Рост преобладания эмпиразма над рационализмом

Некоторые из методологических проблем, которые волновали. социологов, устарели, но другие продолжают существовать. Одна из сохранившихся «полярностей» соответственно видна из роли эмпиризма и рационализма как подходов к социологическому знанию. Эмпиризм стал господствующим вскоре после первой мировой. войны, и рационализм почти полностью капитулировал в двадцатых и тридцатых годах. Однако в середине сороковых годов можно наблюдать возрождение рационализма, которое в наши Дни может быть истолковано как определенная модификация радикального-эмпиризма.

Эмпиризм — это способ мышления и обработки данных. Он обозначает комплекс взглядов, для которого характерны величайшая вера в чувства, твердое убеждение в эффективности наблюдения, готовность руководствоваться наблюдаемым и убеждение, что научные выводы никогда не должны выходить за пределы экстраполяции и что рациональная вселенная науки является только обычной ассоциацией определенных идей в уме субъекта.

При рационалистическом методе, напротив, критерий истины является не чувственным, а интеллектуальным и дедуктивным. Рационализм предполагает универсальность законов природы, следовательно, он обращается к чувственному восприятию только при поисках частностей. Он занимается концептуальными схемами, построениями и логическими манипуляциями. Рационализм находит: свое высшее воплощение в чистой математике.

Рационализм, представляемый в грубой, нематематической форме «классическими» социологами, господствовал до первой мировой. войны. В настоящее время, хотя рационализм и в значительной. степени возродился за последние годы, нет более почетного слова, во всей американской социологии, чем прилагательное «эмпирический». Это доказывают работы современных представителен социологического рационализма; например, создатели математических моделей и формальных дедуктивных систем постоянно' утверждают, что они ведут эмпирическую работу[5].

Смешанные плоды эмпиризма. Распространение эмпиризма в американской социологии имело весьма важные последствия. Оно привело к искреннему стремлению к объективности и истинной скромности в выводах. Целью являлась точность выводов в отношении данных, которые были собраны при помощи самых надежных инструментов. Делался упор на количественные методы и стандартные способы [[222]] исследования, поскольку они обещали объективность и точность.«Грубый факт» стал господствовать за счет эксплицитной теории.

Это привело к целому ряду последствий для методологии. Во-первых, освежающий контраст эмпирического исследования с априоризмом классических авторов дискредитировал чисто спекулятивный подход. Во-вторых, эмпиризм доказал необходимость контрольного' наблюдения и планирования как неотъемлемых частей научного исследования. В-третьих, обязательное согласование теории с доказательством и согласование с массой накопленных фактов является в основном заслугой эмпиризма. В-четвертых, эмпиризм внес значительный вклад в правила процедуры исследования. Именно те, кто ориентировался на эмпиризм, в значительной степени кодифицировали правила и практику исследования. В-пятых, эмпирики провели огромное количество исследований, многие из них были мелкими, но большинство — интенсивными.

С другой стороны, эмпиризм имел некоторые вредные последствия для методологии[6]. Во-первых, он способствовал возникновению-особой формы методологической наивности. Хотя эмпиризм устранил некоторые внешние формы субъективности, он, конечно, не смог устранить некоторые более тонкие и упорные формы. Сосредоточение внимания почти исключительно на областях очевидной объективности уменьшило понимание опасностей: а) субъективности на высших уровнях при использовании эмплицитной, а не эксплицитной теории; б) нечеткого разграничения проблем исследования, в) небрежности и неточности в технике и г) ошибочной интерпретации результатов. Недостаточное внимание к предположениям. и ограничениям своей собственной теории в значительной степени подрывает ценность и полезность большинства работ эмпириков.

Во-вторых, многие из последних социологических исследований весьма походят на простой набор фактов и, таким образом, весьма. далеки от научного образца, который так усердно проповедуется эмпириками.

В-третьих, в эмпирическом методе по сравнению с обычной^. научной практикой теория и исследование поменялись .ролями. Вместо того чтобы оценивать исследование по результатам его вклада в теорию, эмпирики склонны оценивать теорию исключительно по ее полезности в современном исследовании. Проще говоря, ученые никогда не интересовались частностями ради них самих, но скорее ради их потенциальной связи с общим. Это означает, что исследование и начинается и кончается теорией и проводится на основе методологических принципов. Тенденция поменять традиционные роли теории и исследования не только заметна в работе признанных эмпириков, но также присутствует в заявлениях таких сторонников-рациональной традиции, как Мертон: его «serendipity» весьма похоже на «доверься счастью».

[[223]]

В-четвертых, радикальный эмпиризм привел к случайному, беспорядочному, мелкому, некодифицированному исследованию. Более того, его сторонники скорее подчеркивали непосредственные, чем длительные, результаты, потому что они не доверяют теории как руководству. Их озабоченность непосредственным, по-видимому, неизбежно порождает «практицизм» и, несомненно, уводит от основных исследований.

В-пятых, преуменьшение значения систематической теории ради эмпирического «свободного предпринимательства» увеличило трудность экстрагирования социологических принципов и обобщений из общей массы идиографических фактов. Является общепринятым взгляд, что идеал науки — это создание системы положений, которые объясняют факты в той области абстракции, которой занята наука. Ни изолированные предпосылки, ни наборы фактов не составляют науки. Тенденция американской социологии следовать почти исключительно эмпирической линии не ускорила ее превращеиия в общепризнанную науку.

Вышеуказанное относится к периоду ползучего эмпиризма двадцатых и тридцатых годов и в меньшей степени к кодифицированным формам эмпиризма наших дней. Рационализм, однако, никогда не был полностью отвергнут как путь к знанию, и после второй мировой войны некоторые факты подкрепили рационалистическую традицию. Хотя преобладающее большинство социологов в двадцатых и тридцатых годах принадлежали к лагерю эмпиризма, тем не менее несколько выдающихся ученых сохранили живой и жизненной рационалистическую традицию. Люди самых разнообразных интересов и направлений, такие, как Знанецки, Вирт, Блумер, Макивер, Хиллер, Сорокин, Беккер, Хьюз, Парсонс, Мертон, Бирстедт, Лазарсфельд, Лумис, Фёрфи, Гуттман и Додд, среди прочих, боролись теми или иными средствами против радикального эмпиризма.

Современная эволюция эмпиризма. Сопротивление радикальному эмпиризму шло по нескольким различным линиям, но в основном они сводятся к трем. Во-первых, предпочтение системе присутствует на всем протяжении работы некоторых авторов, упомянутых выше. Те, кто держались доктрины «системы» в двадцатых, тридцатых и сороковых годах, вели битву за «объяснение» в противоположность «описанию». Установление в конце двадцатых годов систем поведения Знанецким, впоследствии принятых Сорокиным, а затем Парсонсом; превращение «формальной» социологии в структурально-функциональный подход Визе — Беккера в начале тридцатых, который подчеркивал структуральные аспекты, одновременно разработанные с несколько большим подчеркиванием функционализма Парсонсом, и современный интерес к социальным системам, главным образом под влиянием Парсонса, являются примерами этого направления. В каждом случае эти социологи стремились к такому объяснению, которое давало бы концептуальный контекст, внутри которого могли бы быть истолкованы индивидуальные элементы.

Во-вторых, постоянно делался упор на концептуальный аппарат, в первую очередь в виде конструированных типов эмпирических и математических моделей и концептуальных схем. Несколько настойчивых социологов вынуждены были подчеркнуть тот факт, что не существует системы научных фактов без концептуализации и нет системы науки без теории. Символический элемент во всех фактах, концептуальный элемент во всех представлениях и организационная роль теории в любом исследовании подчеркивались социологами-рационалистами. Типичными являются такие различные примеры, как работа Беккера по логике конструированных типов, работа Гуттмана и Лазарсфельда по щкалограмме и анализу латентности структур и определение Парсонса функции концептуальной схемы.

В-третьих, подчеркивалось планирование исследования в пределах логики экспериментального метода. В этом случае к списку авторов можно прибавить таких лиц, как Чэпин и Стауффер, которых обычно.считают эмпириками, но в этом отношении они стоят ближе к рациональному полюсу. Экспериментальный метод обычно рассматривается как аспект эмпирической науки. Это является оправданным, но при более тщательном наблюдении нельзя не обратить внимания на огромную роль рассуждения в экспериментальном планировании. Что изучать, какие гипотезы исследовать, какие операции совершать, какие данные собирать и к чему применять планирование исследования — все это вопросы первостепенного значения при ведении исследования. Значительное улучшение планирования исследований за последние годы свидетельствует о рационалистической модификации крайнего эмпиризма.

Слияние теории и практического исследования. Хотя за последнее время у социологов наблюдается некоторая тенденция избегать крайностей эмпиризма или рационализма и хотя обе методологии выказывают значительную тенденцию к слиянию, было бы совершенно неправильно оставаться под впечатлением, что исчезли «коллекционеры» или «логики замкнутых систем» . И те и другие, однако, подвергаются огромному давлению, чтобы заставить их объединиться. Например, Парсонс и его сторонники явно чувствуют, что они вынуждены доказать «полезность» их теории. И, напротив, все больше и больше социологов в наши дни склонны задать вопрос: «Ну, а что же дальше?» — в отношении чисто описательного исследования.

Постепенно признается благовидность отделения теории и практического исследования. Во многих отношениях теория была ранее монополизирована специалистами-говорунами, которые проявляли мало интереса к формулировке поддающихся проверке положений. С другой стороны, исследование в социологии находилось в руках тех, кто обладал техническим оборудованием, но благодаря полной некомпетентности в теории был ослеплен голыми фактами. Признавалось, что придется построить мосты, прежде чем может быть улучшено положение в науке. Это означало, что должна быть создана [[225]] какая-то промежуточная, теория, как, например, теория Мертона. Это также означало, что придется предпринять какие-то эмпирические исследования, требующие рабочей теории, как, например, изучение военных кадров Стауффером и другими[7]. Более того, это означало, что придется приспособить теорию к каким-то операционным процедурам. Свидетельство этому — совпадение в работе Райли и других[8] методологической линии Лазарсфельда, Гуттмана и Стауффера с теоретической работой Парсонса, Мертона, Мида, Коттрелла и Морено. Кроме того, признание необходимости перекинуть. мост означало приспособление теории больших масштабов к эмпирическим проблемам через отбрасывание и сокращение количества моделей; примером этого является использование «социальной системы» Лумисом и другими в отношении проблемы подсказанных изменений в «Турриальбе» («Turrialba»). Эти события подсказывают, по-видимому, что американская социология научилась урокам «факта» «исследования», которые преподал ей эмпиризм, но что теперь она чувствует необходимость улучшения своих понятий из рациональной традиции, для того чтобы понять ее факты и сознательно вести исследование.