Непредвиденный, аномальный и стратегический исходный факт 5 страница

[И еще;] Если бы мошенникам отказывали в общественном призна­нии, их стало бы намного меньше. Некоторые стали бы лишь усерднее заметать следы своего присутствия на окольных путях неправедности, но другие надругались бы таки над собственной совестью и отказались от неудобств мошенничества ради неудобств честной жизни. Ведь недостой­ный человек ничего на свете так не боится, как лишиться пожатия чест­ной руки и остаться наедине с ледяной, неотвратимой пощечиной без­различного взгляда.

Богатые мошенники водятся у нас потому, что есть «респектабель­ные» люди, которые не стыдятся подавать им руку, видеться с ними, го­ворить, что они их знают. В этом сквозит предательский отказ пристру­нить их; крикнуть во весь голос, что они тебя ограбили, значит изобли­чить своих сообщников.

Можно мило улыбаться мошеннику (а большинство из нас делают это много раз в день), если не знаешь, что он мошенник, и если тебе не сказали об этом другие. Но если об этом знаешь или если тебя об этом предупредили, то продолжать при этом улыбаться ему значит быть лице­мером — либо просто лицемером, либо льстивым лицемером, в зависи­мости от того места в жизни, которое занимает одаряемый улыбкой мо­шенник. Простых лицемеров больше, чем льстивых, ведь заурядных мо­шенников больше, чем богатых и выдающихся; правда, и улыбок им дос­тается меньше. Американцев будут грабить до тех пор, пока американский характер остается таким, какой он сейчас, пока сохраняется терпимость к удачливым негодяям и пока американская изобретательность прово­дит воображаемое различие между публичным и частным характером, коммерческим и личным поведением человека. Короче говоря, амери­канцев будут грабить до тех пор, пока они этого заслуживают. Ни один

человеческий закон не сможет это остановить, ничто не в силах это оста­новить, ибо невозможно отменить высший и более спасительный закон: «Что посеешь, то и пожнешь» ^м.

Бирсу, жившему в эпоху процветания американских «баронов-разбойников», было трудно не заметить появление того, что позже получило известность как «должностное преступление». Тем не ме­нее он сознавал, что далеко не все крупные и драматичные отступ­ления от институциональных норм в высших экономических стра­тах предаются огласке, а отклонения в кругу скромного среднего класса становятся достоянием гласности, может быть, даже в еще меньшей степени. Сазерленд неоднократно доказывал с документа­ми на руках, что среди бизнесменов преобладают «должностные пре­ступления». Кроме того, он отмечает, что многие из этих преступле­ний так и не были наказаны — либо потому, что не были раскрыты, либо, если они все-таки были раскрыты, в силу «статуса бизнесме­на, тенденции ухода от наказания и сравнительно неорганизован­ного возмущения общественности в отношении должностных пре­ступников»¹⁵. Исследование, охватившее около 1700 человек, в ос­новном представителей среднего класса, показало, что «незаре-

¹⁴ Наблюдения Диккенса взяты из его «Американских записок»: Charles Dickens, American Notes (Boston: Books, Inc., 1940), p. 218. (Здесь приводятся в переводе Т. Куд­рявцевой по изданию: Ч. Диккенс. «Собр. соч. в 30-ти томах». — М.: Гос. изд-во худ. лит­ры, 1958, — Т. 9. с. 296—297.) Социологического анализа, который стал бы формальным, хотя и неизбежно менее полным, аналогом фрейдовского психологического анализа функций тенденциозных острот, давно ждут. Одну из отправных точек для него дает докторская диссертация Жаннетт Тэнди, правда, не социологическая по характеру: Jeannette Tandy, Crackerbox Philosophers: American Humor and Satire (New York: Columbia University Press, 1925). В пятой главе книги «Интеллектуальная Америка», удачно озаг­лавленной «Интеллигенция», Оскар Каргилл приводит несколько емких замечаний о роли мастеров американского юмора XIX века, но они, естественно, занимают лишь очень скромное место в этой большой книге о «развитии американских идей». См.: О. Cargiil, Intellectual America (New York: Macmillan, 1941). Очерк Бирса, большую цитату из которого я привел, можно найти в книге: The Collected Works of Ambrose Bierce (New York, Washington: The Neale Publishing Company, 1912), Vol. XI, p. 187—198. Сле­дует заметить, что я ни в коем случае не могу согласиться с резкой и совершенно необоснованной оценкой Бирса, данной Каргиллом. Она кажется мне даже не столько оценкой, сколько выражением предрассудка, который, по словам самого Бирса, есть лишь «бродячее мнение без зримых средств поддержки». — Примеч. автора.

^ls См.: Е.Н. Sutherland, White collar criminality, op. cit.\ Crime and business, Annals, American Academy of Political and Social Science, 1941, Vol. 217, p. 112—118; Is «white collar crime» crime?, American Sociological Review, 1945, Vol. 10, p. 132—139; Marshall B. Clinard, Пе Black Market: A Study of White Collar Crime (New York: Rinehart & Co., 1952); Donald R. Cressey, Other People's Money: A Study in the Social Psychology of Embezzlement (Glencoe: The Free Press, 1953). — Примеч. автора.

гистрированные преступления» — обычное дело для вполне «рес­пектабельных» членов общества. 99% опрошенных признались, что совершили по крайней мере одно из сорока девяти преступлений, внесенных в уголовный кодекс штата Нью-Йорк; каждое было дос­таточно серьезным, чтобы при самом суровом приговоре повлечь за собой тюремное заключение сроком не менее чем на 1 год. Среднее число преступлений среди взрослых (сюда не входят нарушения, со­вершенные в возрасте до 16 лет) составило 18 для мужчин и 11 для женщин. Целых 64% -мужчин и 29% женщин признали себя винов­ными в совершении одного или более уголовного преступления, ко­торые, согласно законодательству штата Нью-Йорк, являются ос­нованием для лишения их всех гражданских прав. Один из лейтмо­тивов этих открытий выражен в словах священника, подававшего ложные сведения о продаваемом товаре: «Сначала я пытался вести себя честно, но это не всегда приносит успех». Опираясь на эти ре­зультаты, авторы делают сдержанный вывод, что «число действий, содержащих с правовой точки зрения состав преступления, намно­го превосходит число официально зарегистрированных преступле­ний. Противозаконное поведение отнюдь не относится к числу со­циальных или психологических аномалий; на самом деле это впол­не обычная практика»¹⁶.

Но сколь бы ни различалась интенсивность девиантного пове­дения в разных социальных стратах — а мы из многочисленных ис­точников знаем, что официальная статистика преступности, регу­лярно показывающая более высокий ее уровень в низших соци­альных стратах, далека от совершенства и надежности, — из нашего анализа ясно видно, что самый сильный толчок к отклоняющемуся поведению получают низшие страты. Конкретные примеры позво­лят нам выявить социологические механизмы, втянутые в производ­ство этих давлений. В ряде исследований было показано, что в не­которых специализированных областях порок и преступление яв­ляются «нормальной» реакцией на ситуацию, когда культурный ак­цент на денежный успех был усвоен, а доступ к общепризнанным и законным средствам достижения этого успеха — почти полностью перекрыт. Профессиональные возможности людей в этих областях ограничиваются преимущественно ручным трудом и малоквалифи­цированной конторской работой. В условиях характерной для аме­риканцев стигматизации ручного труда, которая оказалась почти в равной степени присущей всем социальным классам американского об-

¹⁶ См.: James S. Wallerstein, Clement J. Wyle, «Our law-abiding law-breakers», Probation, April, 1947. — Примеч. автора.

щества'⁷, и в условиях отсутствия реальных возможностей выйти когда-нибудь за пределы этого уровня результатом становится от­четливая склонность к девиантному поведению. Статус неквалифи­цированного труда и вытекающий из него низкий уровень доходов никак не могут, с точки зрения установленных стандартов человечес­кой ценности, конкурировать с теми обещаниями власти и высокого дохода, которые исходят от организованного порока, рэкета и пре­ступности'⁸.

С точки зрения наших задач, в этих ситуациях можно выделить два ключевых элемента. Во-первых, установленные культурные ценности дают стимул стремиться к успеху; во-вторых, классовая структура ог­раничивает доступные пути продвижения к этой цели главным обра­зом девиантным поведением. Это сочетание культурного акцента и социальной структуры как раз и производит сильное принуждение к отклонению. Обращение к законным каналам «заполучения денег» сдерживается классовой структурой, которая не полностью открыта на всех уровнях для талантливых людей¹⁹. Несмотря на нашу настой­чиво пропагандируемую идеологию «открытых классов»²⁰, достиже-

" См.: National Opinion Research Center, National Opinion on Occupations, April, 1947. Это исследование, проведенное на общенациональной выборке и посвященное ран­жированию и оценке 90 родов занятий, предоставляет ряд важных эмпирических дан­ных. Большое значение имеет сделанное в нем открытие, что, несмотря на известную склонность людей располагать свои и родственные им профессии в ранговой иерархии выше, чем это делают другие группы, между всеми профессиональными слоями есть существенное согласие в общем ранжировании профессий. Необходимы еще исследо­вания такого рода для выяснения культурной топографии нынешних обществ. (См. сравнительное исследование престижности основных профессий в шести индустриа­лизованных странах: Alex Inkeles, Peter H. Rossi, «National Comparisons of Occupational Prestige», American Journal of Sociology, 1956, Vol. 61, p. 329—339.). — Примеч. автора.

¹⁸ См.: Joseph D. Lohman, «The Participant Observer in Community Studies», American
Sociological Review, 1937, Vol. 2, p. 890-898, и William F. Whyte, Street Comer Society
(Chicago, 1943). Обратите внимание на выводы Уайта: «Человеку из Закоулка трудно
взобраться на лестницу [успеха], даже на самую нижнюю ее ступень... Он итальянец,
а представители высшего класса относят итальянцев к числу наименее желательных
иммигрантских народов... Привлекательные вознаграждения в виде денег и собствен­
ности общество преподносит тому, кто «добился успеха». Для большинства жителей
Закоулка эти вознаграждения становятся доступными лишь через успех в мире рэке­
та или политики» (р. 273—274). — Примеч. автора.

¹⁹ Во множестве исследований было обнаружено, что образовательная пирамида
не подпускает значительную долю бесспорно талантливых, но стесненных в средствах
молодых людей к получению высшего образования. Этот факт, касающийся нашей
классовой структуры, в частности, отметил с тревогой в своем правительственном
докладе «Наука: бесконечный фронтир» Ванневар Буш. См. также: W.L. Warner, R.J.
Havighurst, M.B. Loeb, Who Shall Be Educated?(New York, 1944). — Примеч. автора.

²⁰ Изменяющаяся историческая роль этой идеологии — благодатная тема для изу­
чения. — Примеч. автора.

ние цели (успеха) случается относительно редко и заметно затруд­нено для тех, в чьем распоряжении есть только низкое образование и скудные экономические ресурсы. Господствующее в культуре дав­ление ведет к постепенному затуханию законных, но в общем и це­лом неэффективных усилий и ко все большему применению незакон­ных, но более или менее действенных средств. К тем, кто занимает место в низинах социальной структуры, культура предъявляет несов­местимые требования. С одной стороны, она призывает их ориенти­ровать свое поведение на перспективу обретения крупного состоя­ния («Каждый человек — король», — говорили Марден, Карнеги и Лонг), с другой стороны, в значительной степени лишает их возмож­ности сделать это институционально. Следствием этого структур­ного несоответствия является высокий уровень девиантного пове­дения. Равновесие между предписанными культурой целями и сред­ствами становится очень шатким по мере того, как все больше дела­ется акцент на достижение наделенных престижем целей любыми средствами. В этом смысле фигура Аль Каноне выражает триумф аморального интеллекта над морально предписанной «неудачей» в условиях, когда закрыты или сильно сужены каналы вертикальной мобильности в обществе, которое всячески превозносит экономичес­кое изобилие и социальное восхождение для всех его членов¹¹.

Последнее уточнение имеет первостепенное значение. Из него видно, что если мы желаем понять социальные корни отклоняюще­гося поведения, то мы должны принять во внимание не только ис­ключительное акцентирование денежного успеха, но и другие аспек­ты социальной структуры. Высокая частота девиантного поведения не порождается самим по себе отсутствием возможностей или этим возвеличиванием денежного успеха. Сравнительно жесткая модифи­кация классовой структуры, каковой является кастовый порядок, может заходить в ограничении возможностей гораздо дальше, чем сегодняшнее американское общество. Именно когда система куль­турных ценностей превозносит до небес, ставит буквально выше все­го некоторые общие цели успеха и навязывает их всему населению в целом, в то время как социальная структура жестко ограничивает или полностью перекрывает для значительной части того же самого насе-

²¹ Роль негра в этой связи поднимает почти столь же много теоретических и прак­тических вопросов. Сообщалось, что большие сегменты негритянского населения ассимилировали ценности денежного успеха и социального роста господствующей касты, но «реалистично приспособились» к тому «факту», что социальное восхожде­ние в настоящее время почти целиком ограничено пределами их касты. См.: Dollard, Caste and Class in a Southern Town, p. 66 и далее; Donald Young, American Minority Peoples, P- 581; Robert A. Warner, New Haven Negroes (New Haven, 1940), p. 234. См. также пос­ледующее обсуждение этого вопроса в настоящей главе. — Примеч. автора.

ления доступ к одобряемым способам достижения этих целей, — имен­но тогда принимает широкие масштабы девиантное поведение. Ина­че говоря, наша эгалитарная идеология косвенно отрицает существо­вание таких индивидов и групп, которые бы не конкурировали друг с другом в погоне за денежным успехом. Более того, одна и та же сово­купность символов успеха считается применимой ко всем. Считает­ся, что цели выходят за классовые границы, не удерживаются в их пре­делах; и в то же время реальная социальная организация устанавли­вает различия в доступности этих целей для разных классов. В этой среде главная американская добродетель, «честолюбие», пестует глав­ный американский порок, «девиантное поведение».

Этот теоретический анализ может помочь объяснить изменчивые корреляции между преступностью и бедностью²². «Бедность» — не изолированная переменная, действующая одинаково везде, где бы ее ни находили; это лишь одна из переменных, входящая в комплекс опознаваемо взаимосвязанных социальных и культурных перемен­ных. Самой по себе бедности и сопутствующего ей ограничения воз­можностей еще недостаточно, чтобы вызвать явно высокую интен­сивность преступного поведения. Даже пресловутая «нищета посре­ди изобилия» не обязательно приведет к этому результату. Но когда бедность и связанные с ней невыгодные условия соперничества за культурные ценности, одобренные всеми членами общества, соеди­няются с акцентированием культурой денежного успеха как наивыс­шей цели, нормальным следствием этого становится высокая интен­сивность преступного поведения. Так, очень приблизительная (и не обязательно надежная) статистика преступности говорит, что в Юго-Восточной Европе бедность меньше коррелирует с преступностью, чем в Соединенных Штатах. Казалось бы, экономические жизнен­ные шансы бедных в этом европейском регионе являются даже менее обещающими, чем в нашей стране, а стало быть, ни бедность, ни ее связь с ограниченными возможностями недостаточны для объяснения этих меняющихся корреляций. Однако когда мы рассматриваем всю конфигурацию — бедность, ограниченность возможностей и навязы-

²² Эта аналитическая схема может помочь разрешить некоторые кажущиеся про­тиворечия в связях между преступностью и экономическим статусом, упомянутые П.А. Сорокиным. В частности, он отмечает, что «не везде и не всегда бедные демон­стрируют большую долю преступлений... во многих более бедных странах преступ­ность была ниже, чем в более богатых... Экономические улучшения второй полови­ны XIX и начала XX в. не привели к снижению преступности». См. его Contemporary Sociological Theories (New York, 1928), p. 560—561. Главное, однако, в том, что низкий экономический статус играет разную динамическую роль в разных социальных и куль­турных структурах, о чем говорится в тексте. А потому не следует ожидать линейной зависимости между преступностью и бедностью. — Примеч. автора.

вание культурных целей, — появляется некоторая основа для объясне­ния более высокой корреляции между бедностью и преступностью в нашем обществе, нежели в других, где более жесткая классовая струк­тура соединена с разными для каждого класса символами успеха.

Жертвы этого противоречия между культурным акцентировани­ем денежных амбиций и общественным ограничением возможнос­тей не всегда сознают структурные источники сдерживания их уст­ремлений. Разумеется, они часто сознают расхождение между инди­видуальной ценностью и общественными вознаграждениями. Но они не обязательно понимают, откуда оно берется. Те, кто находит его источник в социальной структуре, могут отчуждаться от этой струк­туры и становятся готовыми кандидатами на пятый тип приспособ­ления (мятеж). Между тем другие — а их, видимо, подавляющее боль­шинство — могут относить свои трудности на счет более мистичес­ких и менее социологических источников. Ибо, как заметил в этой связи Гилберт Мэррей, выдающийся исследователь античности и воп-реки-самому-себе-социолог, «лучшая почва для суеверий — это та­кое общество, в котором судьбы людей кажутся практически никак не связанными с их достоинствами и усилиями. Стабильное и хоро­шо управляемое общество, грубо говоря, склонно гарантировать, что Добродетельный и Прилежный Ученик достигнет успеха в жизни, а Порочный и Ленивый — нет. В таком обществе люди склонны при­давать особое значение цепочкам причинности, которые можно ра­зумно помыслить или увидеть. Но в [обществе, страдающем от ано­мии], обычные добродетели прилежания, честности и доброты, по-видимому, приносят мало пользы»²³. И в таком обществе люди обыч­но находят опору в мистицизме, начинают все списывать на Судьбу, Случай, Удачу.

Действительно, и самые «преуспевшие», и самые «непреуспевшие» в нашем обществе нередко объясняют этот результат «удачей». Так, например, процветающий бизнесмен Юлиус Розенвальд заявил, что 95% крупных состояний «обязаны удаче»²⁴; а один из ведущих дело­вых журналов, объясняя в редакционной статье социальные преиму­щества, приносимые большим личным богатством, считает необхо­димым добавить к мудрости как фактору обогащения еще и удачу: «Когда человек благодаря мудрому вложению денег — пусть даже

¹¹ Gilbert Murray, Five Stages of Greek Religion (New York, 1925), p. 164—165. Главу профессора Мэррея об «Утрате самообладания», из которой я взял этот отрывок, мож­но с уверенностью причислить к лучшим образцам тонкого и проницательного соци­ологического анализа нашего времени. — Примеч. автора.

²⁴ См. цитату из интервью, приводимую в книге: Gustavus Meyers, History of the Great American Fortunes (New York, 1937), p. 706. — Примеч. автора.

во многих случаях не без помощи удачи — накапливает пару-дру-гую миллионов, он ничего у нас не отнимает»²⁵. Точно так же и ра­бочий часто объясняет экономический статус «случаем». «Рабочий видит вокруг себя много опытных и квалифицированных людей, оставшихся без работы. Если у него есть работа, он чувствует, что ему повезло; если нет — считает себя жертвой неудачного стече­ния обстоятельств. Рабочий может не видеть почти никакой связи между заслугами и их последствиями»¹*'.

В той мере, в какой рабочему приходится подстраиваться под иной раз непредсказуемые решения менеджеров, его начинают терзать тре­воги и страх потерять работу; и это еще одна «благодатная почва» для веры в участь, судьбу и случай. Было бы полезно выяснить, ослабева­ют ли эти верования, когда организации рабочих редуцируют вероят­ность ускользания их профессиональной судьбы из их рук.

Между тем эти ссылки на случай и удачу выполняют разные фун­кции в зависимости от того, делаются ли они теми, кто достиг акцен­тируемых культурой целей, или теми, кто их не достиг. Для первых, с психологической точки зрения, это обезоруживающее выражение скромности. Говорить, что тебе просто улыбнулась удача, не разгла­гольствуя о том, что ты совершенно заслуживаешь своей счастливой доли, — нечто бесконечно далекое от всякого подобия самодоволь­ства. С социологической точки зрения, доктрина удачи, выдвигаемая преуспевшими, выполняет двойную функцию: она объясняет частое расхождение между заслугами и вознаграждениями и в то же время делает неприкосновенной для критики социальную структуру, допус­кающую частое проявление этого расхождения. Ведь если успех преж­де всего дело случая, если он заложен в слепой природе вещей, если он «дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда при­ходит и куда уходит»*, то, разумеется, он не подчиняется никакому контролю и будет проявлять себя в одной и той же степени, какова бы ни была социальная структура.

Для не достигших успеха и особенно для тех из них, чьи заслуги и усилия не были достаточно вознаграждены, доктрина удачи обслу­живает психологическую функцию сохранения самоуважения перед лицом неудачи. Она может также влечь за собой и дисфункцию:

²⁵ Nation's Business, Vol. 27, No. 9, p. 8—9. — Примеч. автора.

²⁶ См.: E.W. Bakke, The Unemployed Man (New York, 1934), p. 14. [Курсив мой].
Бакке намекает на структурные источники веры в удачу среди рабочих: «Есть ка­
кая-то доля безнадежности в ситуации, когда человек знает, что его везение или не­
везение почти им не контролируется и зависит только от счастливого случая». [Кур­
сив мой]. — Примеч. автора.

* Иоан. 3, 8. — Примеч. пер.

обуздание мотивации к продолжению усилий". С социологической точки зрения, как предположил Бакке²⁸, эта доктрина может отражать непонимание того, как работает социальная и экономическая систе­ма, и может быть дисфункциональной в той мере, в какой уничтожа­ет основания бороться за структурные изменения в направлении бо­лее справедливых возможностей и вознаграждений.

Эта ориентация на шанс и риск, обостренная напряжением, свя­занным с крушением надежд, возможно, поможет объяснить повы­шенный интерес к азартным играм — институционально запрещен­ной или в лучшем случае допускаемой, но никак не предпочтитель­ной и не предписываемой форме деятельности, — который свойствен некоторым социальным стратам²⁹. У тех, кто не применяет к колос­сальной пропасти между заслугами, усилиями и вознаграждением доктрину удачи, может сформироваться индивидуалистическая и ци­ничная установка по отношению к социальной структуре, ярче всего выраженная в культурном стереотипе: «Ценно не то, что ты знаешь, а то, кого ты знаешь».

В таких обществах, как наше, культура, чрезмерно акцентирую­щая денежный успех для всех, и социальная структура, слишком ог­раничивающая практическое обращение к одобренным средствам для большинства, создают тяготение к инновативным практикам, расхо­дящимся с институциональными нормами. Однако эта форма при­способления предполагает, что индивиды не были как следует социа­лизированы, что и позволяет им отбрасывать институциональные средства, сохраняя при этом стремление к успеху. Тех же, кто полно­стью интернализировал институциональные ценности, аналогичная ситуация скорее всего приводит к альтернативной реакции, когда цель отбрасывается, а конформность к нравам сохраняется. На этом типе реакции следует остановиться более подробно.

²⁷ В предельном случае она может подталкивать к отказу от притязаний и рути-
низации деятельности (III тип приспособления) или к фаталистической пассивности
(IVтип), на которых мы далее подробно остановимся. — Примеч. автора.

²⁸ Ср.: Bakke, op. cit., p. 14, где высказывается предположение, что «рабочий знает
о процессах, которые приводят его к успеху или лишают всякого шанса на успех, мень­
ше, чем бизнесмены и профессионалы. А следовательно, есть еще много других то­
чек, в которых события кажутся происходящими по воле благоприятного или небла­
гоприятного случая». — Примеч. автора.

²⁹ Ср.: R.A. Warner, New Haven Negroes; и Harold F. Gosnell, Negro Politicians (Chicago,
1935), p. 123—125. Оба автора в этой связи упоминают о большом интересе малообес­
печенных негров к «участию в нелегальных лотереях». — Примеч. автора.

III. Ритуализм

Ритуалистический тип приспособления легко поддается опреде­лению. Он предполагает отвержение или понижение завышенных культурных целей великого денежного успеха и быстрой социальной мобильности до той точки, когда эти устремления могут быть удов­летворены. Но хотя индивид отвергает культурное обязательство пы­таться «обогнать весь мир», хотя он ужимает горизонты своих устрем­лений, он продолжает при этом едва ли не с маниакальной навязчи­востью соблюдать институциональные нормы.

В вопросе о том, на самом деле ли это девиантное поведение, есть нечто от терминологической софистики. Поскольку приспособление здесь в конечном счете является внутренним решением, а внешнее поведение хотя и не предпочтительно с точки зрения культуры, но все-таки институционально дозволено, в ритуализме обычно не ус­матривают социальной проблемы. Близкие индивидов, выбравших этот путь приспособления, могут судить о них в рамках господствую­щих культурных приоритетов, «сочувствовать им» и, как было в од­ном случае, переживать, что «дружище Джоунси явно погряз в рути­не». Описываем ли мы такое поведение как девиантное или нет, оно явно представляет собой отступление от той культурной модели, в которой людей обязывают активно стремиться — желательно пользу­ясь для этого институционализированными процедурами — к про­движению вперед и вверх в социальной иерархии.

Следует ожидать, что этот тип приспособления будет довольно часто происходить в обществе, где социальный статус человека во многом зависит от его достижений. Ибо, как часто отмечалось³⁰, не­прерывная конкурентная борьба порождает у людей острую тревогу за свой статус. Один из способов смягчения этой тревоги — постоян­ное снижение человеком уровня своих притязаний. Страх порождает бездействие, или, точнее говоря, рутинизированное действие³¹.

Синдром социального ритуалиста известен и поучителен. Его скры­тая жизненная философия находит выражение в ряде культурных сте­реотипов: «я стараюсь не выделяться», «я соблюдаю осторожность», «я довольствуюсь тем, что у меня есть», «не стремись высоко — и не бу­дешь разочарован». Сквозной нитью через все эти установки прохо­жем., например: H.S. Sullivan, «Modern Conceptions of Psychiatry», Psychiatry, 1940, Vol. 3, p. 111-112; Margaret Mead, And Keep Your Powder Dry (New York, 1942), Chapter Vll; Merlon, Fiske, Curtis, Mass Persuasion, p. 59—60. — Примеч. автора.

³¹ См.: P. Janet, «The Fear ofAction», Journal oj Abnormal Psychology, 1921, Vol. 16, p. 150—160, а также блистательное обсуждение вопроса, имеющее прямое отношение к рассматриваемому здесь типу приспособления, в F.L. Wells, «Social Maladjustments: Adaptive Regression», op. cit. — Примеч. автора.

дит мысль, что высокие амбиции открывают дорогу разочарованию и опасности, тогда как скромные приносят удовлетворение и уверен­ность. Это ответ на ситуацию, которая выглядит угрожающей и воз­буждает недоверие. Такая установка неявно присутствует среди ра­бочих, тщательно следящих за соответствием своей производитель­ности труда установленной норме выработки; такое поведение свой­ственно промышленной организации, в которой рабочие имеют повод опасаться, что если их производительность труда будет то возрастать, то падать, управляющие «поставят их на заметку» и «что-нибудь слу­чится»³². Так ведут себя и напуганный увольнением служащий, и бю­рократ, ревностно соблюдающий нормы в кассовом отделе частного банка или в дирекции государственного предприятия³³. Короче гово­ря, это форма приспособления, состоящая в том, что индивид пыта­ется в частном порядке уйти от тех опасностей и фрустраций, которые кажутся ему неотъемлемым компонентом конкуренции за основные культурные блага, отказываясь от этих целей и тем больше привязы­ваясь к безопасным рутинам и институциональным нормам.

Если от американцев низшего класса в ответ на фрустрации, вы­зываемые преобладающим акцентом на большие культурные цели и фактом малых социальных возможностей, следует ожидать второго типа приспособления («инновации»), то от американцев низшего сред­него класса следует ожидать большого представительства среди тех, кто прибегает к третьему типу приспособления, «ритуализму». Ибо именно в низшем среднем классе родители обычно оказывают на де­тей непрерывное давление, дабы те строго следовали моральным на­казам общества, тогда как вероятность того, что их социальное вос­хождение будет успешным, ниже, чем в высшем среднем классе. Стро­гое дисциплинарное принуждение к подчинению нравам снижает ве­роятность второго типа приспособления и повышает вероятность третьего. Суровое воспитание нагружает многих тяжелым бременем тревожности. Таким образом, образцы социализации низшего сред­него класса способствуют появлению самой структуры характера, наиболее предрасположенной к ритуализму³⁴. А потому именно в этом