Особенности идеологии антисоветской революции

Рассмотрение этой идеологии актуально, потому что ее носители – идеологи революции перманентной. Они не исчезли из российского политического пространства и остались в элите постсоветского обществоведения. Для них Россия, только-только начавшая выбираться из ямы кризиса при В.В. Путине, – такая же «империя зла», как и СССР.

Вот что писал А.Н. Яковлев примерно в 2003 г.: «Ползучая реставрация нарядилась в одежды стабилизации. Разрыв между словами и делами снова стал повседневным занятием политиков. Иными словами, непереносимо, когда рушится здание, в фундаменте которого есть и твои кирпичи. Даже в страшном сне не могло присниться, что по стране зашагают отряды мерзавцев, а не созидателей, готовых отстаивать свободу человека» [39, с. 13]. Но он так и остался одним из главных авторитетов этого элитарного сообщества.

Первой особенностью дискурса этого сообщества надо назвать этический нигилизм. Йохан Хейзинга говорил, что свобода государства от морали – величайшая опасность, угрожающая западной цивилизации, это «открытая рана на теле нашей культуры, через которую входит разрушение». К моменту перестройки у нас возникло целое сословие элитарных «прогрессивных» интеллектуалов, которые оправдывали свою аморальность свободой информации и стремлением разрушить оковы «угнетения нравственностью». Ф. Ницше писал о них: «Ничто не вызывает большего отвращения к так называемым интеллигентам, исповедующим “современные идеи”, как отсутствие у них стыда, спокойная наглость взора и рук, с которой они все трогают, лижут и ощупывают».

Сравнительно мягкой разновидностью этого нигилизма являетсяотвлечение общественного сознания, замалчивание намерений и проекта. В этом выразилось «отношение к человеку как к вещи» – важная антропологическая установка всей реформы. Это частое в политике явление, но в нашем случае оно наблюдалось в небывалых масштабах и в массовом порядке. Из мышления и языка была исключена сама проблема выбора, а вся политика опущена с уровня бытия до уровня быта. Дебаты шли только по поводу решений, как будто исторический выбор был задан стране откуда-то сверху, и обсуждению не подлежал.

Во время перестройки интеллигенцию увлекли совершенно схоластическим спором о том, являлся ли советский строй социализмом или нет. Как о чем-то реально существующем и однозначно понимаемом спорили, что из себя представляет советский строй: мобилизационный социализм? казарменный социализм? феодальный социализм? Сказал«казарменный социализм» – и вроде все понятно. Академик Т.И. Заславская уже под занавес перестройки в важном докладе озадачила аудиторию: «Возникает вопрос, какой тип общества был действительно создан в СССР, как он соотносится с марксистской теорией?».

Страну уже затягивало дымом, а глава социологической науки погрузилась в тонкости дефиниции и марксистской теории, смысл которой даже закоренелые начетчики помнили очень смутно. О главных устоях реального жизнеустройства, которое собирались сломать, вообще не говорили – никто об этом и не подозревал. Переживали, что социализм-то у нас оказался казарменным. Какое горе! Так жить нельзя!

Вот как характеризовала суть перестройки академик Т.И. Заславская: «Перестройка – это изменение типа траектории, по которой движется общество… При таком понимании завершением перестройки будет выход общества на качественно новую, более эффективную траекторию и начало движения по ней, для чего потребуется не более 10–15 лет… Необходимость принципиального изменения траектории развития общества означает, что прежняя была ложной» [60].

Что значит сменить тип траектории? В чем оказалась ложной «прежняя траектория»? В какой момент Россия пошла по ложному пути? И люди начинают размышлять и спорить об этих туманных абстрактных намеках.

В 1990 г. в большой статье в журнале «Вопросы философии» выступили В.Ж. Келле и М.Я. Ковальзон, «классики советского марксизма», авторы главного учебника по историческому материализму, который регулярно переиздавался с 1962 г. Они, конечно, отказываются от советского строя, и вот почему: «Строй, который преподносился официальной идеологией как воплощение идеалов социализма, на поверку оказался отчужденной от народа и подавляющей личность авторитарно-бюрократической системой… Идейным основанием этой системы был догматизированный марксизм-ленинизм» [61].

Эти два высокопоставленных деятеля «официальной идеологии» и едва ли не самые активные производители «догматизированного марксизма» вдруг обнаружили, что «на поверку»(!) советский строй оказался не тем, что они сорок лет пропагандировали! А раньше, до указания начальства, они этого не замечали? Потому-то их статья, полная самой примитивной ругани в адрес «авторитарно-бюрократической системы», не содержит ни одной мало-мальски определенной мысли. Они сами, похоже, чувствуют это и, как водится, сваливают вину на внешние обстоятельства: «Скованность мысли, догматизм, внутренняя цензура снижали творческий потенциал талантливых ученых и были одновременно питательной средой для выдвижения серости и посредственности» [17] .

Но главное – ничего внятного о том катастрофическом повороте, который замысливался и проектировался в их среде. Поразительное молчание. Среди экономистов наблюдалась не менее поразительная вещь: ни один из ведущих академиков и профессоров никогда не сказал, что советское хозяйство может быть переделано в рыночное хозяйство западного типа. Никто из них никогда и не утверждал, что в России можно построить экономическую систему западного типа.

Академик А.Н. Яковлев сказал в мае 1991 г.: «Серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ брежневизма – точнее, периода 60-х – середины 80-х гг. – еще впереди, его даже не начинали» [46, с. 24].

Если так, то элементарные нормы научности запрещали давать категорические оценки обществу за целый исторический период 1960—1980-х гг. и тем более требовать его радикальной переделки! Специалист обязан сначала изучить объект реформы, провести его «серьезный, глубокий, по-настоящему научный анализ».

Ситуация аномальная: заявления по важнейшему для народа вопросу строились на предположениях, которых никто не решался явно высказать. Никто не заявил, что на рельсах выбранного с их участием курса реформ возникнет дееспособное хозяйство, достаточное, чтобы гарантировать выживание России как целостной страны и народа. Сколько ни изучаешь сегодня документов и выступлений, никто четко не заявляет, что он, академик такой-то, уверен, что курс реформ выведет нас на безопасный уровень без срыва к катастрофе. А вот предупреждений об очень высоком риске прийти к катастрофе было достаточно.

Но радикальнее всего этический нигилизм проявился в массивной лжи.

Перестройка велась под лозунгом «Больше социализма! Больше социальной справедливости!». А в 2003 г. идеолог перестройки и академик РАН (!) А.Н. Яковлев прямо говорит: «Для пользы дела приходилось и отступать, и лукавить. Я сам грешен – лукавил не раз. Говорил про “обновление социализма”, а сам знал, к чему дело идет… Есть документальное свидетельство – моя записка Горбачеву, написанная в декабре 1985 г., т. е. в самом начале перестройки. В ней все расписано: альтернативные выборы, гласность, независимое судопроизводство, права человека, плюрализм форм собственности, интеграция со странами Запада… Михаил Сергеевич прочитал и сказал: рано. Мне кажется, он не думал, что с советским строем пора кончать» [42].

При этом речь идет не о мальчике, который «слукавил» из-за боязни наказания. А.Н. Яковлев лгал сознательно, именно «для пользы дела». Истинный проект реформы был гражданам неведом, а задуматься не было времени – им «не давали опомниться» непрерывные потоки сообщений о скандалах, катастрофах и небывалых преступлениях.

А.Н. Яковлев открыто признавался, что идеологам перестройки приходилось «лгать и лицемерить». Он пишет в своих мемуарах: «Обстановка диктовала лукавство. Приходилось о чем-то умалчивать, изворачиваться, но добиваться при этом целей, которые в “чистой” борьбе, скорее всего, закончились бы тюрьмой, лагерем, смертью, вечной славой или вечным проклятием. Конечно, нравственный конфликт здесь очевиден, но, увы, так было. Надо же кому-то и в огне побывать, и дерьмом умыться. Без этого в России реформы не проходят… Скажи, например, тогда на высшем политическом уровне о гибельной милитаристской направленности индустриализации, об уродливой коллективизации, о разрушительной идеологии, о террористическом характере государства и партии. И что бы из этого получилось? Ничего путного, кроме очередного спектакля по “разоблачению” авторов подобных высказываний» [39, с. 35, 571].

Ну, обманули население – но как не стыдно обществоведам до сих пор убеждать школьников и студентов, что в начале 1990-х гг. произошла «народная демократическая революция»! Ведь эта ложь ведет к массовой аномии.

И тогда, и сейчас видные действующие лица и историки перестройки утверждают, что никакой программы действий у реформаторов не было, и поэтому страна шаг за шагом сваливалась в кризис. Это нелепое оправдание, но на многих действует.

Эту концепцию задал сам М. Горбачев: «Нередко приходится сталкиваться с вопросом: а чего же мы хотим достигнуть в результате перестройки, к чему прийти? На этот вопрос вряд ли можно дать детальный, педантичный ответ» [43].

Это демагогия – никто и не просил у него педантичного ответа, спрашивали об общей цели, о векторе движения страны в переходныйпериод. Когда спросили о программе А.Н. Яковлева как «архитектора перестройки», он ответил: «Интересно, как вы себе представляете “план перестройки”? Это что, перечень мероприятий, утвержденный на политбюро, согласованный с министерствами и ведомствами, включая КГБ? Такого плана действительно не было и быть не могло. Того, кто его предложил бы, тут же поставили бы к стенке» [42].

А.Н. Яковлев не отвечает на простой вопрос, пытается отшутиться. Но его ирония не снимает вопроса. Если бы М. Горбачев предложил «перечень мероприятий, утвержденный на Политбюро, согласованный с министерствами и ведомствами, включая КГБ», то кто его «тут же поставил бы к стенке»? С другой стороны, косвенно «архитектор перестройки» признает, что план был, причем главное содержание этого плана было таково, что если бы он стал достоянием гласности, то авторов его тут же следовало бы поставить к стенке, это кажется самому А.Н. Яковлеву естественным с точки зрения государства.

Здравый смысл подсказывает, что без программы действий было бы невозможно совершить молниеносную чистку и перетряску практически всего государственного и партийного аппарата, причем в режиме секретности. Бывший председатель КГБ СССР В.А. Крючков писал: «Никакой программы перестройки не было. Люди путались в догадках относительно того, что же представляет собою этот замысловатый лозунг. Попытки выяснить, к чему же мы идем, какие цели преследуем, какие конкретные и перспективные задачи решаем, наталкивались на многословие Горбачева, а то и на глухую стену молчания» [45].

В действительности программа действий лихорадочно разрабатывалась на дачах группой помощников М. Горбачева, к ним регулярно приезжал А.Н. Яковлев, и об этом пишут в своих мемуарах люди из этого круга. Эта работа велась в конспиративных условиях с самого начала перестройки. А. Островский, собравший большой массив документов о перестройке, пишет: «Утверждения, что никакой программы не существовало и перемены проводились то ли вслепую, то ли наощупь, это сознательное или же бессознательное искажение истины. Единственно, в чем можно согласиться со сторонниками названной точки зрения [об отсутствии программы перестройки] и что не может не вызывать удивления, – концепция перестройки не утверждалась ни партийным съездом, ни пленумом ЦК КПСС, ни Политбюро ЦК КПСС. Более того, ни один из этих партийных органов не был даже поставлен в известность о разработке упомянутой концепции перестройки» [41].

Но это – умолчание. А в СМИ и публичных выступлениях поток заведомо ложных утверждений заполнил все уголки массового сознания и создавал ложную картину буквально всех сфер бытия России. Наше общество было просто контужено массированной ложью.

Граждан соблазняли тем, что в США миллионы людей владеют акциями и таким образом получают доход с капитала. Помню, началось со статей юриста С.С. Алексеева 1986–1987 гг., где он утверждал, будто на Западе давно нет частной собственности и эксплуатации, а все стали кооператорами и распределяют трудовой доход. Казалось невероятным: член-корреспондент АН СССР должен смотреть в лицо студентам – и так врать! Ведь известны данные по США: 1 % взрослого населения имел в тот момент 76 % акций и 78 % других ценных бумаг. Эта доля колеблется очень незначительно, начиная с 1920-х гг.

Вот сводка в «Нью Йорк Таймс» от 17 апреля 1995 г.: 1 % населения США владеет 40 % всех богатств (включая недвижимость и пр.). А вот данные из переведенной на русский язык книги: «Наиболее богатые 0,05 % американских семей владеют 35 % всей величины личного имущества, в то время как имущество “нижних” 90 % домашних хозяйств составляет лишь 30 % его совокупной величины» [48]. Так что десяток акций, которые имеет в США кое-кто из рабочих, – фикция, вроде ваучера Чубайса.

И ведь в ложь о ваучерах поверили. А в США акции существенной роли в доходах наемных работников не играют. Читаем в справочнике «Современные Соединенные Штаты»: «В 1985 г. доля дивидендов в общей сумме доходов от капитала составила около 15 %». А много ли рабочие и служащие получают доходов от капитала? Читаем: «Доля личных доходов от капитала в общей сумме семейных доходов основных категорий рабочих и служащих оставалась стабильной, колеблясь в диапазоне 2–4 %». Два процента – весь доход на капитал, а в нем 15 % от акций, т. е. для среднего человека акции дают 0,003 % его семейного дохода. Три тысячных! И этим соблазнили людей на приватизацию!

Такое вранье, как в пропаганде частной собственности в годы перестройки, видеть приходится нечасто.

Почти одновременно с Т.И. Заславской, которая говорила о перестройке как социальной революции, в «Правде» пишет помощник и идеологический советник М. Горбачева философ Г.Л. Смирнов [18] : «Речь идет не о социально-политической революции, когда уничтожаются основы экономических отношений старого строя, устанавливается принципиально новая политическая власть, выражающая интересы свергающих классов. Здесь ситуация иная. Речь идет не о разрушении общественной собственности на средства производства, а об ее укреплении и более эффективном использовании… Речь идет не о сломе государственной власти, а о дальнейшем укреплении социалистического всенародного государства, углублении социалистической демократии, развитии народного социалистического самоуправления» (курсивом выделено мною. – С. К.-М.) [65].

Итак, два советника Горбачева по идеологии в ранге академиков пишут о главном происходящем в стране процессе и дают две диаметрально противоположные трактовки: достоверную в книге для узкого круга, для «своих», и абсолютно ложную в массовой газете с тиражом 5 млн экземпляров.

В январе 1994 г., когда разразился небывалый в истории индустриального общества кризис, академик А.Г. Аганбегян так объяснил его причины в интервью Институту социологии РАН: «Надо прямо сказать, что рыночная система – это очень жестокая система по отношению к человеку. Система с очень многими негативными процессами. Рыночной системе свойственна инфляция, рыночной системе обязательно свойственна безработица. С рынком связано банкротство, с рынком связан кризис перепроизводства, рецессия, которую, скажем, сейчас переживает Европа, с рынком связана дифференциация – разделение общества на бедных и богатых… Дифференциация у нас, конечно, к сожалению, уже сейчас, ну, не к сожалению – это неизбежно, у нас уже сейчас растет и будет дальше резко расти» [53].

Этот руководитель экономической науки был главным и самым авторитетным пропагандистом рыночной реформы. Но тогда он не говорил ничего даже отдаленно похожего на это заявление. Сравните с тем, что писал и говорил А. Аганбегян в 1989–1990 гг.

Вот что говорил А.Н. Яковлев в выступлении 4 мая 1990 г.: «Сейчас в общественный обиход пущены идеи, утверждающие, что в стране сильно возрастет безработица, упадет жизненный уровень и т. д. Думаю, что это пока относится к разряду неподкрепленных предположений… Лично я считаю, что при разумной организации дела безработицы быть не может, ибо у нас одна лишь сфера услуг может поглотить более чем те 10 млн человек, которым сулят безработицу… И вообще, рыночная экономика вводится не для того, чтобы ухудшить положение трудящихся, а для того, чтобы поднять жизненный уровень народа» [46, с. 170].

А.Н. Яковлев лгал, потому что в мае 1990 г. было уже прекрасно известно, что в результате реформы как раз «сильно возрастет безработица, упадет жизненный уровень и т. д.». А утверждение, будто безработицы при рынке быть не может, потому что «вообще рыночная экономика вводится не для того, чтобы ухудшить положение трудящихся», надо расценивать как издевательство над слушателями и читателями.

Сравните три его выступления: два на широкую публику, одно для интеллигенции. Все они напечатаны в одной книжке тиражом 50 000 экз., читателями которой были увлеченные перестройкой интеллигенты.

Выступая 20 февраля 1990 г. в Московской высшей партийной школе, А.Н. Яковлев так характеризовал доктрину экономической реформы: «Думаю, если бы мы признали разнообразие форм собственности, то только бы выиграли от этого. Разумеется, речь не идет о частной собственности на банки, транспорт, базовые отрасли производства» [46, с. 161]. Как пример тех предприятий, которые можно было бы сделать частными, он называл парикмахерские.

Вскоре была выдвинута программа «500 дней», главным смыслом которой была обвальная приватизация. И в Париже, в интервью французской газете А.Н. Яковлев так выражает свое отношение к этим планам: «Шаталин мой очень хороший друг. То же самое могу сказать и о Явлинском, который часто ко мне заходит… Целью обоих планов была приватизация экономики, либерализация банковской системы, введение акционирования, аграрная реформа и т. д… Но я повторяю, что оба плана были программами перехода к рынку, и это, по моему мнению, было самым главным. В концепции “500 дней”, которую я поддерживал и поддерживаю…» и т. д. [46, с. 236].

Таким образом, выступая перед партийной аудиторией, с расчетом на публикацию в массовой печати, А.Н. Яковлев сознательно лгал. Он утверждал, что в планах перестройки и речи нет о приватизации банков и промышленных предприятий, и одновременно имел постоянные контакты с Шаталиным, Явлинским и другими экономистами, которые готовили проекты тотальной приватизации банков и промышленности, а в кабинетах и банях лихорадочно шла дележка кусков государственной собственности и подбирались кадры олигархов.

Говорят, «по делам их судите их». В Послании Президента РФ Федеральному Собранию 2004 г. В.В. Путин говорил: «С начала 90-х годов Россия в своем развитии прошла условно несколько этапов. Первый этап был связан с демонтажом прежней экономической системы… Второй этап был временем расчистки завалов, образовавшихся от разрушения “старого здания”… Напомню, за время длительного экономического кризиса Россия потеряла почти половину своего экономического потенциала».

Реформа 1990-х гг. представлялась обществу как модернизацияотечественной экономики – а оказывается, это был ее демонтаж, причем грубый, в виде разрушения «старого здания». На это согласия общества не спрашивали, а разумные граждане никогда бы не дали такого согласия. Ни в одном документе не было сказано, что готовилсядемонтаж экономической системы России. Власть с ее советниками, экономистами и социологами следовала тайному плану и привела к уничтожению «половины экономического потенциала» страны.

Идеологи реформы очень много сделали, чтобы вообще устранить из политики и социальных отношений сами понятия греха и нравственности. Н. Шмелев писал: «Мы обязаны внедрить во все сферы общественной жизни понимание того, что все, что экономически неэффективно, – безнравственно и, наоборот, что эффективно – то нравственно» [85]. Здесь принято новое соподчинение фундаментальных категорий – эффективности и нравственности. Это радикальный разрыв даже с либеральной шкалой ценностей, в которой один из принципов Дж. Локка гласит: «совесть выше выгоды». Для нас важен тот факт, что власть декларировала построение правового общества, но подобными декларациями легитимировала криминальный порядок. Реформа не просто не сформировала что-то похожее на протестантскую этику, она сформировала ее антипод – этику социального хищника и расхитителя средств производства и жизнеобеспечения общества.

Ложь экспертов бывала и вполне конкретной, и завуалированной, концептуальной. Вот ложь концептуальная. Выступает по телевидению начальник Аналитического центра при Президенте М. Урнов: «Россия до 1917 г. была процветающей аграрной страной, но коммунисты довели АПК до нынешней разрухи». М. Урнов избегает точности: есть надежная статистика и производства, и урожайности, и уровня питания населения с конца XIX в. Официально «физиологический минимум» в России составлял 12 пудов хлеба с картофелем в год на душу. В нормальном 1906 г. такой уровень потребления был зарегистрирован в 235 уездах с населением 44,4 млн человек – у трети крестьян.

За период 1909–1913 гг. в среднем производство зерновых в России было 72 млн т, а в СССР в 1976–1980 гг. – 205 млн т. В натуральных показателях продукция сельского хозяйства только с 1950 г. выросла в 3 раза, а число занятых сократилось на 23 %. Рост эффективности в 4 раза за 30 лет – прекрасный результат (село в то же время финансировало и индустриализацию СССР, и войну). «Нынешняя разруха» наступила именно при хозяине Урнова в 1990-е гг.

Академик А.Г. Аганбегян утверждал везде, где мог, будто в сельском хозяйстве СССР имеется невероятный избыток тракторов, что реальная потребность в них в 2–3 раза меньше наличного количества. Этот «абсурд плановой экономики» он красочно расписал в книге «Экономическая перестройка: революция на марше», которая в 1989 г. была переведена на европейские языки. Дословно он пишет: «Результат [абсурда плановой системы] – разрыв между производством и социальными потребностями. Очень показателен пример с тракторами. CCCР производит в 4,8 раза больше тракторов, чем США, хотя отстает от них в производстве сельскохозяйственной продукции. Необходимы ли эти трактора? Эти трактора не нужны сельскому хозяйству, и, если бы их покупали за свои деньги и рационально использовали, хватило бы в два или три раза меньше машин» [49].

Это утверждение произвело столь сильное впечатление на мировое сообщество экономистов, что не раз цитировалось на Западе не только в прессе, но и в серьезных монографиях. Разве не удивительно было слышать, что советским колхозникам хватило бы в три раза меньшетракторов, чем они имели? Когда же наша промышленность успела так перенасытить село тракторами? Неужели на Западе фермеры имели в три раза меньше тракторов, чем советские колхозники? В действительности в тот момент (1988 г.) в сельском хозяйстве СССР тракторов на гектар пашни было в 16,5 раза меньше, чем в ФРГ, в 12 раз меньше, чем в Италии, и даже в 6,5 раз меньше, чем в Польше. Искажение меры столь велико, что знающие люди просто столбенели. Но сообщество экономистов без всяких сомнений приняло ложное утверждение одного из своих лидеров и, насколько известно, до сих пор никак на него не отреагировало [19] .

Но ложь стала нормой и по мелким поводам, стала элементом сознания элиты обществоведов. На передаче «Времена» В. Познера 25 января 2004 г. выступил А.Н. Яковлев, представленный как «действительный член РАН по Отделению экономики». Он сказал: «Фактически Ленин приостановил движение России. Если мы вспомним, историки это знают, при Столыпине Россия в два раза увеличила производство, урожай собирала Россия, равный совокупному урожаю Канады, США и Аргентины».

Идейная позиция А.Н. Яковлева – его сугубо личное дело. Однако, выступая как академик-экономист, представитель РАН, он не имеет права прибегать к заведомой лжи. Экономические результаты реформы Столыпина изучены досконально. За 1906–1910 гг. по сравнению с 1901–1905 гг. посевные площади во всей России возросли всего на 4,8 %. За это время производство ржи уменьшилось на 9,9 %, пшеницы выросло на 0,1 %, овса на 2,1 % и лишь ячменя выросло на 19,6 %. Но в 1911 г. был неурожай и голод. Самый высокий урожай зерновых до революции был собран в 1913 г.: урожай пшеницы в 1913 г. был в два раза выше, чем в 1911 г., и на 38,5 % выше, чем средний урожай за 1906–1911 гг.

В этом самом урожайном году было собрано зерна (в сумме по главным культурам: пшенице, ржи, ячменю, овсу и кукурузе): в России – 5,3 млрд пудов; в США – 6,4 млрд пудов; в США, Канаде и Аргентине вместе – 7,9 млрд пудов. Российская империя уступала даже одним США. А на душу населения в России в 1913 г. было собрано 30,3 пуда зерна, в США – 64,3 пуда, в Аргентине – 87,4 пуда, в Канаде – 121 пуд [20] .

Поразительно, но сознательный обман общества интеллектуалами реформы даже после 1990-х гг., при виде массовых страданий обманутых людей, не вызывал в их профессиональной среде никакого осуждения. Напротив, его оценивали как эффективный. На круглом столе в «Независимой газете» 17 мая 2000 г. В. Третьяков, главный редактор газеты, так отозвался о ловкости Е. Гайдара: «Представьте, если бы Гайдар пришел к Ельцину и сказал: будем вводить реформы, и через десять лет все будет хорошо – не так, как требовал Ельцин, – успех через полгода, а не через 10 лет. И будет гиперинфляция процентов 1000–2000… Если бы он так сделал, Ельцин бы тут же ударил его кулаком по голове и Гайдар не стал бы премьер-министром. Поэтому Гайдар на всякий случай сказал: инфляция составит 50 %, и к концу года все будет нормально. Я предполагаю, что Гайдар как эксперт был тогда достаточно грамотен, но не говорил правду из идеологических соображений, потому что считал, что нужен капитализм, а это зависит от Ельцина, ему надо сказать то, что он хочет услышать, а дальше пойдет, и уже ничего нельзя будет сделать».

Вдумайтесь в эту конструкцию! Человек сознательно лжет «из идеологических соображений», причем своей ложью прикрывает не благо, а губительные для страны изменения. Но в элитарном кружке, который обсуждает вопрос «Чем больно наше экспертное сообщество?», это называется не «преступный должностной подлог», а «грамотный эксперт». В этом-то и есть ответ на вопрос о болезни – ни В. Третьяков, ни собравшиеся эксперты «реформаторов» не видели во лжи Е. Гайдара ничего зазорного, они ее считали законным атрибутом «грамотного эксперта». Кстати, В. Третьяков как будто не видел абсурдности своего критерия: «успех через полгода» – это ложь, а «успех через 10 лет» был бы правдой. Ведь десять лет к тому моменту уже прошли! Неужели не было видно, что в настоящую катастрофу мы только-только втягивались? Десять лет реформы мы протянули на ресурсах старой советской системы, но теперь-то они подходили к концу, и, если бы не быстрый рост цен на нефть, пришлось бы очень туго. В чем же видит В. Третьяков «честность» Гайдара, назови он дату «успеха» 2000 г.?

Разновидностью лжи надо считать грубое искажение логики рассуждений – «эффективный» прием, поскольку, как показали исследования, значительная часть аудитории воспринимает вывод, опуская логические выкладки.

Вспомним, какие фантомы изобретались, чтобы слепить из СССР образ «казарменного социализма»! Вот профессор А.С. Ципко. Он слышал, что при советском строе имели место трудовой энтузиазм, моральное стимулирование и т. д. Этот маленький элемент системы, который занимал в ней свое скромное место, А.С. Ципко раздувает до масштабов чуть ли не единственной сущности советской социально-экономической системы. Он пишет: «Разве не абсурд – пытаться свести все проблемы организации производства к воспитанию сознательности, к инъецированию экстаза, энтузиазма, строить всю экономику на нравственных порывах души?.. Долгие годы производство в нашей стране держалось на самых противоестественных формах организации труда и поддержания дисциплины – на практике “разгона”, ругани, окрика, на страхе» [64, с. 80].

А. Ципко даже не замечает, что второе его ругательство отрицает первое. Но можно ли придумать для советской системы организации производства более глупое обвинение, чем назвать ее попыткой «строить всю экономику на нравственных порывах души»? Что за нелепый образ народного хозяйства создал профессор из Института экономических проблем мировой социалистической системы АН СССР! И эти пропагандисты так и учат жизни молодежь, сами нисколько не изменившись.

Во многих случаях логика рассуждений нарушается гротескным, грубым преувеличением исходных тезисов, которое нарушает рациональность последующих шагов. «Иного не дано», «Так жить нельзя», «Конституционный порядок в Чечне должен быть установлен любой ценой»! Вдумались бы в смысл этих тоталитарных утверждений! Ведь они определили сам тип мыслительного аппарата элиты в течение последних двадцати пяти лет. Но они же иррациональны. Как это любой ценой? Как это иного не дано?

Конечно, это сильно действовало на массовое сознание – ведь всех этих людей нам представляли как цвет интеллектуальной элиты. А.С. Ципко, ставший известным автором, заявляет: «Не было в истории человечества более патологической ситуации для человека, занимающегося умственным трудом, чем у советской интеллигенции. Судите сами. Заниматься умственным трудом и не обладать ни одним условием, необходимым для постижения истины»[67]. Представляете, в СССР люди не обладали ни одним условием для постижения истины. Ни одним! Не имели ни глаз, ни слуха, ни языка, ни безмена. Как же они вообще могли жить, не говоря уж о том, чтобы в космос Гагарина снарядить? И подобные суждения с нарушенной логикой и не совместимые со здравым смыслом мощным потоком полоскали умы людей.

В другом месте А.С. Ципко пишет: «Все прогнозы о грядущей социал-демократизации Восточной Европы не оправдали себя. Все эти страны идут от коммунизма к неоконсерватизму, неолиберализму, минуя социал-демократию. Тут есть своя логика. Когда приходится начинать сначала, а иногда и с нуля, то, конечно же, лучше идти от более старых, проверенных веками ценностей и принципов» [66].

Зачем профессор наворотил бессмыслицы? Трудно это объяснить глупостью, временным помрачением рассудка или низким уровнем редакторов газеты. Поток таких суждений – это создание «демократии шума», целенаправленная деградация информационного пространства с целью лишить общество способности совместного осмысления реальности.

Это значит, например, что Польша в 1989 г. «начала сначала, а то и с нуля»? И почему неолиберализм, возникший в конце 1960-х гг., «проверен веками»? Уж если ты желаешь чего-нибудь старинного, то надо было бы брать за образец первобытнообщинный строй, он проверен двумястами веков. Или уж, на худой конец, рабство – тоже в течение веков десяти его проверяли. При первом прочтении подумаешь: да учился ли А. Ципко в средней школе? А потом вспоминаешь – человек на службе. Так они и завели нас, слепых, в яму, сами притворяясь слепыми.

Другая важная особенность мышления идеологов реформ – игнорирование реальных свойств и специфики реформируемого объекта. Конкретно, речь шла о России (СССР) конца XX в. Это странное для обществоведов, называвших себя материалистами, свойство, возможно, было просто приемом манипуляции сознанием аудитории, желанием сбить людей с толку. Это было бы самым простым объяснением, но этот их провал в иррациональность казался уж очень искренним.

Старое утверждение гласит, что «искусство управлять является разумным при условии, что оно соблюдает природу того, что управляется». Эта мысль считается настолько очевидной, что М. Фуко называет ее пошлостью.

Но вот, на лекции 29 апреля 2004 г. один из разработчиков доктрины реформы, Симон Кордонский, во время перестройки молодой сотрудник академика Т.И. Заславской, излагает историю работы над доктриной: «В 1983 г. в экспедицию в сельском районе Алтайского края, которую возглавляла Татьяна Ивановна Заславская, приехали Петя Авен и Слава Широнин. Они до этого очень много занимались Югославией, США и успешными экономическими реформами стран с переходной экономикой, но погружение в реальность обыденной сибирской жизни оказалось для них открытием… Авен и Широнин были настолько вдохновлены теми впечатлениями, которые они получили в результате поездки, что приехали в Москву и рассказали об этом на семинаре в Институте системных исследований, где тогда работал Егор Гайдар.

На семинаре в “Змеиной горке” в Питере в 1985 г., собственно, все и познакомились: большая часть как ушедших, так и еще действующих политиков и экономистов… В 1988 г. в клубе “Строитель” у нас произошло первое всеобщее заседание диссидентов, после которого было принято решение о создании газеты “КоммерсантЪ”, кооператива “Факт” и многих других организаций».

Как же он характеризует сегодня всех этих «ушедших и еще действующих политиков и экономистов»? Он выделяет главную черту ее авторов: «Мое глубокое убеждение состоит в том, что основной посыл реформаторства – то, что для реформатора не имеет значения реальное состояние объекта реформирования. Его интересует только то состояние, к которому объект придет в результате реформирования. Отсутствие интереса к реальности было характерно для всех поколений реформаторов начиная с 1980-х гг. до сегодняшнего времени… Что нас может заставить принять то, что отечественная реальность вполне полноценна, масштабна, очень развита, пока не знаю» [62].

Для человека с реалистическим сознанием это признание покажется чудовищным. Такая безответственность не укладывается в голове, но это говорится без всякого волнения, без попытки как-то объяснить такую интеллектуальную аномалию.

Присутствовавший на лекции Г. Павловский, который занимался разработкой реформ в плане политики, добавляет: «Лет 15 назад, при начале нашего общественного движения, имела место неформальная конвенция. Конвенция о том, что знания о реальности не важны для какого-то ни было политического или общественного действия. Действительно, эта конвенция состоялась, и реформаторы действовали внутри нее, как часть ее. С моей точки зрения, утверждения докладчика можно интерпретировать так, что собственно реформаторы были людьми, которые согласились действовать, не имея никаких представлений о реальности, но при наличии инструментов для преобразования, изменения того, что есть, особенно в направлении своих мечтательных предположений. Эти люди делали то, что они делали, и погрузили остальных в ситуацию выживания.

Пример этих реформ – это то, что происходило в правовой сфере, где либерализация процессуального законодательства конца 80-х – начала 1990-х гг. привела к тому, что условия населения в лагерях стали пыточными, каковыми они не были при Советской власти. Они и продолжают ими быть, это продолжает усугубляться, там существует отдельная социальная реальность, которая совершенно не описывается современными правозащитниками».

Эти слова надо понимать так, что и сам Г. Павловский участвовал в выработке и заключении этой «неформальной конвенции», которой следовали реформаторы. Но разве положение изменилось, разве эта конвенция отменена? Разве бесстрастная констатация заменяет рефлексию и поиск путей к исправлению патологии? Ни в коей мере. Г. Павловский продолжает уже о нынешних политиках у власти: «Они уклоняются и развивают очень изощренные технологии, в том числе исследовательские, политические, научные, общественные технологии вытеснения любого реального знания… Это… питает энергетикой наш политический и государственный процесс – уход от знания реальности, отказ, агрессивное сопротивление знанию чего бы то ни было о стране, в которой мы живем».

И, люди с таким мышлением были востребованы как интеллектуальное сообщество, взявшееся планировать переделку всей жизни страны. И они были ведь поддержаны наиболее влиятельной частью интеллигенции! Да и сейчас пользуются уважением и престижем, читают лекции…

После той лекции С. Кордонского была дискуссия. Приведем красноречивые ответы этого идеолога реформ. Он высказал странную мысль, что «реформ не было» – так, шалости. Его и спрашивают об одной из шалостей Гайдара:

«Рогов. Реформ не было, а отпуск цен был. Это был благотворный шаг?

Кордонский. А хрен его знает.

Рогов. Давайте согласимся, что отпуск цен благотворно…

Кордонский. Не благотворно, понимаешь? Голодуха была. Что значит благотворно? Другого выхода не было».

Представьте: одного из соавторов доктрины реформ через 12 лет после либерализации цен спрашивают, какова нынешняя оценка этого шага, и он отвечает: «А хрен его знает». Да это просто распад рациональности и норм интеллектуальной совести. Ведь речь идет о шаге, который привел к социальной катастрофе, последствия его хорошо известны, неужели не нашлось других слов!

Дальше – больше. Референт президента не может не знать, что в 1991 г. никакой «голодухи», которая якобы заставила отпустить цены, в стране не было, а именно после отпуска цен голодуха возникла – и в конце 1992 г. более половины женщин РСФСР получали в рационе белка меньше физиологического минимума. Изменение типа питания после отпуска цен дотошно зафиксировано в официальном докладе о состоянии здоровья населения России.

Но С. Кордонский вовсе не лжет, он просто не обращает внимания на реальность, она для него несущественна: он следует конвенции, о которой сказал Г. Павловский. Однако ведь даже и в этом он нелогичен. Допустим, была «голодуха» – почему же «другого выхода не было», кроме как отпустить цены и сделать многие продукты недоступными для половины населения? Он не слышал, что в 1918 г. при «голодухе» ввели уравнительные пайки? Ему родители не рассказали, что с 1941 по 1947 г. в стране существовала карточная система, которая предотвратила «голодуху» в гораздо более трудных условиях? Совершенно очевидно, что «другие выходы» были и ответ Кордонского иррационален, неразумен. Иного не дано! Какое сужение сознания – или ложь.

Экономист В. Найшуль, также считающий себя теоретиком реформы, признает в 2004 г.: «Проблема, которая до сих пор не решена, – это неспособность связать реформы с традициями России. Неспособность в 1985-м году, неспособность в 1991-м, неспособность в 2000-м и неспособность в 2004 г. – неспособность у этой группы [авторов доктрины реформ] и неспособность у страны в целом. Никто не представляет себе, как сшить эти две вещи… То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают. Скажем, начиная от наукоемких отраслей и банковского сектора, кончая государственным устройством, судебной и армейской реформой. Список можно продолжить» [63].

В. Найшуль вскользь высказал важный тезис реформаторов: «То, что можно сделать на голом месте, получается. Там, где требуются культура и традиция, эти реформы не работают».

Вопрос: где в России реформаторы нашли «голое место»? Что означает это понятие? Какая часть бытия России не обладает «культурой и традицией»? В. Найшуль использовал применительно к российской реформе понятие, применяемое колонизаторами в отношении земельных угодий аборигенов [21] . Теперь принцип res nullius фигурирует в языке теоретика реформы в России.