Что нам обещает социология 7 страница

* Эльмира - небольшой городок в США, где в начале 50-х годов под Руководством П. Лазарсфельда проводилось знаменитое лонгитюдное Исследование электорального поведения (Berelson В., Lazarsfeld Р., McPhee W. Voting: A study of opinion formation in a presidential compign. Chicago: Chicago University Press, 1954). - Прим. ред.

Утверждая, что подобные исследования скорее всего не "сло­жатся" в более значимые результаты, я опираюсь на ту теорию общества, к которой реально тяготеет абстрактный эмпиризм. Лю­бой вид эмпиризма стоит перед метафизическим выбором: что при­знать более реальным, — и теперь мы должны показать некоторые следствия того конкретного выбора, который вынужден делать аб­страктный эмпиризм. Можно с уверенностью утверждать, что ис­следования абстрактных эмпириков зачастую являются примерами так называемого психологизма¹.

¹ Под "психологизмом" подразумеваются попытки объяснить соци-ЗДьные явления фактами и теориями, относящимися к свойствам Индивидов. Исторически, как теоретическое направление, психологизм основывается на открытом метафизическом отрицании реальности со­циальной структуры. Иногда его приверженцы выдвигают какую-ни­будь концепцию структуры, однако при объяснении социальных явле­ний они сводят ее к совокупности сфер индивидуальной деятельности. В своей более распространенной версии, которая непосредственно от­носится в нашему изучению современных исследовательских стратегий общественных наук, психологизм исходит из того, что результаты ис­следований индивидов и их непосредственного окружения представля­ют собой вклад в наши знания о социальной структуре.

При доказательстве этого утверждения можно исходить из факта, что источником информации в данном случае является некоторая выборочная совокупность индивидов. Задаваемые исследователями вопросы формулиру­ются в терминах психологических реакций индивидов. Естест­венно, следует предположение, что институциональная струк­тура общества, в той степени, в какой она выступает объектом подобного исследования, может быть осмыслена на основе дан­ных об индивидах.

Чтобы понять проблемы социальной структуры и их значение даже для индивидуального поведения, требуется гораздо более широко охватывающий тип эмпиризма. Например, даже в амери­канском обществе, в частности, в структуре "попавшего в выбор­ку" города, имеется так много общих как социальных, так и пси­хологических черт, что все разнообразие социального поведения, которое должно учитываться обществоведами, фактически не мо­жет быть охвачено. Такое разнообразие, а следовательно, и поста­новка проблем, могут быть рассмотрены только при более широ­ком взгляде, включающем сравнительно-исторический анализ со­циальных структур. Однако из-за своих эпистемологических догм абстрактные эмпирики систематически оказываются вне истори­ческих и сравнительных перспектив, поскольку, изучая малые сег­менты социальной реальности, они неизбежно впадают в психоло­гизм. Ни в определении проблематики, ни в объяснении своих микросоциологических изысканий они никогда по-настоящему не используют базовую идею исторической обусловленности соци­альной структуры.

От их исследований нельзя ожидать серьезных результатов даже в области изучения отдельных непосредственных сфер чело­веческой деятельности. Основываясь на наших исследованиях, мы знаем, что причины многих изменений социального положения людей (интервьюируемых) часто им неизвестны, и эти изменения могут быть поняты только в терминах структурных трансформа­ций. Этот общий взгляд, конечно, противоположен психологизму. Применение нашего метода кажется ясным и простым: выбор сфер человеческой жизнедеятельности для детального исследования еле- , дует осуществлять в соответствии с проблемами, имеющими струк­турное содержание. Внутри сферы жизнедеятельности необходимо выделять только те переменные, важность которых была установ­лена в ходе изучения социальной структуры. Разумеется, между исследованием форм жизнедеятельности людей и исследованием общественной структуры должна поддерживаться двусторонняя связь. Вряд ли можно представить развитие социальных наук в виде результата деятельности работающих порознь женщин, каж­дая из которых изготавливает свою часть огромного лоскутного одеяла: кусочки, как точно их не размечай, нельзя соединить чисто механически, на глазок.

В практике абстрактных эмпириков совсем не редки случаи, когда "сбор данных" и их "прогон" через более или менее стан­дартный статистический анализ производятся недостаточно квали­фицированными специалистами. Только после этого нанимают одного или нескольких социологов для " настоящего анализа ". Здесь мы подошли к следующему пункту.

Среди абстрактных эмпириков в последнее время появилась тенденция предварять свои эмпирические исследования одной-двумя главами с обзором "литературы поданной проблеме". Это, конеч­но, хороший знак; мне кажется, в какой-то степени он является реакцией на критику со стороны ученых, работающих в сфере уже получивших признание общественных наук. Между тем, на прак­тике эту работу зачастую проделывают после того, как данные собраны и "выписаны". Более того, поскольку такая процедура требует значительного времени и терпения, в загруженных рабо­той исследовательских организациях ее выполнение часто перекла­дывается на плечи не менее загруженных помощников. Подготов­ленная последними записка затем переписывается так, чтобы окружить эмпирическое исследование "теорией", "осмыслить его" или, как говорится, кое-что "присочинить". Пожалуй, это лучше, чем Ничего. Однако такой подход часто вводит в заблуждение неискушенного читателя, который опрометчиво делает вывод, что данное конкретное эмпирическое исследование было спроектировано и проведено для эмпирической проверки более широких концепции и допущений.

У меня нет уверенности в том, что такова обычная практика. Обычной она могла бы стать только у того, кто серьезно относится к литературе по общественным наукам - кто понимает ее значение и знает достаточно много, чтобы ориентироваться в понятиях, тео­риях и проблемах, которые в ней содержатся. Только тогда можно, не отбрасывая проблем и концепций, переводить их в специфи­ческие частные проблемы, легко доступные "Методу". Ясно, что именно таким переводом и занимаются все действующие общест­воведы, однако при этом они не сводят "эмпирику" к абстрактной статистической информации о своих современниках, а "теорию" - к набору "интерпретативных переменных".

При обсуждении таких проблем проделываются интересные фокусы. Логический анализ исследований рассматриваемого типа показывает, что важные "понятия", используемые при интерпре­тации и объяснении "данных" почти всегда отсылают нас: 1) к структурным и историческим "факторам" более высокого уровня, чем это доступно из материалов интервью, или 2) к психологичес­ким "факторам", которые находятся ниже уровня доступности. Важно отметить, что при формулировании задач исследования и сборе "данных", как правило, не используются никакие сведения о социальной структуре и психологических процессах. Эти моменты могут в самом общем виде влиять на направление исследования в ту или другую сторону, но они не относятся к тем специфическим, "чистым" переменным, на которых должен основываться этот стиль исследований.

Основная причина этого представляется простой. При более или менее отработанной процедуре интервью в качестве основного источника информации приходится придерживаться довольно стран­ной версии социального бихевиоризма. При существующей прак­тике управления и финансирования это почти неизбежно. Ибо разве неочевидно, что, в лучшем случае, полуквалифицированный интервьюер не может - впрочем, не смог бы при любой квалифи­кации — в течение одной двадцатиминутной, или даже двадцатичетырехчасовой, беседы получить ту глубинную информацию об индивиде, которая, как мы знаем из опыта, должна быть получена в ходе очень сложного, продолжительного и неоднократного ин­тервьюирования¹.

¹ Я должен заметить, что одно из оснований для упреков в излишней формальности и даже в никчемности беспорядочного нагромождения фактов заключается в том, что они содержат очень мало или вовсе не содержат прямых наблюдений исследователей. "Эмпирические факты" суть факты, собранные бюрократически управляемой командой, как Правило, полуквалифицированных работников. Принято забывать о том, что социальные наблюдения требуют высоких навыков и остроты вос­приятия. Это открытие часто происходит как раз тогда, когда способ­ный к воображению ум помещает себя непосредственно в гущу соци­альных ролей.

Ad hoc (лат). — специально для данного случая. — Прим. ред.

С помощью обыкновенного выборочного опроса невозможно получить ту информацию о социальной структуре, которую, как мы знаем, можно найти в исследованиях, непосред­ственно ориентированных на историю.

Тем не менее в случаях, когда для объяснения отдельных на­блюдений необходимо ? привлечение общих концепций, аб­страктные эмпирики "притягивают" в свои исследования теорети­ческие положения, касающиеся социальной структуры и глубин­ной психологии. Общие концепции, обозначающие структурные и психологические проблемы, присутствуют только в качестве "фа­сада" исследовательского "сочинения".

В некоторых исследовательских лабораториях иногда исполь­зуют термин "отполировать, довести до ума" (bright), когда те или иные факты и корреляции для убедительности "объясняют" гипо­тезами более высокого уровня абстракции. В том случае, когда мельчайшие переменные, значение которых явно преувеличено, приводятся для объяснения широкомасштабных проблем, резуль­тат работы можно назвать "вечнухой". Я упоминаю об этом, что­бы отметить зарождение "цехового жаргона" при изложении об­суждаемых здесь процедур.

Все это сводится к использованию статистики для иллюстра­ции общих мест и общих мест — для подтверждения статистики. Общие утверждения не проверяются и не конкретизируются. Их подгоняют под цифры, равным образом, цифровые выражения подгоняются к ним. Кроме того, одни и те же общие утверждения и объяснения можно сочетать с другими цифрами, а цифры можно сочетать с другими общими утверждениями. Эти логические трюки придают видимость структурного, исторического и психологи­ческого аспектов исследованиям, которые по своему стилю исклю­чают материалы подобного рода. С помощью этих и других при­емов появляется возможность не отступать от "Метода" и даже пытаться скрывать банальность его результатов.

Примеры подобных приемов обычно можно найти уже в пер­вых абзацах некоторых глав, "общих введениях", а иногда в "интерпретативной" главе или разделе. В мои задачи не входит по­дробное рассмотрение данных текстов. Я лишь хочу посоветовать читателю самому обращать на это внимание при знакомстве с по­добными исследованиями.

Дело обстоит просто: сутью социального исследования явля­ются идеи, факт его только дисциплинирует. Это также верно и для абстрактно-эмпирического обследования типа: "почему люди голосуют именно так, а не иначе", и для исторического обзора положения и взглядов русской интеллигенции XIX века. Ритуал первого обычно более разработан и, безусловно, более претенцио­зен. Логический же статус результатов одинаков.

Наконец, одно из объяснений, почему результаты, достигну­тые абстрактным эмпиризмом, столь незначительны, лучше сфор­мулировать в виде вопроса: всегда ли то, что истинно, не важно, а что важно, не обязательно истинно? Поставим вопрос иначе: какой уровень верификации должен считаться достаточным в общест­венных науках? Конечно, можно в своей дотошности не призна­вать ничего, кроме самых подробных описаний, а можем, прене­брегая точностью, довольствоваться самыми обобщенными поня­тиями.

Те, кто находится в тисках методологического самоограниче­ния часто не в состоянии сказать о современном обществе что-либо, если это что-либо не прошло сквозь мельчайшее сито "Ста­тистического ритуала". Обычно говорят, что полученные таким образом результаты истинны, даже если они не имеют большого значения. Я с этим категорически не согласен. Как можно смеши­вать точность, вернее псевдоточность, с "истиной"; как можно счи­тать абстрактный эмпиризм единственным "эмпирическим" мето­дом. Если вам когда-нибудь придется в течение года-двух серьезно изучать тысячи продолжительных интервью, тщательно зако­дированных и набитых на перфокарты, вы увидите, сколь растяжимым на самом деле может быть царство "факта". Относительно "важности" можно сказать, что, конечно же, важно, что некоторые из наших наиболее энергичных умов находят себе применение в исследовании мелких деталей, потому что "Метод", которому они догматически следуют, не позволяет заниматься ничем другим. Большая часть их работ, как я теперь убежден, превратилась в простое выполнение ритуала, дабы набить себе цену в мнении деловых людей и руководителей фондов, а не ради, как говорят поборники эмпиризма, "неукоснительного следования жестким научным требованиям".

Точность не является единственным критерием для выбора метода исследования. Точность метода не следует отождествлять, как это часто делают, с "эмпирической" или "истинной" точ­ностью. Выбирая проблему для изучения, мы должны стремиться к получению правильных результатов. Но никакой метод сам по себе не должен ограничивать нас в выборе проблем для изучения за исключением тех случаев, когда речь идет непосредственно об интереснейших и труднейших методических проблемах, которые лежат за пределами уже освоенных методов.

Когда мы осознаем проблемы, которые постоянно ставит перед нами история, естественно возникает вопрос об их истинности и значимости. Мы должны работать над ними как можно тщательнее и с максимальной точностью. Важная часть работы в обществен­ных науках заключается в тщательной разработке гипотез, ключе­вые моменты которых документируются самым детальным обра­зом. Фактически нет никаких других способов (по крайней мере, не было до сих пор) непосредственного изучения проблем, акту­альность которых признается обществом.

Что стоит за требованиями заниматься важными, или, как обычно говорят, значимыми проблемами? Значимыми для кого? Здесь нужно подчеркнуть, что я не имею в виду их простое Политическое, практическое или моральное значение, какой бы смысл ни вкладывался в эти слова. Прежде всего, изучаемые Проблемы должны быть актуальными для анализа социальной структуры общества и ее изменений. Под актуальностью я понимаю явную и четкую взаимосвязь между широкими описаниями и более подробной информацией в научной работе как на этапе постановки проблемы, так и при объяснении сущности исследуемых явлений. Политическую "значимость" я рассмот­рю позднее.

Совершенно ясно, что осторожность и строгость абстракт­ного эмпиризма, препятствует рассмотрению важнейших про­блем современности, волнующих общество и человека. Люди которые возьмутся за решение этих проблем, неизбежно обра­тятся к другим методам познания, чтобы определить свою по­зицию.

5.

Специальные, не относящиеся к философии, эмпирические методы безусловно удобны в работе над многими проблемами, и я не вижу никаких оснований для критики такого их применения. Разумеется, при соответствующем абстрагировании мы можем по­лучить точные данные о чем угодно, так как нет ничего, что по своей сути не поддавалось бы измерению.

В тех случаях, когда к исследуемым проблемам легко приме­нимы статистические процедуры, нужно стараться всегда их ис­пользовать. Если, например, разрабатывая теорию элит, нам пона­добится установить социальное происхождение какой-либо груп­пы генералов, мы, естественно, будем пытаться установить про­порции представительства в этой категории разных социальных слоев. Если нам понадобится узнать, каковы были колебания до­ходов у ''белых воротничков" за период с 1900 г., мы построим временной ряд доходов людей соответствующего рода занятий, рас­считанный с помощью некоторого индекса цен. Однако никто не должен считать такую процедуру единственно возможной. Нет со­мнений, что эту модель совсем не обязательно принимать в качестве какого-то канона, ибо это не единственный эмпирический метод.

Конкретные детали для пристального и точного изучения мы должны выбирать в зависимости оттого объекта, который в пано­раме целого нам видится недостаточно отчетливо, и с тем, чтобы решать проблемы, касающиеся целых компонентов социальной структуры. То есть в своем выборе мы должны исходить из необ­ходимости решать проблемы, а не из "необходимости", вытекаю­щей из эпистемологической догмы.

Я не утверждаю, что всякий имеет право отвергать детальные исследования частных проблем. Узкая направленность исследова­ний может диктоваться достойной восхищения требовательностью к точности и надежности данных, а, кроме того, разделением ин­теллектуального труда, специализацией, против которой опять-таки вряд ли стоит возражать. Но мы вправе задать вопрос: если узкая специализация исследований провозглашается следствием разделе­ния труда в рамках целостной программы социальной науки, то где остальные "разделы" этого "труда"? И каков сам "труд", внут­ри которого узкие исследования складываются в более широкую картину?

Следует заметить, что сторонники едва ли не всех научных направлений склонны брать на вооружение одинаковые лозунги. Сегодня каждый, кто подсчитывает количество отхожих мест (а в этой старой шутке есть доля правды), прекрасно сознает предпола­гаемое в этом концептуальное содержание; каждый, кто поглощен дистанциями (а многие заняты именно этим), всецело осознает "парадигму эмпирической верификации". Общепризнанно, что лю­бая систематическая попытка понять что-либо влечет за собой че­редование (эмпирического) усвоения материала и его (теоретиче­ской) ассимиляции, что понятия и идеи должны руководить изу­чением фактов и что узконаправленные исследования служат для проверки и обновления наших представлений.

Методологические самоограничения привели к заторам не столько в усвоении эмпирического материала, сколько, главным образом, в разработке эпистемологической проблематики метода. Поскольку многие ученые, особенно те, кто помоложе, не слиш­ком сведущи в эпистемологии, у них проявляется склонность к Догматическому следованию канонам того метода, которому их научили.

Фетишизация "Понятия" завела сторонников "Высокой теории" на высочайший уровень обобщения, имеющий, как правило, синтаксическую природу, так что они не могут спуститься к факту. Оба эти направления, или школы, — "Высокая теория" и абстракт­ный эмпиризм живут и процветают в рамках того времени, которое должно представлять собой паузы в исследовательском процессе обществоведения. Но то, что должно было быть паузой, если Можно так сказать, стало путем в никуда.

В интеллектуальном плане эти школы являют собой пример отречения от классической социальной науки. Движущий мотив этого отречения заключается в чрезмерном увлечении "методом" и"теорией", а его основная причина связана с отсутствием прочной связи с реальными проблемами. Если бы расцвет и закат доктрин и методов были целиком обусловлены чисто интеллектуальным соревнованием между ними (более адекватные и плодотворные выигрывают, менее адекватные и неплодотворные сходят с дис­танции), "Высокая теория" и абстрактный эмпиризм не получили бы своего нынешнего развития. "Высокая теория" стала бы второ­степенным философским направлением и, может быть, нашла бы себе прилежных сторонников в лице некоторых молодых препода­вателей, а абстрактный эмпиризм стал бы частной теорией фило­софии науки, а также полезным инструментом среди прочих мето­дов социального познания.

Если бы эти два направления были бы единственными и делили между собой первенство в общественных науках, наше положение было бы поистине плачевным. В их практических результатах можно видеть убедительное доказательство того, сколь мало мы знаем о человеке и обществе. Первое направление доказывает это своим формальным и туманным обскурантизмом, второе — формальной и пустопорожней изощренностью.

Типы практицизма

Общественные науки переживают наряду с моральным "на­учный", политический и интеллектуальный кризисы. Попытки игнорировать этот факт являются одной из причин затяжного кри­зиса. Чтобы судить о проблематике и методах различных школ в социальной науке, мы должны разобраться в огромном многообра­зии окружающих нас политических ценностей и интеллектуальных задач, ибо мы не можем как следует поставить ни одну пробле­му, пока не установим чья это проблема. То, что представляется проблемой одному, вовсе не является таковой для другого; это зависит от личного интереса и от того, насколько он осознан. Более того, возникает неразрешимая проблема: люди не всегда проявля­ют любопытство к тому, что составляет их интересы. Люди не столь рациональны, как иногда думают обществоведы. Все сказан­ное означает, что в своей работе исследователи человека и общест­ва явно или неявно делают нравственный и политический выбор.

1.

Работе в области общественных наук всегда сопутствуют оцен­ки. История этих наук знает длинную вереницу доктринерских решений, многие из которых представляют собой попытку уйти от острых вопросов, но есть и хорошо аргументированные, затраги­вающие самую суть дела воззрения на мир. Часто иерархию цен­ностей вообще не учитывают, а суммируют разрозненные или за­имствуют готовые ответы, как это делается в прикладной социоло­гии при использовании наемных технических исполнителей. При­крываясь ценностной нейтральностью своих методик, социолог-прикладник не обходит проблему, а фактически перекладывает ее Решение на других. Несомненно, настоящий мастер интеллекту­ального труда будет стараться делать свою работу с полным созна­нием содержащихся в ней допущений и скрытых установок, не Последнее место среди которых занимают соображения относительно ^ее Моральной и политической значимости и для общества, в котором он работает, и для самой роли, которую он исполняет в этом обществе.

В настоящее время едва ли не общепринятым стало убежде­ние в том, что нельзя вывести оценочные суждения из фактичес­ких утверждений и определений основных понятий. Но это не значит, что такие утверждения и определения совершенно лишены оценочности. Легко заметить, что в большинстве исследований со­циальных проблем переплетены фактические ошибки, нечеткие определения понятий и предвзятость оценок. Только после логи­ческого анализа можно установить, присутствует ли в постановке конкретной проблемы какой-нибудь конфликт ценностей.

Констатация наличия или отсутствия такого конфликта, а если он существует, то разграничение факта и ценности, является одной из первостепенных задач, решение которой часто берут на себя обществоведы. Логический анализ может вскрыть несовмес­тимость ценностей при постановке какой-то одной цели, что бы­стро приведет к новой разработке проблемы, открывающей путь для ее решения. Например, если нельзя достичь новых ценностей, не принося в жертву старых, то, чтобы действовать, заинтересо­ванная сторона должна определить, какие ценности представляют для нее наибольший интерес.

Но, когда конфликтующие стороны отстаивают свои ценнос­ти столь жестко и последовательно, что конфликт нельзя решить ни путем логических доказательств, ни при обращении к фактам, тогда, по-видимому, разумный выход в этом деле невозможен. Мы должны определить значение и последствия достижения опре­деленных ценностей, мы можем согласовать их друг с другом и уточнять их действительную приоритетность, мы можем подкре­пить свои доводы фактами, но в конце концов все придется свести к суждениям и контрсуждениям, а затем нам останется только умо­лять или убеждать оппонентов. В конечном счете, моральные про­блемы превращаются в проблемы власти, а окончательным средст­вом, к которому прибегает власть, если до этого доходит дело, является насилие.

Мы не можем выводить, — гласит знаменитое юмовское пра­вило, - как нам должно поступать, из того, во что мы верим. Равным образом, нельзя делать выводы о том, как должны посту­пать другие, исходя из собственных убеждений о том, как бы поступили мы сами. Но, если такой итог действительно приходится подводить, нам остается лишь бить по головам тех, кто с нами не согласен; можно надеяться, что такие исходы бывают редко. Однако, будучи настолько рассудительными, насколько это возможно, мы должны полагаться на здравый смысл.

При выборе проблемы исследования ценности фигурируют в определенных ключевых понятиях, которые влияют и на опреде­ление пути их решения. Что касается основных понятий, то наша задача заключается в том, чтобы использовать как можно больше "ценностно-нейтральных" терминов, и в то же время понимать и эксплицировать сохраняющееся в них ценностное содержание. Что касается выбора проблемы исследования, то при этом необходимо ясно осознать те ценности, под влиянием которых сделан этот выбор, а затем всячески стараться избежать влияния на выработку решения собственных ценностных предпочтений, независимо от того, какую ценностную позицию занимает исследователь и к каким моральным и политическим последствиям может привести реали­зация этого решения.

Между прочим, некоторые критики судят о работе общество­ведов по тому, дают ли они мрачные прогнозы или вселяют ра­дужные надежды, отрицательные или позитивно-конструктивные. Такие жизнерадостные моралисты жаждут ощутить душевный подъ­ем, их переполняет счастьем малая толика горячего несгибаемого оптимизма, в котором они черпают силы, чтобы опять радостно двинуться вперед. Но мир, который мы стараемся понять, не всег­да и не всем позволяет испытывать политический оптимизм и моральное удовлетворение, иначе говоря, обществоведу бывает труд­но разыгрывать из себя радостного идиота. Лично я отношусь к числу оптимистов, но должен признаться, что никогда не был спо­собен признавать или отрицать существование чего-либо в зависи­мости от того, хорошо это или плохо. В то же время стенания по "конструктивной программе" и "обнадеживающим выводам" час­то являются признаком неспособности воспринимать факты таки­ми, какие они есть, сколь бы неприятны они ни были, - безотно­сительно к истинности или ложности научных утверждений и к оценке самой деятельности обществоведов.

Обществовед, который тратит свои силы на детальное иссле­дование мельчайших сфер индивидуальной жизнедеятельности, не уходит в своей работе от политических конфликтов и столкнове­ний. По крайней мере косвенно и в конечном счете он "принима­ет" рамки общества, в котором живет. Но никто из тех, кто пол­ностью признает интеллектуальные задачи общественной науки не может принять структуру общества как данность. На самом деле его работа в том и состоит, чтобы выявить эту структуру и изучить ее как целое. Начало этой работы и есть результат оценочного суждения. А поскольку имеется так много фальсификаций аме­риканского общества, то простое нейтральное его описание час­то воспринимается как "дикий натурализм". Конечно же, об­ществоведу не составит труда скрыть те ценности, которые он отстаивает, признает или подразумевает. Хорошо известно, что под рукой у него для этого всегда находится необъятный арсе­нал средств, поскольку значительная часть общественно-науч­ного жаргона, и в особенности социологического, возникла как результат странного манерного стремления к демонстративной неангажированности.

Каждый, кто посвящает свою жизнь изучению общества и публикации результатов этой работы, хочет он того или нет, со­знает или не сознает, уже действует морально, а часто и полити­чески значимым образом. Вопрос заключается в том, ясно ли он представляет себе это обстоятельство и готов ли к нему морально, или, скрывая его от себя и других, остается нравственно пассив­ным. Многие, и я бы сказал большинство обществоведов в Амери­ке, волей или неволей оказались сегодня либералами. Как и следу­ет ожидать, они больше всего боятся какой бы то ни было страст­ной убежденности. Именно этого, а не "научной объективности", на самом деле добиваются те, кто пеняет на "оценочные сужде­ния".

Преподавательскую деятельность, между прочим, я вовсе не приравниваю к сочинительству. Опубликованная книга становит­ся общественным достоянием; если автор и несет какую-то ответ­ственность перед читающей публикой, то она заключается лишь в том, чтобы сделать книгу как можно лучше, и в этом вопросе сам автор является высшим судьей. На преподавателе лежит более серьезная ответственность. В некотором смысле студенты — подне­вольные люди и зависят от преподавателя, который, опять-таки в определенном смысле, является образцом для них. Его сверхзадача состоит в том, чтобы как можно полнее показать им самодисцип­лину умственного труда. Искусство обучать есть в значительной степени искусство думать вслух и при этом ясно выражать свои мысли. В книге писатель часто пытается убедить других в резуль­татах своих размышлений; в аудитории преподаватель должен ста­раться показать другим, как человек мыслит, и в то же время продемонстрировать, какое замечательное чувство он испытывает, когда делает это хорошо. Далее, преподаватель должен, как мне кажется, ясно излагать допущения, факты, методы и выводы. Он должен ничего не утаивать, а прорабатывать материал медленно, шаг за шагом, и каждый раз давать весь набор моральных альтер­натив и только после того делать собственный выбор. Писать так было бы жуткой глупостью и неслыханным самомнением. Вот по­чему самые яркие лекторы обычно не публикуются.