Вторник четвертый. Мы говорим о смерти

— Давай начнем с того, — сказал Морри, — что каждый знает: он когда-нибудь умрет, на никто в это не верит.

В тот вторник Морри был настроен по-делово­му. Предметом нашей беседы была смерть, пер­вая тема в моем списке. Еще до моего приезда Морри нацарапал на листочках бумаги кое-ка­кие заметки, чтобы потом не забыть. Его коря­вый почерк теперь не мог разобрать никто, кро­ме него самого. Это было незадолго до Дня труда, и сквозь окна его кабинета виднелась живая изгородь цвета шпината да слышались крики де­тей, игравших на улице в последнюю неделю сво­боды перед началом учебного года.

Дома, в Детройте, газетные забастовщики вов­сю готовились к огромному праздничному мар­шу — продемонстрировать солидарность проф­союзов в борьбе против администрации. По до­роге, в самолете, я прочитал о женщине, убив­шей мужа и двух дочерей, когда они спали, и утверждавшей, что она защищала их от «плохих людей». А в Калифорнии защитники О. Дж. Симп-сона становились знаменитостями.

Здесь же, в кабинете Морри, текла совсем иная жизнь — один бесценный день сменялся другим. И вот мы сидели рядом, в двух шагах от последнего новшества в доме — кислородного устройства. Иногда ночами Морри не хватало воздуха, и он присоединял к носу длинную пласт­массовую трубку, впивавшуюся в кожу подобно пиявке. Одна мысль о том, что Морри подклю­чен к какому-то устройству, была мне ненавист­на, и я, слушая профессора, старался на него не смотреть.

— Каждый знает, что умрет, — повторил Мор­ри. — Но никто не верит. Потому что если б мы верили, то жили бы по-другому.

— Значит, мы вое обманываемся насчет смер­ти? — спросил я.

— Да. Но есть подход и получше. Знать, что ты умрешь, и быть к этому готовым в любое вре­мя. И это действительно лучше. Так ты полнее участвуешь в своей собственной жизни.

— Но как же можно быть готовым к смерти?

— Ну, например, как буддисты. Представь, что каждый день у тебя на плече сидит птичка и спрашивает то, что ты мысленно должен спро­сить себя: «Сегодня и есть тот самый день? Я готов? Я делаю все, что мне надо делать? Я та­ков, каким хочу быть?»

И Морри повернул голову так, словно на пле­че у него и вправду сидела птичка.

— Сегодня мой последний день? — спросил он.

Морри с легкостью заимствовал идеи из раз­ных религий. Он был рожден иудеем, но в под­ростковом возрасте стал агностиком, частично из-за того, что с ним случилось в детстве. Ему нра­вились некоторые постулаты буддизма и христи­анства, но его родной по-прежнему была еврейская культура. Он не был знатоком рели­гии. И то, что он говорил в последние месяцы своей жизни, казалось выше религиозных разли­чий. Смерти это под силу.

— Истина в том, Митч, — сказал Морри, — что стоит научиться умирать, как научаешься жить.

Я кивнул.

— Я снова это повторю, — продолжил Мор­ри. — Стоит научиться умирать, как научаешь­ся жить.

Он улыбнулся, и я понял, чего он хотел этим повторением достичь. Он хотел убедиться в том, что я осознал им сказанное, при этом не сму­щая меня ненужными вопросами. Этот прием был одним из многих, делавших его хорошим учителем.

— А до болезни вы много думали о смерти? — спросил я.

— Нет, — улыбнулся Морри. — Я был как все. Однажды в минуту безудержной радости я сказал своему другу: «Я буду самым здоровым стариком на свете!»

— И сколько же вам тогда было лет?

— Больше шестидесяти.

— Значит, вы были оптимистом.

— А почему бы и нет. Как я тебе уже сказал, никто по-настоящему не верит, что умрет.

— Но ведь каждый человек знает хоть кого-нибудь, кто уже умер, — возразил я. — Так поче­му же так трудно осознать неизбежность смерти?

— Потому что большинство из нас бродит буд­то во сне. Мы не ощущаем мир во всей его пол­ноте, потому что мы полусонные и делаем мно­гое по привычке, то, что нам кажется необходи­мо делать.

— А когда оказываешься перед лицом смер­ти, все меняется?

— Конечно. Ты отшелушиваешь все лишнее и сосредоточиваешься на важном. Как только по­нимаешь, что можешь умереть, все видишь со­вершенно по-другому.

Морри вздохнул. Научись умирать, и ты на­учишься жить.

Я заметил, что теперь, когда он двигает рука­ми, они трясутся. Очки у него обычно висели на шее, и, когда он приподнимал их к глазам, они соскальзывали у него по вискам, как будто он пытался их надеть в темноте, и не на себя, а на кого-то другого. Я наклонился к нему помочь заправить дужки за уши.

— Спасибо, — прошептал Морри.

Я заметил, что, когда коснулся его головы, лицо его озарилось улыбкой. Малейшее прикос­новение мгновенно вызывало у Морри радость.

— Митч, можно я скажу тебе что-то?

— Конечно.

— Но тебе это может не понравиться.

— Почему?

— Понимаешь ли, суть в том, что если и вправ­ду прислушиваться к птичке на плече, если всерь­ез принимать то, что ты можешь умереть в лю­бую минуту, тогда вряд ли стоит быть таким често­любивым, как ты.

Я с трудом улыбнулся. Морри продолжил:

— Все то, на что ты тратишь столько време­ни — вся твоя работа, — может показаться не таким уж важным. И ты скорее всего отыщешь время для иной, духовной пищи.

— Духовной пищи?

— Я знаю, ты терпеть не можешь слово «ду­ховный». Ты считаешь это трогательно-чувстви­тельной мутью.

— Как сказать...

Морри попробовал подмигнуть — не очень-то успешно, и я, не выдержав, расхохотался.

— Митч, — рассмеялся он вместе со мной, — даже я не знаю, что это такое — духовное разви­тие. Но одно я знаю: мы ограничены. Мы слиш­ком вовлечены во все материальное, а оно нас не удовлетворяет. Мы воспринимаем любовь близ­ких людей и вселенную вокруг нас как нечто само собой разумеющееся.

Он кивнул в сторону окна, из которого стру­ился солнечный свет:

— Видишь то, что за окном? Ты можешь вый­ти из дома в любое время. Можешь бежать вдоль по улице и радоваться этому как сумасшедший. А я не могу. Не могу выйти на улицу. Не могу побежать. Не могу даже находиться на улице, чтобы не заболеть. Но знаешь что? Я ценю это окно больше, чем ты.

— Цените окно?

— Да, ценю. Я смотрю в него каждый день. Я замечаю перемены в деревьях и с какой си­лой дует ветер. Словно я и вправду могу сле­дить сквозь оконное стекло за движением вре­мени. Я знаю, время мое на исходе, и потому красота природы притягивает меня так, точно я вижу ее впервые.

Морри замолчал, и минуту мы оба не отры­ваясь глядели в окно. Я пытался увидеть то, что видел он. Пытался увидеть время и свою жизнь, медленно текущую мимо. Морри слегка накло­нил голову к плечу.

— Птичка, это случится сегодня? — спросил он. — Сегодня?

Благодаря передаче на «Найтлайн», письма приходили к Морри со всего света. И когда он был в силах, его родные и друзья собирались у него и помогали писать на них ответы.

Однажды в воскресенье, когда его сыновья Роб и Ион были дома, все расположились в гос­тиной. Морри сидел в своей коляске, тощие ноги спрятаны под одеялом, и лишь только профессо­ру становилось зябко, на плечи ему набрасывали куртку.

— Какое первое письмо? — спросил Морри. Коллега стал читать письмо от женщины по имени Нэнси, у которой мать умерла от болез­ни Лу Герига. Она писала о том, сколько стра­даний ей принесла болезнь и смерть матери и что она хорошо понимает, как приходится стра­дать Морри.

— Ну что ж, — сказал Морри, когда письмо было дочитано, и закрыл глаза, — давайте нач­нем так: «Дорогая Нэнси! Вы очень тронули меня рассказом о своей матери. Я понимаю, через что вам пришлось пройти. Никому не избежать ни страдания, ни печали. Но горе и боль оказались для меня благотворными и, надеюсь, для вас тоже».

— Мне кажется, последнее предложение надо изменить, — сказал Роб.

Морри на секунду задумался.

— Ты прав. А что, если так: «Я надеюсь, что в горе вы сумеете найти целительную силу». Так лучше?

Роб кивнул.

— И добавьте: «Спасибо, Морри».

Следующее письмо было от женщины по име­ни Джейн, благодарившей Морри за то сильное впечатление, что он произвел на нее, выступив в программе «Найтлайн». Она даже назвала его про­роком.

— Высочайший комплимент, — заметил кол­лега Морри. — Пророк!

Морри скорчил рожицу. Его явно насмешила подобная оценка.

— Поблагодарите ее за столь лестный отзыв и напишите: мне было приятно, что мои слова имели для нее какое-то значение. И не забудьте добавить: «Спасибо, Морри».

Следующим было письмо от англичанина, по­терявшего мать и просившего Морри помочь ему наладить с ней контакт с помощью спиритизма, А еще было письмо от супружеской пары, соби­равшейся приехать в Бостон, чтобы познакомить­ся с профессором. Затем шло письмо от бывшей студентки, описывавшей свою жизнь после окон­чания университета. В нем было и о самоубий­стве, и о трех мертворожденных детях. И о мате­ри, умершей от болезни Лу Герига. И о страхе, что она, дочь, может заболеть этим недугом. Письму не было конца. Две страницы. Три страницы. Четыре страницы.

Морри внимательно выслушал всю эту мрач­ную историю. Когда письмо было-таки дочита­но, он мягко спросил:

— Ну, что же мы ответим?

Воцарилось молчание. Наконец Роб не вы­держал:

— А давайте так: «Спасибо за ваше длинное письмо».

Все рассмеялись. А Морри посмотрел на сына и просиял.

Рядом с его стулом лежит бостонская газета с фотографией улыбающегося бейсболиста — он только что поймал мяч. Из всех существующих бо­лезней, думаю я, Морри досталась та, что названа по имени спортсмена.