Глава 2. Где никто рождает ничто 3 страница

Сначала подумали, что Максим арестован. Но он каждый день звонил со службы, справлялся о здоровье ребёнка и на все вопросы отвечал:

— Не спрашивайте меня ни о чём...

Через неделю он появился в родительском доме. Небритый, с осунувшимся лицом и воспалёнными глазами, в измятой форме и нечищеных сапогах, он выглядел так, словно эти дни он спал не раздеваясь. Сняв шинель, он молча прошёл к кровати, где лежала его маленькая дочь.

— Максим, скажи хоть, что случилось? — робко спросила мать.

— Ничего... — поморщился тот. — Я буду жить у вас...

— А, как же Ольга?

— Она... Её здесь не будет...

— Почему? Что у вас произошло?

Сидя на краю кровати и глядя на ребёнка, Максим, словно не слышал ничего. Потом, он пробормотал каким-то чужим хриплым голосом:

— Она покончила с собой... Её уже похоронили... И не спрашивайте меня больше ничего...

Он устало поднялся, деревянным шагом прошагал в свою комнату и закрыл за собою дверь.

В горе одни ищут утешения со стороны, другие, наоборот, уединения. Чувствуя, что Максим избегает всякого сочувствия, домашние решили оставить его в покое, пока он переживёт своё горе.

Каждый день, приходя со службы, Максим запирался у себя в комнате. Чтобы попасть в свою комнату, Борис вынужден был проходить через комнату брата.

Тот часами лежал пластом на диване, не шевелясь, как разбитый параличом, устремив глаза в одну точку и думая о чём-то.

Или он неподвижно сидел за своим письменным столом и остановившимся, невидящим взглядом смотрел в тёмную ночь за окном, будто силясь понять что-то непостижимое.

Войдя однажды в комнату, Борис увидел, что Максим сидит за столом, смотрит в пустое окно, а пальцы его играют маленьким браунингом. Он даже не слышал, как брат вошёл в комнату.

— Максим! — тихо окликнул младший.

Старший вздрогнул, будто очнувшись от транса:

— Что такое?

— Дай-ка мне эту игрушку! — протянул руку Борис.

Максим растерянно посмотрел на браунинг, словно недоумевая, как он попал ему в руки, и послушно отдал пистолет брату. Борис сунул браунинг в карман и кивнул на дверь:

— На кухне мать возится с ребёнком, никак не может его успокоить. Поди-ка помоги ей.

Максим опустил голову и пошёл на кухню.

На следующий день Борис, порядка ради, осмотрел браунинг и убедился, что в обойме не хватает половины патронов. Он понюхал дуло, потом снял верхнюю скобу и посмотрел канал ствола на свет — он был мутный, с беловатым налетом.

Для охотника, привыкшего после каждой охоты чистить ствол оружия до блеска, было ясно, что из этого пистолета недавно стреляли.

Игрушечный браунинг был немым свидетелем какой-то драмы. Если Ольга застрелилась, то почему нет половины патронов?

После смерти красавицы жены, Максим вёл себя так, как будто из него вынули душу. Единственное, что его ещё интересовало в жизни, — это ребёнок, живое воспоминание об Ольге.

Часто он брал завёрнутую в пелёнки дочурку на руки, прижимал её к груди и долго смотрел на неё, словно отыскивая в ней черты любимой жены.

Но капля долбит камень, а время — человеческие чувства. Оправившись от травмы и последующей прострации, Максим постепенно приходил в себя.

Первое, что он сделал, — это принёс какие-то книги и теперь уже не смотрел в окно, а сидел и, наморщив лоб, читал и читал.

Но книги эти он, почему-то, тщательно прятал ото всех, а уходя, запирал их в столе. Он даже обернул бумагой переплёты, чтобы никто не видел их названия. Борис только мельком заметил, что это какие-то медицинские книги.

Так он сидел вечер за вечером, день за днём. Так прошло несколько месяцев, пока однажды Максим поднял палец и пробормотал:

— Хм, это интересно...

— Что такое? — спросил Борис из соседней комнаты.

— Да так, одна фраза... Всего две строчки...

— Что?

— Ничего... Просто так.

— А что это, ты за медицину взялся?

— Ты не поймёшь... Это — специфическая тема... Но теперь придётся поискать в другом месте.

Когда Максим ещё не работал в НКВД, а готовился к карьере профессора истории, он уделял много внимания иностранным языкам и прилично читал по-английски, немецки и французски.

Хотя Борис собирался учиться на инженера, но и он тоже серьёзно занимался английским и немецким.

Свои поиски Максим начал с того, что притащил в дом целую кучу книг на английском языке. Эти книги он уже не прятал, а бережно поставил их на книжную полку.

Всё, свободное от службы время, он штудировал их более тщательно, чем те учебники истории, по которым он занимался в университете, что-то подчёркивая карандашом, делал какие-то выписки. И опять сидел вечер за вечером, день за днём.

Как-то Борис, устав от физики и математики, заглянул брату через плечо — и протяжно свистнул. Книга, которую тот с серьёзнейшим видом штудировал, называлась так: «Золотая ветвь», а внизу подзаголовок: «История древних религиозных культов и магии. В двенадцати томах».

— Какой же ты это том читаешь? — с усмешкой спросил Борис.

— Десятый, — спокойно ответил Максим.

— Что, хочешь научиться магии?

— Нет, просто так...

— Но ведь, это же глупости.

— Нет, — мотнул головой уполномоченный НКВД, — это не глупости, а сухая история. Фразер — знаменитый антрополог, а его «Золотая ветвь» — лучший в мире научный труд на эту тему.

— Какую тему?

— Не твоего ума дело, — коротко отрезал старший брат. Куча книг на полке действительно оказалась многотомной научной монографией. Но о ком и о чём?!

Здесь было всё, что угодно: огнепоклонники на заре человеческой цивилизации, жрецы солнца, древнеегипетский культ Озириса, кровожадные идолы Древней Индии и Мексики, весёлые языческие боги Древней Греции и Рима, кельтские друиды, негритянские колдуны, эскимосские шаманы и тому подобное.

А сверху, как гарантия качества, стоял штемпель «Библиотека им. Ленина».

Следом, в комнате Максима стали появляться ещё более странные книги. Например, «Исследование о чёрной магии и пактах с дьяволом, включая обряды и мистерии готской теургии, колдовства и инфернальной некромансии», учёный труд, принадлежащий перу Артура Байта.

Или «Анналы колдовства, демонологии и астрологии в Западной Европе», изданные в Нюрнберге в 1623 году. А рядом пожелтевший трактат па тему: «Магнетизм, спиритуализм и оккультные науки».

— Зачем ты тратишь время на всякую чепуху? — спросил Борис.

— Это не чепуха, — ответил брат.

— А что же это такое?

— Это совершенно серьёзные книги, написанные серьёзными учеными. Они пытались разрешить некоторые загадки.

— Как делать золото из свинца?

— Нет, совсем другое.

— А что же?

— Ты этого не поймёшь, — согнулся над своей работой Максим. — И не мешай мне.

Затем, на столе уполномоченного НКВД очутилась целая стопа протоколов. Но это не были дела о контрреволюционерах, правых и левых уклонистах и прочих врагах советской власти.

Это были средневековые манускрипты на английском языке с такими пространными названиями:

«Подробный и правдивый протокол о чрезвычайно поучительном процессе трёх отменных ведьм из селения Депфорд, в графстве Эссекс, перед судьей короны многоуважаемым сэром Фрэнсисом Пэмбертоном в замке Экзетер в пятницу 2 июня 1682 года, с собственноручными обследованиями и заключениями очень известного медика доктора Генри Хирса, как эти негодницы сознались в колдовстве и были приговорены к казни, согласно определению закона, и, как это записано, согласно показаниям достопочтенных свидетелей. Отпечатано в Лондоне в 1682 году».

Или такой протокол: «Отчёт о Маргарите Хакет, известной ведьме, которая довела одного молодого человека до смерти, разбросала его внутренности и кости во все стороны, и которая была казнена в Тирборне 19 февраля 1585 года».

Или вот такой документ: «Материалы суда над ведьмой Мэри Грин и её дочерью Эллен, которая тоже упражнялась в колдовстве, как они сознались в предумышленном отравлении нескольких почтенных людей и других нечестивых поступках, в результате пакта с дьяволом и как они, по приговору суда, были казнены в Хартфорде 4 августа 1606 года».

Перелистав эти мрачные документы, Борис, с некоторым беспокойством, посмотрел на брата, который сосредоточенно штудировал очередной протокол 16 века.

— Скажи, Максим, чем ты, собственно, занимаешься?

— Просто, меня интересуют некоторые вещи...

— Какие вещи?

— Это тебя не касается.

— А почему это тебя касается?

— Это — моё дело.

— А ты, может быть, немного того? — Младший многозначительно постучал себе пальцем по лбу.

Старший устало потёр воспалённые глаза и зевнул:

— Нет, — об этом не беспокойся и не приставай ко мне.

Так проходил месяц за месяцем, а Максим, как одержимый, всё копался в своих средневековых трактатах.

После ведьм, словно проверяя что-то, он опять взялся за какие-то медицинские книги, которые он опять прятал ото всех. При этом, он, время от времени, бормотал себе под нос:

— Ну да... Так и есть... Только другими словами...

— Что? — спрашивал младший сквозь полуоткрытую дверь.

— Ничего, — отвечал старший.

Затем, он снова прыгнул в глубину веков, но уже не так далеко. Теперь он штудировал серию книг из области криминологии: «История необычайных преступлений 18 века» или «Порок и преступление в 19 веке» и тому подобное.

Он охотился за чем-то, как артиллерист, пристреливающийся к цели, — перелёт, недолёт, потом, всё ближе и ближе. Но цель Максима лежала где-то во тьме средневековья.

Однажды вечером, придя домой со службы и снимая шинель, он не выдержал и похвастался:

— Вот, сегодня я допрашивал интересного человека... Чувствовалось, что он напрашивается на вопрос. Борис поднял голову от учебника по геометрии:

— Какого человека?

— Одну старую-престарую проститутку. Самую старую, какую только нашли. По всем тюрьмам искали.

— Зачем она тебе понадобилась? Да ещё такая старая?

— Нужно кое-что узнать. Есть такие непечатные вещи, которые не найдёшь ни в каких книгах. Зато, это хорошо знают опытные проститутки и не стесняются об этом говорить.

— Зачем тебе это знать?

— Потому что, порок всегда связан с преступлениями.

— Что же она тебе сказала?

— Много интересного. Сейчас я собрал по тюрьмам ряд уголовных дел, которые, по форме, совпадают с теми преступлениями, в которых обычно обвиняли ведьм.

Теперь я на практике проверяю то, что писалось во всех этих книгах. Понимаешь? Получаются очень забавные результаты... Оч-чень забавные...

— Как же ты это проверяешь?

— Расспрашиваю их про родителей, про личную жизнь... Они думают, что я сокращу им сроки заключения...

— А зачем тебе это нужно?

— Просто так... — уклончиво ответил уполномоченный.

Через полгода после самоубийства Ольги, Максим вдруг получил на службе специальный отпуск для работы над научной диссертацией.

Каким-то образом работа эта была связана с НКВД — он числился в штате, получал своё жалование и никому не показывал тему своей диссертации.

Весь день он сидел дома за закрытой дверью и рылся по библиографическим справочникам.

Он получил возможность собирать свою собственную коллекцию книг, необходимых для его научных изысканий.

На титульном листе теперь уже стоял штемпель «Научно-исследовательский спец-фонд НКВД». Через посредство НКВД, он заказывал некоторые книги даже за границей.

Это была странная коллекция на темы, казалось бы, совершенно не связанные друг с другом: трёхтомное сочинение Генри Ли «История, средневековой инквизиции», а рядом либретто оперы Пуччини «Принцесса Турандот»; философские «Диалоги» Платона, а рядом, опять, какие-то пожелтевшие трактаты о нечистой силе.

Во всех этих книгах Максим что-то подчёркивал красным карандашом, некоторые места, видимо особенно важные, он отмечал цветными заклейками с шифром и одновременно делал заметки в толстую синюю папку, которую он всегда запирал, в стол.

В этой коллекции Борис обнаружил книгу Рейдера Хаггарда «Дочь Монтесумы», которую он когда-то читал перед дракой с Максимом.

Рядом стоял роман того же автора «Она», про какую-то таинственную королеву в дебрях Африки. Увидев в обеих книгах пометки красным карандашом, он поинтересовался:

— А это тебе зачем?

— Так, нужно было...

— Ведь, это ж для детей!

— Ха, это ты так думаешь.

— А для кого же?

— Для... Для тех, кто впадает в детство.

— А какая в этом разница?

— Очень большая. Когда человек впадает в детство — это означает конец цикла, приближение смерти. Понял?

— Ничего не понимаю.

Максим махнул рукой:

— Тогда занимайся своими делами и не лезь ко мне.

В середине лета, когда на мусорной куче расцвели волчьи ягоды, Максим вдруг сам впал в детство.

В начищенных хромовых сапогах он полез в заросли сорняков на мусорной куче, насобирал там каких-то трав и принялся сушить их в духовке.

Затем, он уселся за свой стол, заваленный всякими идиотскими книгами, закрыл окна и двери, положил высушенные в духовке травы в жестянку из-под консервов и поставил её на горящую спиртовку.

Из жестянки подымался сизый дымок, а уполномоченный НКВД сидел и нюхал этот фимиам мусорной кучи.

— Ты что, совсем рехнулся? — спросил Борис.

— М-м-м...

— Что ты там нюхаешь?

— Белладонну...

— Тьфу! Ведь потом голова болеть будет.

— Ничего. Ты сейчас никуда не уходишь?

— Нет.

— Тогда на всякий случай посиди рядом. Посмотри, что со мной будет. Только не дыши этим дымом. Это, всё-таки, яд...

— Хорошо. Только сначала скажи, зачем это тебе?

— Нужно кое-что проверить. — Не отрываясь от своего странного занятия, он кивнул на раскрытые книги: — Вон, почитай!

На пожелтевших от времени страницах рукой Максима были подчёркнуты описания того, как ведьмы готовят из белладонны всякие зелья.

Рядом сцена шабаша, где весёлые ведьмы смалят листья белладонны и, наслаждаясь ядовитым смрадом, поют и пляшут вокруг костра.

Для начала Максим решил испробовать действие дыма белладонны на собственном опыте — до одурения, пока не свалится на койку.

На следующий день он держался за голову, проклинал всех ведьм и нечистую силу, но, несмотря на это, аккуратно записывал свои ощущения в синюю папку.

Дальнейшие колдовские зелья он проверял уж не на себя, а на подопытных заключённых.

— Всё это — разные наркотики, — бормотал он. — Некоторым это даже нравится. Белладонна, гашиш, марихуана.

Научная работа Максима принимала всё более необычайные формы.

Он получил специальное разрешение и, с помощью особой команды, начал разрывать заброшенные могилы на старых московских кладбищах.

Но не все подряд, а только те, которые — его, почему-то, интересовали. Из каждой такой могилы он брал берцовую кость скелета и привязывал к ней ярлык.

С надгробного памятника он списывал на этот ярлык имя, фамилию, возраст и дату смерти подопытного покойника. Затем, эти кости поступали в химическую лабораторию НКВД.

Борис сидел за своим простреленным столом с поломанными ножками и зубрил законы математики.

А у соседнего окна, отделённый только обычно полуоткрытой дверью, сидел за своим столом старший брат и, как чернокнижник, занимался своими тёмными делами.

То ли потому, что таким образом Борис был невольным свидетелем его занятий, то ли потому, что ему нужно было хоть с кем-нибудь делиться своими мыслями, но единственным, кого Максим немного посвящал в свои дела, был Борис.

— Эй ты, гробокопатель, — насмехался младший. — А зачем тебе скелеты понадобились?

— Просто я проверяю старое народное выражение — белая кость и голубая кровь, — невозмутимо ответил старший.

— Как же это ты проверяешь?

— В буквальном смысле. Я вскрыл ряд могил старой родовой аристократии и столько же могил простых людей.

Взял кости этих двух категорий того же возраста, при всех остальных равных условиях и сравнил.

— Ну и что?

— Очень любопытные результаты. У родовой аристократии, по сравнению с простыми людьми, действительно белая кость.

И химический анализ показывает существенную разницу. Нарушение фосфорно-кальциевого баланса.

— Что же это доказывает?

— Вероятно, в течение веков люди заметили эту разницу, может быть, наблюдая кости на заброшенных полях сражений. Отсюда и пошло выражение — белая кость и голубая кровь.

— Но тебе-то это зачем?

— Нужно, — односложно ответил уполномоченный НКВД.

За этими занятиями Максим даже потерял интерес к своей дочурке.

Больше того, казалось, что он избегает видеть её, будто это живое напоминание о мёртвой красавице жене стало ему теперь неприятно.

Он уже не брал её на руки, а только изредка останавливался у её кроватки и задумчиво смотрел на неё, словно и здесь изучая что-то. Потом, молча уходил и запирался в своей комнате.

Теперь горячая душа Максима безраздельно принадлежала его загадочной научной работе.

Затем, он неожиданно заявил, что отправляет ребёнка к родителям Ольги, которые жили в Березовке, дачном посёлке неподалеку от Москвы.

— Зачем ты это делаешь, Максим? — удивлённо спросила мать.

— Так будет лучше, — коротко ответил тот, избегая встречаться с матерью взглядом.

— Оставь её у нас, — вступился отец.

— Нет, завтра я отвезу её в Березовку.

— Но почему?

Старший брат нахмурился и сухо повторил:

— Так будет лучше.

Глава 3. Камень мудрецов

Нет ничего тайного, что не сделалось бы явным;
и ничего не бывает потаённого, что не вышло бы наружу.
Марк. 4:22

Следующим номером программы, Максим отправился в научную экспедицию. И не куда-нибудь в Крым или на Кавказ, а в самые гиблые места Северной Сибири и Заполярья.

Экспедиция была организована НКВД. В ней принимали участие ещё несколько учёных, которые имели какие-то частные задания, но командовал всем Максим.

В распоряжение экспедиции предоставили самолёты полярной авиации НКВД, но к конечным пунктам назначения добираться пришлось с помощью местных проводников на оленьих упряжках.

В сопровождении своих учёных ассистентов, Максим обследовал заброшенные в глуши Заполярья, отрезанные от мира и недоступные даже для советской власти стойбища кочевников, самоедов и тунгусов, ведущих почти первобытный образ жизни.

На память об этой экспедиции он привёз с собой в Москву расшитую бусами оленью парку, мягкие самоедские пимы и коллекцию музейных предметов: расписанный яркими красками старый туземный бубен с медными побрякушками, выдолбленные из тёмного дерева диковинные фигурки уродливых самоедских идолов, нагрудную бронзовую бляху с таинственными знаками — символ власти шамана, а также целый ворох тяжёлых ожерелий и браслетов из каких-то костяшек.

На оскаленных физиономиях божков засох слой тёмной грязи. Но именно с самым грязным, самым старым и уродливым идолом Максим обращался бережнее всего и относился к нему с видимым уважением.

— Ты хоть бы его помыл, — посоветовал Борис.

— Нельзя. В этом-то и его ценность.

— Почему?

— Это не грязь, а засохшая кровь. Во время жертвоприношений этих божков мажут кровью.

— Какой — оленьей?

— Да, теперь оленьей. Но этому идолу несколько сот лет, и химический анализ показал, что раньше его мазали человеческой кровью.

— Когда это было?

— Приблизительно в то же самое время, когда в Западной Европе жгли ведьм и колдунов. И один старый шаман рассказал мне одну интересную вещь, которую он слышал от своих предков.

Оказывается, в жертву богам приносили человека по выбору шамана и с теми же характерными признаками, по которым средневековая инквизиция определяла ведьм.

Самоедские шаманы понятия не имели об инквизициях, но делали то же самое. Разве это не интересно?

— А-а, тёмные века, — пренебрежительно сказал Борис и взял в руки туземное ожерелье.

— Века эти не такие уж тёмные, если знать, в чём дело, — возразил уполномоченный советской инквизиции и насмешливо прищурился: — А ожерелье это, между прочим, тоже из человеческих костей.

Школьник брезгливо швырнул необычайное украшение:

— Тьфу, теперь руки мыть надо. Максим невозмутимо пояснил:

— Это была главная регалия одного знаменитого шамана — кости его собственной прапрабабушки, которая тоже была шаманкой.

Искусство колдовства часто передаётся у них из поколения в поколение. Считается, что в этих костях заложены колдовские силы. С определённой точки зрения, это правда.

— Какая ж, правда?

— Колдовская... — неизвестно кому подмигнул Максим. — Когда я забрал у него эти кости, шаман так обозлился, что призвал на меня проклятие всех своих предков.

— Ну, раз ты веришь в колдовство, тогда ты должен остерегаться.

— Нет. Потому что я знаю это проклятие. Когда я поговорил с шаманом по душам, он сам убедился, что я колдун посильнее его.

По этому поводу он даже устроил специальный праздник с камланием в честь «мудрого красного шамана».

Мои профессора сидели у костра в качестве свидетелей и только хлопали глазами. Там я наблюдал шаманские пляски с бубном и припадками. Кстати, эти припадки часто фигурируют в протоколах инквизиции.

— Это что, эпилепсия?

— Нет, по средневековой терминологии — в человека вселился дьявол... Потом, я выменял у этого шамана кости всех его остальных предков. — Максим кивнул в сторону кучи ожерелий.

— Зачем они тебе?

— Кое-что проверить... с помощью спектроскопа, — опять уклонился от прямого ответа старший брат.

— Знаешь, у тунгусов есть один оригинальный обычай. Проезжего путника угощают вовсю, а потом кладут спать с женой хозяина. Если гость отказывается, то для мужа это великое оскорбление, за это могут даже убить.

— Ну, а как ты, воспользовался этими дамочками?

— Нет. Чтобы понравиться гостю, тунгусские дамочки вместо воды моются рыбьим жиром. Можешь себе представить, какая от них вонь.

— Класть собственную жену с чужим дядей — забавный обычай.

— Не забавный, а очень даже умный.

— А если ребёнок будет?

— Вот именно этого и хотят.

— Почему?

— Всё дело в том, что в этих диких местах бывает один чужой путник раз в три года.

— Ну, так что?

— Таким образом умышленно подмешивают свежую кровь. Вот что! Это же рекомендует и современная генетика. А тунгусы дошли до этого жизненным опытом.

— Это уж слишком того... — усомнился школьник.

Офицер НКВД, которого шаман признал за коллегу по профессии, загадочно усмехнулся:

— Этот интересный обычай введён шаманами, а им это подсказали бабушкины кости... Понял?

Но Борис ничего не понял. Да его и не интересовали тайны сибирских шаманов, когда на носу экзамены по истории ВКП(б).

В своих изысканиях Максим метался, месяцами упорного труда, не только по всем векам человеческой цивилизации, но и по самым, казалось бы, несоответствующим закоулкам человеческой мысли.

Вместе с тем, в этом хаосе чувствовалась какая-то определённая, известная только ему одному система.

Вскоре после экспедиции к сибирским шаманам Борис обнаружил у него на столе малоизвестную книгу мало популярного в Советском Союзе психиатра Фрейда под таким названием: «Тотем и табу: аналогии между психической жизнью дикарей и невротиков». И опять, штемпель НКВД и пометки красным карандашом.

После Фрейда, Максим снова принялся за книги о нечистой силе, на этот раз всё более концентрируясь на писаниях католических священников и отцов церкви.

Убедившись, что большинство интересующих его книг написаны по-латыни, он занялся латинским языком и, через некоторое время, достаточно овладел им, чтобы читать со словарём.

Теперь у него на столе красовались такие первоисточники по сатановедению: Acontius. «Sferatagemata Satanae», 1565; Nicolas Jacquerius. «Flagellum Daemonum Fascinariorum», 1458; Joannes Vinetus. «Tractatus contra daemonum inuocatores», 1450, и так далее, в таком духе.

Штудируя средневековый трактат «Malleus Maleficarum», изданный неким Шпренгером в 1496 году в городе Нюрнберге, он усиленно чёркал красным карандашом, что означало важные места, одобрительно мотал головой и соглашался:

— Да, так и есть... Правильно, товарищ инквизитор! Борька, знаешь, что такое по-латыни малеус малефикарум? Это «Молот ведьм» — руководство, как раскалывать ведьм.

— Ты, мракобес, не мешай мне учить тригонометрию, — звучало из соседней комнаты.

Наставления средневековых охотников за нечистой силой Максим изучал теперь с большим уважением, чем, в своё время, первоисточники классиков марксизма-ленинизма.

Перед сном, ложась в постель, он, чтобы отвлечься и отдохнуть, брал томик стихов Бодлера «Цветы зла», но и здесь опять что-то чёркал и ехидно комментировал:

— Ага, тоже хвостом крутит... Сразу видно... Так, так, а у этой его, прости Господи, квартеронки, на груди, значит, чёрная метка...

— Кого ты там за хвост ловишь? — спрашивал через дверь Борис.

— Дьявола, — отзывался Максим.

Младший подтрунивал:

— Когда поймаешь — покажи мне.

— Не только поймаю, но ещё на нём и покатаюсь, — невозмутимо отвечал старший.

Он много работал по ночам, часто до самого утра засиживаясь за своим столом, заваленным всякой чертовщиной.

Вставал он поздно, с воспалёнными глазами, безразлично проглатывал завтрак и сразу же опять принимался за своё занятие, которое теперь было единственным содержанием его жизни.

Когда Борис как-то спросил старшего брата, почему тот работает по ночам, Максим криво усмехнулся:

— Так удобнее... В одну смену с чертями...

После самоубийства несчастной Ольги, прошёл почти год. За всё это время Максим ни разу не произнёс имя жены, никогда не говорил об обстоятельствах её смерти или где находится её могила.

Вместе с тем, младший брат иногда замечал, как старший под утро беспокойно мечется во сне и сквозь стиснутые зубы шепчет в подушку:

— Оля... Ведь я так любил тебя... Оленька... Неужели ты не могла иначе...

Значит, он не забыл её. Значит, не зажила рана в его сердце. Иногда Борису казалось, что увлечение Максима средневековой алхимией каким-то образом связано со смертью Ольги.

В обрывках слов брата часто проскальзывали тёмные намёки о каких-то тайнах жизни и смерти.

Может быть, уполномоченный НКВД, ища забвения, пытается в глубине веков обрести потерянное счастье, как доктор Фауст, пытается найти философский камень мудрецов, источник жизни и смерти?

Или, может быть, с упорством безумца он ищет мифическое средство, чтобы оживить любимого человека?

Почему вдруг Максим с серьёзнейшим видом штудирует средневековую мистику, сочинения о спиритизме, медиумах и общении с потусторонним миром?

Уж, не собирается ли он таким образом вызвать бесплотный призрак своей мёртвой красавицы жены?

Иногда Борису казалось, что брат страдает навязчивой идеей, что он просто помешался от горя. Но в остальном, Максим вёл себя совершенно нормально.

Да и почему тогда НКВД субсидирует его сумасшедшую работу, предоставляет в его распоряжение профессоров и даже снаряжает специальную экспедицию к шаманам?

При чём здесь анализы засохшей крови людей, когда-то принесённых в жертву языческим богам, и спектрограммы шаманских костей?

В физическом кабинете Борис и сам занимался со спектроскопом, делая анализы металлических сплавов.

С помощью спектрограммы света звезды, невидимой простым глазом и удалённой от земли на сотни световых лет, можно узнать точный химический состав этой звезды. Но, что можно узнать в старых костях шаманской прапрабабушки?

Очередным номером программы, следователь по делам нечистой силы, ударился в православную веру, вернее в богословие.

Он приказал своим помощникам достать ему хоть из-под земли самого лучшего богослова, какой ещё остался в живых в Советском Союзе.

Сибирь — это склад всяких редкостей. Где-то, чуть поближе, чем шаманы, в одном из сибирский концлагерей разыскали бывшего члена Святейшего Синода и профессора богословия Высшей духовной академии, дряхлого старичка, мирно доживавшего свой век санитаром в концлагерном медпункте.

Его вдруг помыли, переодели, посадили на самолёт и доставили в Москву.

Очутившись на Лубянке, старичок не ожидал ничего хорошего. Его провели к худощавому офицеру НКВД с тонкими нервными руками и глазами фанатика, смотрящими куда-то вдаль.

Прежде всего, следователь учтиво извинился за обстановку, в которой им приходится беседовать.

На столе лежала толстая кипа бумаг: протоколы всех допросов, которым священник подвергался за долгие годы мытарства по тюрьмам и концлагерям.

Затем, начался необычайный допрос.

С карандашом в руке худощавый офицер листал протоколы и внимательно расспрашивал заключённого обо всех следователях, которые допрашивали его раньше: как они вели себя во время следствия, били ли они его, пытали, ругали, унижали физически или духовно, как именно?

Вдруг, он поднял карандаш, записал на листке бумаги одного из следователей и тихо произнёс:

— В этом человеке сидит дьявол. Вы со мной согласны, профессор?

Старичок печально потупил глаза и молчал.

— Хорошо. Я понимаю ваше положение, — кивнул офицер. — Пойдёмте дальше.

Он проверил ещё несколько папок, остановился на одной и опять стал подробно расспрашивать о методах допроса данного следователя, входя в самые мельчайшие и, казалось бы, незначительные подробности. Затем, посмотрел на своего собеседника: