Социология познания и массовых коммуникаций 12 страница

Главу XVIII составляет статья, дополняющая главу XVII. Она по­священа отношениям между наукой и демократическим социальным порядком. В ней утверждается, что этос социального института на­уки включает универсалистские критерии научной достоверности и научной ценности, а тем самым предполагает такие ценности, кото­рые легко интегрируются с ценностями свободного общества, в ко­тором значение имеют не происхождение людей или предоставлен­ный им от рождения статус, а их способности и достижения. Еще од­ним компонентом этоса науки является «коммунизм», в том особом смысле, согласно которому институциональные нормы науки дела­ют производимые ею продукты частью общественной сферы, кото­рая является общей для всех и которой никто не владеет единолично. Коротко прослеживаются напряжения, возникающие между этим эле­ментом этоса — с его требованием, чтобы знание делалось доступным для всех, кто достаточно оснащен, чтобы это знание воспринять, — и требованием секретности, часто исходящим от военных и иногда от экономических инстанций. Здесь опять-таки ход недавней истории сделал эти институциональные анализы чем угодно, но только не ака­демическими штудиями, далекими от проблем повседневной жизни. Напротив, эти напряжения нарастают и становятся видимыми для всех. Так, например, Карл Т. Комптон, выступая в 1949 году с речью по случаю установления в Лаборатории военно-морской артиллерии нового исследовательского оборудования, счел необходимым напом­нить своим слушателям: «К сожалению, секретность и прогресс —две вещи несовместимые. Это всегда верно применительно к науке, неза­висимо от того, работает ли она над военными задачами или какими-то другими. Наука достигает расцвета, а ученые добиваются прогресса там, где есть атмосфера свободного исследования и свободного обме­на идеями, где происходит постоянное взаимное стимулирование ищу-

щих умов, работающих в одних и тех же или родственных областях. Всякое насаждение секретности в науке сродни применению тормо­за для движения вперед».

В главе XIX разрабатывается одно из следствий того, о чем гово­рится в предшествующих главах, суть которого состоит в том, что эко­номические побочные продукты науки, представленные в форме но­вых технологий и производственного оборудования, оказывают об­ратное влияние на социальный статус науки и предположительно на ее дальнейшее развитие. Эта статья частично представляет собой ис­следование источников формирования публичных образов науки, т.е. образов того, что наука кажется делающей с людьми и для людей. Есть признаки того, что для подавляющего большинства людей социальная репутация науки базируется на ее явных и могущественных побочных технологических продуктах. Однако если не суметь спланировать упо­рядоченное внедрение этихтехнологическихдостижений, для многих рабочих это оборачивается вытеснением с рабочих мест, устаревани­ем навыков, перебоями в занятости или потерей постоянной работы. Это тоже может оказать влияние на массовую оценку науки. В то же время инженеры итехнологи, принимая роль технических специали­стов, подчиненных экспертов, получающих инструкции от вышесто­ящих руководителей, находят возможным отречься от всякой заботы о социальных последствиях различных методов внедрения техноло­гического изменения.

Последние главы этой книги, представляющие два типа эмпири­ческих исследований в области социологии знания, были написаны первыми. Глава XX посвящена той форме, которую приняли некото­рые социологические основания поддержки науки как социального института в Англии семнадцатого столетия. В этой главе берется и подвергается проверке интуитивное прозрение, заключенное в гипо­тезе Макса Вебера о связях между ранним аскетическим протестан­тизмом и капитализмом, а именно состоящее в том, что тот же аске­тический протестантизм способствовал мотивации и ориентации де-ятельностей людей в направлении экспериментальной науки. Это историческая форма указанной гипотезы. В более общей и аналити­ческой своей форме она гласит, что наука, как и все другие социальные институты, должна, чтобы развиваться, находить опору в ценностях группы. Не в последнюю очередь, стало быть, обнаруживается тот па­радокс, что даже такая рациональная деятельность, как научное ис­следование, базируется на нерациональных ценностях. Этот ранний экскурс в исследовательскую проблему социологических корней ин­тереса к науке необходимо, разумеется, усложнить, дополнить и под­корректировать другими эмпирическими исследованиями, относящи-

мися к другим временам и другим местам. Из таких сравнительных исследований должно сложиться более основательное понимание это­го важного сектора социологии науки.

Какие детерминанты, помимо сугубо научных, определяют точки сосредоточения научного интереса и отбор проблем, когда соци­альный институт науки обретает под собой прочные основания? Этому вопросу посвящена заключительная глава: местом опять-таки выб­рана Англия, а временем — XVII век. С тех пор как эта статья была впервые опубликована, разгорелись жаркие и напряженные споры вокруг бесплодного и вводящего в заблуждение вопроса о том, ока­зывают или не оказывают воздействие на отбор проблем научного исследования практические (экономические и технологические) по­требности эпохи. Именно энтузиастам из двух этих лагерей удалось превратить проблему социологического исследования в политичес­кие лозунги, в которых ответы даются еще до того, как начнется из­нурительная исследовательская работа. Важно, в конце концов, не то, проявлялись ли когда бы то ни было такие практические влияния на ход научного развития и всегда ли они оказывались определяющи­ми. Скорее тут есть целое множество вопросов, каждый из которых требует долгого и кропотливого исследования, а не поспешных не­терпеливых ответов: в какой степени были действенны эти влияния в разное время и в разных местах? при каких социологических усло­виях они оказываются более определяющими, а при каких — менее? обнаруживаются ли они с большей типичностью на ранних стадиях развития научной дисциплины? какие различные последствия — для науки и для социальной структуры — влекут за собой некоторые об­разцы, в соответствии с которыми происходит принятие исследова­тельских проблем?

По мере накопления материала, имеющего отношение к такого рода вопросам, еще один сектор социологии науки будет обретать под собой прочную основу. Последняя глава этой книги нацелена на то, чтобы дать кое-какой материал такого рода, касающийся того небольшого отрезка времени, когда происходило становление на­уки в Англии.

XVII. НАУКА И СОЦИАЛЬНЫЙ ПОРЯДОК¹

Приблизительно на рубеже прошлого и нынешнего веков Макс Вебер обратил внимание на то, что «вера в ценность научной истины не что иное, как продукт определенной культуры, а совсем не данное от природы свойство»². Теперь мы можем добавить: и такая вера лег­ко превращается в сомнение или неверие. Наука неуклонно развива­ется только в обществах с определенным порядком, подчиненных особому комплексу молчаливых допущений и институциональных ограничений. То, что кажется нам нормальным явлением, не требу­ющим объяснения и надежно закрепляющим многие самоочевидные культурные ценности, в другие времена было аномальным и нетипич­ным и во многих местах остается таковым до сих пор. Преемствен­ность науки требует активного участия заинтересованных и талант­ливых людей в научных поисках. А эту поддержку науке обеспечивают только подходящие культурные условия. Поэтому нам важно изучить те регуляторы, которые мотивируют научные карьеры, отбирают и на­деляют престижем одни научные дисциплины и отвергают или диск­редитируют другие. При этом выяснится, что изменения в институ­циональной структуре могут ограничивать, модифицировать научные искания или даже, возможно, им препятствовать³.

Источники враждебного отношения к науке

Враждебное отношение к науке может возникать при наличии по крайней мере двух наборов условий, хотя конкретные системы ценное -

© Перевод. Николаев В.Г., 2006

¹ Доклад, прочитанный на конференции Американского социологического об­
щества в декабре 1937 г. Автор выражает признательность профессору Риду Бейну,
профессору Толкотту Парсонсу, д-ру Э.Й. Хартшорну и д-ру Э.П, Хатчинсону за по­
лезные предложения. — Примеч. автора.

² Max Weber, Gesammelte Aufsatze zur Wissenschaftslehre, S. 213 (M. Вебер. «Объек­
тивность» социально-научного и социально-политического познания — М. Вебер.
Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 412—413). Ср.: Sorokin, Social and
Cultural Dynamics, особенно том II, глава 2. — Примеч. автора.

¹ Ср.: Merton, Science, Technology and Society in Seventeenth Century England, Chap. XI. — Примеч. автора.

тей — гуманистические, экономические, политические, религиоз­ные, — на которых оно базируется, могут значительно различаться. Пер­вый включает в себя логическое, хотя и не обязательно правильное зак­лючение, что получаемые наукой результаты или используемые ею ме­тоды враждебны соблюдению важных ценностей. Второй складывает­ся главным образом из нелогических элементов. В его основе лежит ощущение несовместимости между чувствами, воплощенными в на­учном этосе, и чувствами, которые обнаруживаются в других инсти­тутах. Всякий раз, когда достоверность этого ощущения ставится под сомнение, оно рационализируется. Оба набора условий в той или иной степени лежат в основе нынешних восстаний против науки. Можно добавить, что такого рода рассудочные и аффективные реакции вклю­чаются также в социальное одобрение науки. Однако в данном случае считается, что наука способствует достижению одобренных целей, и базисные культурные ценности ощущаются как совпадающие с цен­ностями науки, а не как эмоционально им противоречащие. Следова­тельно, положение науки в современном мире может быть проанали­зировано как результат действия двух наборов противоположных сил, первый из которых одобряет науку как широкомасштабную соци­альную деятельность, а другой ей противостоит.

Мы ограничим наше исследование лишь несколькими наглядны­ми примерами переоценки социальной роли науки, нисколько не имея при этом в виду, что локализация антинаучного движения ограничи­вается только этими случаями. Многое из того, что будет здесь сказа­но, вероятно, может быть также применено и к другим случаям, от­носящимся к другим временам и другим местам⁴.

Иллюстрацией того, каким образом логические и нелогические процессы сливаются воедино в деле модификации или сокращения научной деятельности, является ситуация в нацистской Германии после 1933 года. Отчасти сдерживание развития науки в этой стране представляет собой непреднамеренный побочный результат измене­ний в политической структуре и националистическом кредо. В соот­ветствии с догмой расовой чистоты практически все лица, не удов­летворяющие политически насаждаемым критериям «арийского» про­исхождения и открытого сочувствия нацистским целям, были изгна­ны из университетов и научных учреждений⁵. Поскольку в число этих

⁴ Безвременная кончина Э.Й. Хартшорна оборвала на полпути намечавшееся
исследование науки в современном мире, которое должно было опираться на анализ,
введенный в этой главе. — Примеч. автора.

⁵ См. о чистке университетов главу III в книге: E.Y. Hartshorne, The German
Universities and National Socialism (Cambridge: Harvard University Press, 1937); ср.: Volk
una" Werden, B. 5, 1937, S. 320—321, где приводятся некоторые новые требования,
предъявляемые к докторату. — Примеч. автора.

изгнанников попало немало выдающихся ученых, одним из косвен­ных следствий этой расистской чистки стало ослабление науки в Гер­мании.

В этом расизме имплицитно заложена вера в расовое загрязне­ние, происходящее через реальный или символический контакт⁶. На­учные исследования тех ученых с безупречным «арийским» проис­хождением, которые сотрудничают с неарийцами или даже просто принимают их научные теории, либо ограничиваются, либо запре­щаются. Для определения места этих безнадежных арийцев была вве­дена новая расово-политическая категория: «белые евреи». Наиболее выдающимся членом этой новой расы стал лауреат Нобелевской пре­мии по физике Вернер Гейзенберг, который провозгласил в своей дек­ларации, что теория относительности Эйнштейна закладывает «нео­споримую основу для дальнейших исследований»⁷.

В этих случаях чувства национальной и расовой чистоты явно во­зобладали над утилитарной рациональностью. Применение таких критериев, как обнаружил Э.Й. Хартшорн, принесло несоизмеримо больше потерь естественнонаучным и медицинским факультетам гер­манских университетов, нежели факультетам теологическим и юри­дическим". Утилитарные соображения, напротив, выходят на передний план тогда, когда официальная политика испытывает заинтересован­ность в тех направлениях, в которых должны вестись научные иссле­дования. Прежде всего содействие оказывается научной работе, кото­рая обещает прямую практическую пользу нацистской партии или Тре­тьему рейху, и в соответствии с этой политикой перераспределяется финансовая поддержка исследований⁹. Ректор Гейдельбергского уни-

⁶ Это один из множества аспектов внедрения кастовой системы в Германии. Как отметил P.M. Макайвер, «идея загрязнения обычно присутствует в любой кастовой системе». R.M. Maclver, Society, p. 172. — Примеч. автора.

'См. официальный орган СС, газету Schwarze Korps, номер от 15 июля 1937 г., с. 2. В этом номере Йоханнес Штарк, президент Physikalisch-Technischen Reichsanstalt, тре­бует искоренить такого рода сотрудничество, которое все еще продолжается, и протесту­ет против назначения трех университетских профессоров, которые были «учениками» не­арийцев. См. также: Hartshorne, op. cit., p. 112—113; Alfred Rosenberg, Wesen, Grundsatze und Ziele der Nationalsozialistischen Deutschen Arbeiterpartei (Munchen: E. Boepple, 1933), S. 45 и далее; J. Stark,« Philipp Lenard als deutscher Naturforscher» Nationalsozialistische Monatshefte, 1936, S. 71, 106—111, где сурово осуждаются Гейзенберг, Шрёдингер, фон Лауэ и Планк зато, что они не порвали с «еврейской физикой» Эйнштейна. — Примеч. автора.

⁸ Данные, на которых основывается это утверждение, были взяты из неопубли­кованного исследования Э.Й. Хартшорна. — Примеч. автора.

' Ср.: Wissenschaft und Vierjahresplan, Reden anlasslich der Kundgebung der NSD-Dozentenbundes, 18 января 1937 г.; Hartshorne, op. cit., p. 110 и дальше; E.R. Jaensch, Zur Neugestaltung des deutschen Studententums und der Hochschule (Leipzig: J.A. Bart, 1937), особенно S. 57 и далее. Возьмем пример из области истории. Вальтер Франк, дирек-

верситетазаявляет, что «вопрос научности [Wissenschaftlichkeit] всяко­го знания имеет абсолютно второстепенное значение по сравнению с вопросом его полезности»¹⁰.

Общий тон антиинтеллектуализма, со свойственным ему презре­нием к теоретику и восхвалением человека действия'', может оказать не только непосредственное, но и долгосрочное влияние на место науки в Германии. Ибо можно ожидать, что как только эти установки закрепятся, наиболее одаренные элементы населения будут воздер­живаться от интеллектуальных дисциплин, которые таким образом были дискредитированы. К концу 30-х годов последствия этой анти­теоретической установки можно было увидеть в распределении ака­демических интересов в немецких университетах¹².

Было бы заблуждением предполагать, будто нацистское правитель­ство полностью отвергло науку и интеллект. Его официальные уста­новки в отношении науки явно амбивалентны и неустойчивы. (По этой причине любые утверждения по поводу науки в нацистской Германии высказываются с заведомыми оговорками.) С одной стороны, воин-тор Рейхсинститута истории новой Германии, «первой германской научной органи­зации, созданной духом национал-социалистической революции», свидетельству­ет, что он последним-из людей откажется от симпатии к изучению древней исто­рии, «даже истории чужеземных народов», но в то же время указывает на то, что финансовая поддержка, оказываемая прежде Археологическому институту, должна быть перераспределена в пользу этого нового исторического учреждения, которое будет «иметь честь писать историю Национальной Социалистической Революции». См.: W. Frank, Zukunft undNation (Hamburg: Hanseatische Verlagsanstalt, 1935), особен­но S. 30 и далее. — Примеч. автора.

¹⁰ Ernst Kriek, Nationalpolitische Erziehung (Leipzig: Armanen Verlag, 1935; 19-е из­
дание), S. 8. — Примеч. автора.

¹¹ Нацистский теоретик Альфред Бёймлер пишет: «Wenn ein Student heute es
ablehnt, sich der politischen Norm zu unterstellen, es z. В ablehnt, an einem Arbeits —
oder Wehrsportlager teilzunehmen, weil er damit Zeit fur sein Studium versaume, dann zeigt
er damit, dass er nichts von dem begrifTen hat, was um ihn geschieht. Seine Zeit kann er nur
bei einem abstrakten, richtungslosen Studium versaumen». [«Если сегодня какой-то сту­
дент отклоняется от политической нормы, например, уклоняется от участия в трудо­
вом или военно-спортивном лагере с тем, чтобы улучить время для своих занятий, то
этим он показывает, что так ничего и не понял из того, что вокруг него происходит.
Лишь абстрактные, ни к чему не ведущие занятия ему только и можно прогуливать».]
A. Baeumler, Mannerbund und Wissenschaft (Berlin: Junker & Diinnhaupt, 1934), S. 153. —
Примеч. автора.

¹² Hartshome, op. cil., p. 106 и далее; ср.: Wissenschaft und Vierjahresplan, op. cit., S.
25—26, где говорится, что нынешняя «передышка в научной продуктивности» отчас­
ти обусловлена фактом, что значительное число тех, кто мог получить научную под­
готовку, были рекрутированы в армию. Хотя такое объяснение данной ситуации до­
вольно сомнительно, длительное отвлечение интереса от теоретической науки, по
всей вероятности, приведет к упадку в научных достижениях. — Примеч. автора.

ствующий скептицизм науки препятствует насаждению нового набора ценностей, требующих беспрекословного принятия. Однако новые диктатуры должны признавать (как это делал Гоббс, который тоже от­стаивал точку зрения, что государство должно быть либо всем, либо ничем), что наука — это сила. По причинам военного, экономическо­го и политического характера теоретическая наука, не говоря уже о ее более уважаемой родной сестре, технологии, не может быть попросту отброшена в сторону. Опыт показал, что даже самые эзотерические научные исследования находили важное практическое применение. До тех пор, пока полезность и рациональность не отвергнуты безвозврат­но, нельзя забывать о том, что именно спекулятивные размышления Клерка Максвелла об эфире привели Герца к открытию, кульминаци­ей которого стало изобретение беспроволочной связи. И в самом деле, даже один из нацистских ораторов отмечает: «Как сегодняшняя прак­тика опирается на вчерашнюю науку, так и сегодняшние исследова­ния становятся опорой для завтрашней практики»¹³. Акцент на ути­литарность требует неуничтожимого минимума интереса к науке, ко­торую можно призвать на службу государству и промышленности¹⁴. В то же время этот акцент приводит к ограничению исследований в об­ласти чистой науки.

Социальные давления на автономию науки

Анализ роли науки в нацистском государстве обнаруживает сле­дующие элементы и процессы. Расширение господства одного сег­мента социальной структуры — Государства — подразумевает требо­вание первичной лояльности к нему. Ученых, как и все других людей, призывают отказаться от приверженности всем институциональным нормам, которые, по мнению политических властей, вступают в про­тиворечие с нормами Государства¹⁵. Нормы научного этоса должны быть принесены в жертву, поскольку требуют отрицания политически

¹³ Слова профессора Тиссена. См.: Wissenschaft und Vierjahresplan, op. cit., S. 12. —
Примеч. автора.

¹⁴ Например, высоко ценится химия ввиду ее практической значимости. Как го­
ворит Гитлер, «мы будем идти вперед, потому что у нас есть фанатичная воля помочь
самим себе и потому что у нас в Германии есть химики и изобретатели, которые удов­
летворят наши нужды». Цит. в: Wissenschaft und Vierjahresplan, op. cit., S. 6; etpassim. —
Примеч. автора.

¹⁵ Об этом недвусмысленно говорит рейхсминистр науки Бернхард Руст в: В. Rust,
Das nationalsozialistische Deutschland und die Wissenschaft (Hamburg: Hanseatische
Verlagsanstalt, 1936), S. 1—22, особенно S. 21. — Примеч. автора.

насаждаемых критериев научной достоверности или научной ценнос­ти. Экспансия политического контроля приводит, таким образом, к ут­верждению конфликтующих лояльностей. В этом отношении реакции набожных католиков, оказывающих сопротивление попыткам поли­тической власти переопределить социальную структуру и внедриться в заповедные территории, традиционно принадлежавшие религии, — явление того же порядка, что и сопротивление ученого. С социологи­ческой точки зрения, место науки в тоталитарном мире является в зна­чительной мере таким же, как и место всех других институтов, за ис­ключением возобладавшего надо всем Государства. Базисное изме­нение в этом случае состоит в перемещении науки в новый соци­альный контекст, где она время от времени вступает в противоборство с лояльностью к государству. Так, например, сотрудничество с неарий­цами переопределяется как символ политической неблагонадежнос­ти. В либеральном порядке такого рода ограничения науки не возни­кает. Ибо в такого рода структурах за неполитическими институтами закрепляется существенная сфера автономии, степень которой, ра­зумеется, изменчива.

Следовательно, конфликт между тоталитарным государством и ученым проистекает отчасти из несовместимости этики науки с но­вым политическим'кодом, который навязывается всем людям, неза­висимо от их профессионального кредо. Этос науки¹⁶ заключает в себе функционально необходимое требование, чтобы теории, или обоб­щения, оценивались под углом зрения их логической непротиворе­чивости и согласия с фактами. Политическая этика обычно привно­сит до той поры нерелевантные критерии расы или политического кредо теоретика¹⁷. Современная наука сочла личностные критерии по-

¹⁶ Под этосом науки подразумевается эмоционально окрашенный комплекс пра­
вил, предписаний, нравов, представлений, ценностей и допущений, которые счита­
ются обязательными для ученого. Некоторые аспекты этого комплекса могут быть
методологически желательными, однако соблюдение этих правил диктуется не толь­
ко методологическими соображениями. Этот этос, как и вообще все социальные коды,
поддерживается чувствами тех, к кому он имеет отношение. Нарушение его сдержи­
вается интернализованными запретами и неодобрительными эмоциональными ре­
акциями, приводимыми в движение сторонниками данного этоса. Как только скла­
дывается эффективный этос такого типа, почти автоматически включаются возму­
щение, презрение и иные установки антипатии, которые стабилизируют существую­
щую структуру. Это можно видеть в том сопротивлении, которое в настоящее время
оказывают в Германии ученые заметным модификациям в содержании этого этоса.
Этот этос можно рассматривать как «культурный» компонент науки в отличие от «ци-
вилизационного». См.: R.K. Merton, «Civilization and Culture», Sociology and Social
Research, 1936, Vol. 21, p. 103—113. — Примеч. автора.

¹⁷ См.: Baeumler, op. cit., S. 145. См. также Kriek, op. cit., где говорится: «Nicht
alles, was den Anspruch auf Wissenschaftlichkeit erheben darf, liegt auf dergleichen Rang-

тенциальным источником ошибки и разработала безличные критерии для недопущения такого рода ошибок. Теперь ее призывают выступить с утверждением, что некоторые ученые в силу своих вненаучных при­надлежностей a priori не способны ни к чему, кроме иллюзорных и лож­ных теорий. В некоторых случаях от ученых требуют согласия с суж­дениями некомпетентных в науке политических лидеров, касающи­мися вопросов науки. Однако такая политически целесообразная так­тика идет вразрез с институционализированными нормами науки. Последние между тем отбрасываются тоталитарным государством как «либералистские», «космополитические» или «буржуазные» предрас­судки¹⁸, ибо они с трудом интегрируются с кампанией насаждения непререкаемого политического кредо.

С более широкой точки зрения, этот конфликт представляет со­бой фазу институциональной динамики. Наука, приобретшая значи­тельную степень автономии и развившая институциональный ком­плекс, требующий преданности от ученых, сталкивается теперь с тем, что внешняя власть бросает вызов как ее традиционной автономии, так и принятым в ней правилам игры — короче говоря, ее этосу. Чув­ства, воплощенные в этосе науки — описываемые такими понятия­ми, как интеллектуальная честность, неподкупность, организованный скептицизм, бескорыстность, безличность, — грубо попираются но­вым набором чувств, который навязывается в сфере научных исследо­ваний Государством. С переходом от прежней структуры, в которой существовали ограниченные центры власти, сосредоточенные в раз­личных областях человеческой деятельности, к такой структуре, где

und Wertebene; protestantische und katholische, franzosische und deulsche, germanische und judische, humanistische oder rassische Wissenschaft sind zunachst nur Moglichkeiten, noch nicht eifullte oder gar gleichrangige Werte. Die Entscheidung iiberden Wert der Wissenschaft fallt aus ihrer«Gegenwartigkeit», aus dem Grad ihrer Fruchtbarkeit, ihrergeschichtsbildenden Kraft...» [«He все, что может претендовать на научность, относится к области одина­ково значимого и равноценного; протестантская и католическая, французская и не­мецкая, германская и еврейская, гуманистическая или расовая наука есть прежде всего лишь возможность, пока еще не исполненная и еще не наделенная равнозначной цен­ностью. Решение по поводу ценности науки принимается исходя из ее «злободнев­ности», исходя из степени ее плодотворности, ее умения понимать историю...»] — Примеч. автора.

¹⁸ Так, например, Эрнст Крик говорит: «В будущем в науке фикцию вялой нейт­ральности будут принимать не более, чем это делают в праве, экономике, государстве или общественной жизни вообще. Метод науки в действительности лишь отражение метода руководства». Nationalpolitische Erziehung, S. 6. Ср.: Baeumler, op. cit., S. 152; Frank, Zukunftund Nation, S. 10; противопоставьте это веберовскому «предрассудку», что «Politik gehort nicht in der Horsaal» [«политике не место в аудитории»]. (М. Вебер. Наука как призвание и профессия — М. Вебер. Избранные произведения. — М.: Прогресс, 1990, с. 721.) — Примеч. автора.

существует одно-единственное централизованное сосредоточение вла­сти над всеми аспектами поведения, представители каждой сферы начинают сопротивляться таким изменениям и пытаются сохранить первоначальную структуру плюралистической власти. Хотя ученого принято считать бесстрастным, безличным индивидом — а это и в самом деле может быть так в том, что касается его технической деятель­ности, — следует помнить, что ученый, как и все другие профессиона­лы, вносит огромные эмоциональные инвестиции в свой образ жизни, определяемый теми институциональными нормами, которые руково­дят его деятельностью. Социальная стабильность науки может быть гарантирована лишь при условии, что будут установлены адекватные способы защиты ее от изменений, навязываемых извне научного со­общества.