Что нам обещает социология 6 страница

Отличительной, хотя, может быть, и не самой важной, осо­бенностью этой школы является созданный ею административный аппарат, который рекрутирует и обучает для себя определенные типы работников умственного труда. Этот аппарат приобретает сейчас все большее распространение и имеется множество свидетельств того, что он станет еще более популярным и влиятельным. Интел­лектуал-менеджер и специалист-исследователь - совершенно но­вые типы свободных профессий — в настоящее время конкуриру­ют с более традиционными типами профессора и ученого-гумани­тария.

Опять-таки эти изменения при всем их существенном значе­нии для облика будущего университета, для либеральной художе­ственной традиции и для тех качеств ума, которые могут возобла­дать в американской университетской жизни, не являются доста­точным основанием для того, чтобы судить о рассматриваемом исследовательском стиле. На самом деле эти изменения гораздо серьезнее того, что многие приверженцы абстрактного эмпиризма согласились бы принять в качестве объяснения привлекательности и популярности своего направления. Как минимум, оно обеспечи­вает работой полуквалифицированных технических исполнителей в масштабе и манере, ранее невиданных. Перед ними открывается карьера, которой присуща традиционная для академической сферы стабильность, и в то же время от сотрудника не требуется старо­модных академических достижений. Короче говоря, данному сти­лю исследований пролагает путь административный демиург, ко­торый может оказать заметное влияние на будущее обществоведе­ния и его возможную бюрократизацию.

В интеллектуальных характеристиках абстрактного эмпириз­ма, самое главное заключается в том, чтобы понять, какую фило­софию науки исповедуют его приверженцы и как применяют ее на практике. Именно она определяет и сущностные черты их иссле­дований, а также функционирование административного аппарата. В этой конкретной философии науки находят свое высшее интел­лектуальное оправдание и присущая проводимым в настоящее вре­мя исследованиям явная поверхностность, и ощущаемая потреб­ность в аппарате.

В данном вопросе необходима полная ясность, ибо кое-кто может подумать, что философские постулаты не играют большой роли в становлении предприятия, столь настойчиво претендующе­го на то, чтобы быть "Наукой". Это важно еще и потому, что абстрактные эмпирики, по-видимому, обычно не сознают, что при­держиваются определенной философии. Многие из них озабоче­ны собственным статусом в науке и чаще всего представляют свою профессию как естественнонаучную. При наличии самых разнообразных подходов к проблемам социальных наук одним из неизменных пунктов является утверждение о том, что они "естествоиспытатели", или, по крайней мере, "представляют естественнонаучную точку зрения". При более изощренном дискурсе или в присутствии насмешливого экзальтированного физика образ "Я" вероятнее всего сузится до "просто учено­го"¹.

¹ Следующие примеры буквально попались под руку. При обсужде­нии различных философских проблем, в частности, природы "менталь­ных" явлений и связанных с ней взглядов на проблемы эпистемологии Джордж Ландберг замечает: "Из-за неточности определения "школы" ^и. в частности, из-за множества странных ассоциаций, которыми во Многих умах сопровождается термин "позитивизм", я предпочитаю ско-Р^£е характеризовать свою позицию как естественнонаучную, чем пытаться отождествить ее с какой-либо из традиционных философских школ, к числу которых принадлежал позитивизм, во всяком случае, начиная с Конта". Далее: "Мы с Доддом, а вместе с нами, я думаю, и другие есте­ствоиспытатели, действительно продолжаем утверждать, что данные эмпирической науки представляют собой символизированные посред­ством человеческого сознания реакции (то есть, все наши реакции, и в том числе реакции "органов чувств"). Далее: "Вместе со всеми естест­воиспытателями мы решительно отвергаем идею..." (См.: Lundberg G. А-The natural science trend in sociology // The American Journal of Sociology-Vol. LXI. No. 3. November, 1955. P. 191 - 192).

С практической точки зрения абстрактные эмпирики, ка­жется, больше заняты философией науки, чем самими социаль­ными исследованиями. То, что они, по существу, сделали, за­ключается в распространении последовательного философского воззрения на науку, которое считается, по их мнению, един­ственно научным методом. Их модель научного исследования являет собой по преимуществу эпистемологическую конструк­цию, наиболее очевидным следствием которой в социальных науках стало методологическое самоограничение. Я хочу ска­зать, что круг доступных рассмотрению проблем и сама их по­становка весьма жестко ограничиваются "Научным методом". Короче говоря, методология определяет проблематику исследо­вания. Но это, в конце концов, ни к чему не ведет. Сконструи­рованный ими "Научный метод" не является обобщением или развитием классических направлений социальной науки. Боль­шей частью этот метод был извлечен, с некоторыми модифика­циями, из философии естествознания.

Представляется, что философия социальных наук в целом раз­вивается по двум направлениям. Первое составляют философы, которые пытаются тщательно проанализировать, что на самом деле происходит в процессе изучения общества, затем обобщить и увя­зать между собой те методы исследования, которые им кажутся наиболее перспективными. Эта трудная работа может закончиться безрезультатно, но она намного упростится, если каждый общест­вовед будет ею заниматься. В том, что каждый должен делать такую работу, есть определенный смысл, ибо достигнуто очень мало, да и то применительно лишь к определенного рода методам. Второе направление я называю абстрактным эмпиризмом; оно за­частую сводится к попытке переформулировать и адаптировать некоторые варианты философии естественных наук с тем, чтобы сформировать некую программу и определенный канон для рабо­ты в области обществоведения.

Методы суть процедуры, которыми пользуются люди, стре­мясь что-то понять или объяснить. Методология — это исследова­ние методов; она предлагает варианты теоретического осмысления того, как люди проводят свои исследования. Поскольку методов может быть много, методология стремится стать всеобщей по свое­му характеру, а потому обычно не предлагает исследователям спе­цифических процедур, хотя, конечно, могла бы их разработать. Эпистемология — еще более общая дисциплина, чем методология, поскольку эпистемологи занимаются поиском оснований и преде­лов, короче говоря, отличительными признаками "знания". Со­временные эпистемологи склонны оперировать признаками, заим­ствованными из того, что они считают методами современной фи­зики. Поскольку они склонны задавать общие вопросы о знании и давать на них ответы в рамках своего понимания физической на­уки, эти ученые фактически превратились в философов физики. Одни представители естественных наук с интересом, как кажется, следят за этой философской работой, других она, вероятно, забав­ляет; одни соглашаются с принятой большинством современных философов моделью, другие — нет. Однако существует подозре­ние, что большая часть активно работающих ученых ничего обо всем этом не знает.

Нам говорят, что физика якобы достигла такого уровня, что проблемы строгости и точности эксперимента теперь можно выво­дить из строгой математической теории. Не физика достигла тако­го уровня, а эпистемологи установили возможность такого взаи­модействия в рамках модели познания, которую сами же и скон­струировали. В эмпиризме, похоже, происходит все наоборот: эпистемология науки паразитирует на методах, которые физики — и теоретики, и экспериментаторы — уже давно используют.

Физик Поликарп Куш, нобелевский лауреат, заявил, что нет никакого "научного метода" и что то, что называют этим именем, Можно свести к совершенно простым проблемам. Перси Бриджмен, другой нобелевский лауреат по физике, идет еще дальше: "Не существует научного метода как такового, но для ученого жизненно Необходимо работать на пределе возможностей своего интеллекта и не зашориваться". "Механика открытия, — замечает Уильям Бек, — неизвестна... Я думаю, что творческий процесс настолько тесно связан с эмоциональной структурой индивида... что ... едва ли поддается обобщению "¹.

¹ Beck W. S. Modern science and the nature of life. New York: Harcourt. Brace & Co, 1957.

3.

Специалисты в области метода склонны кроме всего прочего, быть специалистами в той или иной социальной философии. Для сегодняшней социологии важно не то, что методологи — суть спе­циалисты, а то, что результатом их научных занятий является даль­нейший процесс специализации внутри социальной науки в целом. Более того, они углубляют этот процесс согласно своему методо­логическому самоограничению и в соответствии с обычаями того исследовательского института, в котором этот процесс осуществля­ется. Они не предлагают никакой схемы тематической специализа­ции в зависимости от "перспективных областей исследования" или концептуализации проблем социальной структуры. Предлагаемая специализация базируется целиком на "Методе" независимо от со­держания проблемы или предметной области. Это не случайные впечатления, а хорошо документированные факты.

Наиболее отчетливое и последовательное изложение сущно­сти абстрактного эмпиризма как стиля работы и той роли, которую абстрактный эмпирик должен играть в социальной науке, было осуществлено Полом Лазарсфельдом, одним из наиболее квалифи­цированных представителей этого направления¹.

¹ Статья П. Лазарсфельда "Что такое социология?" ("What is sociolo­gy?" Universitets Studentkontor, Skrivemaskinstua, Oslo, September, 1948, mimeo) была специально написана и распространена в группе людей, ко­торые хотели получить общую директиву для учреждения исследователь­ского института. Поэтому наилучшим образом отвечает поставленным мною целям, будучи краткой, ясной и авторитетной. Более конструктив­ное и элегантное изложение проблемы можно найти, например, в книге "Язык социального исследования" (The Language of Social Research / Ed. by P. Lazarsfeld and M. Rosenberg. Glencoe: The Free Press, 1955).

Лазарсфельд определяет социологию как специальность, не апеллируя к какому-то присущему только ей особому методу, и называет социологию методологической дисциплиной. Согласно его точке зрения, социолог становитсяметодологом всех общест­венных наук.

"Таким образом, у нас есть возможность просто и ясно сфор­мулировать первую функцию социолога. Он выполняет, так ска­зать, роль проводника-первопроходца при наступающей армии об­ществоведов, когда объектом эмпирических научных исследова­ний становится новая область человеческой деятельности. Именно социолог делает первые шаги. Он является связующим звеном меж­ду социальным философом, наблюдателем-одиночкой и коммен­татором, с одной стороны, и организованной коллективной рабо­той исследователей-эмпириков и аналитиков, с другой; ... подходя исторически, мы должны различать три основных способа рас­сматривать социальные объекты: социальный анализ, осуществляе­мый наблюдателем-одиночкой; организованные и технически ос­нащенные эмпирические науки; промежуточная стадия, посред­ством которой обозначается социология любой специальной сфе­ры социального поведения... Здесь будут уместны некоторые по­яснения, как в настоящее время происходит переход от социаль­ной философии к эмпирической социологии"¹.

¹ Ibid. P. 4 - 5.

Прошу заметить, что "наблюдатель-одиночка" удивительным образом приравнивается к "социальному философу". Обратите внимание также на то, что здесь содержится не только изложение интеллектуальной программы, но и предлагается административ­ный план: "Определенные сферы человеческого поведения стано­вятся объектами организованных социальных наук, которые име­ют свои названия, институты, бюджеты, эмпирические данные, штат сотрудников и тому подобное. Другие сферы остаются в этом отношении неразвитыми". Значит, любую сферу можно развить и "социологизировать". В самом деле, у нас нет даже названия для социальной науки, которая могла бы заниматься проблемами счастья населения. Но нет никаких непреодолимых препятствий Для того, чтобы сделать подобную науку возможной. Совсем не­трудно собирать рейтинги счастья, и это было бы даже дешевле, чем собирать данные о доходах, сбережениях и ценах.

Социология, подобно повивальной бабке для целого ряда спе­циальных "социальных наук", находится на ничейной предметной территории, которая еще не стала объектом "Метода" и "пол­ностью развитых социальных наук". Не совсем ясно, что понима­ется под "полностью развитыми социальными науками", но подразумевается, что лишь демография и экономика удовлетворяют этим требованиям: "Никто больше не сомневается в необходимо­сти и возможности подходить к человеческому обществу научно. Вот уже более ста лет существуют такие полностью развитые на­уки, как экономика и демография, изучающие самые различные сферы человеческого поведения". Указаний на другие "полностью развитые науки" в этом двадцатистраничном эссе я не нашел.

Когда перед социологией ставится задача превратить филосо­фию в науку, то предполагается или подразумевается, что гений "Метода" столь могуч, что обходится без традиционного знания соответствующей предметной области. Поистине, усвоение такого рода знаний могло бы потребовать несколько больше времени, чем предполагается автором подобною утверждения. То, что в нем под­разумевается, становится ясным из замечания Лазарсфельда по поводу политических наук: "У греков была наука политики, нем­цы пишут о Staatslehr*, а англосаксы — о политической науке. До сих пор никто не сделал хорошего контент-анализа, чтобы точно узнать, о чем же пишут в книгах на эту тему..."¹.

* Учение о государстве. — Прим. ред.

¹ Ibid. P. 5. "Контент-анализ какой-либо совокупности материалов, по существу, представляет собой классификацию малых единиц доку­ментов (слов, предложений, тем) в соответствии с определенным, уста­новленным a priori набором категорий" (см.: Rossi P. H. Methods of so­cial research, 1945 - 55 // Sociology in the United States of America / Ed. by H. L. Zetterberg. Paris: UNESCO, 1956. P. 33.

Итак, с одной стороны, организованные коллективы хорошо оснащенных обществоведов-эмпириков; с другой — неорганизо­ванные социальные философы-одиночки. С точки зрения "высо­кой методологии" социолог должен пройти обряд перехода из фи­лософа в эмпирика и превратиться в производителя научной про­дукции — быть одновременно интеллектуалом (точнее, Ученым с большой буквы) и простым исполнителем.

При переходе к организованной социальной науке в работе исследователей обычно происходят следующие изменения.

1) "Во-первых, акценты с истории институтов и идей перено­сятся на конкретное поведение людей"'. Это не простая процедура. Как мы увидим в шестой главе, абстрактный эмпиризм не есть эмпиризм повседневный, поскольку единицей исследования не является "конкретное поведение людей". Далее я собираюсь пока­зать, что на практике в ситуации выбора абстрактные эмпирики часто обнаруживают отчетливую склонность к так называемому "психологизму" и, более того, последовательно избегают рассмат­ривать проблемы структуры, занимаясь преимущественно пробле­мами индивидуальной жизнедеятельности.

2) "Во-вторых, - продолжает Лазарсфельд, - формируется тенденция изучать не какую-то отдельную сферу человеческой де­ятельности, а соотносить ее с другими сферами". Я не уверен, что это так; чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить труды Марк­са, Спенсера или Вебера с трудами любого абстрактного эмпирика. Вероятно, все дело в особом значении слова "соотносить", которое сводится к статистическому анализу.

3) "В-третьих, начинают изучать повторяющиеся социальные ситуации и проблемы, а не те, которые случаются лишь однажды". Здесь угадывается попытка признать важность структурного анализа, ибо "повторяемость явлений" или "регулярности" в социальной жизни, конечно же, коренятся в устоявшихся структурах. Именно поэтому, чтобы понять, к примеру, предвыборную кампанию в Америке, нужно понять структуру партий, их роль в экономике и так далее. Но не это имеет в виду Лазарсфельд. Подразумевается, что во время выбо­ров сходный акт поведения совершают множество людей, а выборы повторяются; следовательно, к поведению индивидов при голосова­нии можно вновь и вновь применять статистические методы.

4) "И, наконец, явный упор делается на изучении современ­ных, а не исторических общественных событий..." Этот антиисто­рический акцент вытекает из эпистемологической установки: "Со­циолог будет стремиться иметь дело главным образом с современ­ными событиями, относительно которых он скорее соберет такого рода данные, какие ему нужны... ". Подобный эпистемологичес-кий крен противоречит постановке насущных проблем, которые являются ориентирами для научного изучения общества¹.

¹ Все приведенные выше цитаты взяты из статьи П. Лазарсфельда 'Что такое социология?" (Lazarsfeld P. Op. cit. P. 5 - 6).

Прежде чем перейти к этим ориентирам, я должен закончить начатое рассмотрение программы социологии, которая содержит постановку двух задач.

"...Социологическое исследование заключается в применении прикладных научных процедур к новым областям. Они (наблюде­ния Лазарсфельда. — Ч. Р. М.) предназначены лишь для предвари­тельной характеристики той атмосферы, которая, вероятно, пре­обладает во время перехода от социальной философии к эмпири­ческому исследованию общества... Когда социолог берется за ис­следование новых отраслей человеческой деятельности, все не­обходимые данные приходится собирать ему самому. Именно в связи с этой ситуацией получает свое развитие вторая важнейшая функция социолога. Одновременно он является своего рода ин­струментальщиком (tool-maker) для других социальных наук. По­звольте напомнить некоторые из многих проблем, с которыми при­ходится сталкиваться обществоведу при сборе требующихся ему данных. Очень часто ему приходится спрашивать людей о том, что они делали, видели или хотели. Часто им нелегко вспомнить то, о чем их спрашивают, порой не хотят говорить, или точно не понимают, что мы хотим узнать. Поэтому получило развитие важное и трудное искусство интервьюирования...

Но (у социолога) исторически сохраняется и третья функ­ция — функция интерпретатора... Полезно различать описание и интерпретацию социальных отношений. На уровне интерпрета­ции мы ставим вопросы, которые в повседневном языке начина­ются со слова "почему". Почему люди сейчас имеют меньше де­тей чем прежде? Почему они склонны переезжать из села в город? Почему выборы были выиграны или проиграны?..

Основные приемы поиска подобных объяснений являются статистическими. Мы должны сравнивать многодетные семьи с малодетными, перебивающихся случайными заработками, с теми, кто имеет постоянную работу. Но что в этих явлениях следует сравнивать?"¹

¹ Ibid. P. 7 - 8, 12 - 13.

Похоже, социолог неожиданно принимает поистине энцик­лопедическую позу. Каждый раздел социологии содержит ин­терпретации и теории, но в данном случае нам говорят, что "интерпретация" и "теория" как раз являются прерогативой со­циолога. Смысл этого высказывания проясняется, когда мы осоз­наем, что другие интерпретации просто не дотягивают до науч­ности. Те виды "интерпретаций", с которыми работает социо­лог, превращая частные философии в научные дисциплины, суть "интерпретативные переменные", используемые в статистичес­ком исследовании. Более того, хочу обратить внимание на тенденцию сводить социологическую реальность к психологиче­ским переменным, которая обнаруживается в продолжении при­веденной выше цитаты: "Мы вынуждены прийти к выводу, что в личности, опыте и установках людей есть нечто, что заставля­ет их действовать по-разному в ситуациях, которые извне пред­ставляются совершенно идентичными. Здесь необходимы объ­ясняющие понятия и концепции, которые могут быть провере­ны эмпирическим исследованием..."

"Социальная теория" как целое превращается в систематичес­кое собирание понятий, то есть переменных, полезных для интер­претации статистических наблюдений:

"Мы действительно называем эти понятия социологически­ми, потому что они применимы к разнообразным типам социаль­ного поведения... Мы возлагаем на социолога задачу собирать и анализировать данные в тех понятиях, которые полезны для ин­терпретации эмпирических результатов, найденных в таких специ­фических областях, как анализ статистики цен, преступности, само­убийств или голосования. Иногда термин "социальная теория" используется для систематического представления подобных по­нятий и их взаимосвязей"¹.

¹Ibid. Р. 17.

Должен попутно заметить, что совершенно неясно, являет­ся ли это изложение в целом теоретическим осмыслением дей­ствительной исторической роли социологов — если так, то оно явно неадекватно; или это лишь призыв к социологам быть поставщиками и интерпретаторами данных для специальных дис­циплин — в этом случае, конечно, любой социолог волен отка­заться от этой миссии и заняться собственными исследования­ми. Словом, совершенно неясно, с чем мы имеем дело. С фак­том или предположением, констатацией или программой. А мо­жет быть под маской естественнонаучного подхода скрывается своего рода философия методики и преклонение перед админи­стративным рвением.

Представленная Лазарсфельдом с предельной ясностью кон­цепция социолога, комфортно устроившегося в офисе исследова­тельского бюро в качестве изготовителя научной продукции, ин­струментальщика и интерпретатора, ставит ряд проблем, которые Необходимо рассмотреть более подробно.

4.

У абстрактного эмпиризма есть два расхожих оправдания. Если их принять, то получится, что строгость результатов достигается не благодаря какой-то сущностной характеристике " Метода", а по причинам, "по своей природе случайным", а именно благодаря деньгам и времени.

Во-первых, можно предположить, что, поскольку проведение таких исследований обходится весьма дорого, их проблематика в известной степени неизбежно формируется под влиянием интере­сов тех, кто за них платит, и, можно добавить, что эти интересы касаются совершенно не связанных между собой проблем. Соот­ветственно, исследователи не располагают возможностью выби­рать проблематику таким образом, чтобы обеспечивать истинное приращение данных, то есть, чтобы аккумулируемые знания были значимы. Они делают максимум из того, что могут. А поскольку они не могут заниматься серьезными перспективными проблема­ми, им приходится специализироваться на разработке методов, ко­торые найдут себе применение независимо от актуальности иссле­дуемой проблематики.

Короче говоря, экономика истины, то есть затраты на про­ведение исследования, вступает в конфликт с политикой исти­ны, использованием научного исследования для прояснения сути важнейших социальных проблем и приближения политических дискуссий к реальным социальным процессам. Напрашивается вывод о том, что, если бы занятые исследованием общества организации располагали, скажем, четвертой частью средств всех фондов страны, финансирующих науку, и если бы они могли распоряжаться этими средствами по своему усмотрению, положение бы существенно улучшилось. Должен признать, что не знаю, насколько обоснованы эти ожидания. И никто не зна­ет, хотя, скорее всего, именно в этом убеждены наши интеллек­туалы-менеджеры, променявшие общественную науку на дело­вую активность. Но принимать это как единственно реальную проблему означало бы исключить возможность всякой интел­лектуальной критики. Ясно одно: ввиду дороговизны "Метода" работа его приверженцев часто используется в коммерческих и бюрократических целях, что накладывает определенный отпеча­ток на стиль исследований.

Во-вторых, можно сказать, что критики явно проявляют нетерпение: достаточно вспомнить о том, что длительность споров ученых мужей о "критериях научности" исчисляется не десяти­летиями, а веками. Можно доказывать, что частные исследова­ния будут "свои чередом" накапливаться таким образом, что позволят на основе их данных вывести общие закономерности о развитии общества. Этот способ оправдания, как мне кажется, основывается на представлении о прогрессе социальных наук как об игре в мозаику. Он предполагает, что результаты таких исследований по своей природе могут быть "кирпичиками", которые в некоторой точке будущего можно будет "сложить" и "подогнать друг к другу" для "возведения" достоверного и ве­рифицируемого образа некоего целого. Это не просто допуще­ние; это явно выраженная политика. "Эмпирические науки, — утверждает Лазарсфельд, — должны разрабатывать специальные проблемы и расширять знание посредством сложения результа­тов многочисленных длительных и кропотливых детальных ис­следований. Весьма желательно, чтобы к социальным наукам обратилось больше исследователей, и не потому, что это в одно­часье спасет мир, а потому, что в конечном счете ускорит вы­полнение труднейшей задачи по развитию интегрированной со­циальной науки, которая может помочь нам понять обществен­ные процессы и управлять ими"¹.

¹ Ibid. P. 20.

Данная программа, если на мгновение отвлечься от ее поли­тической двусмысленности, предлагает ограничиться "детальны­ми" исследованиями на том основании, что их результаты, в свою очередь, приведут к "интегрированной социальной науке". Чтобы доказать ошибочность этой точки зрения, я не стану рассматривать внешние причины бессодержательности результатов, достигнутых эмпириками, а перейду к причинам, связанным с внутренними особенностями их стиля и программы.

Прежде всего надо рассмотреть отношение между теорией и конкретным исследованием, то есть ту линию, которой общество­ведам следует придерживаться в определении приоритетности более Широких концепций и при выборе объектов для детальной экспо­зиции.

Разумеется, каждая научная школа щедра на рассуждения о слепоте эмпирических данных без теории и о пустоте теории, не подкрепленной данными. Поэтому вместо плетения философиче­ских кружев мы обратимся непосредственно к практике и ее ре­зультатам. В наиболее откровенных высказываниях, подобно лазарсфельдовским, рабочие представления о "теории" и "эмпири­ческих данных" выглядят совершенно прозрачными: "теория" ока­зывается набором переменных, используемых при интерпретации полученных статистических данных, а сами "эмпирические дан­ные", по строгому замыслу, со всей очевидностью реализующему­ся на практике, сводятся к таким статистически установленным фактам и связям, которые должны быть многочисленными, повто­ряющимися и измеримыми. При таком ограниченном понимании теории и данных любые пространные рассуждения оборачиваются столь робким признанием взаимодействия между ними, что фак­тически отрицают его. Ни в философии, ни, как я уже указывал, в практике самой общественной науки нет никаких оснований для подобных ограничений.

Чтобы проверить и переформулировать широкую концепцию, необходимо иметь подробную картину реальности, однако не из всяких подробных описаний можно сложить единую концепцию. Какие явления и факты следует отбирать для детального описа­ния? Каковы критерии отбора? И что значит "сложить"? Это от­нюдь не механическая задача, как может показаться при букваль­ном прочтении слов. Мы имеем в виду взаимодействие более широко охватывающих концепций и детальной информации (теории и конкретного исследования), но надо еще сказать и о самих про­блемах. Проблематика социальных исследований формулируется обычно в терминах теоретических моделей конкретно-историчес­ких социальных структур. Если мы полагаем подобную проблема­тику реальной, то глупо начинать подробный анализ мелкомас­штабных проблем до тех пор, пока мы не будем иметь надежные основания полагать, что, независимо от того, какие будут получе­ны результаты, они позволят сделать полезные умозаключения для решения или прояснения проблем структурной значимости. Мы не получим "перевода" этих проблем в другие термины, если просто примем перспективу, в которой все проблемы представляются в виде россыпи отдельных заказов на обрывки информации, статистической или какой-либо другой, об отдельных индивидах и обо­собленных сферах их индивидуальной деятельности.

Коль скоро речь идет об идеях, вряд ли вам удастся вытащить из самого детализированного исследовательского проекта больше, чем в него было заложено. От самого эмпирического исследования _вы получите только информацию, а вот то, что вы сможете с ней делать, во многом зависит от того, были ли ваши конкретные эмпирические исследования проверкой каких-то теоретических кон­струкций. Когда "изготовитель науки" занимается трансформиро­ванием какого-либо раздела социальной философии в эмпириче­ские науки и создает исследовательские учреждения, чтобы раз­местить их там, появляется огромное количество проектов. На самом деле нет никакого принципа или теории, которыми бы руководст­вовались ученые при выборе предмета подобных исследований. "Счастье", как мы видели, может стать предметом исследования точно также, как и поведение на рынке. Якобы стоит только при­менить "Метод", и исследования — от Эльмиры* до Загреба и от Загребадо Шанхая — в конечном счете внесут свой вклад в "хоро­шо оснащенную и организованную" науку о человеке и обществе. Между тем, на практике руки доходят лишь до очередного малень­кого исследования.