О роли науки и призвании ученого

За каждой социальной схемой всегда стоит представление уче­ного об «идеальном», или наиболее разумном, устройстве обще­ства. Если исследователь с самого начала стремится воспроизвести его в своей теории, то перед нами — выполнение социального за­каза или дань личным пристрастиям. Если же у истоков научного поиска неподдельное вопрошание — как устроен социальный мир и для чего он устроен так, а не иначе, — мы вправе рассчитывать на профессионализм и честность исследователя.

В истории теоретической социологии немало тому приме­ров. По счастью, труды второго плана более жизнеспособны. Их авторы не загоняют ни себя, ни читателей в жесткие рамки кате­горичных утверждений. Напротив, они помогают нам задуматься над прочитанным. Характер рассуждений Мида, его отношение к академической карьере и собственным публикациям позволяют предположить в нем человека именно такого склада.

Все, пишет он, хотят жить в обществе неуклонного прогресса. Можем ли мы, люди науки, воздействовать на общество, его инсти­туты так, чтобы придать им более совершенный вид, соответству­ющее потребностям времени содержание и вместе с тем сохранить упорядоченность общественной жизни, ее преемственность?

Наука способна на это при условии, что ученый не будет рас­сматривать свой поиск как движение к заранее намеченной цели, предостерегает Мид. Это — не его обязанность. Да мы толком и не знаем, какова эта цель, признается он далее. Мы — в пути, хотя плохо себе представляем, в какой именно точке этого пути нахо­димся. Неведомо нам и то, куда идет прогресс, какова его конеч­ная цель. Предназначение ученого вполне конкретно и решается Мидом в духе прагматизма, согласно которому истина — это то, что наилучшим образом служит нашим действиям, жизненной практике. Мид считает необходимым выяснить, почему система не работает, каковы ее трудности. А проверкой предложенного решения будет возобновление ее работы в реконструированном варианте. Поэтому и собранная ученым информация «всегда обус­ловлена необходимостью решения проблем того мира, который его окружает; мира, который определяет ценность его гипотети-

История социологии

ческих построений. Ничто не могло бы так бесповоротно вытес­нить интерес из этого мира, как утверждение о нем лишь в данных наблюдения»'.

Мид-исследователь полон удивления перед реальностью, изумлен ее богатством. Благодаря этой непосредственности вос­приятия он подмечает очень тонкий момент социального твор­чества. Сомнение, пробудившее наше любопытство, небезобидно. Оно оказывает определенное влияние на характер последующих рассуждений.

Вспомним: «Единственная реальность прошлого, открытая нашему рефлексивному поиску, — это причастность его к настоя­щему, ибо единственной причиной обращения к прошлому служит ныне существующая проблема понимания проблематичного мира, а единственным испытанием на истинность того, что мы обнару­жили, является наша способность так представить прошлое, чтобы мы смогли продолжить ведение наших дел, чья задержка выяви­ла нам эту проблему»². Происшедшее каждый раз возрождается к жизни с точки зрения происходящего. В этом усматривает Мид смысл деятельности ученого, который намерен серьезно и ответс­твенно относиться к своим обязанностям.

Проблема, настаивает Мид, — это приостановка привычных форм жизнедеятельности, которые более не в состоянии обес­печить контроль над окружающей средой. Решение может быть различным и напрямую зависит от уровня самосознаниялюдей, затронутых этой проблемой.

Обратимся к конкретному примеру. Мид прослеживает отно­шение общества к преступлениям. Известно, что в условиях клано­вой организации нормой считается кровная месть. Предположим, что возникает угроза нападения извне, и прежде враждовавшие группировки вынуждены объединиться для борьбы с общим вра­гом. Взаимные убийства становятся непозволительными. Кровная месть уступает место системе штрафов, размеры которых опреде­ляет посреднический орган — подобие суда. С развитием обще­ства, в ходе социальной эволюции появляется судебная власть, опирающаяся в своих решениях на соответствующие своды зако­нов. Однако привлечение преступника к ответственности по-пре­жнему подразумевает отмщение, плату за содеянное страданием. И чем больше проступок, тем горше должны стать эти страдания. Проходит еще какое-то время, и оказывается, что суровость закона

¹ MeadG. The Nature of Scientific Knowledge. P. 61.

² Mead G. History and the Experimental Method. P. 324.

СОЦИОЛОГИЯ США 557

не способна уменьшить число преступлений. Весьма спорен и во­прос о том, какая именно мера пресечения должна быть применена за то или иное нарушение. Наконец, общество приходит к созна­нию того, что свершить возмездие и избавиться от преступлений как социального явления — далеко не одно и то же.

Особенно важно это понимание в работе с подрастающим по­колением, чей азарт и желание острых ощущений нередко ведут к нарушению закона. Отправить ^сформировавшегося молодого человека в исправительную колонию, т. е. вполне определенную, криминальную среду, сплошь и рядом означает лишить его возмож­ности стать полноценным гражданином. Единственно разумный, научно обоснованный путь — помочь ему осознать пагубность со­деянного. «Все, что вы можете сделать, — это сформировать вашу социальную ситуацию так, чтобы превратить юношу в нормального члена общества, дать ему возможность для игры, в которой он смог бы выразить свою потребность приключений, отдавая себе отчет в том, каковы права, дающие возможность гражданства»¹.

Иными словами, перед нами — «социальная проблема инди­вида, который попрал права другого, но которого мы хотим вер­нуть в социальную ситуацию так, чтобы он не оступился вновь. Так мы имеем дело с развитием социального процесса действительно научным путем»². Поступок человека мы перестаем отождествлять с человеком как таковым, несовершенным, но способным к об­новлению. Происходит гигантский прорыв в сознании людей, в их отношении друг к другу. Однако Мид без тени сомнения объясняет все это... целесообразностью процесса жизни.

По его твердому убеждению, наиболее естественно это вос­хождение для западного демократического, и в первую очередь американского, общества. Совместная жизнь людей в нем, как и в любой другой социальной общности, определяется их способнос­тью вырабатывать общие смысловые ориентиры и соответствую­щие им значимые символы. В идеале социальная интеграция — это общение рациональных, приспособленных к социальной реальнос­ти индивидов, следующих узаконенным образцам поведения. Как бы ни были велики достижения отдельных членов или групп обще­ства, его самовоспроизводство зависит от того, насколько полно и глубоко они определяют жизнь в целом. Поэтому ни гениальные взлеты древнегреческой философии, ни успехи римского права не

¹ Mead G. The Problem of Society — How We Become Selves // George Herbert
Mead on Social Psychology. P. 29.

² Ibid. P. 28-29.

История социологии

смогли удержать свои общественные системы от разложения, ут­верждает Мид. Рядом существовало рабство.

Иное дело — западная демократия. Характерное для нее поле общих значений, «универсум дискурса», благодаря своей предель­ной абстрактности создает основу для взаимодействия самых раз­ных групп на самых разных уровнях. «Высокоразвитое и организо­ванное человеческое общество таково: его индивидуальные члены взаимосвязаны множеством различных, запутанных и усложнен­ных способов, посредством чего все они разделяют ряд общих со­циальных интересов — интересов в улучшении или по улучшению общества — хотя, с другой стороны, они в большей или меньшей степени вовлечены в конфликт, представляя многочисленные собственные интересы, которые присущи им как индивидам или членам небольших и ограниченных групп»¹. Демократия предста­ет перед нами не специфической формой правления, а специфи­ческим типом собственного Я человека, способность которого к здравому самоконтролю органически дополняется способностью общества контролировать направление своего развития. Поэтому и социальное переустройство, и реорганизация, восстановление це­лостности моего собственного Я — две стороны единого процесса эволюции человечества².

Демократическое сознание порождается отличием функций при общности социальных ориентиров. Это, собственно, и означа­ет справедливость как признание уникальности каждого члена об­щества. «Дифференциация функций не устраняет общего опытного знания; индивид в состоянии поставить себя на место другого, хотя их функции разнятся»³. Соответственно мастерство критически настроенного ученого заключается попросту в умении «заменить» «более узкие социальные перспективы иных сообществ той, ко­торая свойственна более высокоразвитому, а следовательно, бо­лее универсальному сообществу»⁴. Его очертания могут быть сколь угодно велики и вбирать в себя целые государства. Так, Мид поло­жительно отзывается о деятельности Лиги Наций в 20—30-е гг.

Чем шире границы понятийного поля, тем объективнее ис­следователь. Однако такое понимание объективности возможно только в условиях действительно демократического общества, где

¹ MeadG. Society // George Herbert Mead on Social Psychology. P. 268.

² Ibid. P. 270.

³ Ibid. P. 279.

⁴ MeadG. The Objective Reality of Perspectives. P. 346.

СОЦИОЛОГИЯ США 559

существует взаимное уважение взглядов людей с различными со­циальными обязанностями.

Научный метод, по определению Мида, — не более чем «эво­люционный процесс возросшего самосознания»¹. В свою очередь рост самосознания — лишь проявление всеобъемлющего процесса жизни в его социальной форме. По Миду, прогресс, как все более совершенная адаптация, сродни науке и наоборот.

Мид, как мы уже знаем, постоянно подчеркивает чисто фун­кциональную направленность своего подхода. Однако легко узна­ваемые «эпистемологические призраки» настойчиво появляются на страницах его произведений. И это вполне естественно. Как всякий даровитый человек, он больше тех ограничений, которые сам себе устанавливает. Элементарная исследовательская порядоч­ность не позволяет ему оборвать свои рассуждения на полуслове, отказав им в более серьезном, смысловом контексте. Нежелание или неспособность понять это и привело к тому, что идеи Мида были восприняты целым рядом социологов крайне фрагментарно, выборочно.

Миду удается отстоять правомочность своих воззрений только потому, что они подспудно вбирают в себя или по крайней мере явно не порывают с философскими, смысловыми, а следовательно, и этическими сторонами человеческой жизни. Функциональность процесса жизни «естественным образом» совпадает у Мида с более гуманным устройством человеческого общества.

Задумаемся над прочитанным. Так ли все просто и очевидно в жизни? Наверное, нет. Да Мид и не обольщается своими умозаклю­чениями. Идеальное общество, пишет он, — «это экономическое общество, с одной стороны, и универсальная религия — с другой, но оно никоим образом не может быть полностью осуществлено»². Почему? Вероятно, потому, что Мид отдает себе отчет в крайней условности восприятия общечеловеческих ценностей как чисто формальных категорий. Конечно, можно создать такие условия, в которых человек будет совершать правильные, с точки зрения общества, выборы, руководствоваться правильными, с точки зре­ния общества, ценностями. Весь вопрос в том, насколько свободен будет в этом обществе человек.

Упомянутая Мидом нравственная максима «золотого прави­ла» — поступайте по отношению к другим так, как вы хотели бы, чтобы другие поступали с вами, — гораздо глубже демократичес-

¹ MeadG. Society. Р. 23.

² Ibid. P. 282.

История социологии

кого идеала и менее всего может быть достигнута общественны­ми установлениями. Она жива только в свободном добровольном выборе человека и проходит не через рассудок, а «через изменение человеческого сердца»¹. Мид честен в том, что религиозное пони­мание совершенного общества «Нового Иерусалима» свидетель­ствует об ином, не всегда явном (а значит, неподвластном науке) измерении человеческого бытия.

Пусть так, однако ученый не сдается. Он полон оптимизма, делающего его столь близким и желанным социологам. «Метод, которому следовала природа, говоря антропоморфным языком, был умножением вариантов — до тех пор, пока наконец не появ­лялся тот, который выживал. Ну а то, что делает наука, суть пре­вращение этого метода проб и ошибок в сознательный»².