Связь теории необходимости с социологией повседневности

Следует отметить, что всегда, когда мы пытаемся предвидеть поведение людей (и на научном и на обыденном уровне) мы всегда исходим именно из какой-либо из этих позиций детерминизма человеческого поведения условиями и опираемся (эмпирически или аналитически – не важно) на некий пласт нашего жизненного мира, на некую выборку фактов внешних проявлений поведения и сознания, которые оказали влияние в прошлом свидетельствующих о том, как будет действовать тот или иной актор в будущем посредством мыслительной процедуры экстраполяции («то что было в прошлом – проявится и в будущем»). Следует отметить, что обыденное сознание обычно далеко от полной рефлексии, поэтому проявляются частично в ситуациях, в которых они просто не могут не проявиться, т. е. ситуациях необходимости. При этом выделенные мной виды детерминизма по сути своей (но ни в коем случае не терминологически!) являются настолько высокорелевантными интерсубъективными значениями повседневности, уходящими вглубь обыденного опыта, что мы можем утверждать, что они порождены некоторыми ситуациями в повседневности, которые нельзя обойти. Иными словами, я например, ощущаю голод и хочу есть, но не облекаю это в форму «мне нужно удовлетворить мою физиологическую потребность в пище», в данном случае акт осознания данной необходимости в повседневности выражается словами: «я хочу есть». Осознание необходимости, например, географического детерминизма касающегося того же «единственного моста через реку» выделяется в повседневные смысловые формы: «Мне нужно на тот берег, поэтому я иду/еду по этому мосту». В данном случае обычно дальнейшей рефлексии на обыденном уровне мы не увидим, хотя если ее продолжить, то можно сказать, например, что «У меня нет времени, а мне нужно быстрее попасть на тот берег, а так как этот мост является ближайшим путем через реку, а у меня нет, допустим, вертолета и я не хочу мокнуть/мочить свой автомобиль, то я вынужден проехать по этому мосту, так как он ближайший мост через данную реку». Разумеется, столь глубокая рефлексия редко встречается на обыденном уровне, однако, как видно из данного примера – данная ситуация повседневности напрямую относится к ситуации необходимости и позволяет абсолютно точно прогнозировать поведение актора – актор так или иначе, если он находится в пределах данной местности, вне зависимости от того, что на данный текущий момент времени является содержанием его сознания, при сохранении мотивации попасть на другой берег, проедет по данному мосту. Отсутствие глубокой рефлексии не предполагает, что мы можем абсолютно точно зафиксировать эту постоянно возобновляющуюся, циклическую в пределах данных условий ситуацию необходимости, однако, если мы знаем, что такого рода ситуации были в прошлом и что условия для ее возникновения остались неизменными (либо меняются, но периодически проявляются в том виде, которые способствуют возникновению необходимой ситуации) – мы так или иначе можем сказать, что данная необходимая ситуация опять проявится в будущем, пусть и с каким-то другим индивидом, который попадет на роль актора в данной ситуации и наша экстраполяция в данном случае будет иметь больший статус, чем просто теоретическое предположение. Как видно из предыдущего предложения понятие «актор» в данной ситуации – это не понятие, привязанное к конкретному индивиду, а некоторого рода «социальная роль», в данном случае – «социальная роль пешехода/водителя, пересекающего мост». В данном случае в обыденной речи это чаще всего воспроизводится во фразе: «любой другой поступил бы так же». Вопрос лишь в том – где же проявляется «социальность» данной роли?

На этот простой вопрос можно дать очень большой и развернутый ответ, доказав, что слово «социально» - это не просто «красивая приставка». Начнем с того, что актор по каким-то причинам (интересно, каким же, кроме социальных?) ограничен во времени пересечения реки по данному мосту, перемещается по мосту, построенному другими людьми, мотивированными каким-то своими целями (у рабочих-строителей, например – получить зарплату, у строительной компании, организующей данную работу – отработать подряд, а у администрации, которая, заключившей сделку со строительной компанией – обеспечить нормальное и быстрое передвижение через реку с целью решения определенных проблем, связанных например, с транспортировкой товаров или снижением загруженности пассажиропотока с других дорог), о существовании которых он может даже не подозревать. В данном случае уже виден сам социальный детерминизм существования данных условий (рабочие строят мост, ориентируясь на то, что им в итоге заплатят зарплату, руководство строительной компании организует работу (а не, например, ворует деньги (а деньги, как мы понимаем – так же смысловой социальный конструкт) и не бежит за границу) потому что ориентируется на заключение других контрактов и на то, чтобы не оказаться за решеткой (т. е., так или иначе, ориентируется на действия других людей и какие-то более долгосрочные перспективы в отличии от тех перспектив, на которые ориентированы животные). Можно капнуть еще глубже и сказать, что наш актор так или иначе едет на автомобиле, сделанным другими людьми ориентируясь по карте местности, GPS-навигатору или информации, полученной от других, в случае, если он не является местным жителем. В этом случае мы частично затронули социальный детерминизм знания (80% наших знаний – это знания и интерсубъективные схемы, полученные от других, от общества). Иными словами, социальность в нашем понимании на микроуровне заключается именно в ориентации на других (ее виды: на других (от других), с другими, из-за других и против других), действиях среди других и вынужденной совместной практики с другими людьми, в вынужденной информационной открытости по отношению к обществу и в придании своим действиям какого-либо социального смысла. Понятие «социальный смысл» в данном случае – это понятие либо объективное (объективированное), либо интерсубъективное, но отнюдь не субъективное (т. е. присущее только «уникальному» индивидуальному сознанию). Оно столь же объективно, как и мост, карта или навигатор, т. е. как некоторого рода вполне материальные объекты, использующиеся в повседневности. Объективности (или лучше сказать – объективированности) социального смысла способствует его осуществленная на практике объективированная и абстрагированная «сценарная типичность» мотивов, которые приводят к манипуляциям с тем или иным предметом или действий и практик, непосредственно осуществляемых с ним. В качестве подобных сценарных типичностей можно привести следующие простейшие утверждения: «мост нужен для того, чтобы пересекать реку из одного направления в другое» (безразлично относительно целей этого пересечения, хотя их количество ограничено и так же типично), карта нужна для ориентирования в пространстве (без различий в целях этого ориентирования, хотя их количество так же ограничено и типично), оружие нужно для того, чтобы убивать (вне зависимости от того, кого, почему и за что мы хотим убить, хотя количество этих «кого», «за что» и «почему» существенно ограничено и типично). Подобные сценарные и функциональные объективированные абстракции, как можно заметить имеют четкую связь с функциональным анализом. Можно конечно в данном случае возразить, что «мост нужен для того, чтобы его фотографировали туристы», «нож нужен для того, чтобы резать хлеб», а «автомат Калашникова в случае чего можно использовать вместе весла» и каждый из этих сценариев будет иметь определенную долю вероятности осуществиться (вероятность в данном случае не исключает детерминисткого взгляда, если мы говорим, что данное действие осуществится с вероятностью 0,867, то это означает, что из 1000 акторов (которые, безусловно, найдутся в большинстве случаев), оказавшихся в той или иной ситуации – примерно 867 (с поправкой на ошибку выборки) реализует данный сценарий поведения). У одного и того же артефакта может быть несколько типичных сценариев действия, осуществляемых с той или иной долей вероятности (например, при сильно большом желании микроскопом физически возможно забивать гвозди, на планшете – разделывать мясо или овощи, а холодильник использовать вместо шкафа, но это весьма маловероятные сценарии). Так или иначе, количество сценариев, которые можно совершить с одной вещью, имеющей социальный смысл ограничено и типично. Реализация каждого из этих сценариев будет зависеть от мотивации, типы которой так же социально детерминированы и объективированно-типичны (такие мотивы как месть, личный экономический интерес и прочие являются объективированными социальными мотивами убийства, количество подобных мотивов конечно и типично и постоянно возобновляемы в социальной практике). Например, если у актора есть цель убийства (к одной простой цели убийства может привести несколько типичных мотиваций, но сам результат – действие в форме лишения жизни другого человека так или иначе будет объективным), то при наличии у него автомата Калашникова - он вряд ли будет использован в качестве весла, а нож вряд ли будет использован для нарезания хлеба – в данном случае это будут альтернативы средств для совершения убийства и только в этой альтернативе они нам интересны. О типичности мотиваций свидетельствует сама ее структура первичных (наименее социализированных) потребностей – так или иначе в первую очередь объекты внешнего мира, какие-либо процессы и изменения, осуществляемые в нем интересуют нас в той мере, в какой они удовлетворяют наши базовые потребности, представляют или закрывают для нас какие-либо возможности, краткосрочные и долгосрочные выгоды, обращаются в нашем понимании рисками и опасностями по последствиям. Уже в вопросе касающегося того, что будет являться доминирующей мотивацией хорошо заметен социальный детерминизм: те, кого, по тем или иным причинам, устраивают существующие социальные отношения любые изменения будут рассматривать как риски. В этом смысле то «новое» ответвление концепции технологического детерминизма, которое предлагает рассматривать «ноутбук как риск» или «ноутбук как актора социального действия» является отнюдь не новым для повседневного мышления (вот вы как хотите, а я не верю, что луддиты, громившие станки не рассматривали их как риск для своей повседневной жизни и не предвидели последствия вторжения этих станков в мир их повседневности), хоть и достаточно новым концептуально. Уже в данной мотивации «рассматривать нечто как риск» или «рассматривать нечто как выгоду или возможность» можно заметить детерминизм от занимаемой социальной позиции (определенной совокупности ролей и статусов) и нечто необходимое, постоянно исторически осуществляющееся и повторяющееся.

Конечно только объективными (а если быть точнее – объективированными) социальными смыслами смысл социальных действий не исчерпывается (как не исчерпывается он и миром повседневности в Шуцовском понимании). Социальный смысл может быть релевантным каким-то определенным коллективам или социальным группам и не быть релевантным другим. В данном случае это то, что можно обозначить интерсубъективным смыслом.

Интерсубъективность (т. е. – уже не абсолютная смысловая объективность, но еще не субъективность, а точнее, как мы будем это называть - субъектность) социального смысла проявляется в тех случаях, когда определенные правила, схемы и модели поведения, знание и мифы являются содержанием не только вашего сознания, но и чьего-то-еще, какой-либо социокультурной группы, но нерелевантны какой-либо другой. К примеру, правила игры в шахматы релевантны мне и любому другому шахматисту, но не релевантны какому-нибудь «гопнику». Определенная мифология релевантная для французов может оказаться нерелевантной для русских. Определенные профессиональные знания и юмор могут быть релевантны, например, для программистов, но не релевантны для слесарей и т. д. Иными словами интерсубъективный смысл социален, но вариативен, мы не можем прямо экстраполировать содержание опыта своего Lebenswelt, своего жизненного мира на все общество, потому что значимым становится социальная дистанция опыта. Это выражается в том, что социализацию, которую прошел я, прошел и мой близкий друг, но не обязательно прошел кто-то другой. Различие в социализации проявляется, начиная от различий в воспитательных процессах в семье, различных школах, возрастает после этого в ходе активизации иных профессиональных и исследовательских мотиваций, - в этом смысле круг общения существенно изменяется и социальная дистанция становится намного более заметной. Особенно заметна социальная дистанция становится при столкновении с моделями мышления и поведения кардинально отличными от «своих» (это основная проблема «Социологии знания») – например, можно рассматривать глобальные социокультурные различия между, например, европейскими и российскими реалиями, так и, например, на менее «глобальном уровне» - при столкновении с последователями каких-либо религиозных организаций (в особенности нового типа: например, движения нью-эйдж и различного рода «эзотериков») и других полусектанских контркультурных социальных образованиях. Что любопытно – при подобного рода столкновениях социокультурного опыта и когнитивных стилей обычно всегда с необходимостью вызывается чувство отторжения, поскольку модели мышления и поведения кардинально отличны, а их попытка транспонирования искажается за счет не точности и не полноты коммуникации (обычно различия при подобных столкновениях настолько глубоки, что затрагивают такие пласты нашего опыта, которые никогда и не подвергались рефлексии) начинает мешать, ибо отсутствует общность механизмов восприятия и действия и противоречивые модели начинают просто мешать друг другу. Подобного рода столкновения постоянно создают необходимые ситуации, которые можно рассматривать с позиций теории необходимости. Количество вариантов выхода из подобного рода ситуаций имеется крайне малое количество – всего 3:

1) Столкновения опыта провоцирует взаимную агрессию и «замкнутость на себе» - это необходимая основа возникновения любого здорового национализма и шовинизма, а так же активное поле для мифотворчества о «Чужаке» (более подробно подобного рода взаимодействие было описано у Шуца в книге «Мир светящийся смыслом» в главе 7 «Биографическая ситуация», пункте «Прикладная теория» и подзаголовке «Чужак»).

2) Противоречия опыта может быть частично преодолено за счет необходимости взаимодействия (он может проявиться в ситуациях, когда, несмотря на неприятие, приходится взаимодействовать с «чужаками», наиболее яркий пример подобного рода необходимости – торговля и установление торговых связей). Но торговля не подразумевает чересчур плотного общения с «чужаками», она лишь подразумевает примитивное приспособление для возможности реализации ограниченного числа операций – непосредственно продажи товаров и обеспечения безопасности этой продажи. В этом смысле можно заметить, что с необходимостью воспроизводится защитный механизм, благодаря которому «чужие» по ряду положений, если не полностью считаются «примитивными дикарями». Это основа позитивистской научной установки 18-19 века разграничения обществ на «простые» и «сложные». И постоянно воспроизводятся ситуации, которые позволяют ей появляться у людей, далеких от гуманитарных наук. Подобного рода постоянно проявляющаяся проблематизация свидетельствует о том, что время от времени циклично проявляются ситуации, которые по своим условиям и «толкают» к появлению этой проблематизации. В данном случае эту вполне «конкретно-типическую» ситуацию необходимости можно обозначить, как ситуацию «вынужденного краткосрочного взаимодействия с принципиально отличным опытом жизненного мира, установками и моделями поведения».

3) Ситуация, когда приходится полностью погружаться в «новый мир социокультурного опыта», либо при наличии научного интереса в его изучении. Эту ситуацию можно обозначить как ситуацию «необходимого погружения». Необходимость взаимодействовать с новым социокультурным опытом заставляет принимать этот опыт и эти знания, как «эмпирическое знание», оно с необходимостью воспроизводит научную установку социологии знания и дихотомию, которая следовала за позитивистским разграничением «простых и сложных» обществ, а именно важным становится не «простота и сложность», а «то, что они другие» и если конкретизировать, то «в чем конкретно они другие?», а это уже в свою очередь является далеко не новым «образом мышления» - наиболее ярко он выражен в феноменологии Альфреда Шуца, а так же - социологии знания (именно социологии знания, не доросшей пока до «социологии науки»), наиболее ярким проявлением которого является, на мой взгляд «Социальное конструирование реальности» Питера Бергера и Томаса Лукмана, а так же труды антропологов. Странно, почему подобного рода «постоянные повторения интеллектуальной истории» на уровне повседневного знания до сих пор привлекают так мало внимания к себе. Я утверждаю, что подобного рода повторения являются следствием повторения условий ситуаций действия и таким образом – они являются ситуациями необходимости. В этом смысле – достаточно примечательна время от времени воспроизводящаяся мифология. Если рассматривать мифотворчество с позиций Ролана Барта, т. е. как результат столкновения коннотативной и денотативной логики, то можно задаться вопросами: «Если причиной возникновения мифа не является политическая, экономическая, либо любая иная спекуляция, то ЧТО является источником коннотации мифа?», «Какая ситуация способствует естественному циклическому воспроизведению мифологических интенций?», «Не относится ли эта ситуация к необходимой и каковы воспроизводящиеся мотивации мифотворца?». Все эти, а так же множество других, не высказанных и не отрефлексированных вопросов являются непосредственным предметом изучения социологии необходимости, если ее эмпирическим материалом является интерсубъективный социальный смысл. Предлагаю исследовать все это методом каузально-семантических матриц, так же разработанным мною.

Субъективный (а если быть точнее – субъектный) смысл как таковой по определению содержит в себе очень малое количество социального (ввиду меньшей ориентированности на других, большей вариативности и большего количества отклонений в интерпретациях, которое, тем не менее, так же ограничено и типично). Однако, сам факт того, что некие представления могут быть выражены в определенных ситуациях посредством слов, уже известных системе языка, в контексте некоторых других слов (многие из которых имеют интерсубъективный и объективный смысл) и донесены до понимания собеседника, как минимум говорит нам о том, что эти слова уже употреблялись и создает минимально-необходимые условия, чтобы этот смысл стал интерсубъективным. При этом, следует заметить, что в основе повседневного знания общества время от времени воспроизводятся «давным-давно забытые» или «пройденные» в интеллектуальной истории философские, научные, этические, эстетические и социальные идеи. Для аргументации этого положения можно привести как классические примеры с возрождением древнегреческой философии и искуства в эпоху ренесанса, так и например сугубо эмпирико-практические: воспроизведение на пабликах «Уютненького Луркоморья» социальных идей биологического редукционизма и социального дарвинизма. Все это в свою очередь дает все основания для того, чтобы считать этот смысл не субъективным, а субъектным, смыслом у субъекта (в значении – смысла, релевантного на данный момент только данному субъекту, в данном случае данное противопоставление имеет те же функции, что и употреблял Карл Мангейм называя свой метод не релятивистским, а реляционистким). Остаются ли при данном понимании хоть какое-то место субъективности? Только при наличии тех представлений и значений, «которые нельзя выразить языковыми средствами» (например бреда представлений в мире сновидений при нашем желании передать их абсолютно точно и то – мои ранние еще до-социологические эксперименты позволяют выделять структуру и общие черты и у сновидений, хотя размер выборки, признаюсь, был не слишком обширным и не может претендовать на репрезентативность). И то в данном случае – вся суть разграничения в степени точности и меньшего числа вариативности, которой мы хотим наделить передаваемое представление.

Перед тем как пойдем дальше, давайте подведем краткое резюме по вышеизложенному.

РЕЗЮМЕ:
Мы имеем некоторые ситуации, в которых принудительные условия и средства делают необходимыми определенные сценарии поведения. Эти ситуации мы охарактеризовали как ситуации необходимости и обнаружили их глубокую связь с миром повседневности. В первом пункте главы мы указали возможные индикаторы для поиска ситуаций необходимости: «Я не мог поступить иначе», «у меня не было выбора», « Я вынужден был действовать именно так», «обстоятельства вынудили меня…», «меня вынудили…» и т. д.. Мы видим, так же, что эти ситуации прикреплены не к какому-то конкретному индивиду, а к определенным социальным ролям, статусам и позициям, либо как-то детерминированы социальными условиями. В повседневности это чаще всего выражается во фразах по типу: «любой другой поступил бы так же». Мы обнаружили прямую связь на уровне повседневного смысла между ситуациями необходимости и основными детерминистскими концепциями, число которых ограничено и конечно. Еще раз напомним их: социально-географический, социально-климатический, социально-демографический, социально-экономический, социально-технологический, социально-экологический, социально-биологический, социокультурный, социальный, политический, юридический, исторический, коммуникативный, времени, знания, физический, химический, астрономический, геологический, психологический и морально-нормативный.

Этот акт феноменологического рассмотрения ситуаций необходимости и факторов детерминизма подтолкнул нас к тому, что нам приходится опять (только за историю социологии это раз 4 или 5-ый раз) пересмотреть понятие социального смысла. Мы можем выделить объективный (социально-объективированный функциональный и деятельностно-сценарный смысл того или иного социального явления или вещи), интерсубъективный (смысл, который не является объективированным, но в то же время не является релевантным «только для меня» - это определенные правила, схемы и смысловые значения релевантные другим акторам), субъектный (находящийся на данный момент у субъекта и больше ни у кого, но который может быть выражен и точно передан в системе языка) и субъективный («невыразимый» из-за того, что «поймут неправильно») социальный смысл. Данная классификация не вписывается в неокантианскую трактовку смысла и лишь частично совпадает с феноменологической (что интересно – эта смена трактовок происходит в результате применения феноменологии на практике).

Подобного рода разделение (отличное от примитивного деления смысла на объективный и субъективный) дает нам возможность разграничить сферы, в которых наши «теоретические допущения» будут иметь больший статус, нежели просто «теоретическое допущение», т. к. при проведении допущений на уровне объективного сценарного смысла объективации смысла уже осуществлены обществом на практике. При использовании интерсубъективных конструкций смысла для нас становится важным понятие «дистанция», но, тем не менее – есть прямые индикаторы, в которых мы можем измерить эту дистанцию – это различия в институтах и группах социализации и сфере деятельности, которые диктуют свои сценарные «ситуации необходимости». В этом смысле мы можем теоретически экстраполировать интерсубъективный (в отличие от объективированного, который по определению всеобщ) опыт своего Lebenswelt, «поменявшись перспективами» только на тех акторов, различия в социализации и социальная дистанция с которыми незначительна. В остальных случаях подобного рода «смена перспектив» или «вживания в роль» будут давать погрешности. Так или иначе, понятие социального смысла приводит нас к ориентации на других, как основы любой социальности (а ведь с позиций данной теории все виды детерминизма интересуют нас только в социальном контексте, как «нечто, что нельзя обойти») и наш прагматический мотив сразу же «подсказал» нам классификацию видов ориентации на других (социальной ориентации): на других, с другими, из-за других и против других. Однако следует отметить, что во многом именно ориентация на других и является основой объективации и интерсубъективности социального смысла и системы языка, а это означает, что ориентация на других сама по себе имеет необходимый и принудительный характер. Или, иными словами – ориентация на других – основа усвоения знаково-символической системы общения и основа любого обмена сигналами и опытом между индивидами. Все это дает нам некоторые перспективы (а так же, косвенно подталкивает нас к осознанию тех мыслительных актов и процедур, которые лежат в основе любого разделения и любой проблематизации), но прежде чем мы к ним перейдем – рассмотрим связь теории необходимости с теорией социального действия.