III. Спасение без компромисса
1. Не правда ли, ты не узнаёшь каких–то форм, в которые способна вылиться атака? Но если верно, что пагубна любая ее форма и что любая атака наносит не меньший вред чем та, форму которой ты способен распознать, то ты не всегда распознаёшь источник своей боли. Атака пагубна, безотносительно к своей форме. Цель ее не меняется. Ее единственный мотив — убийство, а разве какая бы то ни было форма убийства способна спрятать глыбу вины или неистового страха перед наказанием, которые должен испытывать убийца? Он может отрицать, что он — убийца, улыбкою оправдывая неистовость своей атаки. Но он будет страдать и узнавать свои намерения в кошмарах, где более нет улыбок, где цель всплывает в его ужаснувшемся сознании и всё еще преследует его. Ибо никто из замышляющих убийство, не избежит вины, сопутствующей подобным помыслам. Если намерение — смерть, то что за разница, какую оно примет форму?
2. Может ли смерть в какой угодно форме, какою бы приятной и милосердной она ни представала, быть благом или знаком, что Голос, Глашатай Божий, глаголет брату твоему через тебя? Упаковка — еще не суть подарка. Пустая коробка, какою бы прекрасной ни была, с какою бы сердечностью ни подносилась, останется пустой. И как дарящий, так и принимающий не обмануты надолго. Лишив прощения брата своего, ты на него напал. Ты ничего ему не отдаешь, а получаешь от него лишь то, что отдал.
3. Спасения не достигнуть какой–то формой компромисса. Пойти на компромисс — значит принять лишь часть желаемого, взять малость, отказавшись от остального. Спасение не отказывается ни от чего. Оно для каждого целостно. Позволишь идее компромисса прийти в твой разум, и осознание цели спасения утеряно, ибо она не узнана. Спасение отринуто приятием компромисса, ибо последний есть убеждение в невозможности спасения. Компромисс предполагает, что ты способен слегка напасть, не полностью любить и понимать при этом разницу между атакой и любовью. Иначе говоря, он учит, что часть от целого отлична, при том что целое остается нетронутым, единым целым. Есть ли в подобном смысл? Возможно ли подобное понять?
4. Курс этот легок просто потому, что в нем нет компромисса. Лишь те, кто всё еще уверен, будто компромисс возможен, считают трудным постижение «Курса». Им невдомек, что в этом случае спасение есть атака. Однако неверие в спасение не может поддержать тихой, спокойной уверенности в том, что оно пришло. Нельзя лишить прощения слегка. И равно невозможно напасть за то, а полюбить за это, при этом понимая смысл прощения. Разве ты не желал бы распознать атаку на свой покой в какой угодно форме, если бы знал, что только в этом и состоит возможность не потерять покой из виду? Покой останется сияющим и ясным в твоем видении навечно, коль ты не станешь защищать его.
5. Те, кто уверены, что можно защитить покой, и что атака во имя этого оправдана, не в состоянии воспринять покой внутри себя. Где же им знать? Разве могли они принять прощение, считая, будто убийство способно облечься в такую форму, благодаря которой их покой спасен? Разве же согласятся они принять тот факт, что их неистовая цель направлена против них самих? Никто не объединяется с врагом и не имеет с ним единой цели. Идущие на компромисс с врагом всё так же ненавидят его за то, что тот утаивал от них.
6. Не путай перемирие с покоем и не иди на компромисс во избежание конфликта. Освобождение от конфликта означает, что он исчерпан. Открылась дверь, и ты покинул поле брани. Ты не остался там в надежде малодушной на то, что конфликт не возвратится уже лишь потому, что на момент орудия умолкли, и страх, витающий над полем смерти, приутих. Нет безопасности на поле брани. Ты можешь на сражение взирать сохранно сверху, не будучи затронутым борьбой. Но изнутри его защиты не найти. Ни одно уцелевшее деревце тебя не скроет. Ни одна иллюзия защиты не выстоит против веры в убийство. Так тело разрывается между естественным желанием общения и неестественным стремлением убить и умереть. Ты полагаешь, будто форма, в которую облечено убийство, способна предложить сохранность? Возможно ли отсутствие вины на поле брани?
IV. Над полем брани
1. Не оставайся же в конфликте, ведь без атаки нет войны. Страх перед Богом — боязнь жизни, а не смерти. При этом только Он и остается безопасным местом. В Нем нет агрессии, и никакой иллюзии в Царство Небесное не проскользнуть. Всё оно истинно. Различиям не попасть в него, а что одно и то же — вне конфликта. Никто тебя не просит бороться со своим желанием убивать. От тебя требуется только разобраться в том, что форма, им принимаемая, скрывает одно и то же намерение. И именно оно тебя пугает, а не форма. Всё, что не есть любовь — убийство. Всё то, что не исполнено любви — атака. Каждая иллюзия есть нападение на истину, и каждая из них есть надругательство над идеей любви, ибо иллюзия воспринимается ровней истине.
2. Разве способно что–либо быть равным истине и в то же время отличаться от нее? Убийство и любовь несовместимы.
Но если то и другое истинно, тогда они должны быть одним и тем же и друг от друга неотличимы. Такими они и предстают перед теми, кто Сына Божьего воспринимает телом. Ибо не тело Сына подобно Его Творцу. Безжизненное не станет Сыном Жизни. Разве возможно продолжить тело так, чтобы оно поддерживало вселенную? Способно ли оно творить и быть одновременно тем, что оно творит? Способно ли оно предложить своим творениям всё то, что оно есть, и не испытывать потери?
3. Господь не разделяет с телом Своей функции. Он наделил Своего Сына функцией творить, поскольку это Его Собственная функция. Верить, будто бы функция Сына Господня — убийство, не грех, а полное безумие. Одно и то же не имеет разных функций. Творение есть средство продолжения Богом Самого Себя, а всё, что Богово, должно быть также и Сыновним. Либо и Отец и Сын — убийцы, либо ни тот и ни другой. Жизнь, что творит себе подобное, не порождает смерти.
4. Великолепный свет твоих взаимоотношений подобен Божьей Любви. Покамест он еще не в состоянии осуществить святую функцию, которую Господь определил Своему Сыну, ибо твое прощение брата еще не полно, и поэтому его нельзя продолжить ко всему творению. Любая форма убийства и атаки, до сей поры влекущая тебя, сути которой ты не узнаешь, ограничивает исцеление и чудеса, которые ты способен продолжать ко всем. Но знает Дух Святой, как приумножить твои малые дары и сделать их великими. Он также понимает, как вознести твои взаимоотношения над полем брани, изъяв их из борьбы. Твоя роль только в том, чтобы понять: убийство, какую бы оно ни принимало форму, — не твоя воля. Смотреть на поле брани сверху — отныне твоя цель.
5. Так поднимись и посмотри на поле брани с высоты. Тебе откроется иная перспектива. Здесь, в самой ее гуще, битва и вправду кажется реальной. Ты выбрал в ней участвовать. Здесь выбор твой — убийство. Но сверху ты выбираешь взамен убийства чудеса. И перспектива, открываемая этим выбором, показывает тебе и нереальность самой битвы, и легкий выход из нее. Тела сражаются, но столкновение форм бессмысленно. Война окончена, когда ты понимаешь, что она и не начиналась. Разве возможно осознать борьбу ни с чем, активно в ней участвуя? Мыслимо ли понять истинность чудес, выбрав убийство?
6. Когда соблазн атаки помрачает твой рассудок, склоняя его к убийству, помни, что есть возможность увидеть схватку с высоты. Ведь даже в незнакомых ее формах есть знаки, хорошо тебе известные. Средь них пронзительная боль, укол вины, но более всего — утрата душевного покоя. Они тебе знакомы. Если почувствуешь нечто похожее на них, не оставляй своего места наверху, но быстро выбери вместо убийства чудо. Тогда Сам Бог и каждый свет, сияющий в Царстве Небесном нежно к тебе склонятся и тебя поддержат. Ибо ты предпочел остаться там, где Он тебе желает быть, и ни одна иллюзия не угрожает покою Бога в единстве с Его Сыном.
7. Так не гляди ни на кого из гущи битвы, ибо ты смотришь ниоткуда. Нет такой точки обзора, с которой видимое обретает смысл. Только тела способны к нападению и убийству, и если в этом твоя цель, ты должен быть в единстве с ними. Лишь цель объединяет: те, что едины в цели — "единомысленны". Тело само по себе не имеет цели и пребывает в изоляции. Внизу его не одолеть. Но наверху границы, налагаемые им на тех, кто всё еще в сражении, исчезают и не воспринимаются. Тело стоит между Отцом и Царством, для Сына сотворенным, лишь потому, что нет у тела цели.
8. Подумай, что дается тем, кто разделяет цель Отца и знает, что она — их собственная. Им ничего не нужно. Печаль для них немыслима. Лишь свет, любимый ими — в их сознании, и лишь любовь сияет им вовек. Это их прошлое, их настоящее и будущее; всегда одно и то же, всецело разделяемое и целокупное. Они уверены: их счастье неизменно. Возможно, ты полагаешь, будто можешь что–то выиграть на поле брани. Окажется ли это покоем совершенным или любовью, столь глубокою и безмятежной, что даже тень сомнения не омрачит твоей уверенности? И сможет ли подобное продлиться вечно?
9. Те, в чьем сознании сила Божья, не помышляют о войне. Что они выиграют, кроме утраты совершенства? Всё, за что борются на поле брани, связано с телом, с тем, что оно на первый взгляд имеет или способно предложить. Тот, кто уверен, что обладает всем, не станет искать ограничений или ценить телесные дары, бессмысленность победы очевидна, если смотреть из тихого пространства над полем брани. Что может быть в противоречии со всем? А среди предлагающего меньше, что наиболее желанно? И разве труден выбор между чудесами и убийством для тех, кого поддерживает Сама Божья Любовь?