Глава 15. Больше всего я люблю момент, когда закрывается дверь

Больше всего я люблю момент, когда закрывается дверь. Мягкий вкрадчивый толчок. Тишина пустых комнат. Ритмичная капель на кухне – из крана, который Андрей собирается починить уже год. Но стук о дно раковины становится только чаще с каждым месяцем.

Никого. До вечера.

Поворачиваю щеколду – не люблю закрываться на ключ, потому что тогда не успею подготовиться к возращению мамы. А так ей придется позвонить в дверь. Скидываю кеды и рюкзак, прохожу на кухню. Константин Алексеевич сказал сегодня не приезжать на работу. Подумать.

Привстав на цыпочки, достаю стакан с верхней полки, наливаю воду. Запах… Тревожит. Обвожу взглядом кухню: солнечный свет скользит по выдраенному до блеска столу, пляшет на горлышках бутылок – целая батарея у стены. Форточка открыта, и все равно…

– Прикинь, захожу в комнату, а там как в ужастиках: кровища и труп в кресле…

Произношу – не для ответа. Просто услышать свой собственный голос, ломкий и неуверенный. Бесит. Вот если бы получалось ровно и таким тоном, что хрен возразишь, – как у Арса…

«Прихожая, Валя…»

Холодок по спине, и волоски дыбом встают.

– Что?

Стискиваю пальцами стакан, возвращаюсь к двери и дергаю за ручку. В животе неприятно тянет. Запер.

– Давай еще поиграем, ага.

В гостиной задернуты шторы – прохладный грязный сумрак. И фотография на полке, темная, смазанная. Не белый – пепельно-серый. Равнодушный.

– Давай, куколка.

Вздрагиваю, стакан выскальзывает из рук. Хлопок – и ледяная вода плещет на ноги. Бессвязный довольный шепот. Из-за спинки поднимается ладонь – пальцы вяло сжимаются, оставляя только указательный. Сгибается, манит.

Губы онемели. Мокрые джинсы льнут к ногам – противно, холодно. Самый большой осколок – у правой ступни – будто горный пик, округло взлетает над уцелевшим дном стакана вверх.

– Иди сюда, Валя.

Андрей подается вперед – теперь я вижу его колено, обтянутое плотной тканью штанов. Хаки. С оторванным карманом на бедре. Я помню.

Подхватывает с пола стакан. Точно такой же, что стоит возле фотографии Ильи, – ровные вертикали граней. Запах… конечно. Въедающийся в виски – острый, ядовитый.

- Хотел трупик в кресле. Все для моей детки, – пауза, а потом хриплый короткий смешок. Как будто я тоже должен присоединиться, поддержать его шутку.

Но я… завис. Сзади – стена, кеды, запертая дверь. И может быть… может быть, я успею выбежать. Или даже плевать на кеды. Перепрыгнуть осколки, завернуть, приподнять фиксатор и дернуть защелку… От Андрея до меня – три шага. От меня до двери – шесть.

- Что ты здесь делаешь?

Вздох. Андрей поворачивает голову, долго, внимательно смотрит на меня поверх спинки, губы растягиваются в ухмылке:

- Сюрприз тебе устраиваю. Соскучился?

- Почему не на работе?

- Теперь моя очередь болеть. Врач уже приходил. У меня это… повышенное давление.

- Ты набухался.

- Уже после. Чуть-чуть. Пока ждал тебя. Давай, иди сюда, - хлопает ладонью по креслу, тяжело, медленно двигается, освобождая мне место.

Какое давление? У кого? Переступаю с ноги на ногу – осторожно, чтобы не напороться на стекло.

- Я…

- Ты рад. Знаю.

Короткие толстые пальцы сжимаются, как паучьи лапки, когда он приподнимается и тут же оседает назад.

Возможно… получится. Ноги подгибаются. Завожу руку за спину, пытаюсь нащупать дверь гостиной.

- Я… дай мне нормально подготовиться к экзамену.

Кажется, вдруг по какой-то идиотской случайности оказался в клетке с медведем. Хочу выбраться и боюсь сделать лишнее движение. Тошнит от страха. Сглатываю, пячусь, не отводя взгляда от рук Андрея.

- Если не успеваешь, брось идею с работой.

- Мне нужны деньги.

Поднимается. Идет медленно. Ближе. А я – назад. Ноги скользят по разлитой воде.

- Слинять собрался? Мать бросишь, cука неблагодарная?

Каждое слово поддевает острыми крючками – глубже и глубже. И сделать шаг, рвануться – значит выдрать их вместе с мясом. Болит. Ноет.

Натыкаюсь на дверной косяк, оглядываюсь на прихожую. Вижу щеколду и ручку. Близко.

- Стоять.

Замираю. И время потеряно.

Встряхивает. Вжимает. По всему телу – длинная холодная волна отвращения. Упираюсь Андрею в плечи, задерживаю дыхание. Только бы не чувствовать…

- Так много зарабатываешь? Поделишься способом, Валюша?

Твердые горячие пальцы – по подбородку, вздергивая лицо. Так… мерзко-бессильно. Все мои мечты, попытки делать вид, что все однажды закончится. Вера…

- Отпусти.

Тоже беспомощно. Локтями ему в грудь – ноги подкашиваются. Выскользнуть под тяжестью своего тела на пол, отползти.

- Как братик? Пошлюшить решил? Вошел во вкус?

Вывернуться из его рук. Но Андрей не позволяет, притискивает спиной к себе. Чувствую его влажное сбившееся дыхание. Шея, позвонки – волоски дыбом встают.

- Отвали. Отвали. Отвали. Илья никогда не…

Задыхаюсь – шнурок впиваются в горло, давит, когда он цепляет крестик, дергает его вверх.

- Вот это откуда? Заработал? Или так… подарок благодарного… работодателя?

- Не трогай.

Хрипом. На оставшемся воздухе. Пытаюсь выдрать шнурок из его пальцев, но Андрей уже перехватывает мои руки, прижимает к телу. Всхлип. Бесполезно.

- Не трогай… Не трогай…

Не разрыдаться. Не здесь.

Это подарок. Не… Не за что-то… Просто…

Сдавливает, пока не начинаю задыхаться. Дергает выше, как марионетку. Не отпустит.

Пытаюсь втянуть ртом воздух. Неловкая улитка без панциря. Голая, уродливая. Бесполезная. Хруст скорлупы. Почти-почти. Если сейчас захлестнет туже, все закончится.

«Дыши».

«Ты не знаешь…»

«Дыши».

Трудно. Так трудно. Расплывается перед глазами – калейдоскопом. Бледные пятнышки – как синяки или опухоль: надавишь – и хлынет, мерзкое, серое…

Приподнимаюсь на цыпочках, вжимаюсь в тело Андрея – воздух льется тонкой струйкой, всасываю его жадно. Еще чуть…

- Думаешь, кому-нибудь нужен? Осмелел? Друзья... Самостоятельный? Они знают, какая ты сучка?

Поверх расплывающихся пятен – темная плотная пелена. Обвисаю – кажется, в теле ни одной кости, мягкое, бесформенное. Страх. Пальцы расслабляются, перестают отдирать ладони Андрея от себя. И сразу же – дыхание. Неровное. Шумное. Хриплое. Слышу только его – уши заложило.

- Он… Он… просил не трогать нас.

Холодок по голому животу под задравшимся свитером. Влажная горячая рука ощупывает грубо, как на приеме у врача. «Не болит?» Болит… Очень болит.

- Просил, - спокойно. Смакуя. – Но продал. В обмен на свою тайну.

«Не слушай».

Разворачивает, как куклу. Смотрит насмешливо, долго. Серость глаз – мокрая, заплывшая липкой пленкой.

- Так кому ты нужен, Валя? Давай, скажи папе.

«Не слушай».

Пальцы дрожат. Никак не могут ухватить шнурок – соскальзывают, не поддаются, не ощущают металла крестика. Все знакомое: форма, тяжесть – но чувствительность ладоней – ноль.

Андрей переводит дыхание, улыбается – ободряюще, ласково. Протягивает руку.

- «Откроешь рот – засудим твоего принца на Мерседесе». Все, этого оказалось достаточно.

Дергает за ремень на моих джинсах, тащит к себе.

- Прекрати, Валя.

Защитить. То, что Илье было дорого. Чтобы никто никогда… Так же, как я сейчас сжимаю в ладони крестик, торопливо прячу его под свитер. И наконец-то чувствую его – на голой коже. Тепло, расходящееся пульсирующими волнами до солнечного сплетения.

- Ты убил Илью.

Выбор, перед которым нельзя ставить. После которого – легче вообще уйти. Я понимаю.

Губы и щеку обжигает. Как Андрей любит – наотмашь, со вкусом, наслаждаясь. Так, что зубы стукаются и остро пульсирует в кончике языка. Сразу – солоно, горячо. Злость. Она горькая – будто таблетку раскусил. От нее рот немеет. И боль – выключается. Анальгетик.

Дергаюсь, пытаясь освободить кончик ремня, царапаю запястья Андрея. С упоением, чувствуя под ногтями мягкое, упругое. Глубже, сильнее.

Отпускает так резко, что я вылетаю в дверной проем, в прихожую. Шипит, обхватывая свою руку.

- Урою, сученыш.

- Оставь нас в покое. Не трогай. Сдохни. Сдохни… Пожалуйста…

Улитка извивается, пытается отползти. Так… жалко. Со стороны. Шагает – вперед. Неловко, будто спотыкаясь. Рот – открывается беззвучно. Звенящая тишина. Смотрит под ноги. Белый бутылочный пик и ровная яркая полоса – ало, четко. Растекается.

Край мобильного врезается в бедро. Вибрирует. Пытаюсь достать его из кармана двумя пальцами, нажать на прием, позвать. А потом меня вздергивают, как полудохлого котенка, чтобы додушить. Головой в воду, пока не перестанет дышать. И, возможно, это то, чего я сейчас больше всего хочу.

Острая, отдающаяся во всем теле пульсация телефона. Размытая, смазанная дорожка крови по полу – как млечный путь, только красный. На вытертых, с облупленным лаком дощечках паркета.

«- Валь, у меня для тебя два предложения – на выбор.

- Решил взять котенка?

- Нет.

- Тогда зачем?

- Готов слушать? Первое: мы нанимаем людей, которые сделают так, что твой отчим никогда больше к тебе не прикоснется. Или – суд. Вероятность, что он выкрутится, нулевая. Я буду рядом.

Любой вариант. Но если ты подумаешь, поймешь, почему предпочтителен второй.

- Я никогда на это не пойду.

- Никто не станет тебя обвинять.

- Просто хочу уехать.

- Чтобы он нашел кого-то другого?

- Мне все равно.

- Ты не сможешь освободиться.

- И так… не смогу никогда.

- Мне не нужен ответ прямо сейчас.

- Я подумаю…»

Дождь стучит по крыше веранды. И зубы – кажется, я стер их до основания за эти три часа – в такт. Мелко. Трусливо.

Мой анальгетик больше не действует. Густая, как смола, боль – от живота до кончиков пальцев. Перетекает – миллионы матово-белых шариков бьются друг о друга, гудят. Холодно. Пальцы, обнимающие колени, онемели. Смотрю на мокрую грязную змейку шнурка, улегшегося поперек лужи. И мысленно повторяю: наклониться, подцепить его, натянуть концы, завязать. Сотни раз, по кругу. Без движения. Боюсь. Так – почти не чувствуется. А если повернуться – ртутные сферки стукнутся друг о друга, разбегаясь по всему телу. Не шевелиться, сидеть боком, прижавшись к деревянным прутьям.

Воздух синеет – кристаллики сумерек, магнитом притягивающиеся друг к другу. Один за другим – пока не выстроится черно-фиолетовая прочная стена. Я жду ее.

Знаю, что нужно подняться, возвращаться. Потому что мама уже дома. И она будет волноваться. Нужно найти рациональное объяснение, почему и куда я выскочил без куртки. Почему у меня на скуле нехилый синяк. Почему не хочу есть. Почему мне срочно нужно в душ.

Кубики «нужно» и «почему», которые я никак не могу выстроить - под ними нет устойчивого фундамента.

- Лучше – когда я сопротивляюсь?

Голос едва слышно. Охрип.

Ветер царапает голую поясницу. Кажется, что Илья сидит за спиной, зеркально повторяя мою позу. Уткнувшись в колени, молча.

- Ты только не думай… что я виню тебя. Ведь если ты хочешь кого-то защитить. Даже понимая: я слабее и моя помощь не сдалась, это…

Не знаю слова. Подобрать не умею – нужного. Тепло. Как легкое прикосновение к шее, по позвонкам вниз.

Натягиваю на пальцы рукава свитера, ежусь.

- Ты мне нужен.

«Знаю».

- Илюш…

Телефон. Снова. Ноги затекли. Роняю мобильный в грязь, стираю ладонями с экрана брызги. Арс.

Мне нельзя говорить с ним. Потому что преграда, которая сдерживает что-то страшное, –неконтролируемая, тонкая, как панцирь улитки. Надави – и треснет.

«Давай».

«Зачем?»

«Ответь ему».

«Не…»

«Я так хочу».

- Арс, я не могу сейчас…

- Какого хрена?

- Что?

- Ты не отвечаешь какого хрена? Трахаешься? Крушение автобуса? Метро встало?

- Ну, я…

Рвется. И как угодно сильно зажимай рот ладонью, все равно – слабый, беспомощный, отвратительный всхип.

- Так. Где – ты?

- На веранде.

Не спрашивай. Не спрашивай. Не спрашивай.

- Какой?

- Во дворе.

- Каком, блин?

- За домом.

- Отлично. Просто сиди там. Сиди и не смей двигаться.

Киваю, вжимаюсь лбом в колени. Страшно рот открыть, чтобы ответить. Потому что липко и холодно, больно и гадко. И я знаю, что не справлюсь. На этот раз – ничего не получится.

- Не надо приезжать.

С дурацкими паузами длиной в минуты.

Шуршание. Стук. И снова – голос. Алая ровная полоса – по которой можно идти шаг за шагом, носок к пятке. Видеть только ее. И так… возможно, пройти.

- Один?

- Да.

- Значит, надо.

Короткое звяканье ключей и звук захлопывающейся двери.

- Ммм… зарядка полная?

- Что?

Горло царапает, подкатывает. Я не смогу остановить. Раздирает изнутри.

- Зарядка на телефоне полная?

- Почти.