Что нам обещает социология 14 страница
Итог моих рассуждений довольно противоречив, но если он верен, то это будет иметь большое значение. Я полагаю, что исторические периоды и общества различаются по тому, нужно ли для их понимания непосредственно обращаться к "историческим факторам" или нет. Историческая природа данного конкретного общества в данный период времени может быть такова, что "историческое прошлое" имеет лишь косвенное значение для его понимания.
Совершенно ясно, что для того, чтобы понять медленно изменяющееся общество, застрявшее на века в замкнутом круге бедности, традиций, страданий и невежества, необходимо изучать его историческое прошлое и устойчивые исторические механизмы, приводящие к ужасающей зависимости от собственной истории. Объяснение механизмов полного цикла, а также тех, которые действуют на каждой его фазе, требует очень глубокого исторического анализа.
Но, например, Соединенные Штаты или государства Северной Европы и Австралия в настоящее время не застряли в железном цикле истории. Этот цикл не держит их мертвой хваткой, подобно миру пустыни у Ибн Хальдуна1. Всякая попытка понять динамично развивающиеся страны в связи с их прошлым, как мне кажется,
1 См.: Mahdi M. Ibn Khaldun's philosophy of history. London: George Alien and Unwin, 1957; Historical Essays. London: Macmillan, 1957. В этих публикациях содержатся исключительно глубокие комментарии, подготовленные X. Р. Тревором-Роупером. заканчивается неудачей, фактически оборачиваясь трансисторической бессмыслицей.
Короче говоря,релевантностьисторш1 сама подчинена принципу исторической определенности. Конечно, о любом явлении ложно сказать, что оно "вышло из прошлого", но смысл этой фразы как раз и является проблематичным. В мире иногда происходят совершенно новые события, в некотором смысле история и повторяется, и не повторяется. Это зависит от того, историю какой социальной структуры и какой эпохи мы изучаем1.
1 Хочу сослаться на подтверждающее данный тезис рассуждение из превосходного описания исторических типов Уолтером Галенсоном: "Предельный доход от обработки старых земель остается небольшим... при отсутствии... необходимых новых материалов... Но это не является единственным оправданием, чтобы сосредоточиваться на более поздних событиях. Современное рабочее движение отличается от рабочего движения тридцатилетней давности не только количественно, но и качественно. До тридцатых годов оно было по своему характеру замкнутым на себя, его решения не имели большого влияния на экономику, и оно больше было занято своими узкими внутренними проблемами, чем проблемами национальной политики". (Galenson W. Reflections on the writing of labor history // Industrial and Labor Relations Review. Oct. 1957). В антропологии спор между "функциональным" и "историческим" объяснениями имеет давнюю историю. Антропологам чаще приводилось быть функционалистами, так как им негде было брать исторические материалы по исследуемым "культурам". Они действительно Должны стараться объяснять настоящее из настоящего, находя объяснения в значимых переплетениях различных характеристик современного им общества. Недавнее обсуждение этого вопроса см. в кн.: Gell-ner E. Time and theory in social anthropology // Mind. April. 1958.
То, что этот социологический принцип можно применить сегодня к Соединенным Штатам, что наше общество, возможно, переживает такой период, для которого историческое объяснение менее существенно, чем для других обществ и других исторических эпох, по моему мнению, имеет далеко идущие последствия и может помочь нам понять некоторые важные характеристики американской общественной науки в целом. Во-первых, мы поймем причину того, что многие обществоведы, изучающие только современные западные общества, или даже еще уже, только Соединенные Штаты, считают историю малополезной для своей работы. Во-вторых, становится ясно, почему некоторые историки начинают говорить, и, по-моему, все чаще, о "Научной истории" и пытаются использовать в работе крайне формальные, даже откровенно антиисторические методы. В-третьих, мы объясним то, что историки другой категории довольно часто дают понять, особенно в воскресных приложениях, что история на самом деле чепуха, что историки занимаются производством мифов о прошлом для достижения сиюминутных идеологических целей, как либеральных так и консервативных. Прошлое Соединенных Штатов и в самом деле является прекрасным источником для счастливых образов, и, если мое мнение о бесполезности большей части истории для понимания современности верно, то сам этот факт еще больше облегчает идеологическое использование истории.
Значение исторического исследования для задач и перспектив общественной науки, конечно, не сводится к "историческому объяснению" одного "американского типа" социальной структуры. Более того, само представление об исключительной важности исторического объяснения является идеей, которая должна обсуждаться и проверяться на соответствующих данных. Даже рассматривая один тип современного общества, отрицая роль исторического материала можно зайти слишком далеко. Только на основе сравнительных исследований мы можем убедиться в том, что отсутствие определенных исторических фаз у общества оказывается зачастую совершенно необходимым для понимания его современного состояния. Отсутствие эпохи феодализма является неотъемлемым условием формирования многих черт американского общества, в том числе таких, как характер элиты и исключительная подвижность ее статуса, которую часто смешивают с отсутствием классовой структуры и "отсутствием классового самосознания". Обществоведы могут попытаться отказаться, а фактически многие и отказываются, от истории посредством чрезмерной формализации "Концепта" и методики. Но для этого им необходимо принять такие базовые допущения о природе истории и общества, которые не являются ни плодотворными, ни истинными. Такой отход от истории в лучшем случае позволит понять самые новейшие черты этого одного общества, являющегося одной из исторических структур, надеяться на понимание которой мы не можем, если не будем руководствоваться социологическим принципом конкретно-исторической определенности.
4.
Самыми интригующими сегодня во многих отношениях являются проблемы социальной и исторической психологии. Именно в этой области происходит поразительное слияние главных традиционных интеллектуальных направлений нашего времени, точнее, формирование западной цивилизации. Именно в области психологии "природа человеческой натуры" и унаследованный от Просвещения образ человека подверглись сомнению в связи с появлением тоталитарных режимов, этнографическим релятивизмом, открытием большого потенциала иррационального в человеке и самой быстротой происходящей прямо на глазах исторической трансформации людей.
Мы уже видели, что биографии мужчин и женщин, разнообразные индивидуальные типы, к которым они принадлежат, нельзя понять без связи с социальными структурами, организующими их повседневную жизнь. Исторические трансформации влияют не только на образ жизни индивида, но и на сам характер, на пределы и возможности человеческого существа. Как субъект истории динамичное национальное государство, кроме того, представляет собой такое образование, внутри которого происходит отбор и формирование всего разнообразия мужчин и женщин, свободных и угнетенных. Национальное государство является также образованием, производящим людей. В этом заключается причина того, почему борьба между странами и военно-политическими блоками является еще и борьбой за тот тип личности, который будет преобладать на Ближнем Востоке, в Индии, Китае, Соединенных Штатах. Вот почему сегодня культура и политика так тесно связаны между собой. И именно поэтому существует столь настоятельная необходимость в социологическом воображении. Ибо мы не можем адекватно понять "человека" как изолированное биологическое существо, как сплетение рефлексов и набор инстинктов, как "объект познания" или как систему. Независимо от того, каким может быть человек, он является социально-историческим актором, которого, если и должно постигать, то только в тесном и непосредственном взаимодействии с социальными и историческими структурами.
Конечно, можно бесконечно долго говорить об отношениях между психологией и общественными науками. Большая часть рассуждений представляет собой формальную попытку интегрировать различные идеи о "личности" и "группе". Без всякого сомнения, все они так или иначе кому-то полезны; к счастью, в нашей попытке сформулировать предметную область общественной науки их затрагивать не нужно. Однако психологи могут определить для себя сферу исследований, а экономисты, социологи, политологи, антропологи и историки в своих исследованиях человеческого общества должны исходить из предварительных допущений о "человеческой природе". Эти допущения в настоящее время попадают в область социальной психологии.
Интерес к этой области растет, потому что психология, как и история, является настолько фундаментальной для общественно-научных исследований, что, поскольку психологи не обращаются к этим проблемам, обществоведы сами становятся "психологами". Экономисты, наиболее "формализованные" из обществоведов, сообразили, что традиционный "экономический человек", расчетливый гедонист, больше не может служить психологическим основанием для адекватного изучения ими экономических институтов. В антропологии в последнее время появился интерес к "личности и культуре", для социологии, как и для психологии, "социальная психология" стала новым полем для исследований.
В ответ на эти интеллектуальные течения некоторые психологи предприняли ряд различных работ в области "социальной психологии", другие самыми разными способами попытались дать новое определение границ психологии с тем, чтобы оградить себя от изучения факторов, имеющих явную социальную природу, а третьи ограничили свою деятельность физиологией человека. Я не хочу сейчас анализировать все академические специализации внутри сильно раздробленной в настоящее время психологии и, тем более, судить о них критически.
Существует один стиль психологических размышлений, который академическими психологами открыто не используется, но тем не менее оказывает на них влияние, также, впрочем, как и на нашу интеллектуальную жизнь в целом. В психоанализе, особенно в работах самого Фрейда, проблема человеческой природы ставится предельно широко. Если подвести итог, то становится ясно, что на протяжении последнего поколения менее ортодоксальные психоаналитики и их последователи сделали два шага вперед.
Во-первых, они преодолели рамки физиологии индивидуального организма и стали изучать те малые семейные группы, в которых и происходят жуткие мелодрамы. Можно сказать, что Фрейд подошел к анализу индивида внутри родительской семьи с неожиданной, медицинской точки зрения. Конечно "влияние" семьи на человека было замечено давно. Новым оказалось то, что, как социальный институт, семья, в соответствии с воззрениями Фрейда, оказалась ответственной за характер и жизненную судьбу человека.
Во-вторых, социальный элемент в объективе психоанализа был существенно расширен особенно в результате включения, так сказать, социологической проработки суперэго. В Америке к психоаналитической традиции присоединилась другая, имеющая совершенно иное происхождение и получившая развитие в социальном бихевиоризме Дж.Г.Мида. Но затем в исследованиях наступила полоса ограниченности и нерешительности. Непосредственный фон "межличностных отношений" сейчас изучен хорошо, но более широкий контекст, в котором размещаются сами эти отношения, а следовательно, и сам индивид, не просматриваются. Конечно, есть исключения, например Эрих Фромм, который прослеживал связь между экономическими и религиозными институтами и определял их воздействие на людей разных типов. Одной из причин общей нерешительности этого направления является ограниченность социальной роли психоаналитика. Его деятельность и научные перспективы исследований в силу профессии ограничены отдельным пациентом, и специфическими условиями своей практики. К несчастью, психоанализ до сих пор еще не завоевал себе прочного места в академической науке1.
1 Другой важной причиной склонности возвеличивать"межличностные отношения" является всеохватность и ограниченность слова "куль-тура", в терминах которой распознается и формулируется социальное в психологических глубинах человека. В противоположность социальной структуре, понятие "культура" является одним из самых расплывчатых по своему значению в общественных науках, хотя, возможно, благодаря этому оказывается чрезвычайно полезным для экспертов. На Практике понятие "культура" употребляют для общего соотнесения с Повседневной жизнедеятельностью вместе с "традицией", а не как синоним "социальной структуры".
Следующим шагом психоаналитических исследований стало распространение на другие институциональные сферы метода, с помощью которого Фрейд начал свой превосходный анализ отдельных типичных институтов родства. Нужна была идея социальной структуры как некая композиция институциональных порядков, каждый из которых предстояло подвергнуть такому же психологическому исследованию, какое Фрейд предпринял по отношению к институтам родства. В психиатрии, непосредственно занимающейся терапией "межличностных" отношений, уже начали ставить под сомнение фундаментальную идею о возможности отыскать истоки норм и ценностей в потребностях, якобы присущих индивиду perse. Но поскольку без соотнесения с социальной реальностью нельзя понять саму природу индивида, мы и должны исходить в нашем анализе из такого сопоставления. Изучение индивида включает не только его положение, как биографической единицы, внутри различных сфер жизнедеятельности на уровне межличностного взаимодействия, но и размещение самих этих сфер внутри той социальной структуры, которую они формируют.
На основе развития психоанализа, как и социальной психологии в целом, теперь можно кратко обрисовать психологические проблемы общественных наук. Здесь я коротко перечислю только те пункты, которые считаю наиболее плодотворными или, как минимум, приемлемыми для работы обществоведа1.
1 Подробное обсуждение высказываемого здесь взгляда см. в кн.-Gerlh H., Mills Ch. Character and social structure. New York: Harcourt-Brace, 1953.
Жизнь индивида нельзя адекватно понять без учета особенностей тех институтов, внутри которых протекает его биография, поскольку именно она фиксирует точки принятия роли, изменения и выхода из нее, а также непосредственный процесс перехода от одной роли к другой. Ребенок воспитывается в такой-то семье, играет с детьми определенного круга, становится студентом, рабочим, мастером, генералом, матерью. Большая часть человеческой жизни состоит из подобных ролей внутри специфических институтов. Чтобы понять биографию индивида, мы должны понять значение и смысл тех ролей, которые он играл и играет до сих пор. Чтобы понять эти роли, мы должны понять те институты, куда эти роли входят.
Но взгляд на человека как на продукт общества позволяет увидеть за внешними биографическими событиями нечто большее, чем последовательность социальных ролей. Для этого нам необходимо проникнуть в самые глубинные, "психологические" свойства человека, в частности, в его представление о себе, его сознание и, фактически, в становление человеческой личности. Если психология и социальные науки откроют механизмы, посредством которых общество задает и даже внедряет образцы самых сокровенных свойств личности, это будет самым выдающимся открытием последних десятилетий. Все проявления эндокринной и нервной системы, эмоции страха, ненависти, любви, гнева в самых разнообразных формах должны быть поняты в тесной и непрерывной связи с социальной биографией и социальным контекстом, в которых эти эмоции переживаются и выражаются. Физиология органов чувств, наше восприятие физического мира: цвета, которые мы различаем, запахи, которые мы чувствуем, звуки, которые слышим, — все они социально сформированы и предписаны. Различные мотивы действий людей и даже сугубо индивидуальную способность осознавать их необходимо понимать в контексте преобладающих в данном обществе мотивационных словарей и в зависимости от происходящих социальных изменений, а также от взаимопроникновения этих словарей.
Биографию и характер индивида нельзя целиком объяснить условиями жизни и тем более влиянием социального окружения в прошлом, в младенчестве и детстве. Для адекватного понимания необходимо уловить взаимодействия непосредственного окружения с более широкой структурой, учесть трансформации этой структуры и ее влияние на непосредственные жизненные условия. Поняв социальную структуру и структурные изменения, их влияние на жизненные ситуации и переживания индивида, мы сможем понять причины поведения людей и тех настроений, которые они переживают в повседневной жизни, остающиеся необъяснимыми Для них в терминах непосредственного социального окружения. Концепцию конкретно-исторического типа личности нельзя проверить, основываясь лишь на том, что представители типа находят ее приятной в соответствии со своим Я-образом. Поскольку ограничены условиями своего существования, они не ожидают, да и не могут ожидать, что будут знать все причины своих сложившихся жизненных условий и границ своего личностного мира. Крайне редко целые категории людей адекватно оценивали свое положение в обществе. Убеждать себя в обратном, что обществоведы часто делали под влиянием используемых методов, значит допустить такую степень рационального самосознания и самопознания, которую не допускали даже психологи восемнадцатого столетия. Данное Максом Вебером описание "протестанта", его мотивов и влияния, которое протестанты оказали на религиозные и экономические институты, позволяет нам лучше понимать этих людей, чем они сами себя понимали. Введение структурного контекста позволило Веберу выйти за пределы осознания индивидом себя и своих жизненных условий.
Важность самых ранних переживаний, сам по себе "вес" детства в психологии характера взрослого человека зависит от типа детства и типа социальной биографии, преобладающими в различных обществах. Сейчас, например, очевидно, что роль отца в формировании личности должна устанавливаться в рамках конкретных типов семьи и в терминах того места, которое эта семья занимает в социальной структуре общества, частью которого эта семья является.
Описывая представления индивидов определенных категорий, факты их жизни и их реакции на жизненные условия, нельзя получить представление о социальной структуре, в которую он вписан. Попытки найти объяснение социальных и исторических событий в психологии "индивида" часто основываются на допущении, что общество является лишь скоплением разрозненных индивидов, а потому, если мы познаем все "атомы", то сможем суммировать всю информацию и таким образом познать общество. Это допущение ни к чему не ведет. На самом деле в отрыве от общества, из психологического исследования, мы не можем узнать даже самого элементарного об "индивиде". Только в построении абстрактных моделей, которые, разумеется, могут быть полезны, экономист может постулировать "человека экономического", а специализирующийся на семейной жизни психиатр (а практически все психиатры являются специалистами в этой области) постулировать классического "человека с эдиповым комплексом". Ибо точно также, как структурные отношения при выполнении экономических и политических ролей часто являются решающими для понимания экономического поведения индивида, огромные изменения в роли отца, произошедшие со времен викторианской эпохи, надо учитывать для понимания ролей внутри семьи и положения семьи как института в современном обществе.
Принцип исторической конкретности применим также к психологии, как и к общественным наукам. Даже самые сокровенные особенности внутренней жизни человека лучше всего проблематизируются в конкретно-историческом контексте. Чтобы осознать обоснованность этого допущения, нужно лишь на мгновение задуматься о том огромном разнообразии мужчин и женщин, которое являла нам человеческая история. Психологам, как и обществоведам, следует хорошенько подумать, прежде чем высказывать какую-либо фразу, подлежащим в которой является "человек".
Человеческое разнообразие таково, что никакая "элементарная" психология, никакая теория "инстинктов", никакие известные нам принципы "сущности человеческой природы" не могут охватить все громадное разнообразие человеческих типов и индивидов. Любое утверждение о человеке, не учитывающее социально-исторических реалий жизни людей, будет относиться к биологическим представлениям о возможностях человеческого вида. Но в рамках определенных пределов и в реализации этих возможностей перед нами предстает широчайшая панорама человеческих типов. Попытка втиснуть человеческую историю в каркас теоретических "концептов" о "сущности человеческой природы" столь же бесплодна, сколь и попытки сконструировать ее из точнейших, но несущественных трюизмов по поводу поведения мышки в лабиринте.
Ж. Барзун и Г. Графф отмечали: "Заглавие знаменитой книги Доктора Кинси "Сексуальное поведение самца" являет собой поразительный пример скрытого, в данном случае ложного, допущения, так как в книге говорится не о самцах, а о мужчинах, проживавших в Соединенных Штатах в середине двадцатого века... Само представление о человеческой природе относится к числу неявных Допущений социальной науки и утверждать, что она составляет содержание научных отчетов, значит затрагивать этот фундаментальный вопрос. Не может быть ничего кроме "человеческой культуры", в высшей степени изменчивой"1.
1 Barzun J., Graff H. The modern researcher. New York: Harcourt, Brace, 1957. P. 222-223.
Представление о "человеческой природе", общей для человека как такового, является нарушением принципа конкретно-исторической определенности, который необходим для тщательной исследовательской работы в области изучения человека. В самом крайнем случае, это абстракция, на которую обществоведы не имеют права. Конечно, нам следует иногда помнить, что на самом деле мы очень немного знаем о человеке, что все, что мы знаем, не полностью очищено от элементов таинственности, которой окружено разнообразие событий в истории общества и в биографиях людей. Иногда нам хочется погрузиться в эту тайну, почувствовать, что мы все-таки являемся ее частью, и, наверно, это правильно. Но, будучи людьми западной цивилизации, мы исследуем человеческое многообразие, то есть стремимся удалить из нашего поля зрения все таинственное. При этом не надо забывать, что мы как исследователи весьма мало знаем о человеке, истории, биографииях людей и об обществах, в которых мы в одно и то же время и твари, и творцы.
Разум и свобода
Кульминация в отношениях обществоведа с историей наступает тогда, когда он приходит к пониманию эпохи, в которой живет. В отношениях с биографией кульминация наступает с осознанием сущности природы человека и ее границ, внутри которых возможна трансформация человека в ходе истории.
Все классики общественной мысли обращались в своих трудах к самым отличительным характеристикам своего времени, поднимали вопрос о современных им путях формирования истории, обращались к "характеру человеческой природы" и к изучению преобладающих в конкретную эпоху типов личности. Маркс, Зомбарт и Вебер, Конт и Спенсер, Дюркгейм и Веблен, Маннгейм, Шумпетер и Михельс — каждый по-своему рассматривал эти проблемы. Однако в наше время многие обществоведы этого не делают, несмотря на то, что именно сейчас, во второй половине XX века, изучение подобных вопросов и на общественном, и на личностном уровне стало безотлагательным, жизненно необходимым для выработки культурных ориентиров нашего обществоведения.
1.
Сегодня люди хотят осознать свое место в мире; они хотят знать, что их ожидает, что они могут, если вообще могут, сделать для истории и какую ответственность несут перед будущим. На подобные вопросы нельзя ответить раз и навсегда. Каждая эпоха дает свои ответы. Но именно сейчас, и именно Мы испытываем затруднение. Мы переживаем конец исторической эпохи, а потому нам приходится искать ответы собственными усилиями.
Мы переживаем конец так называемой современности. Подобно тому, как вслед за античностью на несколько веков установилось Доминирование восточной культуры, которое европейцы по простоте своей называют "Темными веками", так и сейчас современность сменяется эпохой постмодерна. Ее можно даже назвать "Четвертой эпохой".
Установление границы между окончанием одной и началом другой эпохи - это, разумеется, вопрос определения. Но определения, как и всякий продукт общества, имеют конкретно-исторический характер. А как раз сейчас наши базовые определения общества и личности сталкиваются с новыми реалиями. Мало сказать, что никогда еще в течение одного поколения люди не переживали столь головокружительных социальных изменений. Мало сказать, что, ощущая на себе смену эпох, мы изо всех сил стараемся разглядеть очертания новой эпохи, в которую, как нам кажется мы вступаем. Говоря о смене эпох, я хочу сказать, что, когда мы по-настоящему пытаемся сориентироваться, то обнаруживаем, что многие ожидания и представления, в конечном счете, имеют историческую привязку. Слишком часто многие привычные чувства и категории мышления дезориентируют нас при попытке объяснить то, что происходит вокруг. Свои объяснения, касающиеся смены эпох, мы обычно выводим из имеющих громадное историческое значение событий, например, из перехода от средневековья к Новому времени. Но когда мы пытаемся распространить эти объяснения на современную ситуацию, они оказываются громоздкими, неуместными и неубедительными. Еще я хочу сказать, что главные наши ориентиры - либерализм и социализм, — фактически исчерпали свои возможности давать адекватные объяснения окружающего мира и нас самих.
Обе эти идеологии вышли из эпохи Просвещения и имеют много общих исходных посылок и ценностей. В обеих возрастание рациональности считается первейшим условием распространения свободы. Вера в освободительную силу прогресса на основе разума, значение науки как безусловного блага, требование общедоступного образования и признание его политического значения для демократии — все эти идеи Просвещения основываются на оптимистическом предположении о внутренней связи между разумом и свободой. Мыслители, оказавшие наибольшее влияние на наш образ мышления, исходили из этих предположений. Каждая мысль и каждая подробность в наследии Фрейда основываются на них. Ведь, чтобы быть свободным, индивид должен более рационально осознавать себя, и назначение терапии - дать его разуму шанс мыслить свободно на протяжении всей жизни. На том же самом предположении основана и главная линия марксизма: люди, охваченные иррациональной анархией производства, должны оценить свое положение в обществе, обрести "классовое самосознание", которое в марксовом представлении не менее рационалистично, чем любое понятие Бентама.
Либерализм превыше всего ставил фактическую свободу и разумность индивида, марксизм превозносил роль человека в политическом сотворении истории. Либералы и левые радикалы Нового времени в целом верили в то, что свободный человек может сознательно творить историю и свою собственную биографию.
Но, я полагаю, то, что в последнее время происходит в мире, дает наглядное представление, почему идеи свободы и разума зачастую воспринимаются столь неоднозначно как в современных капиталистических, так и в коммунистических обществах. Марксизм часто превращается в мрачную риторику самозащиты и злоупотреблений бюрократии, а либерализм — в пошлое и никчемное затушевывание социальной реальности. Думаю, что ни либеральная, ни марксистская интерпретация политики и культуры не могут дать верного понимания главных тенденций развития нашего времени. Эти направления общественной мысли возникли, чтобы побудить исследовать такие типы обществ, которые более не существуют. Джон Стюарт Милль исследовал не те представления о политической экономии, которые сейчас возникают в капиталистическом мире. Карл Маркс не анализировал общества, которые складываются сейчас в странах коммунистического блока. И никто из них никогда не задумывался над проблемами так называемых неразвитых стран, где сегодня семеро из десяти рождающихся борются за выживание. Сейчас мы сталкиваемся с новыми типами социальной структуры, которые, если придерживаться идеалов Нового времени, не поддаются анализу в унаследованных нами терминах либерализма и социализма.
Идеологическим признаком "Четвертой эпохи", который отделяет ее от Нового времени, является то, что вопрос об отношении разума и свободы стал дискуссионным, поскольку появилось подозрение, что с возрастанием рациональности возвышение свободы необязательно.
2.
Идея о роли разума в делах человеческих и о свободной личности как вместилище разума являются самыми важными идеями, унаследованными обществоведами XX века от философов Просвещения. Если идеалам разума и свободы суждено оставаться ключевыми ценностями при фиксировании проблем личности и общества, то их самих следует возвести в ранг проблем. Требуется их переформулировать в более четкие операциональные термины по сравнению с понятиями, развивавшимися предшествующими мыслителями и исследователями. Ибо в настоящее время ценности разума и свободы находятся в большой опасности.