Психологические свойства рас 5 страница

"Дериваты" могут быть очень разными. Они часто разноцветны и переливаются всеми цветами радуги. Они одновременно и олицетворяют, и затемняют социаль­ные факты. Мы изучали эти факты в "Трактате по общей социологии", анализируя сущность "дериватов". Ни метафизика с ее абсолютными принципами, ни эмпи­ризм, который довольствуется поверхностным сходством, не могут дать точный анализ. Эмпиристы, чтобы объяснить существующие явления, ищут точно такие же явления в прошлом. Но похожие явления не находятся и не могут быть найде­ны, потому что история в действительности никогда не повторяется. Бесконечное число сочетаний может рождаться из составляющих их человеческих поступков, а история ведет только хронику этих сочетаний.

Общественный порядок никогда не бывает совсем неподвижным: он находится в непрерывном движении. Но превращения могут происходить с разной скоростью. Их можно наблюдать как в древние времена - в Спарте, Афинах, так и в наше время - в Китае, Англии. Разница в том, что движение идет медленно, как в Спарте или Китае, либо быстро, как в Афинах или Англии. Больше того, такие различия могут характеризовать одну и ту же страну в разные времена. Например, Италия испытывает непрерывное движение от легендарных времен Ромула до сегодняш­него дня, но процесс перемен более интенсивен в одни годы и менее - в другие.

Легко понять, как люди отмечали зарю новой эры. Пришествие Христа опре­делило начало новой, христианской веры, Хегира — для мусульман; Французская Революция 1789 г. - для верующих в "демократическую" религию, революция Ле­нина - для фанатически верующих в III Интернационал, и т.д. Практики логически экспериментальной науки не должны обсуждать такие требования, потому что они - показатели веры и находятся совершенно вне экспериментальной области. Но если с точки зрения логически-экспериментальной науки рассматривать события лишь как факты, не принимая в расчет приверженность к вере, которую они порождают, то нужно признать, что исторические периоды различаются только своими особенностями. Нижним критическим точкам этой кривой соответствуют христианство до Христа, ислам до Мухаммеда, демократия до Французской революции и большевизм до революции Ленина.

Полезно отдалиться от бездоказательной веры и изучать события так, потому что обособление в экспериментальной науке необходимо, но сомнение в вере очень часто мешает этой деятельности. Когда скептицизм плодит теоретические рассуждения, вера побуждает людей к деятельности, требуемой практической жизнью. Идеалы могут быть нелепыми и в то же время очень полезными для общества. Нам придется часто напоминать об зтом, потому что такой факт нередко упускают.

Установление четкой границы между тем, что хорошо для экспериментальной науки и что хорошо для общества, - основание всему. Я писал об этом развернуто в "Трактате по общей социологии". Об этом нужно снова упомянуть здесь, чтобы не было риска, что некоторые читатели поймут мои наблюдения над фактом и связями фактов друг с другом как защиту частного момента. Такое часто случалось со мной в прошлом. Я думаю, что на основе исторических фактов могут прийти к выводу, что наша буржуазия движется к краху, но это не означает, что я сужу, "хорошо" это или "плохо". Точно так же я не стал бы оценивать крушение фео­дальных помещиков, вызванное крестовыми походами, как хорошее или плохое событие. Я не буду убеждать буржуазию пойти по другому пути или проповедовать реформы обычаев, вкусов или предрассудков. Так же, и даже в большей степени, я не буду заставлять людей верить, будто у меня есть рецепт исцеления от той болезни, которой страдает буржуазия и, шире, все общество. Как раз наоборот. Я открыто объявляю, что ни одно такое лекарство, выдуманное для того, чтобы поспорить, мне совершенно неизвестно. Я похож на врача, который распознал, что у пациента чахотка, но не знает, как излечить его. Разрешите мне добавить еще, что, пока общественные науки не продвинутся вперед, эмпиристы и люди-практики будут иметь больше мнений о том, как излечить общественный организм, чем врачи и ученые, хотя первые и могут иногда полагаться на знания последних.

Рационализм как одна из интеллектуальных "религий" укрепляет свои позиции утверждением, что не должно быть различия между теорией и практикой, между тем, что логически возможно, и верой в невероятное и фантастическое, или разделения между реальными и идеальными целями. Рационализм утверждает, что человек должен своим трудом сводить на нет эти различия. Ну да ладно, но я изучаю то, что есть, а не то, чему бы "следовало быть". И когда человеческие чувства, вкусы, интересы и образцы поведения изменятся, тогда объяснения, кото­рые мы состряпаем, переменятся, но не раньше.

Только одно возражение нужно рассмотреть. Если бы надвигался новый порядок, мы бы почувствовали его приближение и тогда должны были бы рассматривать его с научной точки зрения. Но нет никакого указания на то, что тот образец хода событий, который наблюдался более 2000 лет, подходит к концу. Давайте предоставим решение тяжелой задачи по изучению социологии отдален­ного будущего нашим потомкам, а сами будем довольствоваться социологией прошедшего, настоящего и ближайшего будущего.

Число людей, соглашающихся с этим положением, тает уже сейчас, когда я пишу эти строки. Сторонники могут и совсем исчезнуть, когда я проиллюстрирую мои теоретические принципы. Тем не менее я не могу умолчать об этих последних.

Первое их следствие состоит в том, что надо сохранить абсолютные суждения и довольствоваться случайными. Каждое состояние исходит из прошлых состояний и дает происхождение будущим. Те, кто любит произносить абсолютные суждения о "добре" и "зле", должны быть знакомы со всеми будущими состояниями, которые берут свое начало в настоящем. А поскольку это невозможно, то придется воздер-ясиваться от абсолютных суждений и ограничиться случайными. Люди могут раз­личать "добро" и "зло", только рассматривая ближайшие, немедленные воздейст­вия на положение дел в изучаемой области и налагая ограничения на понятие бли-ясайшего (сознавая, что долгосрочные тенденции часто приводят к совершенно различным результатам).

Были ли изгнания по приказу Римского Триумвирата или террор в первые годы Французской революции, или террор большевиков "хорошими" либо "плохими"?

На этот вопрос можно ответить только в понятиях чувства и веры, которые основываются на априорном размышлении, метафизических понятиях и т.д. Нельзя ответить на этот вопрос в терминах логически-экспериментальной науки.

В грубом виде взаимозависимость исторических явлений ясно видна из утверж­дения Клемансо о том, что нужно рассматривать Французскую революцию в целом (как блок) и что те, кто принимает часть ее, должны принимать ее всю. Здесь можно ясно увидеть разницу между научным объяснением и "дериватом". Если бы Клемансо хотел рассуждать логично, ему бы пришлось распространить этот прин­цип и на русскую революцию. Но, напротив, Клемансо отказывается рассматри­вать русскую революцию "как блок", не давая этому никаких объяснений. Он осуждает ее за "террор" и в то же время отказывается судить Французскую рево­люцию за него же.

Мы имеем возможность убедиться в том, что только что упомянутый случай -это один лишь пример более общего явления - использования "дериватов" для оп­равдания хода событий. Человек может сказать очень мало нового об обществен­ных фактах, которые повторяются в каждую эпоху, потому что они, по всей веро­ятности, уже произвели впечатление на мыслящих людей. Различие между их пер­выми впечатлениями и нашим научным наблюдением может состоять только в том, что наука предлагает большее приближение к экспериментальным реальным событиям.

Давайте построим аналогию. Невежественные люди иначе объясняют, что такое "богатая" и "бедная" почва, чем химики. Химики знают, а невежды не знают элементов, из которых составлены разные виды почв. Тем не менее химики счи­тают термины "бедные" и "богатые" приемлемыми и ценными. Но невежда чувст­вует, что эти термины недостаточно ценные и должны быть отброшены в строгой научной дискуссии.

Второй вывод делается из наблюдения, что поиск наиболее выдающейся формы правления бесполезен и призрачен. Это происходит из неопределенности понятия выдающийся". Это также следует из факта, что невозможное событие считают возможным, т.е. процесс перемен замедляется в пользу хорошего правительства. Можно также встретиться с серьезными затруднениями потому, что общественные науки никогда не достигали большого успеха. С другой стороны, нужно надеяться, что мы преодолеем все помехи, которые закрывают единообразие от взгляда, и Рассмотрим природу взаимозависимости между социальными фактами.

Если обратиться к многочисленным теориям о конституционных и парламент­ских государствах, учрежденных за последнее столетие, становится ясно, что ни °Дна из них не отвечает современным ей событиям. Эти теории указывали в одну ^сторону, а факты - в другую. Например, "Размышления о представительном прави­тельстве" и "Эссе о свободе" -Милли - книги, когда-то очень знаменитые, - поражают читателя своей совершенной оторванностью от реалий современной автору Англии.

Кто сейчас интересуется теориями равновесия власти? Кто определяет нужное равновесие между правами государства и индивида? Может ли этическое государст­во, о котором люди говорили с таким уважением (несмотря на очевидную иронию), действительно быть найдено? Конечно, государство Гегеля было продуктом очень живого воображения и даже пережило поэтическую и метафизическую социоло­гию. Трудящиеся больше интересуются осязаемыми преимуществами вроде высокой зарплаты, прогрессивного налога и увеличенного свободного времени чем метафизикой; хотя нужно признать, что рабочие не высказывают презрения к своим собственным мифам о пролетарской добродетели, зле капиталистических порядков, желательности рабочей демократии и т.д.

Нам однажды говорили, что война невозможна, потому что успехи в военной промышленности сделали конфликт немыслимым. Что самое плохое, война должна была быть предотвращена в последнюю минуту всеобщей забастовкой или каким-то другим планом рабочих, особенно социалистов. Какие лицемеры! Такие милые речи ничуть не помогли остановить первую мировую войну. Никакая всеобщая забастовка так и не осуществилась. Напротив, члены парламента - соци­алисты разных стран - либо поддерживали войну, либо никак не могли ей противо­стоять. Немецкие социалисты, наследники Маркса, почти единогласно проголосо­вали за войну, и лозунг Маркса: "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" - прев­ратился в "Пролетарии всех стран, убивайте друг друга!"

Теперь мифы и пророчества обновлены. Некоторые говорили, что Лига Наций представляет триумф "защитников добра и справедливости" (другие даже добавили бы "и свободы") и принесет мир и радость всему миру. (Конечно, кто-то из них на самом деле не верит тому, что говорит.) Другие же люди вполне искренне верят, что большевизм принесет радость и мир. Даже если это покажется странным, есть и такие, кто убежден, несмотря на последние разочаровывающие события, что Лига Наций исцелит все болезни мира. Это те люди, хотя их мало, которые верят в 14 пунктов Вильсона. Больше, чем любой мыслитель до него, Вильсон был спосо­бен выделить основания для хорошей республики. Может быть, он и прав. Есть еще люди, которые верят в магию, и говорят, что кто-то верит в дьявола. Больше того, посчитайте, как многочисленны верующие в христианскую науку.

Давайте продолжим о третьем следствии. Когда кто-то оценивает любое деяние с целью определить, действительно ли оно "хорошо, справедливо, нравственно, религиозно, патриотично" и т.д., он в самом деле хочет определить, действительно ли этот поступок согласуется с чувствами определенной группы людей в данный момент времени. Такие чувства обычно смутно определяются. Это может быть полезно, если требуется консенсус, но это почти ничего не говорит о возможности осуществления политики на практике или о том, какие должны быть эконо­мические и общественные последствия такой политики.

Тот факт, что понятие долго живет в обществе, показывает, что оно совместимо с общественными условиями. В конечном счете возможно, чтобы с изменением такого понятия одновременно изменялись социальные условия. Но можно доказать правильность чего угодно, если использовать неадекватные меры.

Например, зная, что крестовые походы в Азию с целью освободить гроб Гос­подень будут рассматриваться как религиозный поступок, можно было предсказать теплый прием крестоносцев местными глубоко верующими христианами. Но это знание не позволило предсказать экономические, политические и социальные пос­ледствия крестовых походов. Барон, который участвовал в крестовом походе, был предположительно добрым христианином, хотя, возможно, в большей степени неу­томимым искателем приключений. Но он, несомненно, был плохим феодальным помещиком, потому что оставил свой замок на разрушение. Капиталисты нашего времени, которые всегда готовы к войне, возможно, хорошие патриоты, хотя среди _них есть корыстолюбцы. Но они производят очередное разрушение своего класса.

В этом и во многих подобных случаях, если человек оценивает общественную полезность хода действий, он может сказать, что люди, участвующие в этих дейст­виях, преследуют какую-то идеальную цель. Но при этом они часто несознательно идут к той цели, к которой бы не стали идти, если бы знали, что их дорога ведет туда.

Таким образом, одно дело размышлять об идеалах, и другое - оценивать реаль­ные образцы перемен. Божественное право королей и императоров, священная власть большинства и божественное право рабочих - все это может быть за­щищено прекрасными аргументами. Точно так же Победоносцев находил самые возвышенные слова, чтобы восхвалять царское самовластие. Это ничего не добав­ляет к нашему пониманию последствий различных государственных политик.

Спарта не давала гражданства чужестранцам. Рим даровал им это право, пригласив свободных людей к себе в граждане. Как оценить эти меры? Во-первых, их можно оценить с точки зрения предполагаемого равенства всех людей, защиты равных прав и гуманизма. Во-вторых, их можно оценить с позиций экономических, социальных и политических последствий. Это две разные темы, не имеющие между собой ничего общего.

"Справедлив" или "несправедлив" налог? Один возможный подход - отвечать на вопрос в терминах чувств. В таком случае аргументами в дискуссии по этому предмету будут только "дериваты". Еще один возможный подход состоит в том, чтобы отвечать с помощью формальной логики. В таком случае на вопрос можно ответить, только если знать значение терминов "справедливо" и "несправедливо". Меньше 100 лет прошло с тех пор, когда считалось "несправедливым", что налог устанавливает кто-то помимо тех, кто его платит. Фактически веками считалось, что согласие налогоплательщиков необходимо для того, чтобы налог был признан справедливым. Это было установлено палатой общин в Англии и другими анало­гичными собраниями. Даже прогрессивные налоги, которые давали возможность забирать деньги у "состоятельных" и давать их "бедным", некоторые из коих жили лучше, чем богатые, считалось "несправедливым". Результатом этих прогрес­сивных налогов было истощение капитала и др. Сейчас в 1920 году прогрессивные налоги признаны целесообразными и справедливыми. И уже нечего говорить на тему "справедливости", потому что это зависит от значения, которое вкладывается в используемые термины. Но силлогизмы, которые можно использовать, обра­щаясь к вопросу о справедливости, докажут свою несостоятельность в решении другого вопроса, совсем на иную тему. Какие экономические и социальные после­дствия будет иметь политика?

Может быть, это"справедливо, похвально, желательно, нравственно, необхо­димо", чтобы у рабочих была короткая смена и высокая зарплата. Но проблема справедливости отличается от вопроса практичности. Во-первых, практично ли Думать, что будет обеспечен реальный, а не номинальный заработок? Во-вторых, каковы могут быть последствия таких мероприятий?

Возможно, такие утверждения шокируют некоторых читателей и покажутся им ^ересью. Другие будут судить о них так, что устранят необходимость их выражения. Я напомню первой категории читателей, что моя цель - представить исклю­чительно экспериментальное исследование, свободное от привязанностей к вере. Я хочу напомнить второй категории читателей, что очень многие люди, далекие от того, чтобы считать эти утверждения очевидными, думают, что это нелепые ^Заблуждения. Поэтому совсем небесполезно держаться в стороне от этих людей.

Давайте продолжим о других ересях. Определение суммы контрибуций, которые "должна" была выплатить Германия после своего поражения, было законным упражнением - точнее, псевдологическим упражнением - в международной нравст­венности, равенстве и т.д. Определение суммы контрибуции без использования этого термина, потому что термин мог быть обидным для Вильсона, - это пример использования "дериватов". Но все это не может, пока рассматриваются практи­ческие эффекты, заменить усилия по определению того, что Германия "может" заплатить и что "полезно" требовать победителям.

Предсказания делаются с помощью двух операций. Во-первых, наблюдатель изучает возможности. Во-вторых, наблюдатель подсчитывает вероятность различ­ных результатов. Прошлое снабжает нас примерами того, что возможно, или, точнее, экспериментальное наблюдение предполагает, что некоторые вещи логи­чески зависят от наблюдаемых элементов. Похожесть отдельных результатов мо­жет быть экстраполирована из общего единообразия, наблюдаемого на протяже­нии определенного времени в различных местах. Эти два исследования должны по названным выше причинам повернуться больше к наименее переменным величи­нам явлений, чем к сложным событиям (включая выбранные наугад идиосинкре-тические подробности), с которыми часто имеют дело эмпиристы. Это правильно по одной замечательной причине: бесполезно искать предсказуемые образцы, которых не сущестует.

На протяжении XIX века многие люди обращались к так называемому исто­рическому методу изучения общественных явлений. Много важных исследований было проведено, чтобы выяснить корни этих явлений. Это обозначило заметный успех в приближении к опыту в сравнении с этическим и метафизическим метода­ми, которые были, да в каком-то смысле и остаются, очень важными. Но мы можем пойти дальше по сравнению с историзмом, используя гениальные методы эксперимента.

Какой-либо институт или социальный факт в данный отрезок времени может быть, хотя это и не обязательно, непосредственным превращением априорного института или социального факта. Однако схема эволюции не представляет собой прямую линию и наличие общих признаков не следует путать с доказательством происхождения одного от другого. Рассматривая птиц и млекопитающих как классы, хищных птиц мы помещаем на позиции, аналогичные позициям зверей. Но даже самый ярый дарвинист не будет утверждать, что звери произошли от хищных птиц. Современные профсоюзы аналогичны средневековым гильдиям. Но если даже некоторые пламенные приверженцы метода социального происхождения однажды рассматривали это как случай непосредственного превращения и осведо­млены об экспериментальной методологии, то в итоге и они отказались от предположения о таком происхождении.

Метафизики начинают с абсолютных принципов и пытаются давать объяснения реальности, согласующейся с этими принципами. Ученые и эксперименталисты стараются обнаружить общие черты и образцы, которые также называют абстрак­циями.

Я упомянул об этом потому, что есть авторы, которые путают эксперименталь­ный метод с метафизикой. Игнорирование этого различия происходит от недоста­точного знакомства с экспериментальным методом.

Степень, до которой можно дойти в экспериментальном отвлечении, бесконеч­на. Любой общий принцип может зависеть от еще более общего и так далее, бес­предельно. Но следовать этой логике не всегда можно и не всегда приемлемо для выполнения наших целей. Нужно избегать риска обобщения вне границ сегодня­шнего опыта и странствования в воображаемых пространствах. Ньютон справед­ливо ограничивал себя в размышлениях о гравитационной Вселенной, как справед­ливо современные инженеры желают дальнейшего прогресса и как будет справедливо для людей будущего отвлекаться от успехов современности. Нужно также заметить, что важно ограничивать область исследования. Последователи Ньютона сослужили хорошую службу тем, что ограничили свои изыскания нахождением выводов из теории гравитации. Их вклад в науку был бы незначителен, если бы они искали только "сущность" земного притяжения. Сходным образом сейчас, кажется, растет интерес к праздной дискуссии о "ценностях" среди некоторых экономистов (если их можно таковыми назвать).

В "Трактате по общей социологии" мы анализировали элементы, называемые "резидуями". Нет сомнения, что этот термин включает бесконечное число широко обозреваемых фактов и что рано или поздно мы откроем еще больше общих фактов. Все можно объяснить таким образом. Было бы вопиющим противоре­чием, если бы кто-то утверждал в споре, что экспериментальный метод никогда не постигнет абсолютного знания, и в то же время заявлял, что все явления можно объяснить в терминах открывательских принципов. Я буду теперь говорить только от своего имени, а не от имени других. Давайте посмотрим, какие взгляды можно вывести из широко обозреваемых фактов. Это занятие более утомительное, чем позволять нашему воображению блуждать в бесконечных пространствах вне царства опыта. Как я уже сказал, такой подход ценен, когда он рассматривается с научной точки зрения. Но он не ценен с точки зрения веры, которая побуждает простых людей к действию.

Те, кто утверждает, что научное обоснование менее важно, чем вера, побуж­дающая к действиям, правы. Я не буду спорить с этим. Они оправданы теорией, которую считают принципиально важной, и могут быть довольны тем, что моя попытка построить логически-экспериментальную теорию находится среди вторых по важности.

Чтобы открыть элементы, относящиеся к вопросу, который мы задаем, давайте поищем другие аналогичные факты. Мы найдем различные факты, рассмот­рим разные элементы. Те, кто тщательно наблюдает факты такими, как они сейчас раскрываются, заметят по меньшей мере три очень различные тенденции: 1) ослабление центральной власти и рост анархических сил; 2) быстрое движение внутри цикла демагогической плутократии; 3) трансформацию чувств буржуазии и все еще правящего класса.

Эти три тенденции - предметы следующих эссе.

ГИДДИНГС ФРАНКЛИН ГЕНРИ (GIDOINGS) (родился 23 марта 1855 г. в Коннектикуте, США) - американский социолог, был президентом Американского социологического общества (1908 г.). В 1894 г. первым в США получил должность "полного профессора" социологии в Колумбийском университете. В начале научной карьеры он примыкал по своим взглядам к психологическому эволю­ционизму, являвшемуся одним из направлений психологической социологии Общество, по мнению Гиддингса, есть физико-психический организм, особого рода организация, представляющая отчасти продукт бессознательной эволю­ции, отчасти результат сознательного плана. Анализируя общество, социология должна сочетать изучение субъективно-психологических и объективно-природных факторов. Считая основополагающим элементом общественной жизни "сознание рода" (коллективное сознание), Гиддингс использует это поня­тие наряду с термином "социальный разум". В своей концепции существования "социальной структуры" он называет три класса: "жизненные классы", "классы личностей", "социальные классы", а для объяснения эволюции общественной организации использует тезис о развитии социума от "зоогенической ассоци­ации" к современной "демогенической ассоциации". В поздний период своей дея­тельности, начиная с 20-х годов, Гиддингс становится одним из самых активных пропагандистов новых концепций позитивизма и статистического метода исследования и оказывает заметное влияние на формирование эмпирической социологии США. При этом изменилась и его трактовка предмета социологии, изучающей "плюралистическое поведение", истолковываемое в бихевиористском смысле — как совокупность реакций индивидов на стимулы среды. Главными произведениями Гиддингса являются: "Основания социологии (Анализ явлений ассоциации и социальной организации)", изданные в русском переводе (Киев-Харьков, 1898), а также "Studies in the theory of human society" (N.Y.. 1924). Умер Гиддингс 11 июня 1931 г. в Нью-Йорке.

Ф.Г. Гиддингс

ОСНОВАНИЯ СОЦИОЛОГИИ

АНАЛИЗ ЯВЛЕНИЙ АССОЦИАЦИИ И СОЦИАЛЬНОЙ ОРГАНИЗАЦИИ*

*Гиддингс Ф.Г. Основания социологии. (Анализ явлений ассоциации и социальной организации).

Глава первая СОЦИОЛОГИЧЕСКИЕ ИДЕИ

Среди той обширной группировки видов жвотных, которая носит название географического распределения, существует более мелкая группировка их в стаи, рои или стада, а человеческого населения в орды, кланы, племена и нации. Эти естественные группировки сознательных индивидуумов представляют физические основания социальных явлений. Общество в первоначальном значении этого сло­ва является сотовариществом, сообществом, ассоциацией, и все истинно общест­венные явления - психические по своей природе. Но умственная жизнь в отдельных индивидуумах находится не в более сильной зависимости от физического строения мозга и нервных клеточек, чем общественные сношения и общие стремления - от физических группировок населения. Следовательно, вполне соответственно природе вещей обозначать словом "общество" также рассматриваемых коллективно индивидуумов, которые и находятся в сношениях друг с другом и соединяются или организуются ради общих целей. Далее, из этих конкретных идей выводим отвлеченное понятие об обществе как о союзе, об организации — как о сумме формальных отношений, которыми вступившие в ассоциацию индивидуумы связаны друг с другом.

Соединяя в одно эти идеи, мы находим, что наше понятие об обществе получило уже несколько более сложный характер. Но оно было бы все еще недостаточно полным, если бы мы не приняли во внимание взаимную зависимость, существую­щую между временными и постоянными формами ассоциаций, между мимолетны­ми сообществами и прочными организациями, между свободными соглашениями и требующей повиновения властью, между искусственно образованными союзами и теми саморазвивающимися общинами, племенами и нациями, среди которых происходят более мелкие явления ассоциации.

Для целей политической науки различие между "естественным" и "политичес­ким" обществом представляет существенное значение. Определения этих форм, Данные Бентамом в его "Fragment on Government", в высшей степени метки. "Когда известное число лиц (которых мы можем назвать подданными), - говорит он, -получают привычку оказывать повиновение данному лицу или данному собранию лиц (которых мы можем назвать правителем или правителями), обладающими известным определенным характером, то о такого рода лицах в их совокупности (подданых и правителях) говорится, что они образуют политическое общество". "Когда известное число лиц приобретают привычку к взаимным сношениям и в то же время чужды той привычке, о которой мы только что упоминали, то о них говорится, что они образуют естественное общество". Тем не менее разница заключается только в степени, как доказывает далее Бентам. "С ними происходит то же, что со светом и тьмою: как бы различны ни были идеи, которые при первом упоминании вызываются в нашем уме этими именами, сами предметы в действи­тельности не имеют ясно обозначенных границ, разделяющих их". Раньше или позже, но взаимные сношения сами собою вырабатывают формы управления и повиновения. Ассоциация переходит нечувствительно, постепенно в определенные и постоянные отношения. Организация, со своей стороны, придает устойчивость и определенность социальной группе. Психическая жизнь и ее физическое основание развиваются совместно.

Таким образом, наша идея общества обращается в идею обширного и сложного естественного явления, в понятие о космическом факте, чудесном и чарующем. Мы замечаем, что только в узком смысле этого слова общество представляет простое сообщество, или просто некоторое число индивидуумов, соединившихся для извест­ной цели. В более обширном и в более важном в научном отношении смысле общество представляет естественно развивающуюся группу сознательных существ, в которой сообщество переходит в определенные отношения, которые с течением времени развиваются в сложную и прочную организацию.

Точное знание общества, понятого именно в этом смысле, составляет одно из позднейших наших приобретений. За исключением тайны самой жизни, ничто другое в природе, кроме общества, не оказывало такого глубокого впечатления на человеческое воображение, и за исключением самой жизни, ничто другое не доставляло так много почвы для свободной игры воображения. Ни один образ не казался слишком фантастическим, ни одно умозрение слишком мистическим, ни одно верование слишком нелепым, чтобы не послужить основанием для описания и объяснения общества.

Зачатки научного наблюдения и классификации социальных явлений и истинного обобщения их сохранились для нас в "Республике" и "Законах" Платона и в "Политике" Аристотеля, но они представляют только зачатки. В этих произведениях, впрочем, общество исследуется в своем целом, как организованное в общину или государство, между тем как во времена Римской империи, в средние века и в эпоху Возрождения все научные исследования социальных явлений отли­чались отрывочным характером. Одни касались экономической стороны вопроса, другие юридической, третьи — церковной, четвертые — политической. Никто не делал попытки описать ассоциацию и социальную организацию в их полном виде; никто не пробовал понять конкретное, жизненное целое. Только в настоящем столетии к разрешению этой более обширной задачи были впервые системати­чески приложены научные методы, которые немедленно принесли богатые плоды в виде существенных вкладов в сумму истин. Теперь мы обладаем быстро увеличи­вающимся запасом проверенного и подвергнутого обсуждению знаний социальных отношений и имеем, наконец, основание говорить, что создана уже социология, которая может быть определена как систематическое описание и объяснение об­щества, рассматриваемого в его целом. Это - общая наука о социальных явлениях.