки и три куска арбуза. Это было его любимое лакомство. За два месяца, что я с ним провел, я ни разу не видел, чтобы он плотно ел. С похмелья он лишь залпом опорожнял стакан и закусывал арбузом. Затем из спальни переходили в столовую. Там и оставалось полчаса для обмена разного рода соображениями. Чаще всего спортивными, но которые, хочешь - не хочешь, всегда задевали текущие общественно-политические события. Мой «покровитель», как я вскоре убедился, очень слабо представлял себе проблемы и заботы обычных людей. Характер у него был вспыльчивый и гордый. Возражений он не терпел, решения принимал быстро, не тратя времени на необходимые часто размышления. И в этом отличался от отца, который, судя по кинофильмам, расхаживал по кабинету, покуривал трубку и медленно, обдумывая каждое слово, изрекал «гениальные» мысли.
Я хорошо запомнил наш первый совместный приезд на дачу в Барвиху. Громадная столовая - метров сто, большой дубовый стол. У стола - овчарка неправдоподобных размеров. Потом Василий рассказал, что это собака Геринга, присланная в подарок Иосифу Виссарионовичу, но отец «передарил» ее сыну. Когда я вошел, она грозно зарычала, ее свирепый вид не оставлял сомнений, что она запросто может разорвать цепочку, которой была привязана к ножке стола, и вцепиться клыками в любого, кто приблизится к ее новому хозяину. Услышав команду: «Бен, это свой», она презрительно отвернулась от меня и уселась на стул рядом с Василием, никого по-прежнему к нему не подпуская. Василию это очень нравилось...
Наш разговор за обедом начинался с одного и того же вопроса:
- Николай Петрович, вы знаете, кто самый молодой генерал в мире?
Я понимал, куда он клонит.
- Наверное, вы.
- Правильно. Я получил звание генерала в 18 лет. А вы знаете, кто получил генерала в 19 лет? - И сам же отвечал: - Испанец Франко.
Несмотря на бесконечные повторы, такая викторина, видимо, доставляла ему удовольствие. Сказывалось тщеславие и обостренное самолюбие. Думаю, благодаря этим качествам, он мог бы стать неплохим спортсменом. Спорт он действительно любил и посвящал ему все свободное время. Хорошо водил мотоцикл, прекрасно скакал верхом.
Из рассказов адъютантов и других из его окружения я знал, что он очень смело и дерзко летал на истребителе. В этом отношении он был далеко не неженка, хотя выглядел довольно тщедушным. Если и весил килограммов 60, то дай-то бог...
Помню, как повариха на даче буквально преследовала меня требованиями повлиять на «Васеньку», чтобы он получше поел. Я же больше старался использовать свое красноречие «в пользу» просьбы Светланы Алилуевой, которая просила меня помочь ей - и сама всеми силами пыталась - отлучить брата от выпивок.
Но алкоголь, видимо, уже проник в его кровь и заставлял пить каждый день, даже в одиночестве. Он нуждался не в агитации, а в лечении.
В основном вокруг него крутились люди, которые устраивали свои личные дела: «пробивали» себе квартиру, звания, служебное повышение. Я не припомню, чтобы он при мне занимался служебными делами. Молва о нем была такая, что если попадешь к нему на прием, то он обязательно поможет.
Разномастные чиновники не давали ему прохода: он наивно выполнял бесчисленное количество просьб оборотистых людей, которые его использовали. Все вопросы решались, обычно, с помощью одного и того же приема - адъютант поставленным голосом сообщал в телефонную трубку: «Сейчас с вами будет говорить генерал Сталин!» Пока на другом конце провода приходили в себя от произнесенной фамилии, вопрос был практически исчерпан.