День рождения пня Смирнова 2 страница

Как говорится — ежели я кого-то, то это мы с Томкой кого-то.

А если ее кто-то, то это меня кто-то.

Такой закон семьи.

Птица тля

Однажды кривой пастух муравей Ленька так, по выражению бабки Маланьи, наглохтился, что упустил стадо, прилег к мощному стволу земляники и в результате чуть не утоп в росе, но не проснулся.

Стадо тлей пришло само, муравей деда Миша, однако, не обнаружил тли Зорьки и ходил до ночи по деревне, клича: «Зоря, Зоря!»

Каково же было его удивление, когда тля Зорька вышла из дремучего подорожника посвежевшая и взволнованная, и не одна, а в сопровождении трех диких тлей противоположного пола.

Одичалые самцы шли за тлей Зорькой, готовясь к неравной взаимной борьбе, трубя и крутя извилистыми рогами, роняя на ходу зеленую пену, и потому не заметили, как муравей деда Миша обротал их, запряг и с криком «Поди, поди!» помчался на тройке — эх тля, птица тля.

Но помчаться не получилось, на пятой поперечной траншее ихнего шоссе муравей деда Миша потерял управление и выехал на встречную полосу, где следовал жук-солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой за бампер.

Результатом было то, что у тли-коренника снесло фуражку, часть носового оперения и жвало, а жук-солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой не вписался в такой поворот и перекинулся.

Однако же тля Зорька послужила еще раз: призывно тряся бюстом, она вытянула самцов из колеи, и они, буквально пожирая глазами тлю Зорьку (вид сзади), прянули из трясины.

Что касается жука-солдата Андреича с женой Веркой, то они заснули как были, в перекинутом виде на своем «мерседесе» — не привыкать.

Не те времена

Клоп Мстислав хранил память о расстрелянном отце и долго не решался жениться, тем более что был одинок, и даже свинья Алла вызывала у него после одного ночного происшествия чисто негативную реакцию: толстокожая самка.

Не говоря уже о собственной бывшей жене Аде и детях Мстиславичах, которые были воспитаны на фильмах ужасов, замахивались просто так ногами и родного отца не ставили ни в грош, не говоря уже о герое-дедушке, красном санитаре на донорском пункте.

Так вот, размышляя о будущей семье, клоп Мстислав представлял себе тихую, чистую изолированную жилплощадь (а сам вынужден был жить с бывшей женой в одной постели), затем он воображал себе хрустящие простыни, непрожаренные бифштексы (!), скромных, молчаливых, послушных детей, говорящих «папенька», и «вы», а уж потом клоп Мстислав воображал себе жену, и с одной стороны выходило, что она длинноногая, глазастая и огневая, а с другой — что она скромная поломойка.

(Клоп Ада отличалась, наоборот, тем, что в талии была гораздо шире, чем в плечах, и в минуты гнева махала хоботом.)

В конечном итоге клоп Мстислав подсчитал зарплату минус алименты (дети только знают кровь отцовскую пьют) и сколько стоят хрустящие простыни и непрожаренные бифштексы, и сердце его защемила тоска.

И он теперь в свободное время ходит в библиотеку и бесплатно читает там газеты с брачными объявлениями.

Но глазастой, хорошо обеспеченной, скромной длинноногой огневой поломойки он пока не нашел, не те времена.

Квартирный вопрос

Микроб Гришка Квартиросъемщик решил квартирный вопрос так: а) сдал свою хату иностранцам; б) сам запланировал поселиться в диких местах, где подешевле: и нашел через знакомых, через пиявку Дуську Coco, хотя не особенно удобно, в больничном автоклаве под давлением 5 атмосфер, t 120°, 25 % жидкий хлорамин кипит, стерильно.

Зато чистое белье, ничего не стирать, не подметать, хотя питание хочешь не хочешь — хлорка на первое, на второе и в компоте.

Первая фаза, т. е. с иностранцами, прошла хорошо, семья возбудителей болезни Гейне-Медина въехала в Гришкины апартаменты, но там у них немедленно возник бытовой сюжет с соседями сверху (некто бактериофаги группы ФАУ-1), которые соседи неоднократно заливали квартиру Гейне-Медина со своего этажа кипятком, якобы у них лопнула труба.

А Гришка Съемщик, получивший баксы, был в недосягаемости, варился в автоклаве, предварительно надев щитки и каску полярника, а детей и жену отправил к теще в деревню Ясная Холера.

Новое местоположение показалось ему неуютным, но доллары приятно холодили голову под каской, даже когда полностью скипело и хлорка выпала в осадок.

У семьи же Гейне-Медина не было никакой жизни, сплошной ремонт, побелка, все под газетами и маляры травят байки, тем более что иностранцы ничего не понимали, кивали и по-глупому улыбались, как им свойственно, отдавая деньги.

Вдобавок верхние соседи, бактериофаги, в ответ на звонок в дверь (новая протечка) высунули на пришельцев такие страшные циферблаты, что робкие Гейне-Медина свернулись в пружинку и пошли щелкать вниз по лестнице один за другим все восемьсот штыков.

А микроб Гришка Квартиросъемщик, не выдержав режима автоклавирования, угорел и в результате накрыл морду носовым платком, смоченным природной влагой, такой сюжет.

И когда автоклав открыли по окончании цикла дезинфекции (новый заезд), микроб Гришка съехал оттуда, продлевать путевку не стал.

Затем он (возник вопрос куда податься) стал бомжевать у себя на лестнице под дверью возбудителей болезни Гейне-Медина, кашлял и колготился, а они мало того что не пустили его, но и вообще показали свою истинную сущность и, не прекращая по-дурацки улыбаться, наставили микробу Гришке под глаз две будды разного цвета, при том что сам Гришка после автоклава стал прозрачным до неузнаваемости.

В итоге он сдал возбудителям квартиру еще на полгода, а жить на лестнице оказалось гораздо легче, чем в автоклаве: после всех переживаний микроб Гришка Квартиросъемщик обустроился на самом сквозняке, в лифтовом оборудовании, снял нишу в коммуналке, соседи приличные, чумные и грибковые семьи, только одна старушка-революционерка, бледная спирохета по прозвищу Клара Сифон (которой бойкие чумные все время показывали ребром ладони на нос) всем угрожала, что плюнет в суп, если не прекратят размножаться в местах общего пользования.

Ночами, под одеялом, Гришка Квартиросъемщик считал баксы, а утром (не солить же их) покупал себе литр муравьиного и постепенно разбавлял один к пяти.

И только тогда доливал гнилушовки.

Он был вообще хороший микроб, кудрявый и умный, но квартирный вопрос его измучил.

Вопрос такого рода: квартиру сдавать обсуждению не подлежит, но когда остановиться?

Палла

Блоха дядя Степа после долгой и продолжительной супружеской жизни с блохой Лукерьей вдруг как-то однажды не явился домой.

Оказалось, он ушел к буфетчице пиявке Дусе, известной под кличкой Coco.

Причем он ушел, бросив все: детей, внуков, правнуков, праправнуков et cetera (10 поколений в месяц), налаженный дом, дачный участок, транспортное средство, т. е. собаку Гуляша, а также друзей с гиены Зои, к которым ходили каждый уик-энд на кровяную колбасу.

Блоха Лукерья поскакала к ворожее, козловой бабушке Маланье, та отвертелась туманной цитатой «не мыло, не измылится» и вообще говорила с Лукерьей в стиле все вы блохи нация такая.

Блоха Лукерья обиделась за свой народ и поселила к бабушке самую отпетую семью праправнуков, так называемых «махновцев», 165 голов, в результате Козлова бабка Маланья потом долго расчесывалась в бочке с керосином, непечатно вспоминая визит Лукерьи.

Что касается блохи дяди Степы, то он, по слухам, устроился работать вместе с пиявкой буфетчицей по кличке Coco в ночь на полставки в гипертоническое отделение, где пиявку ценили, несмотря на то, что она всегда еле ползала, набрамшись.

Блоха дядя Степа раздобрел на больничных харчах, днем отсыпался и так далее, пока наконец шалавая пиявка не была обнаружена им, Степаном, в объятиях воробья Гусейна.

Когда и где они успели познакомиться, неизвестно, Гусейн вроде бы лечил хвост в стационаре, в урологии, Но пиявка Coco отрицала измену, уходила от ответа, всячески виляла, просто воробей взял ее полетать, так она объясняла свое отсутствие.

Но не то было с воробьем Гусейном, который заявил, что хорош сюда париться, ты, копченый.

Так что в один миг блоха Степа оказался яко наг, яко благ, т. е. без ПМЖ, и, мало того, в депрессивном виде.

То есть он вернулся домой к блохе Лукерье, но детей у них больше уже не было, так как дядя Степа ночами сидел с радикулитным зятем блохой Валериком и коллекционировал шпингалеты.

Правда, он взялся за строительство, когда махновцы в полном составе, в кибитках, с узлами и колясками вернулись на родину, исключительно сильно воняя керосином, без которого они теперь не могли жить.

(Они приняли так называемый «передоз», т. е. вмазались, говоря их словами, в бочке у козловой бабушки.)

Дядя Степа-блоха ничего не понял, но построил им на скорую руку поселок Светлый подальше, в сейсмоопасной зоне «Бам», на хвосте у Гуляша.

Наркоманы проклятые, — проводила их блоха Лукерья напутственным словом с лоджии.

А блоха дядя Степа стоял рядом как сиротка, ожидая одобрения, но не дождался.

— Почему это, — спросила в пространство блоха Лукерья, и ее смуглое лицо заблестело от слез, — почему это тебя испортили, а я должна расхлебывать. Твоя эта палла.

И он ее горестно обнял.

И назавтра блоха Лукерья родила точно в срок.

Собственность

Козел Толик наконец купил себе машину красного цвета, правда, мечтал о колере «мокрый стакан», но вышло по деньгам, т. е. самой простой модели, взял педальную, что делать!

Внешне все было о'кей, а под капотом приходилось пошерудить копытами.

Но это козел Толик еще как-то бы перенес, дети-то ездят, молоти знай по педалям, а вот отсутствие таких важных мужских занятий, как лежание под мотором и беседы о дисках и скоростях, все это, вместе взятое, больно ударяло по самолюбию козла Толика.

И не гремело и не воняло: казалось бы, мечта «Гринписа», экологически чистый вид транспорта, а вот поди ж ты, хочется, как все, поколдовать, поднявши капот, чтобы все вздрогнуло, с канистрой подбежал, уже фурычит, раз — и уехал, а то выкладываешься, как потный дядя на гонке Париж—Деревнищи.

Машка одобряла идею покупки машины, сама дала денег копейка в копейку, сама выбрала цвет, возить же должен был козел Толик: Машка нагружала автомобиль бидонами под завязку, а обратно кормами — есть-то надо.

А козел Толик надрывался, бил копытами.

Что еще, по мнению козы Машки, было хорошо в этом автомобиле помимо цвета — это никакого лихачества в пьяном виде!

Наберется козел Толик, как сука блох, шасть в машину, другой бы включил мотор и рванул бы с ревом, а козел Толик поелозит ногами, поскребет, сразу весь пеной покрымшись, и сходу тырится обратно в сарай, причем на первой скорости, еле можаху: спорт и алкоголь несовместимы.

И еще вот почему он проклял тот день и час, когда выкатил машину с базара: поскольку дружбаны, волк Семен Алексеевич и известная собака Гуляш, норовили прокатиться на халяву в его транспортном средстве и чуть что — ловили его с дурацким смехом на шоссе и ехали с ним на рынок как на прогулку, брали там бутылевского и опять в машину, лопали у Толика на глазах, т. е. на заднем сиденье, понимая, что козел за рулем и по дороге пить не будет, а они пили из горла, резвясь, как две хищные барракуды.

Акулы и все.

Без машины, думал козел Толик, было много легче, выпьешь и ложись в борозду, а тут чуть что — вытирай и мой автомобиль, остановился где — снимай педали и носи с собой, такое противоугонное средство, не говоря уже о том, что друзей возненавидел, родную жену убить готов, всем автолюбителям завидуешь и ночами не спишь, как бы кто колеса не поженил.

Плохой сон, физические нагрузки и моральные сомнения сделали свое дело, и козел Толик послал жену Машку на курсы вождения.

Коза Машка сдала экзамен только с третьего захода, волновалась, путала право-лево, красное-зеленое, но потом намастырилась и стала сама ездить с молоком, а козел Толик храпел на заднем сиденье среди фляг и бранился, когда жена его будила таскать бидоны и мешки.

И он так страшно матюгался, наш козел Толик, что коза Машка однажды призадумалась, стоя над его раскладушкой, и плюнула, не стала будить мужа, учесала сама на своем самокате, обошлось.

И все возвратилось на свои места, козел Толик опять любит друзей, воспитывает жену, покрикивает на детей, и перед ним все открыто, все пути — Акатуйская тайга, город Деревнищи, огород с красавицей ромашкой Светой, любая колея на родном шоссе…

Еще и волк Семен Алексеевич побренчит на гитаре так, что слеза навернется: «Я с Хильдой-дой-дой» и т. д.

Собственность вредная вещь, забываешь о душе.

Klava Karenin

Однажды плотва Клава взяла и бросила своего мужа, плотву Вову Л., который вечно был всем недоволен и постоянно делал замечания Клаве насчет немытой посуды.

В результате Клава переселилась к карпу дяде Сереже чистить его нагрудные знаки, все-таки не одна.

Клава всегда говорила, что не любит дырку сиротку, неизвестно что имея при этом в виду.

Карп дядя Сережа внешне воспринял это дело без трагедии, образ жизни не поменял, ходил дома в трусах.

А вот плотва Клава изменилась, стала интересной, нервной, голос сломался до баритона, причем она всюду поспевала за карпом, даже за бугор с выставками нагр. знаков — а детьми управляла по телефону.

"Дикие животные сказки (сборник)"

Дети передавали друг другу трубку, говоря «да-да-да», а плотва Клава сначала спрашивала наобум: «Ты думаешь обо мне», а потом только восклицала «ТЫ КТО», но трубку уже вырывал следующий, и вопрос попадал точно в паузу.

Муж, плотва Вова, тоже не изменил образа жизни, целыми вечерами смотрит телевизор, а днем спит, но одновременно заинтересовался философией Толстого, т. е. как правильно реагировать на женщин.

Это привело его к разысканиям, он начал рыться на дне пруда в поисках исчезнувших цивилизаций, шлялся туда с киркой, чайной ложкой и ситечком, и недавно надыбал пенсне Льва Толстого — оказывается, писателю прописали, а он не стал носить, отдал Софье Андреевне (см. фото) под видом того, что жена гораздо больше смахивает на Чехова (см. фото).

В доказательство плотва Вова приводит окаменелый след Софьи Андреевны на берегу пруда (см. фиг. А), сохранившийся до наших дней.

Якобы Софья Андреевна, размахнувшись, бросила в пруд подарок Льва Толстого под девизом: «Так не доставайся же ты никому», и на отпечатке ясно просматривается поворот ее сапога, а отпечаток второй ноги отсутствует (см. фиг. Б), гипотеза: второй ногой Софья Андреевна тоже размахнулась.

Благодаря этим поискам и находкам обычно ленивый плотва Вова, вдохновленный собственной семейной трагедией, выпустил за рубежом пьесу «Толстая и Толстой», которую леопард Эдуард мечтает поставить в реальных условиях пруда с привлечением западных сил, африканского льва и английского огородного вредителя сони как исполнителей.

Содержание спектакля: соня чешет к пруду в пенсне и т. д., весь хвост в репьях, а лев сидит на вокзале с сумками, как нищий, грива тоже в репейнике, готов отъехать.

Оба по ходу дела выдирают из шерсти клочки (находка автора, чтобы актеры были заняты сквозным действием).

Т.е. это два монолога, а репья вокруг пруда квантум сатис (до омерзения, лат.).

Однако на том берегу пруда, в американских университетских кругах, пьеса имела большой успех из-за особенностей перевода, там нет наших окончаний, пьеса называется «Толстой и Толстой», (Tolstoj & Tolstoj), и оба Толстых состоят в длительном браке и дико ревнуют друг друга, имея много детей: загадка славянского темперамента!

В университетских газетках даже появилось фото из спектакля: два бородатых целующихся супруга, один из которых в пенсне (фиг. В).

Что касается плотвы Вовы, то он, кажется, получил стипендию в бостонский бестиарий на два семестра по теме «Еврейский вопрос в произведениях Брэма».

А плотва Клава приезжала на свиданку с детьми, как Анна Каренина, кинулась к младенческим кроваткам, зажимая нос кружевным платочком, но никого не узнала: там лежали уже взрослые внуки-курсанты.

Об этом и хлопотал всю жизнь Лев Толстой, чтобы баб наказывала сама жизнь.

Живет, порхает, а ей в трамвае вопрос: «Бабуля, как проехать».

Клиника

Однажды бабочка Кузьма не рассчитал траекторию и подавился блином. В глазах у него засбоило, в ушах что-то залопотало, зафикало, какие-то неземные голоса типа милицейской сирены.

Потом пошел туннель.

Бабочка Кузьма полетел на свет, как полагается, там его якобы окружила родня, какие-то гусеницы в светлых одеждах, причем на разных стадиях развития, даже в виде коконов, а кругом вообще порхали желтки в сиянии белков, т. е. яйца с крыльями.

Был чудный сад нетронутой капусты, веял зефир и т. д., но затем пришлось всовываться задним ходом обратно в туннель, причем было впечатление (у бабочки Кузьмы), что снизу поливают чем-то типа кваса.

Оказалось, бабочка Кузьма пережил клинический случай, так называемое «склеил ласты».

Куда делся блин, он не понял, но фельдшер Акоп выглядел сытым и довольным, ковырял спичкой в зобу и на все вопросы отвечал словом «мамочка», типа «мы еще с вами, мамочка, повоюем».

После этого случая Кузьма долго смотрелся в пудреницу, переживая «мамочку», и наконец решился на пластическую операцию по омоложению, в результате чего тот же фельдшер Акоп слепил ему вместо носа пельмень, мотивируя это отсутствием материала, а резкое похудание пациента (щеки повисли, подфарники тусклые) объяснил тем, что бабочка Кузьма упал с операционного стола, когда он, Акоп, улетал за бинтом.

Но никто ничего не заметил, ромашка Света приняла бабочку Кузьму и таким, а воробей Гусейн ни к селу ни к городу прислал поздравительную телеграмму с фразой «есть свист, что нас двоих шлют на гавань есть селедку».

Просто клиника какая-то.

Генетический код

В районах Акатуйской тайги на всех столбах и заборах появилась афишка:

«Разгадавший тайну генетического кода».

Далее шло:

«Медсанчасть Яснохолеринского грибкомбината».

Чуть ниже мелко:

«Приводите детей. Проверка будущего».

И большими буквами:

«Канд. мед. наук, проф. член-корр. АМН AT клоп Мстислав.

Секретарь медкомиссии пиявка Coco.

Ответственный за мероприятие пень Смирнов».

В день выступления жук-солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой долго сидел за трехлитровым баллоном гнилушовки, семья решала, ехать или нет.

В результате поехали.

С ними увязалась жук-солдат тетя Лида, сестра Андреича, причем в плюшовке от «Адидаса», в резиновых сапогах, в полушалке с лейблом «Маша Цигаль».

Детей собрать не удалось.

Их не интересовала собственная судьба.

Они смотрели по видику дамский сексуальный футбол (голые нападающие).

Т.е. новый вид спорта.

Мощно отталкиваясь ногами, жук-солдат Андреич в сцеплении с женой Веркой и сестрой Лидой Андреевной тронул «мерседес» и через два брода на третий выкатили машину в чистое поле.

Жук-солдат тетя Лида достала из кошелки бутыль, вытащила пробку жвалами (верхняя челюсть фарфор, металлокерамика завода «Изолятор»), и постановили отдохнуть.

Для этого сели в салон автомобиля.

Там все еще пахло после вчерашнего.

— Да ну, слышали мы это дело, алкоголь, разрушение генетического кода, — сказал после третьей жук-солдат Андреич.

— Му-му, — подхватила жук-солдат Верка, закусывая рукавом от Нины Риччи.

— Живем, и дети живут, и внуки-правнуки, — согласилась жук тетя Лида.

— Код, кот. Коту баян, — опять завел свое Андреич.

— Муму, муму, я обалдеваю, — подтвердила жук-солдат Верка, занюхивая выпитое браслетом квази-голд Диор.

— Пили и пить будут. Какой там код. Гнали и будут гнать, — уверенно сказал жук-солдат Андреич.

— Сегодня секонд-хэнд открыт? — поинтересовалась тетя Лида.

— Завоз завтра. Обещалися прислать от Унгаро и Тати, — живо отреагировала жук-солдат Верка. — Маленькие платья для коктейля, резинки от трусов б/у.

— У меня внуки уже в двухнедельном возрасте знают гнать, — резюмировала жук тетя Лида. — Вот это генетический код!

— А в Ясную Холеру завезли сахар из Швейцарии, так из него не получается ничего, не гонится. Муха Домна Ивановна полмешка взяла, теперь сидит, ту же сельдь ест, сахаром посыпает. А что делать!

— Сваливают нам что похуже, конечно.

— Это у них генетический код! — откликнулся жук-солдат Андреич.

Квадрат

Однажды микроба Гришку Экспоната потащили под микроскоп.

Волокли долго, на разных видах транспорта, под конец даже наняли такси.

Гришка только пузыри пускал.

Потом завезли в отель и там бросили со всем тряпьем в номере «сингл».

Гришка сразу врубился в телепередачу, там кого-то долго секли ледорубом, м.б. Льва Троцкого, но мелькали голые зады.

Гришка смотрел эту интересную сечь до утра, а потом за ним приехала все та же иностранная студентка и на своем «роллс-ройсе» похиляла с Григорием к месту встречи.

Там Гришку Экспоната наблюдали пятнадцать человек во главе с профессоршей, их интересовал постфеминизм, и Гришка вертелся перед ними так и эдак, то свивался огурцом, то делал штопор, то (sic!) квадрат.

Студенты жевали, пили, ставили опыты, капали кислотой.

Гришка как объект вел себя неординарно и в результате выпал за смотровое стеклышко, вообще растворился во мраке.

Обратный путь он проделал тайно, сидя на студентке-гиде, причем у нее под ногтем, но зато явился в свой сингл сразу в компании трех девиц, возбудителей чесотки, до того живших в жидком мыле и потому сразу потребовавших пива.

Еще одну ночь Гришка Экспонат провел непорядочно, а потом смылся окончательно, вернулся в первом классе в родное стойбище.

Там он почувствовал себя опустошенным и на вопрос, а подарили ли ему подержанный компьютер, отвечал что да, подарили, но он его тоже подарил трем хорошим людям, а то было неудобно, они ему буквально все, а он им ничего.

В результате вскоре к Гришке на побывку приехал отряд юных возбудителей чесотки, у которых у всех было Гришкино телосложение и они могли строить квадрат и пирамиду по команде «Делай!»

Гришка детей не оставил, всех накормил болтушкой от чесотки, дети даже с собой прикупили («на свою валюту, папа, не парься как бы») и в самолете на обратном пути они то и дело прикладывались к флаконам, их заметно перло не по-детски.

— Башню срывает, — восхищались они.

Гришка Экспонат махал им с земли, делая квадрат, чтобы они его разглядели.

Хахаль

Волк Петровна решила завести себе хахаля, раз у волка Семена Алексеевича такие дела, что сутки он работает, трое суток он выходной (т. е. выходит из дому и не приходит).

Волк Петровна, недолго думая, почесала в гости к подруге козе Машке, якобы семейный праздник.

Она принесла Машке десяток любимых таблеток «уголь активированный» для кожи лица, плоды чертополоха детям кидаться и бусы собственной ручной работы из коры дерева joster, одна бусина в день на стакан кипятку, и никаких проблем: волк Петровна специализировалась как травник по кишкам.

И что же?

За стол село ровно шестнадцать душ, так что казалось бы, но из них семеро младшие ребята козы Машки и их друзья, возили друг друга в миске по полу, сломали дверь в ванную и целовались в уборной, все это второклассники, а также играли в кто доплюнется до винегрета, победили все как один.

Остальные восемь — это Козлова бабушка Маланья в глубоком маразме по случаю винегрета, то есть унесла весь таз к себе в клуню и больше так и не вышла к гостям.

Затем козла Толика дальняя родня из Акатуйской тайги маралы муж с женой, проездом, приехали сдавать рога мужа (а жена-то, жена, скромница, по виду и не скажешь, но рога выросли ветвистые), это, считая самое именинницу, еще четверо.

И еще трое были взрослые дети маралов, все самки на выданье, Алюль, Булюль и Хиштаки Саританур, одеты в спортивную форму якобы «Рибок», вид базарный.

А шестнадцатая волк Петровна, смотрит по сторонам и думает, куда попала и где хахали.

Темы для разговоров были про воспитание, дети сидели мрачные после оплеух бабы Маланьи, коза Машка говорила «Ничего, еще картофельные очистки остались и силосу два ведра, сена полные сушила», (утешала волка Петровну, надо думать), маралы трескали в пять горл и хвастались, где и почем принимают панты, при этом два раза муж с женой сцепились на эту тему, в какой приемный пункт идти, в результате жена не пожалела задних копыт, Козловы дети, собравшись полукругом, делали свои ставки
и т. д.

Причем самки Алюль, Булюль и Хиштаки Саританур тоже отца не защитили, только сказали по одному разу громко «ну ма» (с носовым произношением).

Волк Петровна от души, по-бабьи, пожалела марала Константина, особенно когда он взревел и схватился за рога, кусок оказался отломан.

Его жена марал Роза усмехнулась, а волк Петровна повела Константина к рукомойнику, причем марал всю дорогу мычал «клей, клей».

Оказалось, у него и так рога уже были слеплены в трех местах.

Вот такой выдался праздник.

А ведь волк Петровна из присутствующих хотела выбрать себе хахаля, и на тебе, пришлось варить клейстер и весь вечер склеивать рог маралу Константину, причем марал Роза не принимала ровно никакого участия, смотрела телевизор, а дети пошли на улицу играть теперь в сопли.

И даже когда рог был приклеен, марал Константин не сказал ни спасибо, ни начхать, а поскакал смотреться в зеркало с криком «Роза, Роза, смотри, рог!»

Причем он не выговаривал букву «р» и жену называл «Оза».

Волк Петровна, однако, пришла домой под утро, как нормальная баба, у которой есть хахаль с хатой (засиделась у козы Машки, уложили детей, курили, мыли посуду).

В результате волк Петровна столкнулась с мужем волком Семеном Алексеевичем у замочной скважины.

Это был миг торжества.

Однако волк Семен Алексеевич понял все однобоко, что его ходили искать, и стал бормотать, воротя дуло на сторону, что засиделись на обсуждении, компьютер завис, ключ унесла с собой референт овца Римма и нечем было запереть, пока вызывали Римму и т. д.

Но в ответ на это волк Петровна возразила, что тоже хотела в три часа ночи поймать машину, но подумала об опасности, ожидающей ее на ночном шоссе, и попросила себя проводить до угла Пушкинской пешком.

Волк Семен Алексеевич, все так же дыша в сторону, деликатно открыл дверь своим ключом и пропустил волка Петровну с уважением вперед как джентльмен.

Волк Петровна была отомщена.

Манна

Однажды кондор Акоп ел манную кашу.

Мимо (по клюву) пробирался микроб Гришка Нептун, который давно не плавал в океане.

Гришка Нептун нырнул, но каша была горячая, и от неожиданности микроб мощно закричал «пожар», а пролетавший неподалеку комар Стасик немедленно набрал по телефону «01».

Приехали пожарные, жук-солдат Андреич во главе роты солдат, лесных клопов.

Лесные клопы стали заливать кашу холодной прудовой водой из рукава, кондор Акоп сидел над тарелкой разиня рот и ничего не мог понять, зато микроб Гришка Нептун наконец поплавал, только вода была мутноватая, везде болтались айсберги: манна, она и есть манна.

Кондор Акоп холодную кашу есть не стал, снялся и улетел, а солдаты-клопы стащили сапоги и тоже пошли купаться, чтобы каша не пропадала даром.

Пополнение

Гиена Зоя с головной болью пришла домой и рассказала в семье буквально следующее: молодой ежик Витёк оскорбил ее, сказал «гони домой, кастрюля», и еще сказал, «бабушка, ты че, мышь белая, тормозишь тут, ты догоняешь, что я тебе всю репу порюхаю, безумно будешь сожалеть», что-то в таком плане.

Молодой сын Зои, гиена Дима, начал глухо ворчать (глаза красные) и спросил:

— Опять буром перла? Ты чего возникаешь? Че он тебе сделал?

— Он, — задыхаясь от слез, с рукой на сердце, объяснила гиена Зоя, — спички зажженные бросал где у нас парикмахерская, моли Нинке парикмахеру все некогда подобрать, тоже чудила хорошая, так он прямо в очески вжик, вжик.

— Ну и че, — сказал гиена Дима, — ты что назидалово всем лудишь? Ты слегка синяя, что ли?

— Пожар ведь у нас будет, — сказала гиена Зоя тонко, первым сопрано.

Остальные, собака Гуляш, гиены-дети и мать гиены Зои, старушка гиена Мехметовна, неловко молчали.

— Всюду ходишь, кишки наружу, — возбужденно сказал гиена Дима. — Как начистят тебе умывальник, тогда врубишься.

Молодой гиена Дима в этот момент выглядел ужасно: он и так не удался, видимо, пошел в Гуляшовых предков, какая-то помесь пуделя, но волос рос прямой, неровный и клоками, в бабушку Мехметовну.

Собака Гуляш внезапно лег и накрылся газетой.