Часть первая Десять тысяч вещей 5 страница

Я делала один шаг, потом другой, двигаясь вперед со скоростью, которую нельзя назвать иначе, как «черепашьим шагом».

Как только мы с Эме очистили машину от снега, я забралась внутрь и повернула ключ. Я думала, что не услышу ничего, кроме мертвого щелчка, который автомобиль издает, когда больше ничего не может для тебя сделать, но он завелся мгновенно. Мы могли сразу же уехать обратно в Миннеаполис, но вместо этого решили остаться на ночь в мотеле. Вечером пошли поужинать в мексиканский ресторанчик, воодушевленные нежданной легкостью нашего путешествия. Пока мы ели чипсы с сальсой и запивали их «маргаритой», у меня вдруг возникло странное ощущение в желудке.

— Такое ощущение, будто я глотала эти чипсы целиком, — сказала я Эме, — и теперь их края протыкают меня изнутри. Мне казалось, что нижняя часть живота у меня вздулась, и там ощущалось покалывание. Ничего похожего раньше со мной не случалось.

— Может быть, я беременна, — пошутила я. И в тот же момент, когда произнесла эти слова, осознала, что не шучу.

— А ты беременна? — удивилась Эме.

— Очень может быть, — ответила я, внезапно приходя в ужас. Несколько недель назад я переспала с парнем по имени Джо. Мы познакомились предыдущим летом в Портленде, куда я сбежала, чтобы повидаться с Лизой и отрешиться от своих проблем. Я пробыла там всего несколько дней, и однажды он подошел ко мне в баре и накрыл мою руку своей ладонью.

На голове у него была неоново-яркая стрижка ежиком, как у панка, кричащая татуировка покрывала его руки до половины, а вот лицо оказалось полной противоположностью этому образу: упрямое и нежное, как у котенка, который хочет молока. Ему было 24 года, а мне 25. Я не спала ни с кем с тех пор, как три месяца назад мы с Полом окончательно расстались. В ту ночь мы с Джо занимались сексом на его хлипком футоне, расстеленном на полу, и почти не спали, проговорив до самого восхода солнца, в основном — о нем. Он рассказывал мне о своей умнице матери и алкоголике отце, об элитном и строгом университете, где годом раньше он получил диплом бакалавра.

— Ты когда-нибудь пробовала героин? — спросил он утром.

Я покачала головой и рассмеялась:

— А что, надо было?

Я могла бы спустить этот вопрос на тормозах. Когда мы познакомились, Джо только-только начал его употреблять. Он делал это без меня, с группой приятелей, которых я не знала. Да, я могла бы пропустить его вопрос мимо ушей, но что-то принудило меня сделать паузу. Я была заинтригована. Я не была связана никакими обязательствами. Молодая и переполненная скорбью, я была готова к саморазрушению.

Так что я не просто сказала «да» героину. Я вцепилась в него обеими руками.

Я лежала в обнимку с Джо после секса на его шатком диванчике, когда в первый раз попробовала героин, спустя неделю после того, как мы познакомились. Мы по очереди вдыхали дым горящей капельки черной героиновой смолы, прилепленной к листку алюминиевой фольги, через трубочку, которая была тоже сделана из фольги. Всего через несколько дней я уже оставалась в Портленде не ради того, чтобы повидаться с Лизой и убежать от своих печалей. Я была в Портленде потому, что у нас с Джо началась этакая полулюбовь, подогретая наркотиками. Я перебралась в его квартиру над заброшенной аптекой, где мы и провели бо́льшую часть лета, занимаясь приключенческим сексом и употребляя героин. Вначале это происходило пару раз в неделю, потом — раз в два дня, потом — каждый день. Вначале мы его курили. Затем нюхали. Но мы никогда не будем его колоть! — говорили мы. Ни в коем случае.

А потом стали колоть.

Это было здорово. Это было нечто необыкновенно-прекрасное и не принадлежащее этому миру. Как будто я нашла настоящую планету, о существовании которой всегда знала. Планету Героин. Место, где не было боли; где смерть матери, и отсутствие в моей жизни отца, и распад нашей семьи, и расставание с человеком, которого я любила, — все это было неприятностями, в сущности, не такими уж страшными.

По крайней мере, так казалось, когда я была «на приходе».

По утрам моя боль усиливалась в тысячу раз. По утрам оказывалось, что в моей жизни есть не только эти печальные факты. Теперь был еще один, дополнительный факт — то, что я превратилась в кучу дерьма. Я просыпалась в убогой комнатенке Джо, и все говорило мне об этом: лампа и стол, книга, которая упала, раскрывшись, и теперь лежала, распластав по полу свои мятые страницы. В ванной я умывалась и всхлипывала в ладони, делая несколько быстрых вдохов, готовясь к работе официантки, которую нашла себе в ресторане, где подавали завтраки. Я думала: это не я. Я не такая. Прекрати это. Хватит. Но после рабочего дня я возвращалась с комком наличных, чтобы купить еще одну дозу героина, и думала:Да. Я до этого дошла. Я докатилась до того, чтобы зря растратить свою жизнь. Я превратилась в наркоманку.

Но этому не суждено было сбыться. Однажды мне позвонила Лиза и сказала, что хочет повидаться. Я не теряла с ней связи, подолгу тусовалась у нее дома, рассказывая ей некоторые подробности того, чем занимаюсь. В этот раз, как только я переступила ее порог, я поняла, что все не так просто.

— Ну-ка, расскажи мне о героине, — потребовала она.

— О героине? — переспросила я беззаботным тоном. Что же я могла ей сказать? Это было необъяснимо даже для меня самой.

— Я не становлюсь наркоманкой, если тебя это беспокоит, — соврала я. Я стояла, прислонившись к кухонному шкафчику, наблюдая, как она подметает пол.

— Именно это меня и беспокоит, — резко возразила она.

— Так не беспокойся, — предложила я. И принялась объясняться, настолько рационально и шутливо, насколько удавалось. Это длится всего пару месяцев. Скоро мы это прекратим. Мы с Джо просто развлекаемся, получаем удовольствие.

— В конце концов, сейчас же лето! — воскликнула я. — Помнишь, как ты предложила мне приехать сюда, чтобы сбежать от всего? Вот я и убегаю, — рассмеялась я, хотя она не поддержала мое веселье. Я напомнила ей, что никогда прежде у меня не было проблем с наркотиками; что я употребляла алкоголь умеренно и умела держать себя в руках. Я экспериментирую, сказала я ей. Я — художник. Такая женщина, которая говорит «да» вместо «нет».

Она оспаривала каждое мое предложение, подвергала сомнению каждый мой вывод. Она все подметала и подметала пол, и наша беседа постепенно превратилась в ссору. Под конец она так разозлилась, что шлепнула меня веником.

Я вернулась к Джо, и мы стали разговаривать о том, что Лиза ничего не понимает.

А еще через две недели позвонил Пол.

Он хотел видеть меня. Немедленно. Лиза рассказала ему о Джо и о том, что я употребляю героин. И он немедленно сел в машину и проехал 2700 километров из Миннеаполиса, чтобы поговорить со мной. Через час я встретилась с ним дома у Лизы. Был теплый солнечный сентябрьский день. На прошлой неделе мне исполнилось 26 лет. Джо об этом не вспомнил. Это был первый день рождения в моей жизни, когда меня не поздравил ни один человек.

— С днем рождения, — сказал Пол, когда я открыла дверь.

— Спасибо, — сказала я чуть слишком официальным тоном.

— Я хотел позвонить, но у меня не было твоего номера… я имею в виду, номера Джо.

Я кивнула. Мне было так странно видеть его! Моего мужа. Фантом из моей настоящей жизни. Самого настоящего человека из всех, кого я знала. Мы сидели за кухонным столом, и ветви смоковницы постукивали в окно, а веник, которым шлепнула меня Лиза, стоял, прислоненный к стене.

Он проговорил:

— Ты выглядишь по-другому. Ты кажешься такой… как бы это сказать? Кажется, будто тебя здесь нет.

Я поняла, что он имеет в виду. Его взгляд сказал мне все то, что я отказывалась слышать от Лизы. Я была другой. Меня там не было. И такой меня сделал героин. И все же мысль о том, что от него придется отказаться, казалась мне невозможной. Я поглядела Полу прямо в лицо, и это заставило меня осознать, что мои мысли путаются.

— Просто расскажи мне, зачем ты это с собой делаешь, — попросил он. Взгляд его был мягок, а лицо его было таким родным. Он потянулся через стол и взял мои руки в свои, и мы держались друг за друга, глядя друг другу в глаза, и по моим щекам потекли слезы, а потом заплакал и он. Он хочет, чтобы я поехала с ним домой, сегодня же, проговорил он ровным тоном. Не ради воссоединения семьи, но чтобы убраться отсюда. Убраться не от Джо, но от героина.

Я сказала ему, что мне нужно подумать. Я поехала обратно к дому Джо и села на солнце, в садовый шезлонг, который Джо держал в проулке позади здания. Героин заставил меня отупеть и отдалиться от себя самой. Мысль начинала формироваться в моем разуме, а потом испарялась. Я не могла заставить себя нормально мыслить, даже когда не была «на приходе». Пока я сидела там, ко мне подошел какой-то мужчина и сказал, что его зовут Тим. Он взял меня за руку, пожал ее и сказал, что я могу доверять ему. Спросил, не одолжу ли я ему три доллара на подгузники для ребенка; потом — не может ли он зайти в мою квартиру и позвонить по телефону, а потом — не разменяю ли я ему пятидолларовую купюру и так далее. Бесконечный ряд хитрых вопросов и жалобных историй, которые смутили меня и заставили встать и вытащить последнюю свою десятку из кармана джинсов.

Увидев деньги, он вытащил из-под рубашки нож. Он приставил его к моей груди, осторожно, почти вежливо, и прошипел:

— Дай-ка мне эти денежки, милая.

Я собрала свои немногочисленные пожитки, написала записку Джо и приклеила ее к зеркалу в ванной, а потом позвонила Полу. Когда он притормозил на углу, забралась в его машину.

Я сидела на пассажирском сиденье, пока мы ехали через всю страну, и мне казалось: вот она, моя настоящая жизнь — рядом. Но до нее не дотянуться. Мы с Полом ссорились, и кричали, и машина тряслась от нашей ярости. Наши слова были чудовищны в своей жестокости — а потом мы разговаривали мягко, как ни в чем не бывало, потрясенные друг другом и самими собой. Мы решали, что разведемся, а потом — что не будем этого делать. Я ненавидела его — и любила. С ним я чувствовала себя пойманной в ловушку, клейменой, но поддерживаемой и любимой. Как дочь.

— Я не просила тебя приезжать и забирать меня! — вопила я во время одной из наших ссор. — Ты приехал по собственным соображениям. Просто для того, чтобы быть великим героем.

— Может быть, — отвечал он.

— Почему ты проехал весь этот путь, чтобы забрать меня? — спрашивала я, задыхаясь от горя.

— Потому что, — отвечал он, вцепившись в руль и вглядываясь через ветровое стекло в звездную ночь. — Просто — потому что.

Я снова встретилась с Джо через несколько недель, когда он приехал в Миннеаполис повидаться со мной. Мы с ним больше не были парой, но немедленно принялись за старое — кололись каждый день всю неделю, что он пробыл со мной, пару раз занимались сексом. Но когда он уехал, для меня все было кончено. И с ним, и с героином. Я даже ни разу больше не подумала о нем до того самого момента, как это странное ощущение в своих кишках — как будто в них тычутся непрожеванные кукурузные чипсы, сидя с Эме за столиком в Су-Фолс.

Я сидела на пассажирском сиденье, пока мы ехали через всю страну, и мне казалось: вот она, моя настоящая жизнь — рядом. Но до нее не дотянуться.

Мы ушли из мексиканского ресторанчика и отправились в огромный местный супермаркет, чтобы купить тест на беременность. Пока мы шагали по ярко освещенному магазину, я мысленно уговаривала себя, что, вероятнее всего, я все же не беременна. Я уже столько раз уворачивалась от этой пули — бесцельно суетясь и беспокоясь, воображая симптомы беременности настолько убедительно, что, когда у меня начинались месячные, я испытывала шок. Но теперь мне было уже двадцать шесть, и я собаку съела в сексе; я не поддамся очередному страху.

Вернувшись в мотель, я заперлась в ванной и пописала на тестовую полоску, в то время как Эме сидела на кровати в номере. Спустя несколько секунд в крохотном окошке на полоске появились две темно-синие линии.

— Я беременна, — сказала я, выйдя из ванной, и глаза мои налились слезами. Мы с Эме улеглись на постель и разговаривали об этом около часа, хотя нам, в общем-то, особо не о чем было говорить. То, что мне придется сделать аборт, было фактом настолько очевидным, что обсуждать что-то еще казалось глупостью.

На дорогу от Су-Фолс до Миннеаполиса требуется около четырех часов. На следующее утро Эме ехала за мной на машине на тот случай, если мой грузовичок снова сломается. Я ехала, не включая радио, думая о своей беременности. В тот момент плод был размером с зернышко риса, и все же я чувствовала его в самой глубокой, самой сильной части себя, и он тянул меня вниз, потрясал меня, отдаваясь эхом изнутри наружу. Где-то в районе юго-западных фермерских земель Миннесоты я разразилась слезами, рыдая с такой силой, что едва могла вести машину. И плакала не только из-за нежеланной беременности. Я оплакивала все это тошнотворное болото, в которое я превратила свою жизнь с тех пор, как умерла мама. Все глупое существование, которое стало для меня таким привычным. Я не должна была быть такой, жить так, сделаться такой мрачной неудачницей.

Именно тогда я и вспомнила тот путеводитель, который сняла с полки в REI, пока ждала своей очереди в кассу, собираясь заплатить за лопатку. Мысль о фотографии, на которой было изображено озеро, усыпанное валунами, окруженное скалистыми утесами и голубым небом, словно прорвала мою оборону. Буквально как кулак, ударивший в лицо. Когда листала эту книгу, то думала, что просто убиваю время, стоя в очереди. Но теперь она казалась мне чем-то бо́льшим — знаком. Указанием не только на то, что я могла бы сделать, но на то, что я должна сделать.

Добравшись вместе с Эме до Миннеаполиса, я помахала ей, когда она сворачивала к своему дому, но сама домой не поехала. Вместо этого я поехала в REI, купила «Маршрут Тихоокеанского хребта, часть I: Калифорния», привезла его домой и читала всю ночь. За следующие месяцы я прочла его с десяток раз. Я сделала аборт и принялась учиться готовить обезвоженные хлопья из тунца и вяленую индейку. Освежила в памяти основы первой помощи и тренировалась в использовании водного фильтра в собственной кухонной раковине. Я должна была измениться. «Я должна измениться» — эта мысль была моим стимулом все месяцы планирования похода. Не стать другой, но вернуться к личности, которой я когда-то была, — сильной и ответственной, с ясным взглядом и мотивацией, нравственной и доброй. И сделать меня такой должен был МТХ. Я буду идти по нему и думать о своей жизни. Там, вдали от всего, что делало ее смешной и жалкой, я вновь обрету свою силу.

И вот я здесь, на МТХ, в первый день своего похода, снова смешная и жалкая, хотя и по-иному. Сгорбившаяся в позе, отдаленно напоминающей вертикальное положение.

Спустя три часа я добрела до ровного участка — редкость в этих местах — неподалеку от рощицы, состоявшей из разных видов юкки и можжевельника, и остановилась на привал. К моей великой радости, там оказался огромный валун, на который я могла сесть и снять рюкзак точно так же, как сделала в машине в пустыне Мохаве. Придя в восторг от возможности освободиться от его веса, я начала расхаживать по полянке, случайно задела одну из юкк, и она пронзила меня острыми шипами. Из трех колотых ранок на руке мгновенно брызнула кровь. Ветер был настолько силен, что, когда я достала из рюкзака аптечку и открыла ее, все упаковки с пластырем просто сдуло прочь. Я напрасно гналась за ними по всей пустоши — они скатились вниз с горы и пропали. Я села на землю, зажала ранки рукавом футболки и сделала несколько глотков из бутылки с водой.

Никогда еще в своей жизни я не была настолько изнурена. Часть этой усталости можно было списать на то, что тело приспосабливалось к физической нагрузке и подъему. Теперь я была на высоте около 1525 метров, на 1365 метров выше, чем в начале маршрута, на перевале Техачапи. Но в большей части этой усталости можно было обвинить только чудовищный вес моего рюкзака. Я смотрела на него без всякой надежды. Это было мое бремя, которое я собрала сама, тщательно и кропотливо. Значит, мне его и нести — и все же я понятия не имела, как понесу его дальше. Я достала из рюкзака путеводитель и стала его просматривать, придерживая трепещущие страницы, надеясь, что знакомые слова и карты разгонят мою растущую неуверенность. И что книга убедит меня своей доброжелательной четырехголосной гармонией, что я могу «это сделать», — точно так же, как она убеждала меня все месяцы, пока я работала над своим планом. В путеводителе не было фотографий четырех его авторов, но мысленно я их представляла очень хорошо: Джеффри Шефер, Томас Уиннетт, Бен Шифрин и Руби Дженкинс. Они были разумны и добры, мудры и всезнающи. Они проведут меня до конца. Они должны это сделать.

Многие сотрудники REI рассказывали мне о собственных пеших экскурсиях с рюкзаками за спиной, но никто из них ни разу не ходил по МТХ. И мне не пришло в голову даже попытаться найти кого-нибудь, кто это делал. Летом 1995 года был еще каменный век Интернета. Теперь существуют десятки онлайн-дневников дальноходов, преодолевавших МТХ, целый кладезь информации о маршруте, одновременно статичной и вечно меняющейся. Но у меня ничего такого не было. У меня был только путеводитель, «Маршрут Тихоокеанского хребта, часть I: Калифорния». Он стал моей библией. Моим спасательным тросом. Единственной книгой, которую я читала о прохождении МТХ — да и любого другого маршрута, если уж на то пошло.

Но когда я листала ее в первый раз непосредственно на маршруте, она утешила меня меньше, чем я надеялась. Стало ясно, что там были вещи, которые я проглядела. Например, цитата на странице 6, слова какого-то парня по имени Чарльз Лонг, с которым авторы путеводителя соглашались от всей души: «Как может описать какая-то книга психологические факторы, к которым нужно подготовиться, — отчаяние, отчуждение, тревогу. И, главное, боль, как физическую, так и ментальную, которая вгрызается в самое сердце походника, — словом, все те реальные явления, к которым необходимо быть готовым? Передать эти факторы невозможно никакими словами…»

Я сидела с вытаращенными глазами, и внутри меня вызревало понимание, что действительно никакие слова не могли передать эти факторы. Теперь я знала, что это за факторы. Я уже выучила их наизусть, пройдя каких-нибудь три мили по пустынным горам, согнувшись под рюкзаком, который напоминал «Фольксваген-жук». Я стала читать дальше, отмечая про себя пропущенные прежде откровения о том, что неплохо было бы улучшить свою физическую форму, прежде чем отправляться в поход, может быть, специально тренироваться для него… И, разумеется, наставления по поводу веса рюкзака. Авторы предлагали даже воздержаться от того, чтобы нести с собой весь путеводитель, поскольку он слишком тяжел, да и в любом случае это не нужно. Вполне можно скопировать отдельные страницы или вырвать необходимые разделы, а остальное вкладывать в посылки с дополнительными припасами. Я закрыла книжку.

Почему же я об этом не подумала? О том, чтобы разорвать путеводитель на части?

Потому что я была круглой идиоткой и не понимала, что, черт возьми, я делаю — вот почему. И мне нужно было оказаться одной в пустыне с дьявольской ношей наедине, чтобы догадаться об этом.

Я обхватила ноги руками, прижалась лицом к коленкам и закрыла глаза, свернувшись в клубок. А ветер в припадке ярости трепал мои волосы, обрезанные вровень с плечами.

Открыв глаза спустя несколько минут, я увидела, что сижу рядом с растением, которое было мне знакомо. Пусть этот шалфей был не таким зеленым, как тот, который многие годы растила в нашем саду мама, но форма листьев и аромат были теми же. Я потянулась к нему, сорвала горсть листьев и растерла их между ладонями. Потом опустила в них лицо и глубоко вдохнула — так научила меня делать мама. «Вы сразу почувствуете прилив энергии», — утверждала она, уговаривая меня, сестру и брата последовать ее примеру в те долгие дни, когда мы работали над строительством дома и падали духом, а наши тела наливались свинцом от усталости.

Вдыхая его сейчас, я ощущала не столько острый, земляной аромат пустынного шалфея, сколько яркое воспоминание о маме. Я вгляделась в голубое небо, действительно чувствуя прилив энергии, а еще больше — присутствие мамы. И вспомнила, почему я решила, что смогу пройти этот маршрут. Из всего того, во что я заставила себя поверить, чтобы пройти МТХ, именно смерть матери убедила меня в собственной безопасности. Ничего плохого не может случиться со мной, думала я. Худшее уже случилось.

Я поднялась, позволив ветру сдуть листья шалфея с моих ладоней, и подошла к краю плоской полянки. Дальше и ниже земля сменялась каменистым скальным выступом. Я видела горы, которые окружали меня на многие мили вокруг, мягко скатываясь вниз, в широкую пустынную долину. В отдалении каменистые хребты венчали белые угловатые ветряки электростанции. В моем путеводителе говорилось, что они вырабатывают электричество для жителей городов и поселков, расположенных в долине, но теперь я была далека от всего этого. От поселков и городов. От электричества. Даже, казалось, от самой Калифорнии, хотя я находилась в самом ее сердце. В сердце истинной Калифорнии, с ее неутомимыми ветрами, зарослями юкки и гремучими змеями, прячущимися в местах, которые мне только предстояло открыть.

Эта книга была утешительницей, старой подругой. И когда я держала ее в ладонях в свой первый вечер на маршруте, я ни на йоту не жалела о том, что взяла ее. Пусть даже она еще больше увеличивала вес рюкзака, под которым я сгибалась.

Стоя там, я поняла, что на сегодня с меня хватит, хотя, устраивая этот привал, была намерена идти дальше. Слишком усталая, чтобы растапливать плитку, и слишком измученная, чтобы ощущать голод, я поставила палатку, хотя было всего 4 часа дня. Вытащила вещи из рюкзака и запихнула их в палатку, чтобы не сдуло ветром. Потом засунула туда же рюкзак и на четвереньках заползла внутрь сама. Внутри мне сразу же стало легче, хотя это «внутри» обозначало всего лишь измятую зеленую нейлоновую пещерку. Я поставила свой маленький походный стульчик и уселась в том месте, где потолок палатки был достаточно высок, чтобы не приходилось наклонять голову. Перерыла свои вещи, чтобы отыскать книгу. Не «Маршрут Тихоокеанского хребта, часть I: Калифорния», которую мне следовало бы почитать, чтобы понять, с чем мне предстоит столкнуться на следующий день. И не «Как не заблудиться», которую мне следовало прочесть еще до того, как выйти на маршрут. Я искала сборник стихов Адриенны Рич «Мечта об общем языке».

Я понимала, что это был ничем не оправданный вес. Я даже могла представить себе неодобрительное выражение на лицах авторов путеводителя. Даже у романа Фолкнера было больше прав находиться в моем рюкзаке, хотя бы потому, что я пока еще его не читала, и его наличие можно было бы оправдать. А «Мечту об общем языке» я настолько часто брала в руки, что почти запомнила стихотворения наизусть. За предыдущие несколько лет некоторые строчки сделались для меня все равно что заклинаниями. Словами, которые я напевала самой себе, переживая скорбь и растерянность. Эта книга была утешительницей, старой подругой. И когда я держала ее в ладонях в свой первый вечер на маршруте, я ни на йоту не жалела о том, что взяла ее, — пусть даже она еще больше увеличивала вес рюкзака, под которым я сгибалась. Да, путеводитель по МТХ стал ныне моей библией, но «Мечта об общем языке» была моей религией.

Я раскрыла ее и прочла первое стихотворение вслух. Голос мой перекрывал звук ветра, барабанящего по стенам палатки. Я читала его снова, и снова, и снова.

Это было стихотворение под названием «Сила».

Следы

С формальной точки зрения я на 15 дней старше Маршрута Тихоокеанского хребта. Я родилась в 1968 году, 17 сентября, а маршрут был официально утвержден актом конгресса США 2 октября того же года. Вообще-то маршрут существовал в разнообразных формах задолго до этого. Различные его участки осваивали и наносили на карту с 1930-х годов, когда группа туристов и энтузиастов дикой природы впервые проявила интерес к созданию маршрута от Мексики до Канады. Но только в 1968 году МТХ получил официальное признание, а полностью завершен — только в 1993 году. Официальное открытие состоялось почти ровно за два года до того, как я проснулась в то первое утро посреди зарослей юкки, которая воткнула в меня свои колючки. Но у меня не было ощущения, что этой тропе всего два года. Она даже не казалась мне моей ровесницей. В ней дышала древность. Знание. Абсолютно и глубоко равнодушное ко мне.

Я проснулась на рассвете, но еще целый час не могла заставить себя даже сесть. И вместо этого валялась в спальном мешке и читала путеводитель, все еще полусонная, хотя проспала — или, по крайней мере, пролежала — около 12 часов. Ветер неоднократно будил меня ночью, врезаясь в мою палатку мощными ударами, иногда настолько сильными, что матерчатые стенки ложились мне на лицо. Он затих за несколько часов до рассвета, но тогда меня разбудило нечто иное — тишина. Неопровержимое доказательство того, что я здесь совершенно одна.

Я выползла из палатки и медленно выпрямилась. Мышцы мои затекли после вчерашнего похода, босые ноги ощущали каждую неровность каменистой почвы. Я по-прежнему не испытывала голода. Однако заставила себя позавтракать, всыпав две ложки соевой порошковой субстанции, носившей хвастливое название «Лучше, чем молоко», в один из котелков и смешав его с водой, прежде чем добавить туда гранолу^[17]. Вкус показался мне не лучше молока. И не хуже. У него вообще не было никакого вкуса. С тем же успехом я могла жевать траву. Похоже, мои вкусовые рецепторы напрочь онемели. Но я все равно продолжала заталкивать в рот эту субстанцию. Мне нужно было подкрепиться перед предстоящим долгим днем. Я допила оставшуюся воду из бутылок и осторожно наполнила их заново из водяного бурдюка, который тяжело плескался в моих руках. Если верить путеводителю, я была в 21 километре от первого источника воды, Голден-Оук-Спрингс, которого, несмотря на свои жалкие вчерашние результаты, я рассчитывала достичь к концу дня.

Я загрузила свой рюкзак так же, как накануне в мотеле, укладывая и запихивая в него вещи, пока не осталось даже малейшей щелочки, а остальное привязала эластичными шнурами снаружи. Мне потребовался час, чтобы свернуть лагерь и пуститься в путь. И почти сразу же я наступила на маленькую кучку помета какого-то животного, всего в нескольких футах от того места, где ночевала. Он был черным, как смола. Койот, как я понадеялась. А может быть, горный лев?! Я поискала на земле следы, но ничего не нашла. Обвела взглядом окрестности, готовая увидеть здоровенную кошачью морду, выглядывающую из зарослей полыни или россыпи камней.

Я двинулась вперед, чувствуя себя чуть более опытной, чем вчера, меньше осторожничая при каждом шаге, несмотря на обнаруженный помет, и даже рюкзак казался не таким тяжелым. От этой новообретенной силы ничего не осталось за четверть часа, пока я взбиралась в гору, а потом еще выше, углубляясь в Скалистые горы, преодолевая один подъем за другим. Рама рюкзака поскрипывала у меня за спиной при каждом шаге, напрягаясь под огромным весом. Мышцы верхней части спины и плеч скрутились в тугие жаркие узлы. Я то и дело останавливалась и наклонялась, упираясь руками в колени, частично смещая вес рюкзака с плеч, чтобы получить пару секунд облегчения, а затем, пошатываясь, идти дальше.

Я двинулась вперед, чувствуя себя чуть более опытной, чем вчера, меньше осторожничая при каждом шаге, и даже рюкзак казался не таким тяжелым. Но от этой новообретенной силы ничего не осталось буквально за четверть часа.

К полудню я поднялась до 1830 метров над уровнем моря, и в воздухе похолодало, а солнце внезапно исчезло за тучами. Вчера в пустыне было жарко, но теперь я дрожала, сидя за обедом, состоявшим из протеинового батончика и кураги. Пропитавшаяся по́том футболка холодила мне спину. Я выкопала из мешка с одеждой флисовую куртку и надела ее. А потом прилегла на брезент, чтобы отдохнуть пару минут, — и, не желая того, уснула.

Проснулась оттого, что дождевые капли упали на мое лицо, и посмотрела на часы. Оказывается, я проспала почти 2 часа. Мне ничего не снилось. Я вообще не сознавала, что сплю, как будто кто-то подкрался сзади и вырубил меня ударом камня по голове. Усевшись, я увидела, что со всех сторон меня окружило облако. Туман был настолько непроницаемым, что я ничего не видела дальше метра вокруг. Я взвалила на себя рюкзак и пошла вперед под легким дождем. Но все мое тело чувствовало себя так, будто с каждым шагом проталкивалось сквозь глубокие воды. Я закатала футболку и шорты, чтобы сделать из них подушечки на тех местах на бедрах и спине, которые рюкзак стер в кровь, однако от этого стало только хуже.

Я продолжала подниматься весь день и вечер, не видя ничего, кроме того, что было прямо у меня под ногами. Я уже не думала о змеях, как вчера. Я вообще не думала: Вот, я иду по маршруту Тихоокеанского хребта. Я даже не думала: Боже, во что я себя втравила? Все мысли были лишь о том, чтобы подталкивать себя вперед. Мой разум стал хрустальной вазой, в которой содержалось только одно это желание. Зато тело сделалось его противоположностью — мешком с битым стеклом. Каждое мое движение отдавалось в нем болью. Я считала шаги, чтобы отвлечься от боли, и числа мерно тикали в моей голове, от одного до одной сотни, а потом начинались заново. Эти блоки чисел сделали ходьбу чуточку более сносной, как будто мне нужно было всего лишь добраться до конца каждого блока.

Во время подъема до меня дошло, что я не понимаю, по какой горе иду, даже иду ли я по одной горе — или по целому ряду гор, слившихся воедино. Там где я росла, гор не было. Мне случалось забираться в горы, но только по хорошо протоптанным тропинкам, и эти походы были однодневными. И, в сущности, то были не столько горы, сколько довольно высокие холмы. Но эти горы были иными. Эти горы, как я теперь понимала, были многослойными и сложными, необъяснимыми и не похожими ни на что. Всякий раз как я добиралась до места, которое казалось мне вершиной горы или серии гор, слившихся вместе, я обнаруживала свою ошибку. Всегда оставалось куда подниматься, даже после коротенького спуска. И так я шла и шла вперед, пока не добралась до того места, которое на самом деле было вершиной. Я поняла, что это вершина, потому что там оказался снег. Нет, не на земле — он падал с неба тонкими хлопьями, которые кружились в безумной пляске, подхваченные ветром.