Единственная девушка в лесу 7 страница
— Не желаете выпить чего-нибудь покрепче? — спросил он меня, поймав мой взгляд. — За счет заведения, — добавил бармен, заметив мое замешательство.
Он принес мне бокал холодного пино гри, наполненный по самый ободок. Отпивая его маленькими глотками, я почувствовала мгновенное головокружение от удовольствия — точно такое же, как накануне вечером, когда пила «гавайскую отвертку». К тому времени как принесли счет, мы решили, что, выйдя утром из Белдена, будем придерживаться дорог, проделанных внедорожниками и расположенных на самых малых высотах. Потом пройдем около 80 километров по МТХ, после чего поймаем попутку, минуем занесенный снегом отрезок маршрута в национальном парке и вновь встанем на тропу в месте, которое называлось Олд-Стейшен.
Когда мы вернулись в лагерь, я уселась на свой стульчик и стала писать письмо Джо на листке бумаги, вырванном из дневника. Приближался день его рождения, а от вина во мне проснулась тоска по нему. Я ни о чем в письме не вспоминала. Сидела, грызя ручку, думая о тех вещах, которые могла бы рассказать ему об МТХ. Казалось, невозможно будет заставить его понять все, что случилось со мной за месяц, прошедший с тех пор, как мы виделись в Портленде. Мои воспоминания о прошлом лете казались такими же чуждыми, каким мое описание этого лета показалось бы ему. Так что я просто ограничилась длинным рядом вопросов, интересуясь, как у него дела, чем он занимается, с кем проводит время и удалось ли ему совершить тот побег, на который он намекал в открытке, посланной мне в Кеннеди-Медоуз, и слезть с иглы. Я надеялась, что удалось. Надеялась не ради себя, но ради него. Сложила письмо и сунула его в конверт, который дала мне Трина. Сорвала несколько диких цветов с лужайки и вложила их внутрь, прежде чем запечатать.
— Схожу отошлю письмо, — сказала я остальным и, подсвечивая себе налобным фонариком, пошла по траве и протоптанной в глине тропинке к почтовому ящику, который висел на дверях закрытого магазина.
— Эй, красавица! — донесся до меня мужской голос, когда я опустила письмо в прорезь ящика. Я видела только горящий кончик сигареты на темном крыльце.
— Привет, — ответила я неуверенно.
— Это я, бармен, — проговорил мужчина, делая шаг вперед, чтобы я могла увидеть его лицо в слабом свете своего фонарика. — Как тебе понравилось вино? — спросил он.
— А, это ты! Привет. Да, понравилось, и это было очень мило с твоей стороны. Спасибо!
— Я пока еще работаю, — проговорил он, стряхивая пепел сигареты в урну. — Но скоро закончу. Мой трейлер стоит прямо через дорожку. Если хочешь, приходи, устроим вечеринку. Я могу принести целую бутылку того пино гри, которое тебе понравилось.
— Спасибо, — проговорила я. — Но мне завтра рано вставать, утром мы уходим.
Он еще раз затянулся сигаретой, кончик которой ярко мигнул. Я наблюдала за ним некоторое время после того, как он принес мне вино. На вид ему было около тридцати. И он отлично выглядел в своих джинсах. Почему бы мне не пойти с ним?
— Что ж, у тебя есть время подумать об этом. Если вдруг передумаешь… — сказал он.
— Мне завтра предстоит пройти тридцать километров, — ответила я, как будто это что-то для него значило.
— Ты могла бы переночевать у меня, — ответил он. — Я отдам тебе свою кровать. Я-то могу поспать и на диване, если хочешь. Спорим, постель — это классно, после всех тех ночей, которые тебе пришлось провести на земле?
— Все мои пожитки вон там, — махнула я рукой в сторону лужайки.
Я шла обратно в лагерь, взволнованная, в равной мере обеспокоенная и польщенная его интересом, временами меня пронзала стрела отчаянного желания. К тому времени как я вернулась, женщины уже закрылись на ночь в своих палатках, но Брент еще не спал, он стоял в темноте и глядел на звезды.
— Красиво, правда? — шепнула я, тоже поднимая взгляд к небу. И в этот миг мне пришло в голову, что с тех пор как встала на маршрут, я ни разу не заплакала. Как такое может быть? После всех моих слез это казалось невозможным, но так и было. Осознав это, я едва не разрыдалась, но вместо этого засмеялась.
— Что ты увидела смешного? — спросил Брент.
— Ничего, — пожала я плечами и взглянула на часы. Четверть одиннадцатого. — Обычно к этому моменту я уже сплю без задних ног.
— Я тоже, — сказал Брент.
— Но сегодня спать совершенно не хочется.
— Это потому, что мы переволновались, попав в город, — сказал он.
Мы оба рассмеялись. Весь день я наслаждалась компанией женщин, благодарная за такие разговоры, какие мне ни разу не случалось вести с тех пор, как я начала свой поход. Но, как ни странно, Брент казался мне ближе всех, пусть даже только потому, что был как-то привычнее, что ли. Стоя рядом с ним, я осознала, что он напоминает мне брата, которого, несмотря на разделявшее нас расстояние, я любила больше всех на свете.
— Нам надо загадать желание, — сказала я Бренту.
— А разве не нужно дождаться падающей звезды? — удивился он.
— Традиционно — да. Но мы можем придумать новые правила, — возразила я. — Например, я хочу, чтобы у меня были ботинки, от которых не болят ноги.
— Но ведь произносить желание вслух нельзя! — воскликнул он расстроенно. — Это все равно что не вовремя задуть деньрожденные свечки! Нельзя говорить никому, какое у тебя желание. Теперь оно не исполнится. У тебя же на ногах живого места нет!
— Вовсе не обязательно, — повторила я нетерпеливо, хотя у меня было неприятное чувство, что он прав.
— Ладно, я свое загадал. Теперь твоя очередь, — сказал он.
Я уставилась на звезду, но разум мой лишь прыгал от одной мысли к другой.
— Ты во сколько завтра снимаешься с места? — спросила я.
— С первыми лучами.
— Я тоже, — сказала я. Я не хотела прощаться с ним завтра утром. Мы с Триной и Стейси решили идти и ночевать вместе в течение следующей пары дней, но Брент двигался быстрее нас, и это означало, что он пойдет один.
— Ну что, ты загадала свое желание? — спросил он.
— Все еще думаю.
— Сейчас для желаний самое время, — заметил он. — Это ведь наша последняя ночь в Сьерра-Неваде.
— Прощай, Хребет Света, — сказала я небу.
— Ты могла бы пожелать себе лошадь, — предположил Брент. — Тогда тебе не пришлось бы беспокоиться о своих ногах.
Я взглянула на него в темноте. Это было верно — МТХ был открыт и для пеших туристов, и для вьючных животных, хотя я еще не встречалась ни с одним всадником на маршруте. — У меня когда-то была лошадь, — сказала я, снова обращая взгляд к небу. — На самом деле даже две.
— Ну, тогда тебе повезло, — сказал он. — Не у каждого есть лошадь.
Несколько минут мы молчали.
Я загадала свое желание.
Часть четвертая В глуши
Когда не имел я крова,
Сделал я кровом своим Отвагу.
Роберт Пински «Песнь самурая»
Никогда, никогда, никогда не сдавайтесь.
Уинстон Черчилль
Вырваться из клетки
Я стояла на обочине шоссе сразу на выезде из городка Честер, пытаясь поймать попутку, когда мужчина, сидевший за рулем серебристого «Крайслера», притормозил и вышел из машины. За истекшие пятьдесят с чем-то часов я прошла около 80 километров со Стейси, Триной и ее псом от Белден-Тауна до местечка под названием Стовер-Кемп. Но мы расстались минут десять назад, когда рядом с нами остановилась пара в маленькой «Хонде», объявив, что у них в машине есть место только для двух из нас. «Поезжай ты, — говорили мы друг другу. — Нет, поезжайте вы», — пока я не настояла на том, чтобы Стейси и Трина забрались в машину, и не запихнула вслед за ними Одина, которому предстояло сидеть, где получится. Я уверила их, что со мной все будет в порядке.
«И все будет в порядке», — думала я, пока водитель «Крайслера» шел ко мне по покрытой гравием обочине дороги, хотя и ощутила тошнотворный трепет в желудке, пытаясь определить за доли секунды, каковы его намерения. Он вроде бы выглядел довольно приличным парнем, на пару лет старше меня. Да нет, он и вправду отличный парень, решила я, бросив взгляд на бампер его автомобиля. На бампере была зеленая наклейка, которая гласила «Представь себе мир во всем мире».
Существовал ли в истории хотя бы один серийный убийца, который пытался представить себе мир во всем мире?
— Привет, — сказала я дружелюбно. Я сжимала в ладони свой «самый громкий в мире свисток», моя рука бессознательно потянулась к нему, пропутешествовав вверх по раме Монстра и охватив нейлоновый шнурок, свисавший с рюкзака. Я не пользовалась свистком с тех пор, как на меня бросился бык. Но с того самого раза у меня присутствовало постоянное и инстинктивное знание, где он находится, словно он был привязан шнурком не только к моему рюкзаку, но и другим, невидимым шнурком — прямо ко мне.
— Доброе утро, — проговорил мужчина, протягивая мне руку для рукопожатия, каштановые волосы бились на ветру и лезли ему в глаза. Он назвался Джимми Картером, подчеркнул, что не родственник бывшего президента, и посетовал, что не может подвезти меня, поскольку в его машине нет места. Я взглянула на нее и увидела, что это правда. Каждый дюйм внутреннего пространства, за исключением водительского сиденья, был забит газетами, книгами, одеждой, банками с лимонадом и кучей других вещей, толща которых доходила до самых окон. Он поинтересовался, нельзя ли просто поговорить со мной. Сказал, что он репортер, пишущий статью для издания Hobo Times. Он ездил по всей стране, интервьюируя «народ», который жил жизнью хобо[30].
— Но я не хобо, — возразила я, улыбнувшись. — Я походница, дальноходка. — Я выпустила свисток и вытянула руку в сторону дороги, подняв вверх большой палец, когда завидела подъезжающий мини-вэн. — Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта, — объяснила я, бросая взгляд на него искоса, от души желая, чтобы он забрался в свою машину и убрался к чертям.
Мне нужно было поймать две попутки в двух разных направлениях, чтобы добраться до Олд-Стейшен, и его присутствие мне ужасно мешало. Да, я была грязной, а моя одежда — еще грязнее, но я все равно была одинокая женщина. Присутствие Джимми Картера все усложняло, изменяло картинку с точки зрения водителей, проезжавших мимо. Я вспомнила, как долго мне пришлось стоять на обочине дороги, когда я пыталась добраться до Сьерра-Сити вместе с Грэгом. Если Джимми Картер будет продолжать стоять рядом со мной, то никто не остановится.
— И как давно вы бродяжничаете? — спросил он, вытаскивая ручку и длинный, узкий репортерский блокнот из заднего кармана своих вельветовых брюк. Волосы его были свалявшимися и давно не мытыми. Они висели сосульками, то скрывая, то вновь открывая его темные глаза, в зависимости от того, как сильно и в какую сторону дул ветер. Он показался мне ученым, имеющим докторскую степень по какому-то неземному и неописуемому предмету. К примеру, по истории сознания или сравнительным исследованиям в области дискурса и общества.
— Я же уже сказала. Я не бродяжничаю, — сказала я и рассмеялась. Хоть мне и ужасно хотелось поймать машину, общество Джимми Картера меня все же немного развлекало. — Я иду по Маршруту Тихоокеанского хребта, — повторила я, в знак подтверждения собственных слов указывая ему на леса, граничившие с дорогой, хотя в действительности МТХ располагался примерно в 15 километрах от места, где мы стояли.
Он уставился на меня ничего не выражающим, непонимающим взглядом. Была середина утра, уже стало жарко; такой день, когда к полудню можно заживо изжариться. Интересно, чует ли он мой запах, подумалось мне. Для меня тот момент, когда я могла почувствовать собственный запах, уже миновал. Я отступила на шаг и, сдавшись, опустила руку. Пока он не уедет, поймать попутку у меня нет ни малейших шансов.
— Это Национальная пейзажная тропа, — продолжала я, но он лишь продолжал смотреть на меня с выражением бесконечного терпения на лице, держа в руке блокнот, в котором еще не появилось ни одной заметки. Пока я объясняла ему, что такое МТХ и что я на нем делаю, я заметила, что Джимми Картер не так уж плох собой. Интересно, не найдется ли у него в машине какой-нибудь еды, мелькнула у меня мысль.
— Так если вы идете по маршруту в заповеднике, что вы тогда делаете здесь? — не понял он.
Я рассказала ему, как мы делаем крюк в обход глубоких снегов в национальном парке Лассен.
— Ну, так давно вы бродяжничаете?
— На маршрут, — подчеркнуто сказала я, — я вышла около месяца назад, — и увидела, как он это записал. Тут мне подумалось, что, возможно, я все-таки на какую-то крохотную долю хобо, учитывая все то время, которое я провела, ловя попутки и пропуская участки тропы. Но сочла, что упоминать об этом было бы неумно.
— Сколько ночей в этом месяце вы спали под крышей? — спросил он.
— Три, — ответила я, обдумав ответ: одну ночь у Фрэнка и Аннет и по одной ночи в мотелях в Риджкресте и Сьерра-Сити.
— Это все вещи, что у вас есть? — спросил он, кивая в сторону моего рюкзака и альпенштока.
— Да. Я имею в виду, остальные мои вещи на хранении, но на данный момент это все. — Я опустила руку на раму Монстра. Он всегда казался мне другом, но в компании Джимми Картера это чувство стало еще острее.
— Ну, в таком случае, я бы сказал, что вы — хобо! — воскликнул он довольно и попросил меня назвать по буквам мои имя и фамилию.
Я выполнила его просьбу — и тут же пожалела об этом.
— Да этого быть не может! — воскликнул он, когда записал их в своем блокноте. — Это что, взаправду ваше имя?
— Ну да, — сказала я и отвернулась, делая вид, что ищу машину на дороге, чтоб он не увидел замешательства на моем лице. Дорога была пугающе безмолвна, потом медлительный грузовик вырулил за поворот и, взревев, проехал мимо, не обращая внимания на мою поднятую руку.
— Итак, — сказал Джимми Картер, когда грузовик проехал, — мы могли бы сказать, что вы — настоящая бродяга.
— Я бы так не сказала, — запинаясь, проговорила я. — Быть хобо и быть любительницей пеших походов — это две совершенно разные вещи. — Я продела руку в розовую петлю своей лыжной палки и принялась царапать землю ее кончиком, рисуя линию, ведущую в никуда. — Я не в том смысле туристка, в каком вы обычно представляете себе туристов, — объяснила я. — Я, скорее, теперь уже эксперт. Я прохожу от двадцати четырех до тридцати двух километров в день, день за днем, часто иду по нескольку дней подряд, не встречая ни одного другого человека. Может быть, вам стоит сделать статью из этого?
Он сказал, чтобы я поискала его статью обо мне в осеннем номере журнала Hobo Times, как будто я была его регулярной читательницей.
Он бросил на меня взгляд поверх своего блокнота, волосы экстравагантно перечеркнули его бледное лицо. Он казался очень похожим на многих людей, которых я знала. Интересно, подумал ли он то же самое обо мне.
— Я почти не встречаю женщин-хобо, — почти прошептал он, словно поверяя мне какой-то секрет, — так что это просто чертовски круто!
— Я не хобо! — еще раз, довольно раздраженно, возразила я.
— Женщин-хобо так трудно найти! — настаивал он.
Тогда я заявила ему, что это потому, что женщины слишком угнетены, чтобы быть хобо. Скорее всего, все женщины, которые хотели бы быть хобо, оказываются, как в ловушке, дома с целым выводком детишек, которых надо воспитывать. Детишек, чьими отцами стали мужчины-хобо, выбравшие для себя дорогу.
— Ага, понимаю, — проговорил он. — Значит, вы — феминистка.
— Да, — подтвердила я. Было так приятно хоть с чем-нибудь согласиться!
— Мой любимый тип женщин, — сказал он и сделал пометку в своем блокноте.
— Но все это не имеет никакого значения! — воскликнула я. — Потому что я — не хобо. Это совершенно законно, понимаете? То, что я делаю. Я же не единственная иду по МТХ. Люди это делают. Вы когда-нибудь слышали об Аппалачском маршруте? Вот и это то же самое. Только на западе — я стояла и смотрела, как он царапает что-то в блокноте — возможно, то, что я ему говорила.
— Я хотел бы сфотографировать вас, — сказал Джимми Картер. Он просунулся в окошко машины и вытащил из салона фотоаппарат. — Кстати, у вас клевая футболка. Я люблю Боба Марли. И ваш браслет мне тоже нравится. Знаете, многие хобо — бывшие ветераны Вьетнама.
Я бросила взгляд на имя Уильяма Дж. Крокета на моем запястье.
— Улыбнитесь, — попросил он и сделал снимок. Сказал, чтобы я поискала его статью обо мне в осеннем номере журнала Hobo Times, как будто я была его регулярной читательницей. — Выдержки из этих статей печатаются в журнале «Харперс», — добавил он.
— «Харперс»? — спросила я, словно громом пораженная.
— Да, это такой журнал, который…
— Я знаю, что такое «Харперс», — резко оборвала его я. — И я не хочу оказаться на страницах «Харперс». Точнее, я очень хотела бы оказаться в «Харперс», но только не потому,что я хобо.
— Так вы же вроде говорили, что вы не хобо, — заметил он и отвернулся, чтобы открыть багажник своей машины.
— Ну, я действительно не хобо, так что это было бы очень глупо — появиться в таком виде в «Харперс», и это означает, что вам, вероятно, вообще не следовало бы писать эту статью, потому что…
— Стандартная упаковка гуманитарной помощи для хобо, — перебил он меня, повернувшись и протягивая банку холодного «Будвайзера» и пластиковый пакет, который оттягивал вниз вес продуктов, лежавших внутри.
— Но я же не хобо, — слабо запротестовала я в последний раз, уже с меньшим пылом, чем прежде, боясь, что он наконец поверит мне и уберет свой пакет с гуманитарной помощью.
— Спасибо за интервью, — проговорил он и захлопнул крышку багажника. — Безопасного вам пути.
— Да, спасибо, вам тоже, — ответила я.
— Полагаю, у вас есть оружие. По крайней мере, надеюсь, что это так.
Я пожала плечами, не желая ни признаваться в том, что его у меня нет, ни подтверждать его догадку.
— Я понимаю, что вы уже прошли довольно большое расстояние к югу отсюда, но теперь направляетесь на север, а это значит, что вскоре вы войдете в страну бигфутов[31].
— Бигфутов?
— Ну да. Ну, знаете, эти — сасквочи? Я вас не обманываю. Отсюда до самой границы и дальше, в Орегоне, вы вступаете на территорию, где зафиксировано наибольшее в мире количество сообщений о встречах с бигфутами. — Он повернулся к деревьям и уставился на них, словно снежный человек мог вывалиться оттуда и наброситься на нас. — Многие люди в них верят. Многие хобо — хобо, которые странствуют здесь. Люди, которые знают. Я постоянно слышу в этих краях истории о бигфутах.
— Ну, думаю, со мной все будет в порядке. По крайней мере, пока все было в порядке, — пробормотала я и рассмеялась, хотя желудок мой проделал небольшое сальто. В те недели, когда я готовилась выйти на МТХ, когда решила ничего не бояться, я думала о медведях, змеях, горных львах и незнакомых людях, которых буду встречать по дороге. У меня и мысли не возникало о волосатых гуманоидных двуногих тварях.
— Но, вероятно, с вами действительно все в порядке. А мне не следовало беспокоиться. Велика вероятность, что они не станут вас трогать. Особенно — если у вас есть пистолет.
— Точно, — кивнула я.
— Удачи вам в походе, — сказал он, залезая в машину.
— Удачи и вам… в поиске хобо, — ответила я и помахала ему вслед.
Я некоторое время постояла на дороге, даже не пытаясь остановить проезжавшие мимо машины. Я чувствовала себя более одинокой, чем любой живой человек на всем белом свете. Солнце палило как оглашенное, даже сквозь панаму. Я гадала, где сейчас Стейси и Трина. Мужчина, который подобрал их на дороге, собирался отвезти их только на 20 километров к востоку, к пересечению со следующим шоссе. Там нам надо было поймать еще одну попутку, которая отвезла бы нас на север, а потом снова повернула на запад, к Олд-Стейшен, где нам предстояло вновь выйти на МТХ. Мы договорились встретиться у этого перекрестка. Я отстраненно пожалела о том, что уговорила их оставить меня, когда рядом остановилась та машина. Машинально вытянула руку с поднятым большим пальцем в сторону очередной машины, и только когда она проехала мимо, до меня дошло, что я не так уж хорошо выгляжу с зажатой в руке банкой пива. Я прижала ее холодный алюминиевый бочок к горячему лбу — и внезапно ощутила острое желание выпить. А почему бы и нет? Пиво только зря нагреется, если я положу его в рюкзак.
Я взгромоздила Монстра на спину, спустилась сквозь высокую траву в кювет, поднялась на другой его стороне и вошла в лес, который теперь казался мне чем-то вроде дома. Миром, который стал моим после того, как мир дорог, городов и машин перестал мне принадлежать. Я шла, пока не набрела на хорошее местечко в тени дерева. Там я уселась на землю и вскрыла банку. Я не люблю пиво — на самом деле эта банка «Будвайзера» была единственной полной банкой пива, которую я выпила за свою жизнь.
Но его вкус показался мне приятным, таким, каким он, наверное, кажется людям, которые его любят: холодным, острым, резким и «правильным».
Попивая пиво, я исследовала содержимое пластикового пакета, который подарил мне Джимми. Я вытряхнула из него все, что в нем было, и разложила перед собой на земле: упаковку мятной жвачки; три влажные салфетки в индивидуальных упаковках; бумажный пакетик, в котором лежали две таблетки аспирина; шесть ирисок в прозрачной золотистой обертке; книжечку спичек; тонкую сырокопченую колбаску, запечатанную в своем собственном пластиковом вакуумном мире; одну-единственную сигарету в прозрачном цилиндрике «под стекло»; одноразовую бритву и широкую, почти плоскую банку запеченной фасоли.
Я начала с колбаски, запивая ее остатками пива. Потом настала очередь ирисок, всех шести, я съела их одну за другой. А потом — все еще голодная, всегда голодная — я обратила свое внимание на банку с запеченной фасолью. Вскрыла ее с помощью крошечного приспособления, входившего в комплект моего швейцарского армейского ножа, и, будучи слишком разморенной, чтобы рыться в рюкзаке в поисках ложки, стала вылавливать фасолинки ножом и поедать — как хобо — прямо с ножа.
Я вернулась на дорогу в легком тумане пивного опьянения, жуя сразу две пластинки жвачки, чтобы протрезветь, и принялась с энтузиазмом размахивать большим пальцем перед каждой машиной, проезжавшей мимо. Через несколько минут рядом со мной притормозил старый белый «маверик». На водительском сиденье сидела женщина, рядом с ней — мужчина, еще один мужчина и собака — на заднем сиденье.
— Куда направляешься? — спросила женщина.
— На Олд-Стейшен, — ответила я. — Или, по крайней мере, на перекресток тридцать шестого и сорок четвертого шоссе.
— Нам это по дороге, — сказала она, выбралась из машины, обошла ее сзади и открыла для меня багажник. Она выглядела лет на сорок. Волосы у нее были спутанные, вытравленные до белизны, лицо — припухлое, испещренное шрамиками от старого зажившего акне. На ней были обрезанные джинсы, в ушах — золотые сережки в форме бабочек, а верхнюю часть тела украшал сероватый топ, на первый взгляд сшитый из остатков швабры. — Ни хрена себе ты упаковалась, детка! — воскликнула она и рассмеялась грубым нарочитым смехом.
— Спасибо, спасибо, — приговаривала я, стирая с лица пот, пока мы вместе старались втиснуть Монстра в багажник. В конце концов у нас это получилось, и я забралась на заднее сиденье, к собаке и мужчине. Пес оказался породы хаски; голубоглазый и роскошный, он сидел на крохотном участке пола перед сиденьем. Мужчина был худ, примерно того же возраста, что и женщина, его темные волосы были заплетены в тонкую косицу.
На нем была черная кожаная куртка на голое тело, а голову украшала повязанная по-байкерски красная бандана.
— Привет, — пробормотала я ему, напрасно нашаривая ремень безопасности, который оказался безвозвратно утонувшим в складке сиденья. Мои глаза пробежали по его татуировкам. Шипастый металлический шар-моргенштерн[32] на конце цепи — на одной руке. На другой — торс женщины с голой грудью, с головой, запрокинутой назад то ли от боли, то ли от экстаза, то ли от того и другого разом. Поперек его загорелой груди было выведено латинское слово, значения которого я не знала. Когда я перестала ерзать в поисках ремня безопасности, хаски наклонил ко мне голову и нежно облизал мое колено мягким и странно прохладным языком.
— У этого пса чертовски хороший вкус на женщин, — прокомментировал мужчина. — Его зовут Стиви Рэй, — добавил он. Пес тут же перестал вылизывать колено, плотно захлопнул пасть и посмотрел на меня своими льдистыми, обведенными черным глазами, словно понимал, что его уже представили, и хотел проявить галантность. — А я — Спайдер. Луизу ты уже знаешь — мы кличем ее Лу.
— Это я! — проговорила Лу, на мгновение встретившись со мной глазами в зеркальце заднего вида.
— А это — мой брат Дейв, — продолжал мужчина, указывая на другого мужчину, сидевшего на пассажирском сиденье.
— Привет, — сказала я.
— Ну а ты? У тебя вообще имя-то есть? — Дейв обернулся ко мне с вопросом.
— Ах да, извините. Я — Шерил, — улыбнулась я, хотя меня охватила смутная неуверенность в том, что я правильно поступила, сев в эту машину. Но теперь с этим уже ничего невозможно было поделать. Мы ехали вперед, и горячий ветер из окна обдувал мои волосы. Я принялась гладить Стиви Рэя, одновременно искоса наблюдая за Спайдером. — Спасибо, что подобрали меня, — проговорила я, стараясь скрыть свою неуверенность.
— Эй, да нет проблем, сестренка, — отмахнулся Спайдер. На среднем пальце у него красовалось квадратное кольцо с бирюзой. — Нам всем пришлось в этой жизни постранствовать по большой дороге. Все мы знаем, каково это. Я вот на прошлой неделе ехал автостопом, и черт меня побери, если я мог поймать машину, даже ради спасения собственной жизни. Так что, когда я увидел тебя, попросил Лу остановиться. Все это долбаная карма, понимаешь?
— Ага, — отозвалась я и попыталась заправить волосы за уши. На ощупь они были грубыми и сухими, как солома.
— Кстати, а что ты делаешь на большой дороге? — спросила меня Лу с переднего сиденья.
Я пустилась в рассказ об МТХ, начав с самого начала, с идеи пройти его в одиночку, объясняя тонкости, связанные с маршрутом, с рекордными снегопадами этого года и сложными маневрами, которые мне пришлось предпринимать, чтобы добраться до Олд-Стейшен. Они слушали меня с уважительным отстраненным любопытством, и все трое дымили сигаретами, пока я рассказывала.
После того как я выговорилась, Спайдер промолвил:
— У меня есть одна история для тебя, Шерил. Думаю, она перекликается с тем, о чем ты тут толкуешь. Я недавно читал о животных, и там был этот долбаный ученый из Франции, который в тридцатых или сороковых годах, или когда это там было, ставил опыты на животных. Он пытался заставить мартышек рисовать картинки — настоящие художественные картинки, вроде тех, что нарисованы этими долбаными художниками и висят в музеях и во всяком таком дерьме. В общем, эти ученые постоянно показывали мартышкам разные картинки и раздавали им угольные карандаши для рисования. И в один прекрасный день одна из мартышек что-то нарисовала, но нарисовала она вовсе не художественную картинку. Она нарисовала прутья своей собственной долбаной клетки. Своей собственной долбаной клетки! Господи, и в этом-то вся правда, верно?! Эта история задевает меня за живое, и я спорить готов, что и тебя тоже, сестренка.
— Да, и меня тоже, — честно сказала я.
— Нас всех это задевает за живое, приятель, — проговорил Дейв и повернулся на своем сиденье, чтобы обменяться со Спайдером серией характерных жестов, принятых в байкерском братстве.
— Хочешь, расскажу тебе кое-что про этого пса? — спросил Спайдер. — Я взял его в тот день, когда умер Стиви Рэй Воэн[33]. Вот так он и получил свое долбаное имечко.
— Я люблю Стиви Рэя, — сказала я.
— А тебе нравится Texas Flood? — спросил меня Дейв.
— Ага, — кивнула я, погружаясь в сладкую грезу при одной мысли об этой песне.
— Она у меня с собой, — сказал он, вытащил компакт-диск и сунул его в бумбокс, стоявший между ним и Лу. Через мгновение блаженные звуки электрогитары Воэна наполнили машину. Эта музыка для меня была как помощь, как пища, как все те вещи, которые я некогда воспринимала как должное и которые ныне стали для меня источниками экстаза, поскольку мне в них было отказано. Я смотрела, как деревья проплывают мимо, заблудившись в звуках песни Love Struck Baby.
Когда песня закончилась, Лу проговорила:
— Мы тоже ударенные любовью, и я, и Дейв. На следующей неделе мы решили пожениться.
— Поздравляю, — сказала я.
— Хочешь выйти за меня замуж, золотко? — спросил меня Спайдер, на мгновение царапнув мое голое бедро тыльной стороной своей ладони, острыми гранями бирюзового кольца.
— Не обращай на него внимания, — посоветовала Лу. — Он всего лишь распутный старый ублюдок. — Она расхохоталась и поймала мой взгляд в зеркальце.
Меня тоже вполне можно назвать чем-то вроде распутного старого ублюдка, подумала я, пока один Стиви Рэй — пес — методично вылизывал мое колено, а другой Стиви Рэй пустился в головоломную каденцию песни Pride and Joy. Казалось, весь мой пульс переместился в то место на ноге, которого коснулся Спайдер. Мне хотелось, чтобы он снова это сделал, хотя я и понимала, что это смешно. Какая-то заламинированная фотокарточка с крестиком болталась на зеркальце заднего вида вместе с полинялой елочкой салонного освежителя воздуха, и когда карточка развернулась, я увидела, что на ее обороте изображен маленький мальчик.